Принцип ответственности 16 страница

а) Экономика потребностей против экономики прибыли.
Бюрократия против предпринимательства

Иррациональности экономики, в которой господствует стремление к прибыли, социализм способен противопоставить обещание большей рациональности в управлении бэконовским наследием. Основанное на коллективных потребностях централизованное планирование должно было бы оказаться в состоянии избежать значительного износа, характерного для механизма конкурентной борьбы, как и величайшей несуразности нацеленного на потребительский зуд рыночного производства, т. е. служить материальному благосостоянию при большей бережливости в вопросе природных ресурсов. Поскольку растранжиривание в этом плане является одной из болячек ситуации, которой мы теперь занимаемся, это должно было бы явиться значительным преимуществом общественно-экономического порядка, не ориентированного на прибыль. Однако практически, в соответствии с уже приобретенным опытом, по логике вещей выглядящее таким соблазнительным преимущество оказывается по крайней мере отчасти поглощенным хорошо известными недостатками централизованной бюрократии – некомпетентное руководство сверху, холопство и низкое подобострастие снизу. По той же логике, что агитировала нас "за" социализм, ясно, что если правильные решения руководства в состоянии здесь с большей надежностью пронизать весь экономический и социальный организм, то и его ошибки неизбежно имеют столь же колоссальные последствия; а в условиях удушения инициативы "снизу" и отвыкания от дара импровизации во всем населении в целом спасительные средства оказываются здесь в наличии в меньшей степени, чем в более гибкой, всегда до некоторой степени открытой конкурентной системе капитализма. Несомненно, капитализм пока что лучше управляется в вопросах обеспечения товарами: разумеется, ценою этого – делающегося теперь недопустимым – расточительства; вопрос о том, в каком долговременном, по исчислению затрат, соотношении находится с ним присущее бюрократизму недобровольное транжирство, следует оставить открытым. Экономика прибыли, чтобы воздать ей должное, обладает здесь позициями, свидетельствующими не только против, но и за нее: хотя, с одной стороны, посредством разжигания потребностей она ведет к растранжириванию на потребительском конце, но, с другой стороны, в интересах снижения затрат у нее имеется внутреннее побуждение к бережливости у истока, чему конкуренция сообщает абсолютную принудительность. Свободная от конкуренции государственная экономика не связана с удержанием затрат на низком уровне в целях собственного выживания. Даже законченный монополистический капитализм, которому было бы присуще большинство недостатков государственной экономики без ее возможных социальных преимуществ, таким иммунитетом обладать не смог бы: здесь все еще сохранялся бы элемент риска для инвесторов (затрагивающий также и управляющих), что даже при отсутствии конкуренции побуждает к "экономичности", а тем самым – к бережливости в производственных процессах. Ведь и монопольное предприятие может работать себе в убыток (и, разумеется, с весьма различной степенью прибыльности). Напротив того, чиновной бюрократии терять нечего. Исчезновение риска есть высокая плата за отключение заинтересованности в выгоде. Таким образом, будучи фактором иррационализации на потребительском конце экономического спектра, "рентабельность" действует как иррациональный фактор рационализации на его производственном конце.

И тем не менее, вполне можно утверждать, что сама по себе именно мера потребностей является лучшим предварительным условием для рационализации (поскольку оно более рационально как таковое), чем мера прибыльности. То, как оно будет использовано, решается неподвластной никаким теоретическим выкладкам психологией. Все зависит от того, что рассматривается в качестве потребностей (например, вооружение, см. ниже!): ведь также и здесь (смотря по тому, насколько рационально или иррационально обстоит дело с ними, определяются ли принимаемые решения настоящим или будущим, и если будущим – то под каким углом зрения, насколько велик или же готов к самоотречению национальный эгоизм, насколько уверенно или неуверенно ощущает себя режим в части народной благосклонности и т. д., и т. д.) все может вылиться в безумное разбазаривание ограниченных ресурсов за счет экологии в целом. С уверенностью можно утверждать лишь то, что исчезновение мотива прибыли устраняет по крайней мере одно неотменимое обстоятельство, ведшее к растранжириванию, а именно искусственное создание возможностей сбыта для изначально совершенно не желавшихся, даже неведомых еще товаров; и возможно, что также и прочие неизбежные статьи разбазаривания в меньшей степени связаны с социалистической системой как таковой, нежели с ее современными несовершенствами, вместе с теперешним ее положением в мире. Тем не менее исполинские размеры последствий централизованных просчетов, если они случаются (а они должны случаться), сохраняются даже и в случае величайшей автономии и максимально усовершенствованной бюрократии, и, возможно, этим лишь усугубляются.

б) Преимущество тотальной власти правительства

К наличию, в общем и целом, более благоприятных шансов на существование духа рациональности в социалистическом обществе присоединяется еще и бóльшая власть для того, чтобы претворить его в жизнь также и практически, проводя, ему в угоду, даже непопулярные меры. Теневая сторона централизованной власти еще будет упомянута, однако теперь мы рассматриваем ее преимущества. В первую очередь это есть преимущества автократии как таковой, с которой мы и имеем дело в случае коммунистической модели социализма (единственной, которая достойна здесь обсуждения). Решения руководящей верхушки, которые могут приниматься без предварительного согласия снизу, не наталкиваются ни на какое сопротивление в общественном организме (за исключением, быть может, пассивного) и при определенной надежности аппарата могут быть с абсолютной надежностью исполнены. Сюда включаются и такие мероприятия, которые не могли бы быть самопроизвольно, исходя из собственных интересов, взяты на себя теми, кого они касаются, а потому, если они касаются как раз большинства, такие мероприятия насилу могут быть реализованы в рамках демократического процесса. Однако именно таковы те мероприятия, которых требует и будет всегда требовать во все большей степени угрожаемое будущее. Так что речь здесь идет о преимуществах, которыми обладает в управленческой области любая тирания; в нашем случае она должна была бы оказаться благожелательной, хорошо информированной и одухотворенной верными узрениями тиранией. Вопрос состоит тогда в том, следует ли ждать ее появления скорее "слева" или "справа" (в данном конкретном случае: есть ли хоть какая-то вероятность того, что ее исполнительные кадры могут быть набраны из коммунистического партийного аппарата), и его мы пока что оставим открытым. Но поскольку коммунистическая тирания уже существует и, так сказать, первое и пока что единственное предложение в этом смысле исходит как раз отсюда, мы можем сказать лишь то, что в смысле техники власти она, как кажется, превосходит (в плане наших неудобоваримых целей) возможности либерально-демократического капиталистического комплекса. Проблема, по сути, вот в чем: если, как полагаем мы, взять на себя указываемую нами ответственность за будущее, нравственно и интеллектуально, в состоянии лишь элита, то как такая элита может возникнуть и как может произойти наделение ее властью, которой она должна будет пользоваться? В настоящий момент мы говорим лишь об властном аспекте этой двойственной проблемы.

в) Преимущество аскетической морали в массах
и вопрос о продолжительности ее сохранения
при коммунизме

Однако власть в очень значительной степени обуславливается готовностью ведомых позволять, чтобы их вели; и хотя нам не следует недооценивать способности террора навязывать такую готовность, он все же не только нежелателен сам по себе, но и является сомнительным средством достижения цели в долговременной перспективе. Самоотождествление общества с правительством, даже диктаторским, абсолютно необходимо в том случае, когда необходимы долговременные жертвы. Здесь за марксизмом следует признать значительное преимущество открытого "морализма", которым он пронизывает им же сформированное и контролируемое общество, никоим образом не ограничиваясь лишь непосредственными представителями и сторонниками режима. Жизнь для "целого" и даже лишения ради него представляют собой исповедание веры общественной нравственности; и чуждый капиталистическому обществу дух умеренности, на верность которому лично присягали отцы революции, продолжает жить в признающем его нормы обществе дальше, по крайней мере как привычка. (Ценностью обладает даже формально произнесенное исповедание.) Короче говоря, аскетические черты с самого начала присущи социалистической дисциплине как таковой, что могло бы оказаться как нельзя на руку в предстоящую эпоху жестких требований и ограничений. Следует теперь припомнить о том, что дух аскетизма, и уж наверняка – умеренности был присущ также и истокам современного капитализма, так что судьба, которая постигла этот дух здесь, призывает к осторожности в аналогичном случае: в упоении материального успеха он был до такой степени утрачен, что в областях, где господствует избалованность изобилием, его возрождение по внутреннему побуждению в высшей степени маловероятно (не подлежащее возможности учета вмешательство со стороны новой религии неизменно остается при таких оценках вне поля зрения), и даже его навязывание снаружи было бы делом достаточно затруднительным. Но и те, кто до сих пор способствовал изобильной жизни, имеют мало внутреннего настроя на такое принуждение, а, кроме того, учитывая их роль, им будет недоставать убедительности в части неэгоистичности мотивов, что так важно для внутреннего согласия на болезненные меры. Следует спросить, сможет ли коммунизм, который сам по себе разделяет с капитализмом цель материального благополучия, противостоять соблазну успеха, когда он начнет его ощущать; сможет ли он, конкурируя с капитализмом, добровольно оставаться позади в отношении достигнутых тем успехов в сфере потребления; и сможет ли он, придя к власти (если такое должно произойти) в странах, где изнеженность господствует давно, начать свою деятельность там с понижения уровня жизни, особенно если это понадобится для международного выравнивания снабжения, т. е. в интересах других народов. Все это вопросы, на которые трудно ответить, и даже существующий уже пример России и Китая проливает на них немного света. Разумеется, там принята бóльшая умеренность, однако ее добровольность остается под вопросом, ибо более ограниченные возможности по снабжению, конечно же, не может быть отнесены на счет сознательной воли. С другой стороны, сама продолжительность существования аскетического духа при коммунизме вовсе не обязательно должна быть более длительной, чем при капитализме, однако, возможно, там он и не подвергнется испытанию по той причине, что, начав настолько позже капитализма, коммунизм находится уже ближе к вынужденной в глобальном масштабе скудости, так что у достигнутого им, быть может, изобилия будет меньше времени его развратить. Возможно, он окажется в состоянии, не испытав большого потрясения и, так сказать, незаметно перейти от аскетики на службе у будущего богатства – к еще большей бедности в аскетике на службе у сохранения. Прогнозы в отношении Китая, как вышедшего на сцену последним, здесь наиболее благоприятны. Однако обоим коммунистическим колоссам следует еще доказать одно: что они, при всей своей готовности на большие жертвы ради собственного лучшего будущего, готовы также и на ограничение благосостояния в интересах других регионов мира, а это очень важно, учитывая глобальность стоящей перед нами проблемы и неравномерное территориальное распределение природных богатств. Дело в том, что сейчас вырисовывается "классовая борьба" между отдельными нациями, на что у марксистской (наднациональной) теории ответ, быть может, и имеется, однако практика марксистских национальных и территориальных государств еще ничем не обнаружила того, что в серьезных случаях они более свободны от коллективного эгоизма, чем другие субъекты суверенитета. К этому мы еще вернемся впоследствии.

г) Может ли энтузиазм в отношении утопии быть преобразован
в энтузиазм в отношении умеренности?
(Политика и правда)

Большим плюсом, однако, при всех этих сомнениях, продолжает оставаться энтузиазм как таковой, которым марксизм оказался способен воодушевить своих приверженцев: его готовности к лишениям капитализм не в состоянии противопоставить ничего даже близкого. Чтобы добровольно (т. е. прежде, чем к этому принудит жестокая нужда) порвать с усвоенным гедонизмом изобильной жизни капитализму понадобилось бы новое массовое религиозное движение. Однако в случае этого плюса речь, конечно же, идет об энтузиазме в отношении утопии, т. е. в отношении ожидаемой, покупаемой при помощи лишений реализации стремлений, и вопрос состоит в том, как скоро он иссякнет, если будет переориентирован на совершенно иную цель, а именно лишенную всякого блеска цель человеческого самоограничения. Как бы то ни было, применительно к такой цели, – по смыслу, с энтузиазмом связываемому, – это было бы явным им злоупотреблением. Такое злоупотребление могло бы сделаться возможным через обман (когда подмена целей была бы утаена), что не явилось бы первым примером такого рода в мировой истории. То была бы чудовищная ирония судьбы, если бы марксизм, так сильно выдвигавший на передний план критику "идеологии", оказался бы со своей стороны предназначенным для того, чтобы послужить измененной цели посредством "ложного сознания" – на этот раз, разумеется, сознательно, между тем как в прочих случаях господствующая идеология была в большей степени бессознательным порождением интересов. Таким образом, в данном случае это выглядело бы так: ложное сознание поддерживается сознанием истинным! Что ж, мысль эта меня не пугает@2. Возможно, эта опасная затея массового введения в заблуждение (Платонова "благородная ложь"98*) представляет собой единственный путь, который в конце концов останется политике: дать утвердиться "принципу страха" под личиной "принципа надежды". Однако такой путь предполагает существование элиты с тайной присягой на верность и тайной постановкой целей, а ее возникновение в тоталитарно-доктринальном обществе представляется менее вероятным, чем в условиях независимого формирования мнений в свободном (или индивидуалистическом) обществе. Но, опять-таки, тем слабее будет там сила власти этой элиты, если она вообще достигнет этой стадии, в то время как в случае коммунистического режима заговор ко благу на самой вершине, если элита окажется там, будет иметь на своей стороне всю мощь абсолютизма плюс психологическую убедительность своего якобы идеала.

Здесь мы вступили в сумеречную зону политики, где чужаку нелегко передвигаться, так что он охотно уступает слово искушенному в политических науках профессионалу: тут понадобился бы новый Макиавелли, который, однако, должен был бы преподавать свое учение в строгой тайне. Разумеется, было бы лучше нравственно, а также более желательно с прагматической точки зрения, если бы можно было доверить дело человечества распространяющемуся вширь "истинному сознанию" вместе с принадлежащим сюда же общественным идеализмом, который бы с упреждением на поколения ради собственного потомства и в то же время страдающих современников среди других народов добровольно возложил бы на себя ограничения, пока что собственным привилегированным положением не диктуемые. При неисследимости той тайны, что представляет собой "человек", такую возможность исключать не следует. Надеяться на это было бы делом веры, которая бы на деле придала "принципу надежды" совершенной иной, с одной стороны, более скромный, с другой – более величественный смысл. Судя по имеющемуся опыту, для возникновения такой веры причин немного, хотя нет на нее и запрета. Однако делать на это ответственную ставку, как мне представляется, не следует. Но хватит об этом. Надо полагать, читатель уже убедился, что все наше рассуждение практически не имеет ничего общего с содержательной сутью марксизма и принимает во внимание лишь определенные формальные его свойства как потенциально пригодные для нашего предприятия обеспечения будущего человечества. Автор вполне готов к упреку в цинизме и нимало не намерен встречать его заверениями в добропорядочности своего образа мыслей.

д) Преимущество равенства для готовности
к ограничению

Имеется, однако, еще один момент, свидетельствующий в пользу марксизма, и момент этот вновь затрагивает его содержательную суть. Именно, подлинное равенство, если бы бесклассовое общество действительно оказалось таким, предохраняет лишения, на которые необходимо было бы пойти, от того подозрения, что их требуют в интересах привилегированных лиц или при поблажках для них. В классовом обществе, вне зависимости от того, будет ли его строение определяться по плутократическому принципу или как-то иначе, появление недоверия такого рода неизбежно и по большей части оправдано, что сделает необходимым применение силы там, где убежденность в беспристрастности возлагаемых тягот порождала бы охотную готовность. Справедливость, внушающая доверие в части намерений и просматривающаяся в выполнении, с еще большей обязательностью, чем при нормальном ходе вещей, становится необходимым условием при чрезвычайных требованиях, которые принесет с собой политика переключения и сохранения. Ощущение несправедливости и одностороннего принесения в жертву (даже самовнушенное) может сделаться губительным для всего предприятия. Жалобам и так уже не будет числа, однако они должны по крайней мере удостаиваться такого ответа, который не оскорбляет нравственное чувство. Но поскольку властные структуры имеются также и в коммунистическом государстве, внушающая доверие целостность партийных властей и пр. сделается здесь настоящим вопросом жизни и смери (в куда большей степени, чем в случае смещаемых демократических властей).

Однако хорошо известно, а ввиду человеческой природы по-иному и быть не может, что как раз с этим моментом все здесь обстоит не лучшим образом. Самопоощрение бюрократических управляющих дополнительными благами из общественного продукта никогда даже не скрывалось, и коррупция в той или иной форме просто неотделима от наслаждения властью. К этому добавляются еще региональное и национальное неравенство; существует засилье русского элемента и т. д. В самой системе нет ничего, что позволило бы сказать, улучшится положение в этом смысле или же еще ухудшится. Сословные привилегии, даже если они так не называются, неразрывно связаны с высокой дифференцированностью функций, а потому иерархизацией ответственности как раз в современном, технократическом обществе, и самоотверженности ждать не следует также и от человека социалистического общества. Поскольку связанные с этим социально-экономические премии, которые раздают сами себе заинтересованные лица, не делаются переходящими по наследству, даже бросающееся в глаза неравенство может (в рамках нашей аргументации) оставаться терпимым. С другой стороны, отсутствие контроля снизу не делает радужным прогноз относительно возможности сдерживания в высшей степени естественных тенденций фактически господствующего класса. Это значит, что также и "бесклассовое общество" бесклассовым не является.

И тем не менее возможно полагать, что пронизанность любого социализма принципом равенства такова, что он в общем и целом представляет лучшую гарантию справедливости и ее презумпции, чем любая предлагаемая на выбор альтернатива. Все могло бы быть по-другому, если бы среди альтернатив фигурировала и демократия, ибо когда народ выбирает своих представителей и периодически их переизбирает, он способен удерживать их в строгих рамках. Однако уже в предыдущем было молчаливо предположено, что в условиях будущей суровости политики ответственного самоограничения демократия (в которой неизбежно задают тон интересы настоящего времени) становится по крайней мере на какое-то время непригодна99*, и наш настоящий выбор делается, хотя и с неохотой, между различными формами "тирании". И здесь социализм в качестве официального государственного исповедания, даже в условиях ущербной практики100*, сохраняет неоспоримое психологическое облегчение в смысле принятия народом предписываемого режима самоограничения. Итак, если предположить, что руководство в состоянии перейти на верный курс даже и само по себе, что, разумеется, социалистической структурой самой по себе еще никак не гарантировано, социализм обладает здесь превосходством, которым еще должна воспользоваться нелюбимая в прочих отношениях марксистская система. Вопрос о том, насколько можно полагаться на упомянутое предположение, это многозначительное "если", следует еще обсудить.

4. Достигнутые результаты рассмотрения:
превосходство марксизма

Из установленного нами на данный момент видно, что как в вопросе общественной дисциплины, так и возбуждаемого в обществе доверия марксизм обладает определенными преимуществами перед другими диктатурами, если рассматривать все с точки зрения наличных средств, и предполагать (в высшей степени гипотетически) согласие властителей относительно наступающей объективной приоритетности мира как дела (Weltgeschäftes). Мы дали уже понять, что некоторую роль здесь могут играть фикции, и прежде всего две: идеал утопии, способный воодушевлять в чем-то глобальном, и институционально укорененный принцип равенства, способный исключить подозрение в покровительстве чьим-то интересам в повседневной жизни. Разумеется, то и другое есть "фикции" в весьма различном, даже противоположном смысле. Кажимость (Schein) утопии полезна здесь только тогда, когда она в то же время неистинна, т. е. когда, по крайней мере на время, утопическое устремление оказывается отставленным в сторону; кажимость же эгалитарной справедливости тем лучше, чем в большей степени является также и правдой, т. е. так оно должно выглядеть, однако по возможности так быть и на самом деле. (Кажимости, выходящей за пределы действительности, всегда свойственно определенное политическое достоинство, между тем кажимость, до действительности недорастающая, лишает части политической действенности даже лучшую действительность.) Когда мы говорим здесь о "кажимости", мы имеем в виду лишь то, что мнение людей, будь оно истинным или ложным, само представляет собой фактор в реально происходящем. Конечно же, в случае утопии мы утверждаем и то, что в особых обстоятельствах, а именно когда истина оказывается невыносимой, мнению, полезному для дела, лучше быть ложным, т. е. тогда на выручку должна приходить добрая ложь. Возможно, однако, что тем самым мы недооцениваем "человека как такового": воодушевить его способна, быть может, и ужасная правда, причем воодушевить не меньшинство людей, но большинство. Вот на что лучше всего надеяться в смутное время.

IV. Конкретная проверка
абстрактных возможностей

Однако после анализа в плане средств, который, как представляется, отдает преимущество внутренне отрезвленному "марксизму", а именно предполагает за ним лучшие шансы на то, что он сможет справиться с жесткими заданиями будущего, перед нами вырастает главный вопрос, а именно: каковы шансы в пользу того, что "он" (марксизм) эти свои лучшие шансы использует. Вопрос этот требует, так сказать, метакритики предшествовавшей критики и тем самым вновь оставляет уже проведенное сравнение в подвешенном состоянии. Ибо "марксизм как таковой", конечно же, абстракция, а с чем мы здесь имеем дело – это конкретные марксистские режимы и конкретные коммунистические партии. Итак, мы задаемся теперь лишь создающим впечатление повторности вопросом о том, каковы возможности у возможностей.

1. Мотив прибыли и стимулы максимального роста
в коммунистическом национальном государстве

Среди шансов первого порядка нами было названо (с. 154 слл.) рациональное превосходство меры потребностей над мерой прибыли. Однако, следует нам теперь спросить, действительно ли мотив прибыли исчез в коммунистическом обществе как таковом? Частной прибыли – разумеется, поскольку система больше не дает возможности для ее возникновения. Однако что исключает коллективное стремление к прибыли, а именно за счет других частей мира? Что, в случае достаточной силы, исключает здесь экономический империализм, который по хищнической эксплуатации источников сырья и экономического потенциала (где это возможно – с помощью местных "коммунизмов") ни в чем не уступит капиталистическому колониализму? Могут возразить: этому противостоит коммунистическая идеология; однако полагаться на это, конечно же, никак не следует. Ибо мы уже знакомы с увязыванием "социализма в отдельно взятой стране" с патриотизмом, коллективным эгоизмом и политикой национального господства. Во всяком случае, несоциалистический мир может рассматриваться как объект, если не как враг. А апеллировать к лучшему усмотрению планетарной необходимости здесь и вовсе не приходится. Ибо прежде всего нам следует еще задаться вопросом относительно возможности такого усмотрения в марксистских государственных образованиях, а затем мы уже имеем опыт того, что даже верное усмотрение может ограничиваться лишь собственной территорией. Так, Китай, успешно, как кажется, справляющийся с ростом своего населения (что уже само по себе является ярким примером того, на что способен коммунистический режим), на проходившей в 1974 г. в Бухаресте конференции по народонаселению самым бесстыдным образом, наперекор всякому здравому смыслу уговаривал "третий мир" не поддаваться "империалистам", не давать им убедить себя пойти на схожие меры. Китай делал это из циничной заинтересованности – не допустить снятия напряженности в мировом масштабе, что могло бы пойти на пользу этим самым "империалистам"@3. Эта, правда, уже не экономическая, но имеющая целью расширение и укрепление власти эксплуатация, в нашем случае (а именно с точки зрения экологии) оказывается, быть может еще губительнее первой. Однако, оставаясь в рамках темы экономики, следует сказать, что мотив максимизации, который мы можем по результатам приравнять мотиву прибыли, так же прирожден марксизму, как и капитализму, так что торможение максимальной экспансии окажется для него делом весьма затруднительным как по внешним, так и по внутренним основаниям. Внутренние связаны с утопизмом (материалистическим), которым мы еще займемся специально. Напомним теперь об уже упоминавшемся моменте, а именно о том, что принцип потребностей оставляет открытым вопрос о том, что будет признано в качестве потребности и какие приоритеты среди них будут установлены. Кое-что в этом смысле возможно различить уже среди внешних оснований максимизации. "Дурной пример заразителен": сосуществование с успешно функционирующей капиталистической индустриальной системой едва не насильно принуждает коммунистический режим предложить что-то близкое также и своему собственному народу. А будучи проглоченной, как это предусмотрено планами, внешняя зараза сделается внутренней. К этому добавляется еще вынужденная гонка вооружений, порождаемая этим сосуществованием и выливающаяся в вопиюще хищнические формы хозяйствования, тем более, что уже хотя бы ради внутренней стабильности за вооружениями не должно попадать в полное забвение и материальное благополучие. Так внешний и внутренний соблазн объединяют усилия, и индустриальный рост продолжается семимильными шагами. Однако к грешникам Земли принадлежит любое современное индустриальное общество, а значит, ныне и Россия.

2. Мировой коммунизи не служит противоядием
от регионального экономического эгоизма

Но, могут нам сказать, "социализм в отдельно взятой стране" (или в нескольких странах) представляет собой в лучшем случае предварительную ступень, и только всемирное социалистическое правительство способно помочь здесь делу. Два обстоятельства здесь, однако, ясны как Божий день. Во-первых, к такому состоянию, судя по нынешней ситуации, человечество могло бы прийти лишь в результате мировой войны по-настоящему глобального размаха, а после ее завершения какие-либо рассуждения едва ли не обо всем, что нас здесь занимает, станут беспредметными. Целью предпринятой нами на уровне рассуждения попытки является отыскание средства избежать ползучей катастрофы для человечества, так что замена ее на стремительно разражающуюся было бы рекомендацией, противной здравому смыслу. А во-вторых, даже если бы основание всемирного социалистического государства могло пройти без каких-либо осложнений, все-таки это было бы для многих его частей навязанным извне господством: для богатых – потому, что они бы оказались вынуждены пойти на ограничения, для бедных – потому, что им препятствуют в их подъеме, так что неизбежно будет возникновение региональных освободительных движения, со страстностью, сопутствующей всему национальному как таковому. Это означает, что централизованно управляемое всемирное государство, воспринимаемое в его неизбежной пристрастности в качестве угнетающей власти, оказалось бы нестабильным, так что присутствие здесь социализма не создавало бы никакой отличительной разницы. В той же самой степени это относится и к федерации суверенных государств: почему между социалистическими республиками не должно возникать никаких конфликтов, а в крайних случаях – даже и войны из-за жизненно важных преимуществ? Коллективные единицы будут сами подразделяться на территориальные и национальные образования; примеров коллективного альтруизма в истории до сих пор не отмечалось, и нет ни малейшего основания полагать, что когда-либо это изменится. Поскольку общее направление задается снизу вверх, т. е. нацеливается на постоянный экономический рост, а рост, хотя и ненамного, опережает рост численности населения, все более мелкие подразделения в принципе могут быть относительно удовлетворены, поскольку что-то может перепасть всем, и даже самые бедные ощутят улучшение. При таких обстоятельствах союз советских республик способен существовать даже и при наличии большого неравенства между ними. Это означает, что успешный (т. е. мирный) мировой социализм связан с экономической экспансией, без которой устранение нужды в целых частях света невозможно, разве только при новом дележе уже существующего богатства (что, как сказано, придется навязывать такими насильственными средствами, после применения которых не слишком много осталось бы для дележа). Однако резкий взлет, если говорить во всемирном масштабе, уже остался позади, и хотя в регионах еще возможны улучшения (и они там безусловно необходимы), все-таки весь процесс в целом находится под знаком торможения, а для привилегированных регионов мира – так даже и сокращения. Здесь не в состоянии ничего изменить и социализм. Разделение мира на "имущих" и "неимущих" (Россия уже принадлежит к первым; там же, возможно, вскоре окажется и Китай) будет унаследовано также и мировым социализмом, а тем самым – в нем сохранится и сопротивление выравниванию, которое просто превратится из внешнеполитического во "внутриполитическое". Неизбежным будет сепаратизм всякого рода, и усмирить его возможно будет лишь ценой отказа от режима самоограничения.