Схема 3

Абстрактно-логическая модель публичной власти как механизма социального общения («политологический ромб»)

 

«A(s)»	Агент в роли коллективного властвующего (управляющего) «субъекта» (государство).
«A(o)»	Агент в роли совокупного подвластного (управляемого) «объекта» (гражданское общество).
«K(S,0)»	Ценности и традиции доминирующей культуры.
«R(0)»	Ресурсы общества.
«I(S)»	Институциональные формы поддержания порядка и инструментальные способы взаимодействия агентов.
A(s) → I(s)	Принятие управленческого решения (выражение и аккумуляция «всеобщей публичной воли»)
I(s) → A(o)	Осуществление управленческого воздействия (применения «силовых» методов и инструментов государственного руководства).
A(o) → I(s)	Гражданское давление (использование средств и форм политического участия).
I(s) → A(s)	Гражданское волеизъявление и представительство интересов в выработке и корректировке публичных решений.
A(s) → R(o)	Организованный контроль «сверху» (способность регулирования).
R(o) → A(o) A(o) → R(o)	Централизованное распределение, социальное влияние (способность мобилизации) и борьба за перераспределение.
R(o) → A(s)	Социальная поддержка и контроль над властью «снизу».
A(s) →A(o)	Легитимное господство (порядок установлений и отдача приказов).
A(o) → A(s)	Легитимное подчинение (признание и выполнение приказов).
A(o) →K(s,o) → A(s)	Нормы и правила игры.
I(s) → K(s,o) → R(o)	Критерии оценки.

М. Вебер использует категорию «господство» (Herrschaft) как более узкое по содержанию понятие по сравнению с категорией «власть» (Macht), обращая внимание на анализ роли социокультурных ценностей, стереотипов и традиций в формировании различных типов отношений господства и подчинения. По мнению Вебера, господство предполагает социальное отношение, при котором приказ, отданный одними людьми, встретит повиновение, то есть признание и исполнение у других людей в соответствии с определенным

легитимным порядком, основанном на традиции, вере или целерациональных мотивах, то есть на доминирующих в данной культуре ценностях. В соответствии с этими ценностями культуры им выделяются три «идеальных типа» господства: 1) традиционный (на основе традиции и обычая); 2) легальный (основывающийся на целерациональных мотивах и, в частности, принципах права), и 3)харизматический (основан на вере)¹². В реальной политической жизни отдельных стран эти «идеальные типы» переплетаются при определенном преобладании какого-либо типа господства. К примеру, на территории бывшего СССР можно найти случаи использования преимущественно легального (Эстония), харизматического (Азербайджан) или традиционного (Узбекистан) способов политического господства.

Таким образом, отношения «господства и подчинения» агентов власти составляют центральное звено властного механизма общения между людьми, при котором его участники признают сложившийся порядок легитимным, то есть социально значимым и необходимым способом и стереотипом взаимодействия. «Легитимность— это представление (символ веры), и поэтому оно присутствует в сознании граждан. Оно проистекает из убеждения, что власть предержащие в стране наделены правом принимать решения, которые ее граждане должны выполнять»³. Иногда наступает кризис легитимности, как, к примеру, это произошло в СССР после утраты власти КПСС в 1991 году, что нашло свое отражение в так называемом «параде суверенитетов», Беловежском соглашении, неисполнении указов Президента СССР и пр. «Легитимность» отличается от «легальности» тем, что «легальность» характеризуется только формальным соответствием социального порядка юридическим законам страны, тогда как в первом случае речь идет также о соответствии обычаям.

Вторая «плоскость» властного механизма общения связана с оппозицией «контроль — влияние», имеющей дело со способами распределения ресурсов общества. Что представляют собой эти «ресурсы»?

К основным ресурсам общества, регулирование и распределение которых и выступает реальным объектом властного общения, можно отнести те материальные предметы и духовные блага, которые способны, во-первых, удовлетворять потребности и интересы людей, представляя собой определенную ценность в социальных отношениях, и, во-вторых, повышать потенциал влияния и силу воздействия агентов власти. По мнению ряда американских бихевиориалистов, власть и есть, прежде всего, контроль над распределением ресурсов общества, а политика соответственно — сфера

 

обмена ресурсами или регулирования ресурсообмена, Ресурсы общества подразделяются на следующие основные виды: 1) материально-экономические и 2) духовно-информационные, каждый из которых дает возможность, с одной стороны, повысить у политических агентов потенциальный статус и ранг, а с другой — увеличить их мобилизующую силу и давление.

Ресурсы общества ограничены и распределены неравномерно, что приводит к постоянной борьбе индивидов и групп за перераспределение данных ресурсов, а также ко взаимному давлению в этой сфере государства и общества, «соперничеству» власти управляющих и влияния управляемых. Управляющие обладают организованным контролем над общегосударственными ресурсами и административным аппаратом, а управляемые располагают лишь своими частными ресурсами и потенциалом мобилизации граждан со стороны партий и движений, которые наряду с регулируемым распределением «сверху» постоянно ведут борьбу за то или иное перераспределение общественных ресурсов и усиление социального контроля за ними «снизу». Итак, этот аспект публичной власти связан с отношениями людей по поводу регулирования (контроля и распределения) коллективных ресурсов общества.

Третий аспект (или «плоскость») анализа властного общения затрагивает отношения «управление--давление», связанные с самим механизмом «властвования», государственного управления, а также с механизмом «обратной связи», то есть поддержкой и давлением «снизу» гражданского общества, представляющими собой пару взаимонаправленных векторов. В этой плоскости весьма наглядно видна трансформация потенциала власти и влияния в актуальном поле как управленческих решений и воздействий, так и в виде силового и морального давления управляемых.

Взаимодействие интересов и воли управляемых и управляющих в процессе властвования, то есть практического осуществления властных полномочий, захватывает уже не столько отношения людей с ресурсами (как это было в предыдущей проекции), сколько собственно отношения между людьми, складывающиеся посредством институциональных форм и инструментальных способов силового давления. Процесс властвования (управления) может быть рассмотрен в последовательности двух его фаз: во-первых, «волевой» стадии, на которой властвующий агент сообразно своим интересам и воле формулирует «сверху» политическое решение, корректируемое в зависимости от уровня социального представительства, политического участия, а также степени волеизъявления подвластных. Вторая же, «силовая», фаза связана как с самими инструментальными средствами реализации управленческих

 

решений «сверху», так и с институциональными способами давления «снизу» различных групп гражданского общества, поддерживающих или сопротивляющихся принятию и осуществлению того или иного государственного решения.

Агенты власти

При анализе процесса властвования возникает проблема соотношения абстрактно-собирательного представления о совокупном «агенте» власти («субъекте»— государстве или «объекте» — народе) со вполне реальными ее «носителями», опосредующими достаточно иерархизированные управленческие отношения. Вопрос о том, кто правит и управляет в обществе, решается по-разному: Т. Гоббс пишет о единоличном государе-суверене, тогда как Ж. -Ж. Руссо субъектом власти считает сам народ, поскольку народный суверенитет неотчуждаем.

Дискуссия на тему «Кто-же правит в США?», развернувшаяся в 50 — 70-е гг, XX века, инициировала осмысление этой проблемы современной политической теорией. Открыл дискуссию американский политолог Р. Милле своей книгой «Властвующая элита» (1956), где он вслед за Г. Моска и В, Парето доказывал на основе анализа 513 биографий ведущих американских политиков за период 1789—1953 гг., что Америкой правит узкая страта меньшинства, своего рода симбиоз и уния экономического и политического истеблишмента, который он называет «правящей элитой». Ему возразил Р. Даль в книге «Кто правит?» (1961), который в результате эмпирического исследования распределения властных функций и полномочий в среднем американском городе Нью-Хэйвен пришел к выводу об отсутствии монолитного носителя и единого центра, поскольку, вследствие дисперсии властных полномочий и плюрализма управления, ни один лидер и ни одна элитная группировка не имела полного контроля над всеми властными рычагами. Затем л дискуссию включились П. Бакрач и М. Баратц с «двухмерной» (работа «Два лица власти» (1962)) и С. Лукс (книга «Власть: радикальный подход» (1974)) с «трехмерной» концепциями власти, в которых критикуется «одномерно-плюралистический» подход Р. Даля, поскольку в нем не учитываются такие существенные измерения, как властное самосознание (субъективное восприятие власти), а также интересы агентов власти (объективная ее сторона).

Дискуссия среди американских политологов привела к постановке проблемы соотношения формального субъекта власти и реального носителя властных полномочий и их функций, которые, как еще раз выяснилось, вовсе не совпадают. В ходе дискуссии и Р. Милле, и Р. Даль исходили из предположения, принадлежавшего еще Г. Лассуэллу, что субъект власти или властвующий— это особый агент, контролирующий некоторые важные

 

ресурсы общества. Было показано, однако, что механизм властвования гораздо сложнее и включает в себя давление общественного мнения и рефлексию подвластного объекта (П. Бакрач и М. Баратц), где отражается степень и форма осознания обществом соответствия управленческого контроля его потребностям, от имени которых выступает носитель власти или управляющий. Обнаружилось также и явное расхождение интересов (С. Лукс) тех, «кто управляет» (то сеть «носителей» власти), от интересов тех, «кем управляют» («объекта» властвования), и, соответственно, «от имени кого они управляют» («субъекта» власти)¹⁴.

Действительно, механизм власти имеет сложную, иерархизированную структуру, где формальным первичным субъектом и источником власти выступает народ, передающий властные полномочия своему официально опосредованному агенту — государству, которое, в свою очередь, их распределяет среди «носителей» по «горизонтали» (законодательная, исполнительная и судебная отрасли власти) и по «вертикали» (центральные, региональные и местные органы власти) с тем, чтобы управлять общественными делами («объект» власти) от имени общества и через государство («субъект» власти). Именно в таком формально-юридическом плане трактуется система власти в статье 3 новой Конституции Российской Федерации: «1. Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ. 2. Народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и органы местного самоуправления»¹⁵. Эти декларации делают честь составителям Конституции. Однако в действительности реальным носителем власти нередко выступает бюрократия, ее разные уровни и страты, чиновники и функционеры аппарата управления могущественной системы исполнительной власти, а также различные группировки правящей элиты, между которыми распределяются «сферы» властных полномочий и «зоны» контроля над ресурсами.

В то же время механизм властного общения, как видно, включает в себя и давление «снизу» различных групп и слоев гражданского общества, имеющих свои «зоны влияния и интересов», которые через каналы «обратной связи», систему представительства и другие формы демократического волеизъявления оказывают воздействие на состояние властных отношений в той или иной стране. Следовательно, одностороннее сведение потенциала власти либо к ее формальным и официальным субъектам («суверену государства», по Т. Гоббсу, или «ассоциации народа», по Ж. -Ж. Руссо), либо к се якобы истинным и реальным носителям («господствующим классам», но К. Марксу, или «правящей элите», по В. Парето) не даст полной картины. Властвование управляющих и давление управляемых дает бесконечное число точек пересечения

векторов направленности их интересов и воль, а также потенциальных размеров их ресурсов и актуализированных сил, образующих своего рода гравитационное поле властного общения, «поле напряжений, на котором разворачивается политическая практика» (В. Н. Амелин). Кроме того, необходимо включить в это «поле» действия властного механизма общения три рассмотренные выше проекции («плоскости») власти и влияния, получившие в современной политологии названия: 1) символической власти (отношения «господства и подчинения» в соответствии с ценностями общества, поддерживающие легитимный порядок), 2) структурной власти (отношения «контроля и влияния», связанные с регулированием ресурсов и распределением властных полномочий, функций и зон влияния между элементами политической системы), а также 3) власти инструментальной (отношения «управления и давления», определяющие средства и способы взаимного действия встречных процессов руководства людьми и давления гражданского общества). И в этом состоит вся сложность понимания власти как регулятора коллективной жизни общества в процессе его кооперации и достижения совместных целей, то есть рассмотрения государственно-публичной власти в качестве современного механизма регулирования и способа социального общения людей, функционирование которого образует особую сферу общественной жизнедеятельности, именуемую политикой.

Глава IV. Политическая сфера социальной жизнедеятельности (концептуальные подходы)

Многозначность понятия «политика»

 

Слово «политика» вызывает у людей самые разные, а порой и противоположные ассоциации и реакции. Одни называют политику «интриганством», «грязным и нечистоплотным делом», другие же считают ее необходимым и полезным обществу делом, одним из самых интересных и увлекательных видов творческой деятельности. Это неоднозначное отношение ярко проявилось в общественном мнении по поводу происходивших в России политических событий начала 90-х гг. XX в. и особенно в оценках острых кризисных ситуаций, так называемых «путчей» августа 1991 г. и октября 1993 г. Эти кризисы в известной степени вызвали у рядовых россиян разочарование в политиках и политике, затормозили бурно развивавшуюся в конце 80 — начале 90-х it. активную политизацию значительной части российского общества.

В то же время, несмотря на наметившиеся позднее «абсентеизм» и «эскапизм», уход от политики части как-то интересовавшегося ею ранее населения, переключение его основного внимания с общеполитических вопросов на текущие материальные проблемы, связанные с экономическими изменениями, в активную политическую жизнь были вовлечены десятки и сотни тысяч людей, ранее в ней никогда не участвовавших. Вероятно, что реализация в России конца XX века права на участие в политической жизни создала предпосылки для начала постепенного преобразования отчужденных от власти и политики жизненных стереотипов «хомо советикус» в новый пока еще для России человеческий архетип «хомо политикус». Итак, опять, уже на рубеже III тысячелетия, возникает вопрос о том, что же такое политика: творчество или интрига, сладкая тайна для элиты избранных или игра для одурачивания непосвященных масс. Для того чтобы попытаться подойти к ответу на этот вопрос, относящийся к разряду

вечных, необходимо остановиться на анализе специфики политики как сферы общественной жизни, области человеческой активности и вида социальных отношений.

Что же такое политика в самом широком смысле этого слова, то есть как относительно обособленная, автономная сфера или измерение жизни общества и человека? Каковы ее природа, специфика и отличия, к примеру, от экономики и духовной сферы? Постановка этих вопросов настолько же стара, насколько стар и сам мир политики. За многовековую историю политической мысли сложились десятки и сотни инвариантов ответа на данные вопросы. Редко крупному политическому мыслителю или политологу удавалось незаметно пройти мимо этой глобальной проблемы, ответ на которую зависел, с одной стороны, от философско-социологических воззрений автора, методологических оснований политического дискурса, а с другой — от его ценностных ориентации, мировоззренческой позиции, аксиологических критериев для оценки природы политической субстанции и от доктринальной платформы, служившей своего рода «системой координат».

Этот вопрос ставился и знаменитым немецким социологом и политологом М. Вебером в его лекции «Политика как призвание и профессия», прочитанной в 1918 году, в последние годы его жизни, перед аудиторией Свободного студенческого союза. «Что мы понимаем под политикой? — вопрошает М. Вебер и тут же отмечает плюрализм смыслов и значений этого термина. Это понятие имеет чрезвычайно широкий смысл и охватывает все виды деятельности по самостоятельному руководству. Говорят о валютной политике банков, о дисконтной политике Имперского банка, о политике профсоюза во время забастовки; можно говорить о школьной политике городской или сельской общины и политике правления, руководящего корпорацией, наконец, даже о политике умной жены, которая стремится управлять своим мужем»¹. Однако М. Вебер тут же замечает, что столь широкое понимание политической сферы необходимо дополнить и более строгим значением категории «политика» как руководства государством или оказания влияния на государственное управление.

Многозначность в трактовке термина «политика» сохраняется и по сей день². В русском языке эта ситуация усложняется и тем, что слово «политика» является эквивалентом многих аспектов и граней мира политического, тогда как, например, в английском языке существуют как минимум три термина, нарушающих эту монополию: во-первых, это собственно политическая сфера (politics), во-вторых, политический строй (polity), что очень близко к понятию политической системы, ее институционального устройства,

и, наконец, в-третьих, это «policy», обозначающее политический курс, своего рода сознательно выработанную политическую линию или стратегию. Лексический аппарат русского языка нередко выходит из положения, вводя в оборот такие весьма различные предикаты, как «экономическая или социальная политика», «женская или молодежная политика», «государственная или партийная политика», что порой даст возможность для анализа самых разных реальных и семантических аспектов политики, ее субъектов и объектов. В то же время, может быть, самым важным для понимания сложности политической жизни является и тот момент, что за тысячелетия исторически меняется и сам мир политического, и границы политической сферы, так же как эволюционируют и представления о политике, и, кроме того, со временем расширяется теоретическое поле концепций и подходов, содержащих ее интерпретацию.