Глава 2. История сознания

Любопытное состояние: я отчетливо осознаю, что у меня нет ни насто­ящих знаний, ни источников для исследования истории слова сознание, — и у меня рождается желание не делать это исследование. При этом желание это кажется мне естественным! Вот что поразительно! Я подозреваю, что

Основное— Море сознания— Слой 1

именно этим психологическим явлением объясняется отсутствие полноцен­ных исследований сознания.

Как бы это объяснить? Посмотрите: я хочу знать, какова история этого слова, но, поскольку никто до меня не проделал каких-то исследований, я понимаю, что моему исследованию не на что будет опираться, и я не сделаю никаких открытий. Самое большее, на что я могу рассчитывать — это разгрести самый верхний слой того, что связано с этим словом, и сделать несколько предположений, которые при углубленном исследовании будут признаны неверными. Но на такое я не согласен, ощущаю его бессмыслен­ным, и вообще не начинаю искать. А как же мое желание знать?

А никак. Я про него забываю и не забываю. Я отодвигаю его в сторону, но зато всю жизнь теперь буду помнить, что хочу знать, и кусок моего со­знания будет занят этой памятью вместо того, чтобы работать... А при этом другие, скорее всего, тоже не начнут этого исследования, потому что им не на что опереться. Или же я налечу на действительно глубокое исследование и не пойму его, потому что мною не пройдено место, где у меня самая на­чальная путаница... Наверное, эта болезнь и не дает человечеству обретать познание, которое можно обрести через исследование сложных понятий.

Ну что ж! Слово «сознание», совершенно очевидно, очень древнее. Ве­роятно, оно относится к числу основных слов любого языка, в том числе и русского. Именно поэтому его так трудно объяснять. Это первое.

Определенно и то, что «сознание» — это имя, обозначающее понятие. Это надо четко осознать, и именно исторический подход облегчает осозна-вание того, что привычное слово на самом деле вещь сложная. Слово никог­да не равно самому себе, оно всегда называет что-то.

Причем, кажется, что оно называет вещь. Мы глядим на стул и называ­ем его: стул! И все так очевидно: вот он, стул, и вот я его называю, произ­нося звуки. Но если мы вглядимся в то, что в действительности происходит, то простота и очевидность пропадут. И это гораздо легче рассмотреть на при­мере такого отвлеченного понятия как «сознание». На что вы глядите, когда произносите: сознание? Где этот стул, на который указывает ваш палец?

Его нет, но есть где-то прячущееся понятие. Так же и с любой вещью. Сначала мы называем имя, которое звучит или пишется. Но это имя не вещи — это имя понятия. И лишь вызванное им понятие называет саму вещь. Лишь понятие есть имя вещи, потому что у вещей неимоверно сложные имена, состоящие из всех наших впечатлений от взаимодействия с этими вещами, накопленных за жизнь.

И чем дольше мы живем и больше общаемся с вещью, тем полнее ста­новится наше понятие об этой вещи. Это понятно даже на примере со стулом. И однажды полнота восприятия вещи становится такой всеобъемлющей, что понятие начинает не вмещаться в наши «мозги» и кажется сложным.

Я пока говорю условно, хотя для этих «мозгов» есть свое имя, по край­ней мере, оно было, и я с ним столкнулся во время этнографических поез­док. Называлось оно — печище, и я о нем буду подробно рассказывать позже. Сейчас будет достаточно сказать, что у нас есть определенная способность

Глава 2. История сознания

воспринимать за раз какой-то объем образов или понятий. Когда большой объем не вмещается, это и есть пределы нашего печища.

Существенно здесь лишь то, что простые понятия воспринимаются этой нашей способностью целиком. И, соответственно, понимаются и ощущают­ся как вполне доступные. Но если только понятие оказывается больше, чем печище, то есть превышает нашу способность воспринимать что-то за раз, мы словно бы начинаем видеть лишь части этого понятия. При этом что-то оста­ется за гранью понимания. Попытаешься вместить и его — вместишь, но с противоположной стороны вывалится что-то другое. И так всегда — если ви­дишь хвост и ногу слона одновременно — из видения выпадает хобот, а стоит схватиться за хобот и ногу — пропадает хвост. А слон остается непонятым.

Вот так и с сознанием. Это настолько привычное, обычное и всегда присутствующее явление, которым мы, к тому же, постоянно пользуемся, что у нас за жизнь накапливается переизбыток впечатлений о сознании. В итоге мы — обладатели сознания — не в состоянии ни понимать его, ни ясно о нем говорить. Что делать?

Конечно, самое правильное — расширять печище, увеличивать свою спо­собность воспринимать понятия. И это задача того самого очищения, о кото­ром я пишу эту книгу. Но это трудно, да и не скоро. А как быть с сознанием?

У меня лично нет другого выбора, как начать записывать все мысли о предмете исследования на бумагу, а потом попытаться свести их к более простым связкам, которые сумеют уложиться в моей голове. Это подобно пахтанию сметаны, когда сбивается масло, — надо барахтаться и не сдавать­ся, и однажды все станет ясно, потому что из жизни явлений и впечатлений родится понятие.

Итак, слово сознание есть имя понятия «сознание». Исторически имя это, очевидно, существовало очень давно, думаю со времен индоевропей­ского языкового единства. Но вот существовало ли соответствующее понятие?

Безусловно, какое-то понятие сознания возникло одновременно с име­нем или чуть раньше, позволив людям искать для себя имя.

Те же старые мазыки, у кого я вел этнографические сборы, говорили, что сознание — это совместное знание — со-знание. А значит, происходит от слова знание. Вряд ли у кого-то может быть мнение, что такие слова, как «знание» и «со», «совместимость», — могут быть не древними или заимство­ванными. Это древнейший слой языка, потому что без них невозможно раз­витие ни самого языка — воплощенного знания племени о мире, ни племе­ни — сообщества говорящих на этом языке людей.

Кстати, эта этимология, то есть произведение сознания от знания, точ­нее, совместного знания, мне вначале показалась очень наивной. Я подумал, что сочетание со-знание, скорее, случайно, а говоривший мне об этом дед просто играет словами. Словами он, конечно, играл. Но ошибался ли он при этом?

Прежде чем заняться этим вопросом, я хочу вернуться к тому, что ка­кова бы ни была древность появления слова сознание, в русском языке ис­торически оно существовало и как слово, и как называемое им понятие.

Основное— Море сознания— Слой 1

И если слово оставалось неизменным во времена своего существования, то понятие явно развивалось. Это означает, что развивалась сама способность осознавать еще какие-то грани явления. Соответственно, им давались имена, и они закрепляли способность видеть ту вещь, что скрывается за понятием, в общенародной копилке.

Этим я хочу сказать, что, будучи носителями сознания, мы все видим его, но видим как единую творожную или сметанную массу, в которой ни­чего не различаем. И лишь немногим удается понять, что такое сознание и как его использовать. К примеру, колдун мог владеть способами воздействия на сознание. Но для этого он должен был в этой общей и нерасторжимой массе видеть нечто, что можно назвать рычагами или веревочками, и дергать за них. И если он видел действительно, воздействие передавалось.

Такое видение могло быть очень глубоким, но оно было личным и ни­как не доступным другим, пока не передавалось даром, то есть по прямой передаче. И даже если у этих рычагов были имена, они были тайными. Даже не потому, что скрывались, а потому что обычный человек мог их слышать, но не мог видеть скрывающиеся за ними понятия. И даже не так. Он мог слы­шать звучание и мог видеть понятие. Но имя не связывалось у него с поняти­ем. А разные колдуны, чаще всего, имели для этих понятий разные имена.

Но однажды количество тех, кто различал какую-то черту сознания и имя для нее, становилось достаточно большим, чтобы это знание вдруг раз­ливалось по всему племени или обществу и все поняли: когда произносят вот это слово, оно означает вот то-то.

Так понятие и закрепляется языком в общем сознании. По сути, оно просто начинает узнаваться всеми людьми, говорящими на едином языке.

В отношении Сознания словари однозначно показывают, что понятие сознания развивалось. Я уже приводил определения словарей конца двадца­того века. Если бы мы нашли какой-нибудь словарь конца века девятнадца­того, то в нем не было бы тех определений, что заимствованы из психоло­гии и философии. Во всяком случае, в середине XIX века в словаре Даля их нет. И вообще количество значений в нем меньше. Но еще уже понятие «со­знание» понималось в средневековье.

И. Срезневский в «Словаре древнерусского языка» приводит лишь два упоминания сознания. Первое относится к 1396 году:

Сознавати, сознаваю — признавать. Сознаваю сим моим листом.

И второе XV века:

Сознатися— сговориться.

Но второе относится к знанию — признать, распознать своего, а не к сознанию. Впрочем, это в любом случае расширяет наше понимание созна­ния и говорит, что его вряд ли можно определить, не обращаясь к знанию, как к его природе. А что такое знание?

Пока оставим этот вопрос, и посмотрим, какие определения дает Даль. К его времени понятие, безусловно, развилось, и общедоступным стало большее число черт. Он четко выделяет двойственность этого понятия. Первое:

Глава 2. История сознания

Сознаванъе— состояние сознающего что-либо или действие сознающегося в чем-либо.

Второе:

Сознанье— состояние сознающего что или действие сознающегося в чем-либо. Сознанье половина исправы, раскаяние.

Сознанье, сознание себя, полная память, состоянье человека в здравом смысле своем, могущего отдать отчет в своих действиях. Больной наш уже без созна­ния, в беспамятстве, в бреду. Она упала без сознания, обмерла, упала в обморок.

Далее идет сознательность.

Сознательность — слово или состоянье по прилагательному сознательный. Сознательный грешник, кающийся, во всем сознающийся, сознательный посту­пок, вменяемый, умышленный, сделанный с полным пониманием дела; несозна­тельный, бессознательный, которого силу и значенье виновник его и сам не постигал, или не мог обсудить и понять.

Сознательное состоянье больного, полная память, смысл и свобода отчет­ливой воли.

Ну и, конечно, есть понятие сознать.

Сознать, сознавать что, убедившись в истине, признать или понять ее, изме­нить прежнее мнение свое. Он, очевидно, сознает ошибку свою (в себе), но при­знаться в этом не хочет. Он и сам не сознает, что делает, не понимает.

Сознаться — признаться, не отрекаться, не отпираться, повиниться; выс­казать, по убежденью своему истину. Сознаюсь, что я поступил опрометчиво. Он во всем сознался. Сознав сам ошибку свою, он однако в том не сознается.

Как видите, бытовое понимание сознания очень мало изменилось за полтора века. В словарях прибавились такие грани, как научное понимание сознания и понятие политического сознания. Это очень важное наблюдение. Оно говорит, во-первых, что в языке отражается то, чем живет народ. Я хочу сказать, что имена появляются в языке только для тех частей понятия «со­знание», которые стали доступны общему видению всего народа. А что ста­новится доступно общему видению многомиллионного народа? Только то, что захватило его целиком и заставило собой жить и переживать себя. Напри­мер, коммунизм, точнее, политика. Или Наука. О чем это говорит?

О довольно пугающем явлении — чем больше народ, тем труднее разви­ваться языку в сторону углубления понятий. Заимствовать чужое слово про­сто — оно же всего лишь ложится на уже существующее понятие. К тому же оно несется изо всех вещателей, то есть окружает тебя, точно среда. Но вот принять углубление понятия можно лишь тогда, когда надо не слушать, а думать и искать. Как заставить такого великана сделать это? Какие силы надо вложить?

Как видите, у нас даже появилась возможность говорить о мере силы, необходимой для углубления языкового сознания. И это второе важное на­блюдение, вытекающее из сравнения Даля с современными словарями. Для того, чтобы привились два дополнительных значения понятия «сознание», потребовалось чуть не полтора века намеренных усилий огромных сообществ людей. Неужели все так страшно с нашим языком?

Основное— Море сознания— Слой 1

Думаю, что нет. Если вы приглядитесь и сравните Словари между со­бой, отбросив новое и оставив лишь обычное понимание сознания, то без труда заметите, что авторы новых словарей не слишком себя утруждали. Они просто заимствовали, что можно, у Даля. В итоге Даль выглядит сочнее, ярче. Это очевидно, это на поверхности.

Но если приглядеться, то можно увидеть и то, что наши языковеды могли бы дать себе труд, чтобы описать не только яркие и громогласные изменения понятия, но и обычную работу языка. Вглядитесь в пример, кото­рый Даль приводит как естественный для середины XIX века.

Сознаюсь, что я поступил опрометчиво.

Современный человек так не скажет. Мы говорим: признаюсь, я посту­пил опрометчиво.

Сознаваться теперь означает делать признание в проступке, который скры­вал, то есть в чем-то, что навредило другим и является предметом разбира­тельства. И мы не сознаемся, а делаем признания. Это взрослый способ об­щения, возможно, тоже связанный с нашей политической историей, то есть историей демократии, основанной на общественном воздействии на сознание и умы людей. Сознаваться — теперь стало уделом маленьких детей, которые глупо и мелко врут там, где все очевидно.

Если вы просмотрите современные словари бегло, то не заметите, что подобные отличия в них отразились. Они, конечно, как-то отразились, но не потому что авторы были озабочены тем, чтобы показывать, как развива­ется понятие сознания. Впрочем, вряд ли это их вина. Они делали свое дело.

Тем не менее, понятия меняются. И, я думаю, в разных направлениях. Что-то приходит, а что-то и теряется с ходом истории. Вот, например, про­звучит ли для вас естественным, если я скажу, что сознание почти то же самое, что и совесть? А между тем, если заглянуть в более отдаленную исто­рию, туда, где все индоевропейские языки были едины, можно найти связь сознания не только со знанием, но и с совестью.

Заглядывать туда должны этимологические словари, то есть словари, описывающие происхождение слов. Но большая их часть молчит и сознания не поминает. Лишь у Фасмера есть коротенькая статья:

Сознание — калька латинского conscientia; едва ли прав Унбегаун, объясняя это слово из немецкого Gewissen «совесть».

Чтобы было понятно, Фасмер возражает не против связывания Унбега-уном русского слова сознание с немецким Gewissen, а против выведения русского «сознания» из немецкого Gewissen. Саму же смысловую связь этих двух слов он не мог оспаривать, поскольку сам увязывает сознание с conscientia. А что такое conscientia?

Словарь латинского языка Г. Щульца (1912 г.) дает:

Conscientia — 1) сведение, знание (о чем),

2) сознание,

3) совесть.

Очевидно, немецкое wissen — знание, в сочетании с приставкой ge-обретает в точности то же самое значение, что и наши со-знание, со-весть.

Глава 3. Сознание на слуху

И все они вместе означают некое совместное ведение, являющееся достоя­нием сразу нескольких человек, возможно, всех.

Кстати, английский полностью подтверждает, что было время, когда все родственные народы имели единое понятие общего ведения, возможно, связанное с Ведами, в каком-то доведическом смысле. По Мюллеру:

Conscious —-1) сознающий;

2) ощущающий;

3) сознательный, здравый;

4) сознательный, понимающий.
Consciousness — 1) сознание;

2) сознательный.

Conscience — совесть.

Conscientious — 1) совестливый;

2) добросовестный, сознательный.

Это значит, что латинская частица со-, сохранившаяся в «наших» со­временных «кооператив» или «кооперация» и английском consciousness, — означает все то же со-, совместность.

Но английское -ness — это суффикс, который на русский переводится суффиксом -ость. И получается, что английское consciousness, обычно пере­водимое как сознание, — это со-знание-ость, то есть сознательность. А в английском нет слова, которое бы соответствовало бы русскому слову со­знание, и вы отчетливо это заметите, когда я перейду к рассказу об амери­канской Психологии.

Каждый язык сохранил что-то свое, при этом обретя что-то недоступ­ное другим языкам, но заплатив за это утратой какой-то части понимания.

Понимание сознания, которое позволяет существовать этому слову в русском языке, сильно отличает нас от многих других народов и должно быть бережно сохранено и изучено. Возможно, что за ним — весь смысл человеческого поиска себя.

Глава 3. Сознание на слуху

Как понимают сознание Толковые словари, мы посмотрели. Но это не совсем бытовое понимание. Это попытка понять и осмыслить, хотя бы на уровне членораздельной речи. А что мы знаем о сознании на совсем бытовом уровне, так сказать, что у нас на слуху?

Совсем бытовой уровень знания редко когда и где записывается. Разве что в словарях в виде примеров к определениям, да в книгах и газетах. Там он записывается не намеренно, а между делом, потому что к слову пришлось. Поэтому найти подобные записи — это неподъемное и неблагодарное дело. Проще сесть и описать собственные представления, осознанно отодвигая в сторону то, что выходит за рамки бытового понимания.

Как при этом удержаться в поставленных рамках? Нужно поставить себе правильный вопрос. Думаю, подойдет примерно такой: что было известно о сознании тем сообществам людей, в которых проходили разные периоды

Основное — Море сознания— Слой 1

моей жизни? Ясно, что если в мои воспоминания вклинится Наука, к при­меру, я ее отодвину и сохраню видение той среды, которую можно назвать русским народом.

Но народ вещь сложная, как и сознание. Это значит, он сложен или состоит из множества различных сообществ, обладающих своим мировоз­зрением и пониманием разных вещей. В том числе и сознания. Следователь­но, я могу описывать, как на протяжении моей жизни менялось мое пони­мание сознания. А могу описывать различные сообщества, в которых бывал, и рассказывать об их понимании сознания. Такой подход сразу покажет мою ограниченность — я не мог побывать во всех сообществах, но зато он позво^: лит любому человеку включиться в это исследование и добавить в него свой штрих, в котором рассказывается, как еще понимают сознание русские люди.

Итак, сквозь какие сообщества я проходил? В детстве я рос в деревне, потом мы переехали в село, а потом, годам к шести, в город. Но и в деревню свою, и в село я ездил каждое лето, так что ничего не утерял. К тому же мы потом, когда мне было 11 и 12 лет, снова жили в этом селе. Так что до семнадцати лет я исходно был человеком трех культур: деревенской, сель­ской и городской улочки. В городе я жил на краю микрорайона многоэтаж­ных домов, но на старой улице обычных домов деревенского типа. Так что культуру городского двора я не знаю.

К этому можно прибавить культуру школы. Я учился в трех разных шко­лах — начальной, в городе, сельской и обычной снова в городе. Ну и не­сколько кружков по интересам и спортивных секций. Вот и все, что я знал до поступления в университет. И если не считать школ, а их можно не счи­тать, все понимание сознания, с которым я в то время сталкивался, было бытовым. Даже в школе.

Правда, была моя собственная бабушка-знахарка, да еще в селе мы це­лый год жили на квартире у деревенской колдуньи. Но бабушка скорее могла делать, чем говорить. А про колдунью я узнал много после. Когда мы у нее жили, она никак себя не выдавала для меня. И про сознание не говорила. Хотя кое-что и делала. Но это было так безвредно, что осозналось лишь после, а тогда внимания не привлекало.

И что же я могу сказать о сознании в той среде? Да, как кажется, почти ничего. Там как будто о нем и не говорили вовсе. Но это кажется. На самом деле это не так.

Совершенно определенно существовало излюбленное словарями поня­тие — человек без сознания, потеря сознания. И оно было довольно сильно развито, к примеру, в школе бокса, где я занимался, и у уличных бойцов, с которыми я немало общался.

Соответственно, стоит помянуть такие выражения, прямо связанные с потерей сознания, как вырубить и выключился. Оба они, похоже, имеют от­ношение к электричеству, точнее, к свету. Вот только кто у кого заимство­вал — бойцы у электриков или электрики у бойцов, когда думали, как назвать свои орудия и приемы. Ведь никаких понятий, связанных с электричеством, на Руси до двадцатого века не было. А слово включать было. К чему оно

Глава 3. Сознание на слуху

относилось? К ключу? Возможно и так. А рубильник? К какому рубилу? К тому, которым вырубают нечто. Что?

Как бы там ни было, но понятие выключить человека снаружи — суще­ствовало однозначно, как и понятие выключиться изнутри. К тому же явно имелось понятие некоего промежуточного состояния, условно говоря, суме­речного — поплыл после сильного удара. Это не полная потеря сознания, но отнюдь и не обычное состояние.

Это понятие сходится с явно бытовавшим понятием мутного сознания. Про пьяного определенно говорят, что он мутный. Иногда это говорят и про трезвого, но втянувшегося в пьянку. Он постоянно остается мутным. Соот­ветственно, кто-то считается мутным независимо от пьянок, а просто по жизни, поскольку его трудно понимать и все время остаешься в подозре­нии, что с ним опасно и нужно держать ухо востро.

И еще одно понятие — неосознанность. Я делал это неосознанно. Оно тоже присутствует в моей памяти, хотя я и не могу увидеть, как его исполь­зовали тогда. Но сейчас, встречаясь с людьми из прошлого, все еще живу­щими именно в той культуре, я время от времени задаю вопрос: ты понима­ешь, что ты сейчас сказал? И в ответ получаю иногда: честно говоря, я это сказал как-то неосознанно... Значит, такое понятие было или, по крайней мере, есть в той среде сейчас.

Следующая среда — это университет. Безусловно, там понятие сознания звучало иначе. Во-первых, добавились философия, психология и прочие политические науки. Во-вторых, поскольку это была еще советская эпоха, то зазвучала по-новому для меня комсомольская и партийная демагогия.

Но если не брать в рассмотрение научное понимание сознания, а его можно не брать, потому что Наука той поры никакого понятия сознания мне не давала, то добавилось, в сущности, лишь политическое понимание. То есть то самое общественное сознание марксизма.

Добавились и как какие-то цитаты из классиков и как понимание того, что на сознание масс надо воздействовать. А с людьми надо работать, чтобы они были сознательными. Выражение «быть сознательными» здесь не завер­шено, как бы оборвано, потому что все и так понимают, что от них требует­ся. А требуется вовсе не пребывание в сознании, а осознанное или хотя бы крепкое решение — быть своим, тем, кого называют сознательным строите­лем коммунизма.

Здесь «сознательность» означает не осознанность, а выбор, определенное решение, которое надо принять по собственной воле. Я подумал и избрал быть в этом лагере, а не в том. Значит, я сознательный борец. Конечно, у этой сознательности есть связь с сознанием, но весьма отдаленная и такая сложная, что я ее сейчас разбирать не хочу.

Еще один вид сознания, которое понимается тогда, — это Бендеровс-кое: почем опиум для народа? Искажение классического «религия опиум народа». С университетским курсом научного атеизма пришло понимание, что сознание может как-то обрабатываться и на него может оказываться одурманивающее воздействие, к примеру, сектантами или манипулятора­ми, вроде сценических магов и гипнотизеров.

Основное— Море сознания— Слой 1

Следовательно, на сознание можно воздействовать словом, пассами, то есть движениями, обрядами или ритуалами и химическими средствами. К тому же сознание можно «промывать». Что такое «промывка сознания», я по-настоящему не понимаю до сих пор. Но это явно изменение личности, после которого у прежнего человека уходят какие-то знакомые тебе черты, а приходят новые, делающие его другим человеком.

Вот примерно это принесла мне университетско-академическая среда семидесятых годов прошлого века.

В восьмидесятые годы у меня была новая учеба и новая среда. Я жил в Москве и там столкнулся с эзотериками и тайноведами. Тогда появилось понятие измененных состояний сознания, что сразу же обозначало, что у со­знания есть обычное состояние.

Так же обозначалось и то, что определенными упражнениями можно воздействовать на свое сознание. Например, уходить в глубокую релаксацию или входить в медитативное сосредоточение. При чем тут сознание, не гово­рилось. Просто заведомо предполагалось, что это и есть сознание.

Даже когда шли разговоры о возможности прямого воздействия каким-то усилием воли или собственными сознанием на чужое сознание, никто из знакомых мне экстрасенсов никогда не задавался вопросом: а что такое со­знание? Впрочем, чаще всего они ставили знак равенства между сознанием и «энергетикой». Хотя при этом считали, что энергетика — это не энергети­ка, а вид энергии, которым обладает и может управлять человек, воздей­ствуя на нее своим сознанием.

Тогда же я впервые столкнулся с понятием очищения сознания, кажет­ся, через Агни-йогу...

Впрочем, я не хочу углубляться в это понятие, потому что чрезвычайно благодарен той поре и тем людям, которые помогли мне задуматься о том, что же такое сознание и прочее. И я еще вернусь к их пониманию сознания, когда буду разбирать сочинения, посвященные измененным состояниям со­знания.

После этого, с 1985 года, я учился у мазыков, можно сказать, у дере­венских колдунов, которые не только что-то делали, но и могли объяснить это именно на языке понятий, включающем понятие «сознания». Конечно, вначале это была довольно условная учеба — какую может себе позволить этнограф, чтобы глубже войти в изучаемую среду. Но я довольно быстро втянулся в нее, как в настоящую учебу, и после 1985 года возможность бы­тового понимания сознания для меня пропала. Единожды увидев сознание, пощупав его руками, ты уже не можешь принимать за него что-то другое. Это, как говорится, физически невозможно.

Но об этом в особом месте.

Что же касается бытового понимания, то картина, безусловно, не пол­на. Но даже ее будет достаточно, чтобы увидеть, где кончается обычное по­нимание и добавляется научное. Поэтому использую эту начальную часть как пример самопознания и перейду к пониманию сознания Наукой. Точнее, Психологией.

СЛОЙ 2. СОЗНАНИЕ В ПСИХОЛОГИИ