Как все-таки приятно, что я могу завершить рассказ о русской психологии, вырвавшись из мрака этого адского круга, которым она стала в советское время. Людей, которые отказываются подчиняться давлению сообщества, становится все больше, даже среди психологов.
Эту главу я посвящу Владимиру Петровичу Зинченко. И существенно тут не то, что он крупнейший современный психолог России, а его взгляды предельно неожиданны для психологической науки. Существенно для меня то, что он шагнул дальше остальных, и сделал первую попытку построить психологию, исходя из нового понимания ее предмета. Поэтому Зинченко для меня стоит особняком и сильно выпадает изо всей научной психологии.
Думаю, это связано с каким-то важным прозрением, посетившим его однажды. Не знаю, когда. Но после революции 1991 года он выпускает одну за другой работы, которые приближаются к исповеди. А в последнем издании «Большого психологического словаря», осуществленном им совместно с Б. Мещеряковым, Зинченко взял на себя труд переписать все важнейшие статьи. Например, Сознание, Душу.
И переписал их не так, как требует всеобщий договор ученых или интернационал научных плутов, а так, как сам видит, когда просто и искренне заглядывает в себя. А мог бы, как Артур Петровский, просто передрать слово в слово из прошлой редакции (Петровский, с. 11). Все равно же раскупят!
Но бог с ними, с членами сообщества. Зинченко не член, он психолог и исследователь, что не так часто встречается среди психологов. В этих своих статьях он просто и искренне разглядывает философско-психологические понятия, на которых должна строиться его наука. И это рождает во мне тревогу. Ведь это разглядывание понятий осуществляет маститый профессионал, академик, вооруженный и всеми навыками, разработанными научным сообществом за века своего существования, и всеми знаниями, которые были добыты Наукой. И он, в каком-то очень высоком и красивом смысле, показывает, что беспомощен, вот что поражает!
Один из лучших профессионалов мира, устав врать и поддерживать иллюзию того, что Наука знает ответы на наши вопросы, пытается сказать, что такое душа, лично для себя, и вдруг выясняется, что Наука не только не знает, но и не научила своих жрецов даже свободно исследовать... Какая обида! Исследование доступно ученому лишь в рамках того, что им узнается как материал для исследования. Попытки выйти за обычные научные шоры оказываются подвигом, как стала подвигом эта статья Зинченко о душе. И как много достиг бы он на этом пути, если бы начал исследование рань- Глава 3. Духовный организм Владимира Зинченко
ше, а не в этой, можно сказать, подводящей итог его предыдущей творческой жизни статье!
Я считаю, что эта словарная статья — нерукотворный памятник настоящему ученому, и еще долго он останется не оцененным и не понятым многими другими учеными. Это основание настоящей науки о душе. Основания не бывают отточенно неуязвимыми, они создаются для того, чтобы от них можно было оттолкнуться, чтобы было что отрицать на пути приближения к истине, но они задают направление.
К тому же, если вспомнить поиск возможностей сделать душу предметом психологии, о котором рассказано в предыдущих главах, надо сразу отметить, что Зинченко идет другим путем. Он не теоретизирует о том, как определяется предмет, он начинает с его определения. Для меня это определение рабочее, то есть обладающее еще множеством слабостей, но при этом работающее, потому что позволяет эти слабости исследовать.
В сущности, это действительное начало новой психологии, потому что приглашает и позволяет включиться в сотворчество всем тем, кто хочет видеть душу предметом своей науки. Этим подход Зинченко принципиально отличается от подхода Виктора Васильевича Мазилова, который как бы предлагает подождать, пока он создаст «процедуру», позволяющую говорить о предмете. Вероятно, оба пути сойдутся, и методологические разработки Мазилова помогут выявить слабости в определении предмета, сделанном наукой о душе. Но с Зинченко можно работать прямо сейчас.
Я постараюсь показать направление мысли Владимира Петровича как можно подробнее. Начинается это исследование вроде бы вполне привычно.
«Душа. 1. Душа в этнологическом отношении. Верование или убеждение, что наша мысль, чувство, воля, жизнь обусловливаются чем-то отличным от нашего тела (хотя и связанным с ним, имеющим в нем свое местопребывание), свойственно, вероятно, всему человечеству и может быть констатировано на самых низких ступенях культуры, у самых примитивных народов (см. Анимизм).
Происхождение этого верования может быть сведено, в конце концов, к самочувствию, к признанию своего "Я", своей индивидуальности, более или менее тесно связанной с материальным телом, но не тождественной с ним, а только пользующейся им как жилищем, орудием, органом. Это "Я", это нечто духовное, или, в более примитивном представлении, движущее начало, "сила ", находящаяся в нас— и есть то,что первобытный человек соединяет с представлением о душе (Энц. Словарь Брокгауза и Эфрона, 1893, т. 11, с. 277)».
Сначала я даже подумал, что это еще одна попытка рассказать о душе, как о понятии или веровании. Почти попался. Вероятно, такое начало было сделано с каким-то умыслом или было сокращено для словарной статьи, утеряв важные объяснения. Потому что довольно быстро выясняется, что Зинченко не повторяет уже избытые наукообразные штампы, а всего лишь отступает в своем культурно-историческом исследовании предмета к самым истокам того, как Наука создавала свое учение о душе. Круг третий. Научное понятие души — Надежда Русской психологии
Он просто берет за основу своих рассуждений одно из самых ранних определений души, сделанных научно. И уже в нем есть отличия от того, что разработала советская идеология. Далее начинается сам Зинченко.
«Душа до середины XIX века была не только предметом философских и теологических размышлений, но и предметом изучения психологии. С началом развития экспериментальной психологии душа оставалась лишь номинальным предметом научной психологии, стремившейся уподобиться естественным наукам. Ее действительным предметом стала психика.
Психология пожертвовала душой ради объективности своей субъективной науки. Психологи не отрицают существования души, но воздерживаются от ее изучения, стараются избегать щекотливых вопросов о ее природе, передают душу и дух по ведомству философии, религии и искусства.
Утрата души для психологии не безобидна. Она расплачивается за нее перманентным кризисом, доминантой которого является неизбывная тоска по целостности психической жизни. В поисках целостности психологи перебирают различные методологические принципы, порой нелепые (вроде принципов детерминизма или системности), ищут и перебирают различные единицы анализа, "клеточки", из которых выводимо все богатство психической жизни. В роли таких единиц выступали и выступают ассоциация, реакция, рефлекс, гештальт, операция, значение, переживание, установка, отношение, акт, отражение, акция, действие и т. д.
Безрезультатность подобных поисков заставляет психологов возвращаться к душе, размышлять о ее возможных функциях и возможной онтологии. Они вольно или невольно следуют рекомендациям М. Фуко: К главному идешь пятясь...»
Вот направление, которое обозначил Зинченко для своего исследования: назад к душе.
В этом и его сила и его слабость. Назад, значит, все-таки от того, что есть сегодняшняя Наука. Но она не о душе и даже против души. И значит, пока не будет достигнуто некое исходное знание, которое можно будет обозначить словами: вперед к душе, — все остальное будет полно искажений, а значит, постоянно и исходно неверно. Хуже того — злонамеренно неверно по определению, поскольку психологи осознанно пожертвовали душой ради того, чтобы считаться естественниками.
Именно этот подход я и считаю слабостью исследования самого Зинченко. Ему как бы не на что опереться в своем исследовании, кроме тех знаний, что собрала за века своего существования Наука. Он переполнен ими. И единственное, что ему остается, это делать из искаженных врагами души фактов свои выводы, что называется, не кривя душой.
Я приведу пример его прочтения затасканных Наукой классических работ.
«Многое в философских и психологических размышлениях о душе сохранилось от мифологии. Аристотель рассматривал душу как причину и начало живого тела, признавал душу сущностью, своего рода формой естественного тела, потенциально одаренного жизнью. Сущность же есть осуществление (энтелехия), таким образом, душа есть завершение такого тела. Глава 3. Духовный организм Владимира Зинченко
Значит, по Аристотелю, душа есть сила. Важнейшая ее функция состоит в предвидении: "[Душа] есть известное осуществление и осмысление того, что обладает возможностью быть осуществленным ".
Пуша ищет и ориентируется на будущее, которого еще нет, и сама набрасывает контуры будущих событий. Но она же, согласно И. Канту, воспринимает внутренние состояния субъекта, то есть воспринимает и оценивает настоящее, без чего невозможен поиск и не нужно будущее.
Значит, душа как минимум жилица двух миров: настоящего и будущего, обладающая к тому же формообразующей силой или энергией.
Об этом же говорит Платон, миротворческая фантазия которого породила замечательный образ души. Он уподобил ее соединенной силе окрыленной пары коней и возничего: добрый конь — волевой порыв, дурной конь — аффект (страсть). Возничий — разум, который берет что-то от доброго и что-то от дурного коня».
Чувствуя слабости научных способов описывать душу, в последующих работах Зинченко много, даже излишне много, будет использовать прозрения поэтов и писателей. Из философии он сохранит в качестве исходных понятий, оснований своей науки о душе вот это: душа обладает формообразующей силой и энергией. А также ее уподобление соединенной силе воли и страсти.
Сразу хочу сделать пояснение: в словарной статье у него не было возможности объяснять, что «энергия» понимается им не физически, а философски, как ее понимал Аристотель, неоплатоники и богословие. В общем, как способность к действию, скорее.
Далее Зинченко задается вопросами о природе души, ответы на которые ищет в истории философии и науки. В сущности, и вся эта его работа остается вопросом без ответов. Попытки обратиться к себе и описать свою собственную душу, использовав то, чему научила его Психология, он так и не делает. Он словно бы не может работать субъективно, будто эта способность выморожена у него за десятилетия жизни в психологическом сообществе. Самое большее, на что он идет — это на сопереживание с находками тех, кто посмел говорить лично от себя, например, с художниками слова.
«Элиот сказал: то, что впереди нас, и то, что позади нас, ничто по сравнению с тем, что внутри нас. В каждом человеке имеются археологические, или архетипические, пласты, виртуальные формы поведения, деятельности, знаний, опыта, нераскрытых способностей. Все они труднодоступны не только постороннему наблюдателю, но и их носителю. Бывает, что все это богатство, как вода, сковано льдом. "Душа расковывает недра " (О. Мандельштам) и таким образом позволяет им обнаруживать и реализовывать себя. Бодрствующая душа всегда находится на грани, на пороге преобразований.
Итак, существует как минимум три пространства "между ", или три границы, где располагается душа: между людьми, внешней и внутренней формами самого человека, между прошлым и будущим.
Она выполняет огромную работу, связывая все перечисленные пары по горизонтали, а возможно, и по вертикали. Идея пограничья души заслуживает само-
7 Заказ №1228 97
Круг третий. Научное понятие души — Надежда Русской психологии
го пристального внимания. Бахтин писал, что культура не имеет собственной, замкнутой в себе территории: она вся расположена на границах. Каждый культурный акт существенно живет на границах: отвлеченный от границ, он теряет почву, становится пустым, заносчивым и умирает. Так же обстоит дело с душой. Замкнувшись исключительно на себе или в себе, она деградирует.
Пограничье души не противоречит тому, что она может проявлять себя вовне. Шпет писал: "Вообще, не потому ли философам и психологам не удавалось найти "седалище души ", что его искали внутри, тогда как вся она, душа, вовне, мягким, нежным покровом облекает "нас". Но зато и удары, которые наносятся ей, — морщины и шрамы на внешнем нашем лике. Вся душа есть внешность. Человек живет, пока у него есть внешность. И личность есть внешность. Проблема бессмертия души была бы разрешена, если бы была решена проблема бессмертного овнешнения ".
Душа может быть также высокой и низкой, большой и малой, широкой и узкой, даже тесной. Поэты говорят, что душа имеет свои пределы: пределы души, пределы тоски...»
Пределы моей тоски начинаются с вопроса: почему Зинченко не написал до сих пор сам, что он думает о душе? Почему он все еще не начал исследовать душу свою так, как он учен и может исследовать? Что ему все эти громкие имена и невразумительные восклицания поэтов?!. Свидетельства того, что многие уважаемые люди видят душу не так, как академическая психология? Так она ее никак не видит, это не нуждается в доказательствах.
Ответ может быть прост: не успел. Но вовсе не отказался. Скорее всего, это были не просто красивые слова, а действительное начало работы над новой наукой. В прошлом году он представил на суд психологического сообщества первую попытку создать ядро науки, явно вырастающее из того понимания души, которое звучит вот в этих словах:
«...существует как минимум три пространства "между ", или три границы, где располагается душа: между людьми, внешней и внутренней формами самого человека, между прошлым и будущим. Она выполняет огромную работу, связывая все перечисленные пары по горизонтали, а возможно, и по вертикали».
Иными словами, в отношении души как предмета психологии Зинченко оказывается последователем Шпета и развивает его предположение: не потому ли философам и психологам не удавалось найти «седалище души», что его искали внутри, тогда как вся она, душа, вовне, мягким, нежным покровом облекает «нас».
Это исходное основание Науки о душе Владимира Петровича Зинченко. Поэтому я выделяю его.
Что же касается Шпета, то он был неимоверно сложным человеком, уж слишком сильно страдавшим от недооцененности. Говорил ли он действительно о душе, или же он говорил лишь о том, какие дураки те, кто пытается делать естественнонаучную психологию? Если исходить из того, Глава 3. Духовный организм Владимира Зинченко
что он жизнь положил, чтобы стать продолжателем дела Гуссерля, то душа не должна была его слишком занимать. Его занимало наукотворчество. А это он сказал походя, чтобы уесть.
И значит, говорит он не о душе, а о том, что изучают как психику, то есть о предмете психологии. Если бы он действительно так видел душу, то не преминул бы ее описать. Но он лишь походя бросает мысль.
Мысль, брошенная гением даже походя, заслуживает внимания. Она может быть прозрением истины. И надо обладать изрядным собственным даром, чтобы не проходить мимо таких жемчужин. Я восхищаюсь чутьем Зинченко, который зацепился за эту подсказку.
Что-то не так со всей академической мозговой психологией, что-то она упускает в описываемом ею явлении. Как этнографы упускают в описаниях души народом то, что народ видит душу двояко: то как прозрачного младенца или человечка, то как пар или облако. При этом существует множество рассказов о том, что и как делает душа, которые невозможно совместить между собой, если не принять, что у нее возможны два разных состояния или имеются две разные части — «тело» и «облако», которое облекает человека снаружи.
Вот и с предметом психологии. Слишком много явлений приходится выкидывать из рассмотрения, если считать предметом психологии только деятельность мозга. Что-то происходит при этом и внутри и снаружи нашего тела. И даже если ты всеми фибрами своей души убежден, что физиология верна, не описать того, как проявляется вся эта физиологическая верность в твоих собственных ощущениях, ненаучно. Слишком похоже на многорукую обезьяну, которая всеми своими лапами просит не говорить и не показывать ничего, что сделает ей неприятно.
Зинченко исследовательски честен: он видит необъясненное явление, своим научным чутьем определяет его как относящееся к предмету его науки и начинает исследование. Возможно, оно даст в итоге отрицательный результат. Но тогда это будет истиной, а не верой или убеждением.
Могу заранее сказать, подход Зинченко к выведению предмета науки из этого предположения имеет недостатки. Он все-таки слишком ценит то, что наработано за века существования научного сообщества. Вы помните, что И. П. Волков попробовал сделать постановку задачи для превращения души в предмет психологии, деятельная часть которой звучит так: накопленный в современной психологии богатейший теоретический и эмпирический материал ныне может быть проанализирован и обобщен с позиций категории «души», то есть осмыслен по-новому.
Похоже, Зинченко своими работами пытался воплотить именно этот подход. Но для меня это лишь знаки пути, проверка предположений. По крайней мере, и Волков, и Зинченко действуют. А значит, их ошибки, если они есть, — лишь указатели, которыми помечена дорога к науке о душе. Попросту говоря, туда ходить больше не нужно, нужно идти к главному. Круг третий. Научное понятие души — Надежда Русской психологии
А главное описано Владимиром Петровичем в статье «Духовный организм и его функциональные органы. (Опыт интегративной работы в психологии)».
На мой взгляд, это первая в русской психологии попытка описать ее предмет психологически, пусть не как Душу еще, но уже как то, в чем непосредственно проявляется Душа.
Исследование выполнено в ключе культурно-исторической психологии. Зинченко исходил из того, что многие честные русские люди, вынужденные жить в условиях советской власти, не забывали, что предмет психологии душа, и пытались ее исследовать, лишь прикрывая наукообразным языком.
«Остается лишь одна надежда на память. На память души, которой, к счастью, не все лишились. В нашем Отечестве продолжали думать о душе и искать путь к ее изучению Г. И. Челпанов, Г. Г. Шпет, С. Л. Франк, В. В. Зеньков-ский, А. А. Ухтомский и очень немногие другие.
На примере последнего я попытаюсь показать, что психология может быть наукой о душе, а не только наукой об ее отсутствии, и что возможна не только декларация о целостности психологии, но и работа по достижению целостности, конечно, при том условии, что осмысленное целое будет присутствовать в сознании исследователя» (Зинченко. Духовный, с. 101—102).
Далее следует удивительное сочинение, посвященное описанию «духовного организма человека». Вслед за Ухтомским, который «еще в начале XX века поставил перед собой задачу познать анатомию и физиологию человеческого духа» (Там же, с. 102), Зинченко пытается собрать воедино представления всех тех неожиданных мыслителей, что видели человека не анатомически и не физиологически. Какой парадокс: он говорит об анатомии и физиологии, но сам же отменяет эти понятия, потому что прилагает их к Духу, словно речь идет о некоем «духовном теле». О духовном теле говорить анатомически и физиологически можно только совсем условно.
«Согласно Ухтомскому, функциональный орган — это всякое временное сочетание сил, способное осуществить определенное достижение. (Ещераз вспомним соединенную силу в метафоре души Платона). Такими органами являются движение, действие, образ мира, психологическое воспоминание, творческий разум, состояния человека, например, сон, бодрствование, аффект, даже личность. К ним могут быть отнесены "взгляд ", "плоть ", в понимании Сартра, и "тело желаний ", в понимании Мамардашвили...
Духовный организм строится из функциональных органов и вместе с тем строит их» (Там же).
Все эти описания «духовного организма» очень напоминают поэзию, они захватывают воображение, будоражат мысль, хотя и трудны для понимания. Поэтому я буду выделять то, что считаю важным.
Во-первых, надо четко принять, что «духовный организм» или «духовное тело» — это не душа. Зинченко заявляет об этом в начале рассказа:
«Духовный организм строится из функциональных органов... Такие органы-новообразования, например, доминанты, становятся между нами и реальностью. т
Глава 3. Духовный организм Владимира Зинченко
Можно предположить, что это одно из "мест ", где располагается душа» (Там же, с. 102-103).
И это же он подтверждает в конце статьи:
«Важно еще раз подчеркнуть, что функциональные органы индивида ли, души ли участвуют в создании духовного организма, увеличивают силы и способности самой души» (Там же, с. 115).
Если мы теперь совместим все уже приведенные высказывания, то можно утверждать, что «духовное тело» — это некая оболочка души, окружающая ее и самого человека. Из чего оно состоит, в смысле вещественности, неясно, но ясно, что душа создает из этого «вещества» временные орудия или органы, которыми и осуществляет свою деятельность.
К «функциональным органам» относятся «не только чувство, но также образ и представление» (Там же, с. 104).
Зинченко много говорит о том, что одним из таких «функциональных органов» является движение, которому он отводит особую роль. Движение он понимает философски, называя «живым движением души», и отличает от «механического движения», которое я тоже предпочитаю называть перемещением в пространстве. Приведу именно рассуждение о душе, как пример описания «духовного организма», поскольку намерен посвятить движению особое исследование.
«Что есть душа?... Может быть, живое движение, если не душа, то ее удачная метафора или душа души, ее энергийное ядро? Ее плоть?
Живое движение иначе, чем механическое, связано с пространством и временем. Механическое движение есть перемещение какого-либо тела в пространстве, а живое — преодоление "мыслящим телом " (термин Спинозы) пространства, претерпевание такого преодоления и построение собственного пространства» (Там же, с. 105-106).
Понять все это мне не так уж просто. Возможно, самым доходчивым объяснением является вот этот образ Зинченко: «В балете жизнь самого движения совпадает с жизнью души танцора» (Там же, с. 109). Поскольку Владимир Петрович использует множество поэтических метафор для объяснения своего видения, то я допускаю, что он понимает то, что говорит, гораздо глубже, чем я. Но я скажу, как я это вижу психологически.
В балете мы видим движение. Движение кого? Конечно, тела, если мы глядим из зала. Но почему тогда это движение отзывается в наших душах? Потому что оно что-то говорит им. Как может телесное движение что-то говорить душам? А оно и не говорит, говорит душа, душа того, кто пытается телом передать нам свои образы. Говорит душа балетмейстера, композитора, дирижера...
Танцор впитывает все их послания и накапливает их в себе, сжимая до страстного желания расширяться. А потом выпускает сквозь тело. И тело летит. Но где можно накапливать эти образы, сжимать их, и откуда мы их выпускаем? Язык однозначно указывает на душу. Мы можем сказать: все это работа мозга! Даже если так, что делает эту почти машину способной пере- Круг третий. Научное понятие души — Надежда Русской психологии
подняться чувствами, стенать и ликовать? Даже если все это работа мозга, в ней есть нечто, что должно выделить и описать как самостоятельное образование с именем душа.
Именно она рождает образы того, что должно пролиться сквозь тело танцора в зал, в души зрителей.
Но как этот образ превращается в движение? Однозначно, будучи повешен в пространстве, как некая голограмма, по которой должно будет пролететь послушное тело. Можно возразить: это только воображение. А какая разница? Даже если эти образы, висящие в пространстве, совершенно идеальны, танцор видит их располагающимися в пространстве вокруг себя. Он смотрит туда, в эти воображаемые пространства, то есть в пространства, воплощенные в образы, если мы вглядимся в слово «воображение».
В точности, как и описывает Зинченко пространственность «духовного тела».
Танцор должен сначала их увидеть в каком-то внутреннем пространстве и увидеть там же самого себя, воплощающим эти образы, то есть вливающим в них плоть своего тела. А затем ему необходимо развесить их в пространстве своего движения. Иначе он их не выполнит.
И получается, что движение танцора — это слияние тела и воображаемого образа, вообраза, как говорили мазыки *. И это единство очень жесткое, потому что стоит танцору забыть кусочек образа, как его движение оборвется. Образы движений оказываются действительными органами, без которых телу не выполнить задуманное. И они висят в пространстве вокруг человека, они меж и вне. И при этом они содержат в себе и образ тела, которое должно в них войти, и некую связь с телом, которая обеспечивает это слияние и дает ощущение: движение идет точно!
Это значит, что «духовное тело» оказывается созданным из этих сочетаний образов и тела. Образов много, а тело-то одно. Значит, в них присутствует не тело, а некий телесный дух, который и втягивает, всасывает тело внутрь образов, заставляя его двигаться...
А душа?
А душа где-то вне, где-то за этим... Но она прямо тут, она даже не за тонкой пленкой, к ней всего лишь надо суметь повернуться во время этого страстного выплеска вовне. Как это сделать? Как обернуться к душе?
Вот тот вопрос и точка в пространстве мысли, на которой я расстаюсь с современной русской психологией. Мне кажется, мы на пороге большой и настоящей науки.
* Мазыки или масыги — одно из самоназваний офеней, коробейников, живших на территории бывшей Владимирской губернии, у которых я вел этнографические сборы с 1985 по 1991 год. КРУГ ЧЕТВЕРТЫЙ
