V. Третье мытарство

Митя хоть и заговорил сурово, но видимо еще более стал стараться незабыть и не упустить ни одной черточки из передаваемого. Он рассказал, какон перескочил через забор в сад отца, как шел до окна и обо всем наконец,что было под окном. Ясно, точно, как бы отчеканивая, передал он о чувствах,волновавших его в те мгновения в саду, когда ему так ужасно хотелось узнать:у отца ли Грушенька или нет? Но странно это: и прокурор и следовательслушали на этот раз как-то ужасно сдержанно, смотрели сухо, вопросов делалигораздо меньше. Митя ничего не мог заключить по их лицам. "Рассердились иобиделись, - подумал он, - ну и черт!" Когда же рассказал, как он решилсянаконец дать отцу знак, что пришла Грушенька и чтобы тот отворил окно, топрокурор и следователь совсем не обратили внимания на слово "знак", как быне поняв вовсе, какое значение имеет тут это слово, так что Митя это дажезаметил. Дойдя наконец до того мгновения, когда, увидев высунувшегося изокна отца, он вскипел ненавистью и выхватил из кармана пестик, он вдруг какбы нарочно остановился. Он сидел и глядел в стену и знал, что те так ивпились в него глазами. - Ну-с, - сказал следователь, - вы выхватили оружие и... и что жепроизошло затем? - Затем? А затем убил... хватил его в темя и раскроил ему череп... Ведьтак по-вашему, так! - засверкал он вдруг глазами. Весь потухший было гневего вдруг поднялся в его душе с необычайною силой. - По-нашему, - переговорил Николай Парфенович, - ну, а по-вашему? Митя опустил глаза и долго молчал. - По-моему, господа, по-моему, вот как было, - тихо заговорил он: -слезы ли чьи, мать ли моя умолила бога, дух ли светлый облобызал меня в томгновение - не знаю, но чорт был побежден. Я бросился от окна и побежал кзабору... Отец испугался, и в первый раз тут меня рассмотрел, вскрикнул иотскочил от окна, - я это очень помню. А я через сад к забору... вот тут-тои настиг меня Григорий, когда уже я сидел на заборе... Тут он поднял наконец глаза на слушателей. Те, казалось, с совершеннобезмятежным вниманием глядели на него. Какая-то судорога негодования прошлав душе Мити. - А ведь вы, господа, в эту минуту надо мной насмехаетесь! - прервал онвдруг. - Почему вы так заключаете? - заметил Николай Парфенович. - Ни одному слову не верите, вот почему! Ведь понимаю же я, что доглавной точки дошел: старик теперь там лежит с проломленною головой, а я -трагически описав, как хотел убить и как уже пестик выхватил, я вдруг отокна убегаю... Поэма! В стихах! Можно поверить на слово молодцу! Ха-ха!Насмешники вы, господа! И он всем корпусом повернулся на стуле, так что стул затрещал. - А не заметили ли вы, - начал вдруг прокурор, как будто и внимания необратив на волнение Мити, - не заметили ли вы, когда отбегали от окна: былали дверь в сад, находящаяся в другом конце флигеля, отперта или нет? - Нет, не была отперта. - Не была? - Была заперта напротив, и кто ж мог ее отворить? Ба, дверь, постойте!- как бы опомнился он вдруг и чуть не вздрогнул, - а разве вы нашли дверьотпертою? - Отпертою. - Так кто ж ее мог отворить, если не сами вы ее отворили? - страшноудивился вдруг Митя. - Дверь стояла отпертою, и убийца вашего родителя несомненно вошел вэту дверь и, совершив убийство, этою же дверью и вышел, - как быотчеканивая, медленно и раздельно произнес прокурор. - Это нам совершенноясно. Убийство произошло, очевидно, в комнате, а не через окно, чтоположительно ясно из произведенного акта осмотра, из положения тела и повсему. Сомнений в этом обстоятельстве не может быть никаких. Митя был страшно поражен. - Да это же невозможно, господа! - вскричал он совершенно потерявшись,- я... я не входил... я положительно, я с точностью вам говорю, что дверьбыла заперта все время, пока я был в саду и когда я убегал из сада. Я толькопод окном стоял и в окно его видел, и только, только... До последней минутыпомню. Да хоть бы и не помнил, то все равно знаю, потому что знаки только иизвестны были что мне да Смердякову, да ему, покойнику, а он, без знаков,никому бы в мире не отворил! - Знаки? Какие же это знаки? - с жадным, почти истерическимлюбопытством проговорил прокурор, и вмиг потерял всю сдержанную свою осанку.Он спросил как бы робко подползая. Он почуял важный факт, ему ещенеизвестный, и тотчас же почувствовал величайший страх, что Митя может бытьне захочет открыть его в полноте. - А вы и не знали! - подмигнул ему Митя, насмешливо и злобноулыбнувшись. - А что коль не скажу? От кого тогда узнать? Знали ведь ознаках-то покойник, я да Смердяков, вот и все, да еще небо знало, да оноведь вам не скажет. А фактик-то любопытный, чорт знает, что на нем можносоорудить, xa-xa! Утешьтесь, господа, открою, глупости у вас на уме. Незнаете вы, с кем имеете дело! Вы имеете дело с таким подсудимым, который самна себя показывает, во вред себе показывает! Да-с, ибо я рыцарь чести, а вы- нет! Прокурор скушал все пилюли, он лишь дрожал от нетерпения узнать проновый факт. Митя точно и пространно изложил им все, что касалось знаков,изобретенных Федором Павловичем для Смердякова, рассказал, что именноозначал каждый стук в окно, простучал даже эти знаки по столу и на вопросНиколая Парфеновича: что стало быть и он, Митя, когда стучал старику в окно,то простучал именно тот знак, который означал: "Грушенька пришла" - ответилс точностью, что именно точно так и простучал, что дескать "Грушенькапришла". - Вот вам, теперь сооружайте башню! - оборвал Митя и с презрением опятьот них отвернулся. - И знали про эти знаки только покойный родитель ваш, вы и слугаСмердяков? И никто более? - еще раз осведомился Николай Парфенович. - Да, слуга Смердяков и еще небо. Запишите и про небо; это будет не лишним записать. Да и вам самим бог понадобится. И уж конечно стали записывать, но когда записывали, то прокурор вдруг,как бы совсем внезапно наткнувшись на новую мысль, проговорил: - А ведь если знал про эти знаки и Смердяков, а вы радикальноотвергаете всякое на себя обвинение в смерти вашего родителя, то вот не онли, простучав условленные знаки, заставил вашего отца отпереть себе, а затеми... совершил преступление? Митя глубоко-насмешливым, но в то же время и страшно ненавистнымвзглядом посмотрел на него. Он смотрел долго и молча, так что у прокурораглаза замигали. - Опять поймали лисицу! - проговорил наконец Митя, - прищемили мерзавкуза хвост, хе-хе! Я вижу вас насквозь, прокурор! Вы ведь так и думали, что ясейчас вскочу, уцеплюсь за то, что вы мне подсказываете и закричу во всегорло: "ай, это Смердяков, вот убийца!" Признайтесь, что вы это думали,признайтесь, тогда буду продолжать. Но прокурор не признался. Он молчал и ждал. - Ошиблись, не закричу на Смердякова! - сказал Митя. - И даже не подозреваете его вовсе? - А вы подозреваете? - Подозревали и его. Митя уткнулся глазами в пол. - Шутки в сторону, - проговорил он мрачно, - слушайте: С самого начала, вот почти еще тогда, когда я выбежал к вам давечаиз-за этой занавески, у меня мелькнула уж эта мысль: "Смердяков!" Здесь я сидел за столом и кричал, что неповинен в крови, асам все думаю: "Смердяков!" И не отставал Смердяков от души. Наконец теперьподумал вдруг то же: "Смердяков", но лишь на секунду: тотчас же рядомподумал: "Нет, не Смердяков!" Не его это дело, господа! - Не подозреваете ли вы в таком случае и еще какое другое лицо? -осторожно спросил было Николай Парфенович. - Не знаю, кто или какое лицо, рука небес или сатана, но... неСмердяков! - решительно отрезал Митя. - Но почему же вы так твердо и с такою настойчивостью утверждаете, чтоне он? - По убеждению. По впечатлению. Потому что Смердяков человек нижайшейнатуры и трус. Это не трус, это совокупление всех трусостей в мире вместевзятых, ходящее на двух ногах. Он родился от курицы. Говоря со мной, онтрепетал каждый раз, чтоб я не убил его, тогда как я и руки не подымал. Онпадал мне в ноги и плакал, он целовал мне вот эти самые сапоги, буквально,умоляя, чтоб я его "не пугал". Слышите: "Не пугал" - что это за слово такое?А я его даже дарил. Это болезненная курица в падучей болезни, со слабым умоми которую прибьет восьмилетний мальчишка. Разве это натура? Не Смердяков,господа, да и денег не любит, подарков от меня вовсе не брал... Да и за чтоему убивать старика? Ведь он, может быть, сын его, побочный сын, знаете выэто? - Мы слышали эту легенду. Но ведь вот и вы же сын отца вашего, а ведьговорили же всем сами же вы, что хотели убить его. - Камень в огород! И камень низкий, скверный! Не боюсь! О господа,может быть вам слишком подло мне же в глаза говорить это! Потому подло, чтоя это сам говорил вам. Не только хотел, но и мог убить, да еще на себядобровольно натащил, что чуть не убил! Но ведь не убил же его, ведь спас жеменя ангел-хранитель мой, - вот этого-то вы и не взяли в соображение... Апотому вам и подло, подло! Потому что я не убил, не убил, не убил! Слышите,прокурор: не убил! Он чуть не задохся. Во все время допроса он еще ни разу не был в такомволнении. - А что он вам сказал, господа, Смердяков-то? - заключил он вдруг,помолчав. - Могу я про это спросить у вас? - Вы обо всем нас можете спрашивать, - с холодным и строгим видомответил прокурор, - обо всем, что касается фактической стороны дела, а мы,повторяю это, даже обязаны удовлетворять вас на каждый вопрос. Мы нашлислугу Смердякова, о котором вы спрашиваете, лежащим без памяти на своейпостеле в чрезвычайно сильном, может быть в десятый раз сряду повторявшемсяприпадке падучей болезни. Медик, бывший с нами, освидетельствовав больного,сказал даже нам, что он не доживет может быть и до утра. - Ну, в таком случае отца чорт убил! - сорвалось вдруг у Мити, какбудто он даже до сей минуты спрашивал все себя: "Смердяков или неСмердяков?" - Мы еще к этому факту воротимся, - порешил Николай Парфенович, -теперь же не пожелаете ли вы продолжать ваше показание далее. Митя попросил отдохнуть. Ему вежливо позволили. Отдохнув, он сталпродолжать. Но было ему видимо тяжело. Он был измучен, оскорблен и потрясеннравственно. К тому же прокурор, теперь уже точно нарочно, стал поминутнораздражать его прицепкой к "мелочам". Едва только Митя описал, как он, сидяверхом на заборе, ударил по голове пестиком вцепившегося в его левую ногуГригория и затем тотчас же соскочил к поверженному, как прокурор остановилего и попросил описать подробнее, как он сидел на заборе. Митя удивился. - Ну, вот так сидел, верхом сидел, одна нога там, другая тут... - А пестик? - Пестик в руках. - Не в кармане? Вы это так подробно помните? Что ж, вы сильноразмахнулись рукой? - Должно быть, что сильно, а вам это зачем? - Если б вы сели на стул точно так, как тогда на заборе, и представилибы нам наглядно, для уяснения, как и куда размахнулись, в какую сторону? - Да уж вы не насмехаетесь ли надо мной? - спросил Митя, высокомерноглянув на допросчика, но тот не мигнул даже глазом. Митя судорожноповернулся, сел верхом на стул и размахнулся рукой: - Вот как ударил! Вот как убил! Чего вам еще? - Благодарю вас. Не потрудитесь ли вы теперь объяснить: для чегособственно соскочили вниз, с какою целью, и что собственно имея в виду? - Ну, чорт... к поверженному соскочил... Не знаю для чего! - Бывши в таком волнении? И убегая? - Да, в волнении и убегая. - Помочь ему хотели? - Какое помочь... Да, может и помочь, не помню. - Не помнили себя? То есть были даже в некотором беспамятстве? - О, нет, совсем не в беспамятстве, все помню. Все до нитки. Соскочилпоглядеть и платком кровь ему обтирал. - Мы видели ваш платок. Надеялись возвратить поверженного вами к жизни? - Не знаю, надеялся ли? Просто убедиться хотел, жив или нет. - А, так хотели убедиться? Ну и что ж? - Я не медик, решить не мог. Убежал, думая, что убил, а вот он очнулся. - Прекрасно-с, - закончил прокурор. - Благодарю вас. Мне только и нужнобыло. Потрудитесь продолжать далее. Увы, Мите и в голову не пришло рассказать, хотя он и помнил это, чтососкочил он из жалости, и, став над убитым, произнес даже несколько жалкихслов: "попался старик, нечего делать, ну и лежи". Прокурор же вывел лишьодно заключение, что соскакивал человек, "в такой момент и в такомволнении", лишь для того только, чтобы наверное убедиться: жив или нетединственный свидетель его преступления. И что стало быть какова же быласила, решимость, хладнокровие и расчетливость человека даже в такоймомент... и проч., и проч. Прокурор был доволен: "раздражил де болезненногочеловека "мелочами", он и проговорился". Митя с мучением продолжал далее. Но тотчас же остановил его опять ужеНиколай Парфенович: - Каким же образом могли вы вбежать к служанке Федосье Марковой, имеястоль окровавленные руки и, как оказалось потом, лицо? - Да я вовсе тогда и не заметил, что я в крови! - ответил Митя. - Это они правдоподобно, это так и бывает, - переглянулся прокурор сНиколаем Парфеновичем. - Именно не заметил, это вы прекрасно, прокурор, - одобрил вдруг иМитя. Но далее пошла история внезапного решения Мити "устраниться" и"пропустить счастливых мимо себя". И он уже никак не мог, как давеча,решиться вновь разоблачать свое сердце и рассказывать про "царицу душисвоей". Ему претило пред этими холодными, "впивающимися в него, как клопы"людьми. А потому, на повторенные вопросы, заявил кратко и резко: - Ну и решился убить себя. Зачем было оставаться жить: это само собой ввопрос вскакивало. Явился ее прежний, бесспорный, ее обидчик, ноприскакавший с любовью после пяти лет завершить законным браком обиду. Ну ипонял, что все для меня пропало... А сзади позор, и вот эта кровь, кровьГригория... Зачем же жить? Ну и пошел выкупать заложенные пистолеты, чтобызарядить и к рассвету себе пулю в башку всадить... - А ночью пир горой? - Ночью пир горой. Э чорт, господа, кончайте скорей. Застрелиться яхотел наверно, вот тут недалеко за околицей, и распорядился бы с собою часовв пять утра, а в кармане бумажку приготовил, у Перхотина написал, когдапистолет зарядил. Вот она бумажка, читайте. Не для вас рассказываю! -прибавил он вдруг презрительно. Он выбросил им на стол бумажку из жилетногосвоего кармана; следователи прочли с любопытством и, как водится, приобщилик делу. - А руки все еще не подумали вымыть, даже и входя к господинуПерхотину? Не опасались стало быть подозрений? - Каких таких подозрений? Подозревай - хоть нет, все равно, я бы сюдаускакал и в пять часов застрелился, и ничего бы не успели сделать. Ведь еслибы не случай с отцом, ведь вы бы ничего не узнали и сюда не прибыли. О, эточорт сделал, чорт отца убил, через чорта и вы так скоро узнали! Как сюда-тотак скоро поспели? Диво, фантазия! - Господин Перхотин передал нам, что вы, войдя к нему, держали вруках... в окровавленных руках... ваши деньги... большие деньги... пачкусторублевых бумажек, и что видел это и служивший ему мальчик! - Так, господа, помнится, что так. - Теперь встречается один вопросик. Не можете ли вы сообщить, -чрезвычайно мягко начал Николай Парфенович, - откуда вы взяли вдруг столькоденег, тогда как из дела оказывается по расчету времени даже, что вы незаходили домой? Прокурор немножко поморщился от вопроса, поставленного так ребром, ноне прервал Николая Парфеновича. - Нет, не заходил домой, - ответил Митя, повидимому очень спокойно, ноглядя в землю. - Позвольте же повторить вопрос в таком случае, - как-то подползая,продолжал Николай Парфенович. - Откуда же вы могли разом достать такуюсумму, когда по собственному признанию вашему еще в пять часов того дня... - Нуждался в десяти рублях и заложил пистолеты у Перхотина, потом ходилк Хохлаковой за тремя тысячами, а та не дала, и пр., и всякая эта всячина, -резко прервал Митя, - да, вот, господа, нуждался, а тут вдруг тысячипоявились, а? Знаете, господа, ведь вы оба теперь трусите: а что как нескажет откуда взял? Так и есть: не скажу, господа, угадали, не узнаете, -отчеканил вдруг Митя с чрезвычайною решимостью. Следователи капелькупомолчали. - Поймите, господин Карамазов, что нам это знать существеннонеобходимо, - тихо и смиренно проговорил Николай Парфенович. - Понимаю, а все-таки не скажу. Ввязался и прокурор и опять напомнил, что допрашиваемый конечно можетне отвечать на вопросы, если считает для себя это выгоднейшим и т. д., но ввидах того, какой ущерб подозреваемый может сам нанести себе своимумолчанием и особенно в виду вопросов такой важности, которая... - И так далее, господа, и так далее! Довольно, слышал эту рацею ипрежде! - опять оборвал Митя, - сам понимаю, какой важности дело, и что тутсамый существенный пункт, а все-таки не скажу. - Ведь нам что-с, это ведь не наше дело, а ваше, сами себе повредите, -нервно заметил Николай Парфенович. - Видите, господа, шутки в сторону, - вскинулся глазами Митя и твердопосмотрел на них обоих. - Я с самого начала уже предчувствовал, что мы наэтом пункте сшибемся лбами. Но вначале, когда я давеча начал показывать, всеэто было в дальнейшем тумане, все плавало, и я даже был так прост, что началс предложения "взаимного между нами доверия". Теперь сам вижу, что доверияэтого и быть не могло, потому что все же бы мы пришли к этому проклятомузабору! ну, вот и пришли! нельзя и кончено! Впрочем, я ведь вас не виню,нельзя же и вам мне верить на слово, я ведь это понимаю! Он мрачно замолчал. - А не могли ли бы вы, не нарушая нисколько вашей решимости, умолчать оглавнейшем, не могли ли бы вы в то же время дать нам хоть малейший намек нато: какие именно столь сильные мотивы могли бы привести вас к умолчанию встоль опасный для вас момент настоящих показаний? Митя грустно и как-то задумчиво усмехнулся. - Я гораздо добрее, чем вы думаете, господа, я вам сообщу почему, и дамэтот намек, хотя вы того и не стоите. Потому, господа, умалчиваю, что тутдля меня позор. В ответе на вопрос: откуда взял эти деньги, заключен дляменя такой позор, с которым не могло бы сравняться даже и убийство, иограбление отца, если б я его убил и ограбил. Вот почему не могу говорить.От позора не могу. Что вы это, господа, записывать хотите? - Да, мы запишем, - пролепетал Николай Парфенович. - Вам бы не следовало это записывать, про "позор"-то. Это я вам подоброте только души показал, а мог и не показывать, я вам так-сказатьподарил, а вы сейчас лыко в строку. Ну пишите, пишите, что хотите, -презрительно и брезгливо заключил он, - не боюсь я вас и... горжусь предвами. - А не скажете ли вы, какого бы рода этот позор? - пролепетал былоНиколай Парфенович. Прокурор ужасно наморщился. - Ни-ни, c'est fini, не трудитесь. Да и не стоит мараться.. Уж и так обвас замарался. Не стоите вы, ни вы и никто... Довольно, господа, обрываю. Проговорено было слишком решительно. Николай Парфенович пересталнастаивать, но из взглядов Ипполита Кирилловича мигом успел усмотреть, чтотот еще не теряет надежды. - Не можете ли по крайней мере объявить: какой величины была сумма вруках ваших, когда вы вошли с ней к господину Перхотину, то-есть сколькоименно рублей? - Не могу и этого объявить. - Господину Перхотину вы, кажется, заявляли о трех тысячах, будто быполученных вами от госпожи Хохлаковой? - Может быть и заявил. Довольно, господа, не скажу сколько. - Потрудитесь в таком случае описать, как вы сюда поехали и все, что высделали, сюда приехав? - Ох, об этом спросите всех здешних. А впрочем пожалуй и я расскажу. Он рассказал, но мы уже приводить рассказа не будем. Рассказывал сухо,бегло. О восторгах любви своей не говорил вовсе. Рассказал однако какрешимость застрелиться в нем прошла "в виду новых фактов". Он рассказывал немотивируя, не вдаваясь в подробности. Да и следователи не очень его на этотраз беспокоили: ясно было, что и для них не в том состоит теперь главныйпункт. - Мы это все проверим, ко всему еще возвратимся при допросе свидетелей,который будет конечно происходить в вашем присутствии, - заключил допросНиколай Парфенович. - Теперь же позвольте обратиться к вам с просьбоювыложить сюда на стол все ваши вещи, находящиеся при вас, а главное вседеньги, какие только теперь имеете. - Деньги, господа? Извольте, понимаю, что надо. Удивляюсь даже, какраньше не полюбопытствовали. Правда, никуда бы не ушел, на виду сижу. Ну вотони, мои деньги, вот считайте, берите, все кажется. Он вынул все из карманов, даже мелочь, два двугривенных вытащил избокового жилетного кармана. Сосчитали деньги, оказалось восемьсот тридцатьшесть рублей сорок копеек. - И это все? - спросил следователь. - Все. - Вы изволили сказать сейчас, делая показания ваши, что в лавкеПлотниковых оставили триста рублей, Перхотину дали десять, ямщику двадцать,здесь проиграли двести, потом... Николай Парфенович пересчитал все. Митя помог охотно. Припомнили ивключили в счет всякую копейку. Николай Парфенович бегло свел итог. - С этими восьмьюстами было стало быть всего у вас первоначально околополутора тысяч? - Стало быть, - отрезал Митя. - Как же все утверждают, что было гораздо более? - Пусть утверждают. - Да и вы сами утверждали. - И я сам утверждал. - Мы еще проверим все это свидетельствами еще не спрошенных других лиц;о деньгах ваших не беспокойтесь, они сохранятся, где следует, и окажутся квашим услугам по окончании всего... начавшегося... если окажется или,так-сказать, докажется, что вы имеете на них неоспоримое право. Ну-с, атеперь... Николай Парфенович вдруг встал и твердо объявил Мите, что "принужден идолжен" учинить самый подробный и точнейший осмотр "как платья вашего, так ивсего"... - Извольте, господа, все карманы выверну, если хотите. И ондействительно принялся было вывертывать карманы. - Необходимо будет даже снять одежду. - Как? Раздеться? Фу чорт! Да обыщите так! Нельзя ли так? - Ни за что нельзя, Дмитрий Федорович. Надо одежду снять. - Как хотите, - мрачно подчинился Митя, - только пожалуста не здесь, аза занавесками. Кто будет осматривать? - Конечно за занавесками, - в знак согласия наклонил голову НиколайПарфенович. Личико его изобразило особенную.даже важность.