ХОРОШО!
Кроха сын ко мне пришёл,
И спросила кроха:
–Слышь, чё в школе хорошо,
А чего там плохо?
- У меня секреты есть,
Но они не в этом!
Постели вот тут, чтоб сесть,
И внимай поэту.
Хорошо уметь читать,
Этому там учат!
Но в столовой плохо жрать:
Брюхо мигом вспучит!
Хорошо на физкультуре
Бегать, прыгать и махать.
Плохо на литературе
Миллиард страниц читать!
Очень хорошо дежурить,
Шваброй мусор убирать.
Плохо, если кто-то курит:
Он свою позорит мать!..
Кстати, кроха, ты не куришь?
- Нет, конечно, вот те крест!
- Ну смотри, нас не обдуришь!
Так про чё мы там? – Про честь!
- Хорошо прочесть стихи
Бурлюка Давида.
Плохо только, что мозги
Смысла в них не видят!
Хорошо чертить чертёж
Шестерёнки медной.
Плохо, если в пальцах дрожь:
Будет шрифт ущербный!
Хорошо большую дробь
Упрощать в былинку.
Плохо, если формул топь
Вызвала заминку!
Очень, ОЧЕНЬ хорошо,
Если ты болеешь,
Только знаний, в порошок
Стёртых, ты не склеишь!
Хорошо на ОБЖ
Слушать про бомбёжки,
Только ночью ты уже
Спать не сможешь, крошка!
Хорошо и на труде
Со станком возиться,
Только помни о ТБ,
Чтобы не убиться!
- Слышь, отец, хорош уже!
Надоел трепаться!
(Кроха, ноги отсидев,
Начал трепыхаться).
- Потерпи ещё чуток,
Подведу итоги:
Школа – это ХАРАШО,
Ключ ко всем дорогам!
Звенела земля
Сонливый грохот проливных дорог,
Сухая и холодная погода,
Московский регион ноябрьски продрог
И на покой ушёл на четверть года.
Не то чтобы народ угомонился вдруг –
Народ беснуется не менее, чем летом, -
Не о народе я тут речь свою веду,
А о вещах, открытых лишь поэту.
Итак, короче, вышел в поле я…
Нет, не в футбольное – в обычное, с тропинкой.
И я услышал, как звенит земля –
И замер, как пришибленный дубинкой.
Вот скажут мне: «Ты что, грибы курил?
Земля звенеть не может, это нонсенс!»
А я отвечу: «Я курил акрил,
Но это совершенно ни при чём здесь!»
Так вот, представьте: поле, бурый цвет,
Пожухлых трав сырые ароматы,
А небо – светло-серый градиент…
(Не стохастический! Не ёрничай, читатель!)
Помимо этого, как водится у нас,
Чересполосный лес чернеется по кругу,
И на его краю, жуя съестной припас,
Я и стоял, таращась на округу.
Берёзовой листвы коричневый ковёр
Валялся под моими сапогами,
А в поле, метрах в ста, подвыпивший шофёр
Пригнал машину за подгнившими стогами.
Но я не слышал его дизельный мотор,
Мне было это пофиг, потому что
Земле внимал я, что звенела, как топор,
Когда его на камень ты обрушишь…
Ну ладно, ладно! Тут преувеличил я,
Конечно, это было много тише,
Но, тем не менее, я вам клянусь, друзья,
Что музыки прекрасней я не слышал!
Полифоничный ветер ноты извлекал
Касаясь трав, иссохших, почерневших,
Соцветий мёртвых, что он колыхал,
Сплошным потоком целый день летевши.
Вот электричка простонала, вот шоссе шумит,
Вот самолёт прополз по небу с рёвом,
Ну а земля поверх всего звенит,
Готовясь к скорым холодам суровым.
Вот мне тут скажут: «Ну ты, брат, ваще,
Такое вот корявое загнул тут!»
А я сметану утоплю в борще –
И пусть все недруги мои припухнут!
Про Зарайск
Провинциальный городок Зарайск
Купается в пыли, как воробьишко.
Лениво дремлет ныне этот край,
Погрязший в незначительных делишках.
Купеческие домики стоят,
Расцветкой мягкою лаская взор туриста,
Колокола ещё по временам звенят,
Да лает пёс, весёлый и игристый.
Но не всегда же этот мирный сон
Разлит был по раскидистой округе?
Конечно нет, ведь город был рождён
Как крепость против злобного недрУга!
Ведь в Средние века Зарайск стоял
В лесах глухих, далёких от дороги,
И потому он перевальным пунктом стал
Для русских войск, в походе стёрших ноги.
За стенами зарайского кремля
Крепили ратники тогда свой дух уставший,
Чтоб наша русская прекрасная земля
Нашла себе защитников бесстрашных.
Но время шло, и появились пушки
У крымцев диких, так же, как у нас.
И был воздвигнут на холма верхушке
Кирпичный Кремль, прочный как алмаз.
Что Кремль есть: огромнейшие стены,
Толстенные, как самый толстый слон,
Бойницы узкие и башни здоровенны –
Короче, от врага надёжнейший заслон.
А пушки что? Метают только ядра
Размером с яблоко, как нам поведал гид.
Такая вот татарская бомбарда
Стенам Зарайска слабо повредит.
«Прошли века – и стены крепостные
Исходят крошкой и грозят упасть,
А наши власти своекорыстнЫе
Не финансируют зарайскую хозчасть.» -
«Так вытрясем же деньги у богатых,
Чтоб памятник в достойный вид привесть!» –
Так восклицал, пересыпая матом,
Один мой друг, услышав эту весть. –
«Какие деньги с нефти загребают!
От жира просто на ушах стоят!
А стены древние бурьяном зарастают…
Так пусть в Зарайск швырнут мешок деньжат!»
Так распалялся он, махая кулачищем,
Командуя, что делать и кому,
Пока его омоновец Карпищев
За экстремизм не утащил в тюрьму.
Про Хитровку
Переулочных склонов гладь ледяная,
Рыжий песок, под ботинком скрипящий,
Архаика слева и справа родная,
Город, сквозь время и книги летящий.
Покинув унылый бетон новостроек,
В приземистый край прихожу с лёгким сердцем,
Где дух старины до сих пор ещё стоек,
Где многие здания старше, чем Герцен.
Блуждать хаотично здесь можно часами,
Не в силах понять, где тут выход к метро,
А компас и карта заблудятся сами,
Если возьмёте их: так здесь хитро!
Релятивистских эффектов плеяду
Можно при случае здесь наблюдать,
Геодезисты бы выпили яду,
Если б углы стали здесь измерять.
Проезжие части петляют так часто,
Что направленье запомнить нельзя,
Нередко бывает, что путник несчастный
Глядит изумлённо: куда же влез я?
О, мистический край! Побродив по тебе,
Задаюсь я вопросом: кто я и где?
И какой это год? И какой это век?
Гололёд. На ногах не стоит человек.
Ну а я же, напротив, в кирпичных брегах
Прочно стою на обеих рогах,
Я пробираюсь с тетрадями в ГПИБ,
Чтобы доклад написать про Магриб.
Потом в «Монастырскую трапезу» я
Иду и жую пирожок, как свинья,
Наблюдаю потом, как вечерняя синь
Добирается тихо до снежных низин.
А потом я иду напрямик по дворам,
Потом огибаю по контуру храм,
Навстречу спешу тёплым южным ветрам,
А также далёким рассветным утрам.
В прошлом тут дикий содом находился,
Воры, бичи, проходимцы, бомжи,
Но тот хитрованец апстену убился,
Кухонными стали стальные ножи.
Унылой крысятиной здесь не торгуют
И собачатиной, как в старину.
Для этого ныне Магдаг существует,
Но на Хитровке нет места ему.
Места здесь нет также офисным центрам,
Хотя воротилы планируют их.
Таким вот уродам квадратные метры
Дороже московских легенд городских.
Замечательный край, просветляющий душу!
Край, раздвигающий рамки сознанья!
Тех, кто тебя пожелает разрушить,
Мы сами разрушим разгневанной дланью!
…
Цепко луна озаряет Хитровку,
Спят, скособочившись, старые зданья.
Тля заприметила божью коровку –
И убегает. Смешное созданье!
СОНЕТЫ
Сонет 1
Начитавшись, насмотревшись
И надумавшись сполна,
Я вспухаю, как волна,
Вешним солнцем разогревшись.
В пыльном облаке застоя
Молнией сверкнула мысль,
Устремились взоры ввысь
Сквозь решётку сухостоя.
Синий ветер небо клонит,
В подворотнях гулко стонет,
Отдаваясь в голове.
Зазвенела кровь хрустально
И ушла в мой стих кристальный,
Отдаваясь в голове…
Сонет 2
Кровью пахнет в перегонах
И на станциях метро,
Горечью свело нутро
Покорёженных вагонов.
И по всей земле цветущей –
Взор куда ни обрати –
В своё время прекратил
Где-то здесь дышать живущий…
За века на каждом метре
Кто-то встретился со смертью,
Дождик смыл их след…
И, идя своей дорогой,
Помолись за павших Богу,
Мир – и дом, и склеп…
Сонет 3
Буйной радостью объяты
Мы по молодости лет,
Никаких преград нам нет,
Всё в руках у нас, ребята!
Нам открыты все дороги,
Сил полно, фонтан идей –
Так и мыслю я людей,
А все прочие – убоги.
Вечно чем-то недовольны,
Ноют-воют, что им больно.
Если плохо – так сражайся!
К чёрту лень и к чёрту страх,
Равнодушие и крах!
Бой, кипи и продолжайся...!
Бреду в бреду
Горячей волною лицо мне накрыло
Блестящее марево яростных бликов,
Опухло моё симпатичное рыло,
Не слушая праздничных уличных криков.
Пальцы ломает озноб быстротечный,
Мои и свои – у озноба есть пальцы,
Которые огненным залпом картечным
Впиваются в воздух, как злые непальцы.
Волосы слиплись в слепое сегодня,
Пёстрые очи мерцают в горячке.
Веткой закрылся Никола-угодник,
Зачёт автоматом поставил Горяшко.
Три одеяла – и лютый мороз,
Грубые звуки изящных движений,
Мысли кусочек в скворечник приполз
И разразился пучком песнопений.
Падают листья из сумки на стол,
Кутая совесть в немытый подсвечник,
Фурацелин, анальгин, бисептол
Валятся валом в какой-то скворечник.
Память подскажет, а время покажет,
Кто и зачем растянулся во мгле,
Если, конечно, окно не замажет
Пыльный строитель в углу и угле.
Далее, может, наступит катарсис,
Кто-нибудь прыгнет долой из окна,
Пыльная буря случится на Марсе,
Стырит приказчик три метра сукна.
Жарко на солнце пылает корона,
Жалко, что нет ей под стать короля…
Впрочем, вот эта больная ворона
Подходит вполне, и не надо ля-ля!
Вот, как и сказано, я одеваю
Башню свою в раскалённый венец,
Весело ставлю подножку трамваю,
Пью из ладоней душистый свинец,
Кисло кричу проезжающим птицам,
Хватит, мол, бредом мозги мне терзать.
Тявкают ловко сырые лисицы,
Намажу на дверь их и буду жевать.
Чахлые ивы молчат над рекою,
Падают в небо фрагменты змеи,
Если мне кожу потрогать рукою,
Можно ожогом спалить все слои.
Галькой оплавленной время струится,
Медленно лезут на плечи часы,
Череп мой жаждет слегка раскроиться,
Чтобы мозги оросили усы.
Нет, всё смиренней и тише затменье
Нежной луны в запотевшем окне,
Звёзды плескаются, словно пельмени
В жирном бульоне на синем огне.
Если когда-нибудь третий апостол
Выглянет в ухо и скажет ку-ку,
Значит меня мой кошмар запогостил
И измолол в несмешную муку.
Впрочем, возможно, унылые сани
Спрячутся вусмерть и в грязный лесок –
Тогда вы, конечно, увидите сами,
Чего даже я расписать здесь не смог.
Лампочка сдохла, и тьма заиграла
Всеми огнями цветных витражей,
Тысячью ликов морского коралла,
Тысячью вихрей пустых миражей.
Нет ли у вас новостей из гестапо?
Мало ли, вдруг там чего-нибудь есть.
Спасло МЧС от потопа Потапа,
А так всё хреново. Чего бы мне съесть?
А вот, например, ослепительно ярок,
Лежит на столе новогодний подарок.
Открою его, а внутри – вот те раз! –
Скрюченный в мелкую мышь дикобраз.
Это – не пища! Это – дерьмище!
Жрать что попало не буду, ни-ни!
Лучше пусть гугл в инете поищет
Порцию вкусной заветной фигни.
Вот, например, «чужеродная дикость» -
Блюдо, печённое в жарком соку!
Или, допустим, «печная безликость»…
Третий апостол мяукнул: ку-ку!
Пальцами жму я обои на стенах
В поисках бреши в заоблачный край,
А в пресновато-обугленных венах
Кто-то весенний печёт каравай.
Долго ли, коротко дело идёт,
Солнышко светит, и травка растёт…
Морем безбрежным плескался асфальт
В день, когда помер гигант Эфиальт.
Глиняное одеяло
Тёплый ветерок – и кафельные стены,
Тихая больница в зелени плывёт,
Солнечной берёзы радостная пена
За окном решётчатым яростно живёт.
А больной скончался, а больной загнулся,
Износилось мясо на костях до дыр,
Просто после тёмной ночи не проснулся,
Просто помер тихо, как голландский сыр.
Врач берёт бумажку, пишет там каракуль:
Мол, такой-то помер, с глаз его долой,
Возвестит каракуль, словно бы оракул:
Он не с нами больше, он ушёл домой.
И поедет тело, тихое, родное,
На каталке в грустный, онемелый морг.
Равнодушный трупик равнодушно вскроют
И напишут что-то в бланковый листок.
Через пару суток пиджачок приедет,
Прочный и глазетовый, деревянный весь,
А июнь засохший дождиком побредит,
В сладковатом воздухе – липовая взвесь.
И приедет кто-то с телом попрощаться,
Может быть, поплачут, может быть, и нет.
И в уазик старый станут забираться,
А в другой уазик втиснется глазет.
А кругом больница, зеленью увита,
Грустные постройки пойманы в ветвях,
Трещины в асфальте травами пробиты,
Вот она, природа, ходит на бровях.
Катится уазик по шоссе к погосту,
А в лесу гуляют люди налегке,
Радуются лету, разминают кости,
Смотрят насекомых на седом песке.
А кругом бескрайний мир шумит зелёный,
Небо голубое ветерком шумит,
Всё шумит живое, а земли солёной
Ширится безмолвие – то земля скорбит.
Кровью и слезами почва просолилась
С древних незапамятных потайных времён,
Когда первой жертвы кровушка пролилась
На сухой иль влажный – произвольный дёрн.
Почва переварит, почва переправит
Мёртвое и косное в жизнь и красоту,
Если только нефтью почву не отравят,
Гриб огня не встанет в синь и в высоту.
Ну а между делом выкопали яму
В глине пересохшей, что пылит кругом.
Опустили гробик, скрашенный венками,
Бросили горстями слов и глины ком.
Тёплым одеялом, мягким и тяжёлым,
Привернули нежно мой остывший труп,
Одеялом вечным, глинистым и жёлтым,
Верным и надёжным, как дубовый сруб.
Выцвел я из жизни, прекратил движенье,
Вычеркнулся резко из учётных книг,
Но шумят деревья, дрогнут отраженья
И сияет вечность каждый божий миг.
Остовы построек вянут на природе,
остовы поступков в памяти живут,
А укроп душистый в чьём-то огороде
Выпустил соцветья и они цветут…
Зимняя сказка
В сумерках синих запутался город,
Ветер треплет домов шевелюру,
Улиц продрогших поднятый ворот
Уставился в окна, как люди Петлюры.
Небо, как пушистое,
но не тёплое
одеяло,
Распалось
на тонны
невесомых снежинок,
И теперь только
облако фонарей
засияло,
И огни квартир
сманили
людей с тропинок.
Последние автомобилисты
торопились домой,
Парковались повсюду,
не исключая свои гаражи,
А тяжёлый буран говорил: постой!
Дай закрутить тебя в мои виражи!
Переулки Ивановской горки вымерли,
Всё живое спряталось в тёплые здания,
А сами здания из пучины вынырнули,
Из пучины Вечности да на свет сознания.
Город замер, и свидетелей нет,
Самое время для древней магии,
А то, что какой-то чудак-поэт
В сугробах плывёт – на то ноль внимания.
Такие, как он, видят то, чего нет,
К чудесам они привыкли давно,
Так пускай же и это увидит поэт!
В глобальном масштабе – всё равно.
А между тем смолкли все звуки в мире.
Только снег шелестит прожитым временем.
В десятимиллионном городе тише, чем на Памире.
Длиннейшая ночь в году навалилась бременем.
Я захожу в произвольный двор,
Кругом – организации. Выходной. Темно.
Прохожу подворотней, крадучись, как вор.
В подворотне пусто и сухо. Умно:
Позади – снегопад, впереди – снегопад,
Справа, сверху и слева – пустые квартиры.
А в центре безмолвно, бездвижно стоят:
Я, темнота, тишина и мыслей чёрные дыры.
Да, очень зыбки каркасы разума!
Падают стены житейской логики!
За мороком снежным какие-то спазмы!
Нахлынула Правда. Кирдык методике.
Да, на тропе громогласных открытий
Щерится злобной лягушкою мозг.
Да, этот дворик, под снегом зарытый,
Тоже имеет и голос, и лоск.
Створка ворот, что в снегу по колено,
Старое дерево, вросшее в стену,
Слепое окошко, что в снежную пену
Вихрь видений пустило из плена…
Да, это было, когда над страною
В зеркало неба сугробы гляделись.
Глухо и пусто. Лишь холод со мною.
Тысячи лет снежным пухом оделись.
Но мне в пиджаке деревянном уютно
И бархатно мне в одеяле из глины,
Как будто бы в тёплой, уютной каюте
Плыву через космос, морозный и длинный…
Да, это иссиня-чёрное небо!
Да, эти искры по снежной саванне!
Мир, словно памятник чёрствому хлебу,
В белом, как плесень, беззвучном саване.
Вдруг потеплело. Сырые циклоны
Свежую оттепель дарят сердечно.
А ночь бесконечно. Два раза с поклоном
Я повторяю: а ночь бесконечна!
Солнышко сдохло. Слепая луна
Чёрным пятном среди звёздочек бродит,
А снег пахнет кровью, как будто она
С землёй до сих пор не смешалась и бродит.
Сугробы укрылись под настовой коркой
И дальше продолжили мёрзнуть и спать,
А я всё стоял под Ивановской Горкой
И мысли Вселенной пытался читать.
Так было. Так будет. Так надо. А значит,
Недаром я в юности плакал и звал.
Я ждал и дождался. Теперь я не плачу.
Пожил и прожил. Кувырком наповал.
Голод. Блокады. Гражданские войны.
Варварство. Дикость. Театр теней.
Было и будет. Но будьте спокойны:
Не обрывается след от саней.
Страх. Непрерывный довлеющий страх,
Похожий на небо с бельмом новолунья.
И суета. За падением – крах,
Жизнь – словно эта снежинка-шалунья.
Лететь бы, кружась, как пушистая шаль,
А падать приходится, плотно и резко,
И каждой снежинке себя очень жаль…
Вы жизней-снежинок не слышали треска?..
Но тут во мне пробудился смех:
Гы, чё за мысли нафиг!
Щяс вот пойду и куплю рыбий мех,
Сожгу интернетский трафик!
Я безупречен, пока я мёртв,
Ну да и хрен бы с этим.
И пока сердце гоняет кровь,
Буду лихим поэтом!
Буду орать и ломать мозги
Читателям баснословным,
Буду к мозгам рифмовать носки,
Буду живым, безусловно!
Щя, погодите ещё чуток,
Вжарю игру контрастов,
Поговорю тут ещё часок,
Крутой, как зубная паста…
Тут замело меня с головой,
Заснул, не приметив как…
Но перед тем я пришёл домой!
Всё ок, не смотрите так!
Второе пришествие
Всё давно уже кем-то сказано,
И добавить-то, в общем, нечего.
Вижу солнце по небу размазанным,
Вижу крестик, на карте отмеченный.
Всё кругом пережёвано книгами,
Всё в газеты и речи завёрнуто.
Слышу фазы с их плавными сдвигами,
Слышу фразы покойников вздёрнутых.
Всё повсюду увяло и умерло,
В то же время живя, благоденствуя.
Чую буркало, дуркало, сумеркло,
Чую: скоро второе пришествие…
Осенние грёзы
Добросовестный бег пера
По тетрадным листам с конспектами.
Мозговая трещит кора
От знакомства с моими проектами.
Я сижу у окна в тепле,
За окном – сердцевина города.
Коллектив потонул в сопле,
Не осилив прихода холода.
Я пишу, я рисую, думаю,
Подъедаю деликатес…
Маросейка ползёт, сутулая,
Как продрогший Эгмон Дантес.
На столе – трёхтомник Ключевского,
Сборник ГОСТов и атлас родины,
Над камином портрет Бердичевского,
Он такая, скажу вам, уродина!
Хитроумны октябрьские сумерки:
Подкрадутся незнамо как,
Упадут, как из гроба жмурики,
Распростаются сяк и так.
А меж тем я пришедшим товарищам
Излагаю проекта соль.
Развели тут ментальное хмарище,
Навели головную боль.
Пошумели, поржали, подумали,
Обменялись горой идей,
Рассчитались с кафешкой суммами
И ушли в догоревший день.
Вновь спокойно сижу и безмолвствую
И украдкой смотрю на часы:
Шесть ноль пять, - к моему удовольствию
Изошло с цифровой полосы.
Это значит, с работы любимую
Отпустили уж пять минут.
Вон идёт она, юная, милая…
Уж я ей помогу отдохнуть!
…
А меж тем в сверхсекретных бункерах
Конкурирующих сверхдержав…
Отказались от bellum nuclear,
И меня, и тебя поддержав!
Живая Москва
В тугом комке деревьев чёрно-влажных,
На сквозняке времён, под градом дней текучих
В чернильном море флот судов бумажных
Запрятан в недра ящиков трескучих.
Их иногда – раз в месяц – проверяют,
Посмотрят, тронут – и забудут вновь на месяц.
В каморке тесной в сон они ныряют,
Пока дожди снаружи куролесят.
Снаружи дождь. Снаружи я и город.
Мы слушаем друг друга и себя.
Поэт испытывает странный голод –
Мир взглядом осветить, лаская и любя.
Подколокольный в сизой луже тонет,
А Трёхсвятительский похож на водопад,
Хитровка тополиным ветром стонет,
А на Солянке – розы невпопад.
На Златоустьинский троллейбус вдруг заехал –
Бывает редко, как четырёхлистный клевер.
Витрины манят тканями и мехом,
А тучи движутся на запад и на север.
Когда иду я вдоль бульвара вдаль,
Приходит мысль, верно, неуклонно:
Мне этот город, как почётную медаль,
Судьба вручает жестом благосклонным.
Смотри, поэт! За суетой людской,
За шелестом машин, за грохотом трамваев,
За жизнью повседневной городской
Живое существо всё чётче проступает.
Дома есть шерсть его, асфальт – его же кожа,
Машины – кровь, а люди – это мысли.
Кто город любит свой, тех город любит тоже…
Добавлю сразу, чтоб вы не зависли:
Душа Москвы – то не твоя душа,
А души всех, кто жил на этом месте
Плюс души тех, кто здесь живёт сейчас,
Не исключая жителей предместий.
Душа Москвы живёт всё ближе к центру,
В иных местах я даже чую пульс…
Когда идёшь на встречу слякоти и ветру,
Боишься: вот как в луже искупнусь!
Да только в окна взглянешь исподлобья –
И сразу по цепи пойдёт сигнал далёкий:
В окне тепло. Там жизнь. Там быт удобный.
Во всех домах – и низких, и высоких!
Как много огоньков под кровом и в уюте!
Мне представляется большой пушистый Город,
Свернувшийся калачиком в каюте
Страны, плывущей через мглу и холод.
Ты мал, поэт, зато твой мир огромен,
Он смотрит на тебя, играется с тобой.
Ты приручи его, он станет ласков, скромен,
И одиночество пройдёт, как морок злой…
В тугом комке деревьев почерневших,
Под ветром проливным столетий и минут
Зажжён костёр для всех окоченевших,
Что в сумерках, понурившись, бредут.
Очередной психоделический стишок
Колониальная дружина,
Мотострелковая пружина,
Конечный выход самогона,
Упячни запад ветрогона,
упадок навзничь через палец,
кольцо колец и с ним крахмалец,
пугался Путин толстых негров,
я расхищал чужие недра,
а вот мещане спят безбожно,
они ваще совсем возможно,
не надо тихо жить в Сибири,
не ешьте просо вы в пломбире,
эй, правовед, шагай ногами
толки себя в толпе с богами,
решай задачи прогой Maple
и ноутбук имей от Apple.
Наследие Маркевича и Гейченко в интерпретации МС Андреева (стих)
Знаете, я вот тут почитал стихи
Гейченки, поэта не от сохи,
А от Бога, и пришёл помаленьку
К выводу, что стихи со ступеньки
На ступеньку довольно
Прикольно
Переставлять, так легко и вольно!
Таким вот манером, кстати, намного
Проще выражать свои мысли, правда немного
Непривычно, что рифма в середине
Строчки, как рыбаки на льдине.
Но приёмов существует масса,
Разнообразна стихов гримаса.
Загибать их можно и так, и эдак, и
Будут они тогда вкусны, легки...
Как творожки.
А то вот ещё есть поэт Маркевич,
То есть ваще он художник, причём далеко не Малевич,
Так вот он пишет такое, что я с ума не сойду,
Если сравню его стих с чем-то на гусеничном ходу.
Машинно-тракторный парк свой расширить желая,
В том же духе и я попишу вплоть до мая,
А то и дольше. Почему бы и нет?
К копирайтам привил мне презренье инет.
Хтоническая пицца
Я проснулся, взглянул - было три пополудни,
С трудом собрал своё тело из кусочков студня,
Вышел в огород и увидел там пиццу,
Такую, что даже мне пришлось удивиться.
Во-первых, пицца диаметром с грядку моркови
Способствует притоку к лицу крови,
Во-вторых, сосед, раздавленный ею,
Выглядит так, что описать я не смею.
Ну а в-третьих, сам факт происходящего
Не вызывал у меня восторга вящего.
Я спросил у пиццы: "Какого хрена тут
Происходит? я проспал институт,
Не попал ногой в тапочек, когда поднимался
С постели, чуть не утоп, пока умывался,
И в итоге стою в огороде посреди лета,
Хотя живу на Тушинской и сейчас декабрь где-то".
Сказала пицца: "Не надо нервничать,
Просто поменьше читай Маркевича".
На этом месте кончается глава,
В которой МС Андреев и его больная голова
Дуэтом исполняли какой-то номер,
Пока последний зритель от тоски не помер.
Редакторы, редакторы МАИ,
Вы издаёте книги по матану
С такими опечатками внутри,
Что незаметны прочие изъяны.
У нас учитесь, жалкие калеки!
У мгупарей, мгупячки и мгупни!
Ведь в книгах, что у нас в библиотеке,
Подобной не найдёте вы фигни!
Подумаешь, что десять опечаток
На ста страницах можете найти,
Но то ж ништяк, но то ж ещё зачаток,
Не как у вас: сто штук на десяти!
Подумаешь, фальцовка подкачала,
И пагинация пошла наискосок,
Но то ж пустяк, но то ж ещё начало,
У вас же полосы, как штопаный носок:
Один абзац оттеда, два отседа,
Редактор ваш, вестимо, непоседа,
Дурак ваще и просто идиот.
ВотЪ.
Армия Власьевны штурмует горизонт,
Власьевна у батареи вяжет зонт.
Власьевне 75 лет,
Но крепко заряжен её пистолет,
И кресло-качалка ещё на ходу
(по другой версии – чреслокачалка)
Может остановить коня, а то и поезд,
Чем и занимается с утра до вечера каждый день,
И как только не лень.
Армия прорывает фронт,
Власьевна открывает рот,
Молодеет на 55 лет,
Рвёт на груди рубаху, берёт красный флаг,
Встаёт на баррикады и позирует для картины «Революционная Франция».
Зал аплодирует стоя, причём на ушах,
Просыпается гордость в дрожащих ранее вшах,
Пйотер читает свой стих про время,
Которое бежит не туда, как бухое племя
Во время охоты на колхозных овец.
Власьевна улетает на Трантор. Всё. КонецЪ.
Новогоднее обращение президента непризнанной Всемирной Республики
МС Андреева к вам, жующим дырку от бублика,
В которой, как известно, концентрируется мак,
С которым фига, иными словами – фак.
Эй, граждане великой республики Земля!
Посмотрите, что вытворяют другие народы, мля:
Курят, пьют, опускаются до состояния обезьян,
Ставя себе не в вину, а в заслугу этот изъян.
Не верят ни нам, ни друг другу, ни себе, ни жизни,
Паразитируют на теле нашей планеты, как слизни.
Ничего не сознают, слепо плывут по течению,
А кто и не слепо. Но всё же кручение
Водоворота истории всё опасней и злее.
Стрёмно так, что вот бы взял ведро клея,
Опустил в него голову – и всё, чики-брики
И в дамки. Но мои стихотворные крики
Не так-то легко издавать, если рот запечатан,
А без них мне уныло. Пусть мой стих перелатан,
А всё ж лучше, чем если б я сам был заштопан
Очередным Игорем. Но хватит оффтопить.
Эй, граждане мира! Война, я смотрю, на пороге,
Но я продолжаю гамать и юзать проги,
Я верю, что всё кругом необходимо и оно лучшее из
Возможного, хотя и не парадиз.
Короче, с новым годом, мой воображаемый народ.
Желаю вам всем хотя бы выжить в грядущий год.
ВотЪ.
Византия
Золотой Рог словно порог,
Православный Бог и его чертог.
На вратах Царьграда – чужеземный щит,
А границы ключ пополам трещит,
От топота копыт пыль по полю летит.
От зари набеги турецких орд,
От заката спесь крестоносных морд.
Но когда Кесарю вдруг взалкалось богово,
То пожрёт огонь золотое логово,
Ничего хорошего не приносит величие,
Пафосное и раздутое аж до неприличия.
Ромеи считали другие народы варварскими,
Ходили в походы и в баню, мАстерскими
Слыли мастерами во всех наличных искусствах,
Славили в храмах по мере веры и сил Иисуса,
Подчинялись кодексу Юстиниана и римскому праву,
Иноземным послам на пиру подносили отраву,
Торговали со всей известной им частью карты,
Умудрились уступить неприятелю Спарту,
Боролись с иконами, между собой и в итоге
Пришли в упадок. О них вытерли ноги,
Высморкали нос и почесали ухо
Католические псы-рыцари, сердце которых глухо
К страданиям единоверцев, зато карман широк.
Разграбили греков так, что даже плавленый сырок
Был более крепким и закалённым воином,
Чем то, что осталось от греков. Гнилостным вороном
Покрылись славные поля побоищ. С востока
Спокойно подошли сельджуки и взяли с наскока
Константинополь и всё, что вокруг стояло.
В общем, нужно было иметь мозг, одного величия мало.
А то Османы, Кандар, Караман, Трапезунд, Дулкадир
Стали сильней Византии. Слажал командир:
Чтоб много власти в одних руках – нужны нормальные руки,
А то последние императоры едва могли застегнуть брюки
Или что там у них было. Короче, беспомощность
Всемогущих базилевсов и их сродство с овощем
Вкупе с неизбежным процессом старения нации
Привела к тому, к чему привела. Овации.
А знаете, зачем я ваще написал всё это?
Просто Маркевич и Гейченко, два крутых поэта…
Да-да, не смейтесь, я снова про них…
Так вот, к одному их проекту я и приурочил свой стих.
Проект «Византия», все подробности у них.
Детский лепет дадаистов…
Детский лепет дадаистов – действительно лепет по сравнению с
Тем, что можно услышать от янтарной осы,
Тем, кто своими руками загребает пожар
Тем и слов по выбранной теме. Жар
Проникает в термоядерный процессор ума,
Обоюдоострого, как отец и сын Дюма.
Вы думаете, мне легко писать подобные опусы?
Внезапно да, легко. Пустые автобусы
И то тяжелее, чем мои труды.
Правда, ненамного, тудыть твою растуды.
Вам когда-нибудь выносило мозг кавалерийским наскоком,
Пикой, пинком, клинком, хлёстким ударом осоки…
Да? И насколько? На час и на метр? А я
Занимаюсь этим большую часть сознательного житья,
А оно в моём случае превышает возраст по паспорту
Лет примерно на тыщу стояния на паперти,
Где высшие силы в мой разум, распахнутый люто,
Швыряют свои слова на правах конвертируемой валюты.
А сегодня я увидел 2012 год, апрель примерно.
Непонятное творилось по всей стране равномерно.
Где-то в мире начались масштабные боевые действия,
У нас провели мобилизацию для возможно противодействия[1].
Я точно помню, что меня призвали в армию,
Я служил в патруле, что оборонялся в каком-то здании
От бешеных собак и зомбированных психов.
Это было на Третьяковке[2], в районе ранее тихом,
Но вот уже месяц обагрённого битвами.
Помню зомби, вооружённых бритвами,
Помню, как на стенах домов с забитыми окнами
Попадались неясного происхождения коконы.
А ещё я где-то случайно смог зайти в инет –
Всё, как до войны, вконтакте обновлений нет.
А ещё была сцена на границе Нижегородской области:
Менты перегородили шоссе и, набравшись подлости,
Собирали пошлину за проезд в сторону Москвы,
Говоря: не факт, что куда-то доедете вы,
Дальше места дикие и вообще не факт,
Что ещё существует эта ваша Москва.
Остальное смотрите в проекте «Пикник в муравейнике»,
Который закручен пуще, чем гуща в кофейнике.
Тут есть такой чувак – Соломатин Паша,
Вот пускай он и ответит на вопросы ваши.
Да, этот стих рассчитан на прочтение в присутствии
Этого чела, в случае же его отсутствия
Просто забейте нафиг на этот пассаж,
Который растянулся на шесть строчек аж.
Серный ангидрид, дутый Карамзин
Жареный карбид, девять тонн резин
Кожаный мешок, глазы и носы
Вялый черепок, дурь со всей красы
Шли бы вы гулять, мерные часы,
Надоело, млять, море колбасы,
Дядя Коля[3] смел высказать протест
Экскаватор съел и ещё поест.
Урна и метро, лень и молоко
Шёпотом патрон мыслит широко
Новый шмат добра в качестве стиха
Ололо бгага, мухахахаха.
Что, забавно, ять? То-то и оно
Ловок я писать всякое гумно
Колкая игла вымерла дотла
Злостная зола, смелая смола.
В общем, хватит, всё.
Недобрые граммы живительной речи,
Сухие от нервного тиканья плечи,
Уланы стремительно скачут на стульях,
Медведи вкушают подтёки из ульев.
Куда вы глазами тут шарите, птыть,
Позвольте законы России забыть,
Позвольте застроить Хитровскую площадь
Унылым гумном, где банкноты полощут.
Вот ты, юзернейм, ты зачем тут маячишь?
Зачем над моими стихами маньячишь
Острым умом и насмешливым смехом
Вкупе с от стен отразившимся эхом?
А?
Я КОГО ЯТЬ СПРАШИВАЮ!1111111
Хитровка Хитровка Хитровка Хитровка
Хитровка Хитровка Хитровка Хитровка
Её сносят.
Как не стыдно.
Убей!
Для рифмы: эгегей!
ГЕНПЛАН
Кран охренел, рвёт мякоть,
Рабочий в шапке не станет плакать
Охранник в куртке покурит нагло
Подрядчик - тот вообще падла
Пыль бешено клубится,
порхает и кружится
Кирпич тебе на темя
Уронит наше время
Хитрые не те кто хитрованцы
А которые моральные оборванцы
Нищие ухом
С колбасным духом
Весёлым прахом
Тотальным крахом
Трухлявым генпланом
По сносу зданий и строительству мусора
Разровняй, расчисть место
Для грядущих поколений
Строить будут они
А наше дело расчистить жизненное пространство
Ага, от всяких неудачников
От всякого дяди Коли с его нелепыми усами и шляпой и самоваром
От всякого там Сергея Бреля с его фотоаппаратом
От всякого там джаза, пусть будет
Симфония строительных инструментов
Такая, ага, мажорная
Мля-мажор тональность
Убей буржуя, чтобы купить пистолет.
Убей буржуя, чтобы ты был вооружён.
Народ, у которого есть пистолет, практически непобедим.
Народ, у которого есть пистолет, нельзя превратить в стадо.
Но
Трудно воевать, кончились патроны
поэтому будем пить и веселиться и не думать о мидянах.
P = m*v
Импульс есть скорость, помноженная на массу,
А критик есть червь, грызущий пластмассу.
Где ему понять, что импульсивен не только тот,
У кого масса багажа музыкального и прочего резво растёт,
Но и сами по себе резвые в плане подвижности ума
Деятели искусств и культуры, которая, кстати, сама
Не отличается скоростью, отягчаясь бременем,
Так как скорость есть путь, квантованный временем.
Время культуры идёт по кругу, а путь - по спирали.
Число витков не намного больше условных кругов. Морали
Только ленивый здесь не усмотрит: скорость
Культуры не велика относительно борозд,
Оставляемых на ней то и дело ударами плети
Всяких упадков, кризисов и варварских лихолетий.
Измеряя время термометром, а температуру - секундомером,
Предлагаю вам всем прибегнуть к вдыханию полимеров,
Чтобы понять, а затем объяснить автору,
О чём тут шла речь, что улетала от раптора,
Словно комар, словно Брежнев, словно живот.
ВотЪ.
Бриковские Чтения
На Бриковских чтениях докладов брикеты
Роняются в уши, как программные пакеты
Инсталлятся на комп, а потом крякаются.
Слова о Брике негромко брякаются.
А сонорные заменяются на полугласные,
Прибой прибора, в царской Думе заседают гласные,
Такие, как ы, ё, ять.
Царь хмурит усы: ишь резвые, тпру, стоять!
Тпру - это ТруЪ, все встают, как Фаулз[4],
После того как он поднялся по лестнице на 8-ой этаж,
Устав так, что взмок и стал влажен аж!
Да, аргх! Но кому тут есть дело до
Таких мелочей, когда мясистое тело, ваше тело-то
Не выспавшееся и голодное сидит в инете
Или гамает, не в силах бродить по планете,
Так как одна рука приросла к клаве, а другая - к мыши,
Глаза - к мониторам, а уши - к колонкам, чтоб лучше слышать,
А вместо живота, непечатных частей и прочих ног -
Системный блок.
Теоретически я мог бы продолжить этот стишок,
Но мне лениво. Не обессудьте. ОкЪ?
Эй, Гейченко!
Весьма значительный портфель упал на рельсы,
Весьма летучий самолёт отправлен в рейсы,
Весьма испившийся народ царит повсюду,
Весьма гороховый супец лёг на посуду.
В снегах солёных есть кусочек лета...
Оговорился: тела. Да, он как котлета,
поскольку в городе завёлся вновь маньяк,
Он словно моль побил народну шкуру.
С чего бы к маньяку рифмуется коньяк?
Да так, чего-то срифмовал вдруг сдуру.
Что, Гейченко, читаешь мой стишок?
Да, я слежу! Не так ли, это шок?
Но я не Онотоле, в самом деле,
МС Андреев я - проказник и бездельник.
О ЛитИстине и лошадях
На форуме ЛитИстины есть тема,
У слова каждого к тому ж ещё есть сема...
Постойте, что-то я съехал на амфибрахий,
Или анапест... в общем, что-то левое, мну фстрахе:
Того и гляди, я снова вернусь на круги своя,
Чего пока не хочу, аще есмь ибо я
Существо, которое повторяться не склонно,
Считая это движением вниз по наклонной.
Да, я совершенно повторяться не склонен,
Потому что считаю это движением вниз по наклонной.
А по части разнообразия рифм я вообще мастер:
Рисую только мышью, презирая фломастер...
То есть, конечно, тушью, да и то для глаз.
А ваще, это всё гон для отвода глаз!
О, видали, какая офигенная рифма!
А вот эту строчку мне рифмовать уже лениво...
Да ну ваще к лешему этот бред унылый,
Помещу его в особый раздел
"Незаконченные произведения автора".
Пикник в муравейнике
Как в набитых битком пустотою мозгах
Чёрствым сухарём червоточили законы
Как в неусыпном суетливом сне городов
Заходились немотой зимние омертвелые сумерки
Жилые площади выстраданных стоэтажных лачуг
Живые окна за которыми пыльная стремянка
по которой некуда взбираться ввиду потолка
а ещё покрытый пылью кусок замшелого мяса
он же человек начала и середины 21-го века
он же сам и венценосец и венец творения
как будто творение может иметь конец и начало
новый торрент-клиент "Начало":
"Начало" полдела откачало
а остальное уже раздаётся но мы не о том
при виде заснеженных груд городов
приходит на ум только слово старость
кто переживёт зиму 2044-го
кого не поставят на счётчик бандиты
кого не поставят к стенке солдаты
кого не сожрут на обед мутанты
кого не пристрелит между делом герман
кого не убьют изощрённые аномалии
тот вероятно покончит с собой от тоски
безысходной тоски по утраченному будущему
да и нет уже сил его ждать торопить встречать
думали считали правили шли по плану
а оно сбылось всё что напророчили сбылось
да вот только ты сам уже не тот и теперь оно всё
непригодно уныло не твоё время засиделся за компом
вот оно желанное обетованное шагает по улицам
по улицам заснеженным через сыпучие дома
да скрипучие осколки былого быта и ржавые машины
по головам тоскующих людишек в ушанках и шапках
по оружию с иссякшими патронами и тупыми лезвиями
да по седой твоей, Мастер, голове
по нетвёрдым уже рукам сжимающим КубЪ
который так ни разу и не смог ошибиться
будущее уже в прошлом пора идти на попятный
славно оттянулись на пикнике в муравейнике
бо сгорел и покинут жителями он был
и не мешали трудящие помёту мысли
не свербили по совести хрустом своих судеб
а вот теперь всё, финита ля комедия.
А с другой стороны, ну его к чёрту!
Вроде вышло окЪ, ну и хватит с нас этого!
Когда мир пробуждается, мы отходим ко сну.
Это противофаза, потому нам всё и видней,
Что мы - не вы (это причина и следствие).
Не читайте, пожалуйста, этот текст.
Он вас совершенно не касается.
И вообще это тайна.
Мастера - народ серьезный.
Ну ты типа понел.
Конферанс
Мы сидим в подвале монструозного здания -
Опоэтизированные влиянием Маяковского создания.
Вон поэтический кружок МГУ - имя им легион,
Вон ведущий с микрофоном - наш локальный гегемон,
Вон ещё куча каких-то литературных студий,
А вот и наша Полиграфомания - кружок, похожий на студень.
Похож, во-первых, потому, что совершенно прозрачен
(Каждый может посетить наш сайт, если инет проплачен),
А во-вторых, мне просто так вот взбрело во имя рифмы.
Поэзия - она же похожа на дайвинг в коралловом рифе:
Повсюду красота и яркие, необычные формы,
И вдруг р-раз: нефтедобывающая платформа!
Но я это, собственно, к чему веду: огласим наших хэдлайнеров!
Вот это - поэт Гейченко, высокий, как полёт лайнеров.
Если ему в лоб на место аджна-чакры вмонтировать реле,
То можно организовать телерадиовещание, подобное стреле,
Пронзающей владельцев Останкинской и Шаболовской башен,
Поскольку Гейченко велик, страшен и бесстрашен,
Вещает в пространство тексты сугубо крутые и мощные,
Заставляя нас благоговеть и бдеть бденья всенощные.
Это что касается Гейченко, а вот этот мужчина
Называется Макс Маркевич, and he is not made in China,
Because это наше, советское чудо света,
Являющее образец мистика, художника и поэта.
От его шагов давятся грешниками обитатели Рагнарока,
А жители Асгарда отрывают ухо от своего дум-метал-рока,
Чтобы послушать его внушительный бас, которым
Стращает детишек заиндевелая синяя Морра.
Маркевич и Гейченко, это конечно отлично,
Но я поминаю их в половине стихов, что не вполне прилично.
Постмодернизм постмодернизмом, пиар пиаром,
Но я и сам сюда вышел кагбе не даром.
Я имею целью запомниться вам и как таковой,
И как представитель нашей литстудии, ломовой, громовой,
Чумовой, дымовой, шумовой, зеленовато-фрактальной,
Беговой, ходовой, карнавально-танцевальной,
Такой же, как я сам на текущий момент -
Поэт, философ, писатель, редактор-студент,
Один из лидеров сайта Литературная истина
(Хотел бы я, чтоб она вами была пролистана),
Один из зачинателей Пикника в муравейнике,
Подметатель своей хаты верхом на венике,
Постоянный клиент кафе Муму и магазина Библиоглобус,
Обладатель проездного на метро, трамвай, троллейбус и автобус,
Патриот Старой Москвы, в том числе Хитровки,
Автор альбома "Архитектурный террор", подобного монтировке,
Пронзившей брюхо вандалам-застройщикам,
Одеваюсь прилично, но никогда не хожу к закройщикам,
Не пью, не курю, веществ вопреки мифам не принимаю,
Чего и вам, друзья, желаю.
Ну что, хорош, я уже присесть имею желание,
передаю слово товарищам, а вам спасибо за внимание!
Про Грефа и бензопилу
Товарищи, я щас вам расскажу стихотворение,
Желая видеть ваших мозгов растворение
По мере их смачного и эпического зохава,
Живописного и опасного, как вулканическая лава.
Я хочу поделиться с вами своими тревогами,
Которые навеяны нашими дураками и дорогами,
Которыми ходят эти самые дураки.
Э, слышьте, вы! Ловите кусок тоски!
Скажите, от чего, к примеру, зависит ощущение счастья?
Наверно, от любви, позволяющей в уюте пережить любое ненастье,
Вероятно, от наличия дела всей жизни, которого цель –
Внести лепту в эволюцию мира идей.
От комфорта, от здоровья и прочего жизнеобеспечения…
В конце концов, от горбуши холодного копчения!
А теперь заглянем, что в мозгах у людишек,
Например, у живущих в Интернете детишек.
Все так ругают жидов, америкосов и прочих врагов РФ,
Как будто к ним домой каждый вечер приходит Греф,
Бьёт посуду, забирает все деньги, насилует женщин и
Никакие сферы жизни от него не защищены.
В соответствии с этим все требуют кадровых чисток
Со втыканием в глаза чиновников стальных зубочисток
И последующей смены власти в интересах народа.
Народ же един, проблема только в богатых уродах.
А уж людишки, естественно, между собой солидарны
И уж конечно поладят, причём далеко не бездарно.
В то же время только слепой не заметит то, что
Все ненавидят всех и глумятся так, что аж тошно.
Если отменить государство, моментально вспыхнет резня,
Потому что на грани нервного срыва грызня – это больше, чем просто грызня.
Однако эти простые факты никто увязать не в силах:
Все заняты словесным фехтованием на бензопилах.
…
Перечитав всё это и дойдя до последней строчки,
Я забоялся так, что, дрожа, выпал из сорочки,
Причем в окно, причём в окно Интернет-браузера,
Запостил этот стих в ЖЖ, в контакт, на свой форум, целясь из маузера
В мозговое покрытие всяких разных, подобных вам,
Отправляя мышление в треугольное место, близкое к Бермудским островам.
Пока я писал, у меня разболелась башка,
Но зато ушла, как и предполагалось, тоска,
Растворившись в кислотной толще стишка.
Про Арс-Пегаса
Есть такой поэт Арс-Пегас,
Стихи он орёт со сцены,
А есть такая служба - Мосгаз,
Она закрутила цены!
Криком порвал бы я воздух весь,
Тишину, нависшую пологом!
Стих написал - так на сцену лезь,
Назло школоте и ворогам!
Мёртвых метафор я сплёл бы сеть,
В неё заловил вас бы,
Чтобы за шею вот тут висеть...
Каждый из вас мог бы!
А что получится, если скрестить
Маркевича и Арса-Пегаса?[5]
Нечто такое, что сможет застить,
К примеру, бочонок кваса.
Чтоб такой же злостный акцентный стих
В сочетании с длинными строчками...
Дёрнулся мозг в голове и затих,
Покрываясь тире и точками...
Очень когда утром спать
Когда дряблые вены и тяжёлые веки
Когда как будто прилипло в голове
И эти времена.
Когда упёртый лоб вдунул
Искру жизни в стену окна,
Тогда нержавеющий лес думал,
Что мелюзга во дворе - шпана.
Тогда же чёрный уселся ворон
На перекладину твоего плеча,
По сравнению с перхотью ворон был чёрен
И бородат, как бородка ключа.
Даром что даром что даром что это,
Так ещё ж это ещё же ещё ж.
Щас вот весна, а потом будет лето,
А вы же тогда-то подумали чё ж?
Поэт и зрители
Эй, вот вы пришли, уселись, таращитесь,
Давай, мол, поэт, распинайся, кричи!
Вы все так от моей поэзии тащитесь,
Как от рук гастарбайтера тащатся кирпичи.
Жизнь так негативна, скучна и полна обломов,
Так хочется прикоснуться к прекрасному, заточённому в рифме…
А сам ты валяешься на диване перед телеком, как Обломов,
И всё больше в твоём организме лимфы.
Вы думаете, я не могу выражаться более связно?
Чёрта с два, я нарочно всё это вот так,
Чтоб держаться на сцене нагло и развязно,
Инициируя вихри словесных атак.
Эй, поэты, хвалитесь своей индивидуальностью,
Изливаете тоску, бичуете пороки Системы?
Так криминалитет хвалится своей криминальностью,
Он, как и вы, превосходен в рамках своей темы.
Что, поэты, вас терзают философския сомнения,
Не уверены, а стоит ли «ваще для чего-то жить»?
Вы не имеете мнения, но всё же отстаиваете своё мнение,
Чтоб читателям и зрителям мозги кружить.
А те, в свою очередь, предъявляют требования,
Желая получить удобоваримый продукт.
Но я – не такой! Хлеба вам не я
Обещал навалить в ваш черепно-мозговой сундук.
Я и в мыслях не держу понравиться всем собравшимся,
Я вас всех фильтрую китовым усом,
Буквально единицы, в мою сеть попавшиеся,
Мне также достаточны, как плошка с ягодным муссом.
Чёрт, как же сложно сфокусироваться на одной мысли,
Не срываясь в психоделическое словоблудие,
Но надо, Федя, надо помнить о смысле,
Чтоб стихотворение вышло не совсем уж нудное.
Итак, я договорился уже до того,
Что бросил вызов коллегам по цеху,
Обвиняя их в несанкционированном поведении всего,
Причём не от злобы, а просто для смеху.
Короче, вот, наконец, моё мнение:
Субъективное искусство подобно рвоте,
Оно облегчает автору его духовные мучения,
А читатель, сами понимаете, в пролёте.
Только шизофреник пишет сугубо для себя,
Остальной народ имеет хотя бы одного адресата.
Пишите тексты, адресата любя,
Иначе грош вам цена, ребята.
По-моему, я где-то себе противоречу,
Очень может быть, что я сам шизофреник.
Я подозреваю это, когда мне навстречу
Идёт, ухмыляясь, ленивый вареник[6].
Итак, будем проще. Красота и любовь –
Это главное, так умножайте их!
Продукты же от столкновения лбов
С суровой реальностью… Жалок тот стих,
Который несёт неповинным читателям
Весь негатив ваших перипетий.
Поэты, не уподобляйтесь карателям,
Не то вас досрочно отправят в утиль.
МС Андреев о себе и людях
По серому городу снуют серые толпы серых людей,
Но всё вышеизложенное кажется серым сугубо с их точки зрения,
А я, как потусторонний космический чародей,
Брожу сквозь стены и века без малейшего зазрения
Не только совести, но и, например, страха.
Я не вернусь в прах, потому что пришёл не из праха.
Я неисповедим, как точка крепления маятника Фуко,
Подобно тау-нейтрино, меня в западню не загонишь.
Когда вы испускаете дух, мне дышится легко.
Мне иной раз говорят: МС Андреев, а ты узаконишь
Вселенское презрение к людям во имя сверхчеловека?
Я обычно отвечаю: ты чё, олень, гонишь?
На ваших глазах я совершаю открытие века:
Если я выше звёзд, это не значит, что вы ниже грязи.
Когда всё на своём месте, это достойно одобрения.
Я вообще не улавливаю никакой связи
Между самого себя возвышением и всех остальных принижением.
Я же не мешаю вам упираться макушкой в небо,
Если вам внезапно такое приспичит желание.
Вы этим не отобьёте у меня мой кусок хлеба,
Напротив – я буду только рад подобной компании.
Но хватит об этом, чё вы меня отвлекаете?!
Я ваще собирался сделать психоделическую зарисовку,
А вы тут пришли и в словоблудие меня увлекаете…
Помолчи, адресат, жуя тёртую с сахаром морковку.
Ну ты, адресат, и козлина, я из-за тебя утомился,
Отпало желание создавать этот текст далее.
С твоей, тля, подачи я окончательно заленился,
Пойду положу в банку свои мозги усталые.
Но на полпути к банке мне повстречался Гейченко,
Он сказал: стих прекрасен, но концовку выпили.
В руке у Сергея была медная леечка,
В ней плескался чаёк. Чаёк мы выпили.
Пошёл я дальше, но тут с рашпилем и киянкой
Выкатил закованный в сталь Маркевич.
Он сказал, что концовка отдаёт нездоровой пьянкой.
Я сказал: ща исправлю! – и ускакал как на сером волке Иван-царевич.
Люди, довольно! Не провоцируйте меня!
А то из стиха выйдет законченная фигня!
Раз, два, три, четыре, пять –
Ставлю точку, вашу мать!11
Печать вечности
На буковых стружках,
весёлых подружках,
гранитных подушках,
гранёных кружках,
солёных сушках,
корабельных пушках
Лежит печать бренности.
На вяленных книгах,
каменистых ковригах,
пиратских бригах,
римских квадригах,
пьяных задрыгах,
прибалтийских ригах
Лежит печать древности.
На космической дали,
галактической пыли,
клубеньковом крахмале,
героическом тыле,
проходном балле,
судейском мыле
Лежит печать вечности.
На чёрных кошках,
жёлтых окошках,
безвредных мошках,
светильниках-плошках,
печёных картошках
и деревянных ложках
Лежит печать человечности.
Бегущие по волнам
В то время как одни способны укусить камень,
Другие носятся по волнам над бездною,
Третьи алчут парусов, алых как пламень,
А четвёртые, дабы не разочаровать свою любезную,
Бороздят на драккарах и бригах багровое море истории.
Паруса, таким образом, приобретают искомый красный оттенок,
Обходя права, свободы и международные моратории.
Кто кровав - тот и прав! Под этим лозунгом наш уютный застенок,
В народе известный как Российская Федерация,
Стоит, поражённый язвой, проказой и раком,
На краю этнокультурной могилы - толкни, и всё - обскурация!
Оборачивается нервопрестольная Лужква чумным бараком,
В маразм и шизофрению вырождается этническая доминанта,
Что можно сравнить с рахитом, и гнилое мясо народа
Ждёт невзыскательного хищника-оккупанта,
И осыпается кожа с испитого народа-урода.
Чует моё сердце: вот закончу свой универ
И тут же Отечество моё навзничь рухнет,
Уйдут в андеграунд Брелль, Рахматуллин и Самовер,
И в этих условиях дубинушка напрочь ухнет
А за лесом опор линий электропередач
Раскинулось электромагнитное поле,
Утыканное головёшками загородных дач
И щедро политое дождями боли.
Кто бежит по волнам телекоммуникационной связи?
Какие чудовища угадываются в хаотичном рисунке вязи,
Покрывшей глобус невидимой сетью времён?
Кто свободой быть мёртвым навек пленён?
Ах, оставьте, я всё знаю и понимаю, но
Говорить об этом мне с вами запрещено.
Мастера сами всё скажут, сами возвестят, хоть ты их слушай
А хоть, подобно страусу-землееду, заткни свои уши.
Ждите вестей от меня, я буду их голосом,
А сейчас умолкаю, подавившись случайно волосом.
Оранжево-чёрный пульс
Это было со мной в возрасте восьми лет,
Я болел ОРЗ с подозрением на ложный круп.
В те годы я был тощим, как бухенвальдский скелет,
И была вероятность, что сделаюсь вовсе труп.
Перед приездом скорой во мне начал сворачиваться белок,
Что приоткрыло для меня дверь на тот свет.
Я лежал в постели и смотрел в потолок,
А он взял да и обернулся виденьем в ответ.
...Жернова бесконечных кругов давящего шума,
Холодные вдохи металлом впиваются в горло.
Бесконечные параллели пляшущих точек. Их сумма
Пропорциональна ломящей пустоте, которая стёрла
Ощущение тела, заменив его ощущением тяги,
Которая вот-вот разорвёт стеклянную белую нить,
Что связует мысль с остальным миром. Бодяги
Круговорот фрактальный стремится искоренить
Изо всех сил сжимающийся лучик сознания,
Распираемый изнутри энергией, покидающей тело.
Все эти пёстрые танцы рвоты, разлагающие внимание,
Не что иное, как наш собственный мир, просто всё дело
В одиннадцати измерениях, число коих сейчас очевидно.
Удар пульса. Вдох. Дух выходит наружу. Но тут
Что-то происходит. По сторонам опять комнату видно.
Укол. Обезжаривающее. Цвета и шумы сразу меньше гнетут.
Сон - лучший лекарь! Он даёт регенерацию.
Сон. Скорая помощь. Ночь. Биореставрация.
Кстати, всё вышеизложенное подтверждает Учение МастеровЪ
О фрактальном синкретизме Вселенной и прочего.
Спрашивайте - отвечу, я в этом секу будь здоров,
Получше, чем в деле Эдипа геройская дочь его.
Дискуссия стартует в сентябре[7], проявите терпение,
Я спешу, как могу, но есть предел и моему рвению,
Так как здоровьем и силами я, как следует из стиха,
Блещу не более, чем вторым высшим образованием блоха.
И да, пора бы к таким финалам уже привыкнуть,
Чтоб, как леса, от жары не вспыхнуть.
Бред бреду рознь
В ту же цикуту я вырвал себе ямку[8]
В сине-корабельном автоснегу
Похоже вилась слюнявая лямка
От молотобойца исходило рагу
крыльями летопись журилась вольно
Суринам независимо пел свой хлеб.
Кто отказался работать сольно,
Тот ехал в тачке по имени Глеб.
От земли до лягушки катился ропот
По поводу роста цен на Луну,
Меланхолический микрошёпот
я нанизал на шестую слюну.
Килька в помаде жемчужно зияла,
Утренник смёл запоздалую гниль,
В дыме удобная кура стояла,
Чёрной картошкой сверлила ваниль.
С тех микропор новинки проката
Удобоваримо болтали вразнос,
Лужков отказался от взятки-отката,
И Старой Москве перестал грозить снос.
Маньяковские чтения
Товарищ милицанер, это не митинг,
Это обычные Маньяковские чтения,
А я не журналист и не продажный политик,
Позвольте засвидетельствовать моё почтение!
Я, вот представьте себе, поэт,
Интеллигент, студент и вообще няха.
Мне, представьте себе, 20 лет,
И на меня таращится ваша ряха.
Я выражаю гражданский гнев,
Топочу ногами в негодовании,
Призываю в свидетели сто Женев
И ору в лицо вам: на каком основании
Конституцией нашей вы топите печь,
Мохнаткина в робу одели тюремную!
Завтра, наверное, станете жечь
Всех нас как сволочь антисистемную!
Вот, смотрю, на меня уже косятся,
Выбирают, какую б статью припаять.
По единственной в мозге извилине носятся
Мысли у вас: щас получишь ты, ять!
"Он экстремист! Он опасен для общества!
Он кашу кровавую сварит из нас!"
Врёте, уроды! Я добрый! Мне хочется
Просто стихов написать про запас,
Просто играть в свои честные игры,
Которым мешает вас серый фашизм,
А вы тут же щеритесь яро, как тигры,
Тявкая: здесь экстремизм, экстремизм, экстремизм!
Какой из меня экстремист, пустобрёхи!
Я аполитичен, как старый монах!
Я мягок и добр, и только дурёхи
Меня заподозрят в коварных делах.
Товарищ милицанер, уберите свои руки,
Идите лучше ловите преступников!
А я выпью чаю, поправлю брюки
И потренируюсь в наведении порчи на примере портрета Укупника.
Фортуна Мастеров
- Помню, как бывало в иные годы:
Манифестом розенкрейцеров мы мутили воды,
Разжигали паранойю по всей Европе,
Схоласты залипали как мухи в сиропе.
- А то вот ещё в шестом веке до нашей эры
Основали смеху для числовую веру.
Про Пифагоровы штаны все зубоскалят от века,
А Пифагор тем временем вывел формулу человека.
- Гермес Трисмегист инкогнито среди нас бродит,
Но Мастеров его незримость во искус не вводит.
По его заветам до сих пор мы трудим,
И после конца света точно так же будем!
- Вся наша братия существует в тайне,
В нашу сеть вовлечён даже Франкфурт-на-Майне.
Одно лишь общество «Фортуна» - наш публичный орган,
Он энергичен и свеж и совсем не издёрган.
- Он расположен по адресу litistina.ru,
Сервак иной раз вылетает, но знайте, что я не вру!
Там вся информация представлена вполне внятно,
Спрашивайте, впрочем, в личку, если чего не понятно.
- Ну собсно вот такое уж вышло промо.
Оно прогремело, конечно, не абы каким громом,
Но для начала и т
