Глава 12 Девятое октября. Трещина на потолке

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

 

Очнувшись, я понятия не имел, где нахожусь. Я постарался сконцентрироваться на том, что первым попалось на глаза. Слова. Фразы на потолке над кроватью, написанные от руки чем-то похожим на маркер Шарли только с очень легким нажимом.

секунды истекают вместе; не охватить время.

Повсюду были сотни других написанных частей предложений, строк из стихов, беспорядочных наборов слов.

На одной двери шкафа было наспех написано: судьба решает. На второй было написано: бросить вызов предрешенному. Сверху и снизу двери в комнату я разобрал: отчаяние, безжалостно, приговорена, силой наделенная. Зеркало говорило: открой глаза, а оконное стекло: и смотри.

Даже на бледном белом абажуре небрежно быстро написано «осветитьтьмуосветитьтьмуосветитьтьму» снова и снова, сливаясь в причудливый рисунок.

Стихи Лены. Наконец-то я смогу хоть что-то прочесть. Помимо ярких чернил повсюду, эта комната и так очень отличалась от всего дома. Она была маленькой, уютно устроившейся под карнизом крыши. На потолке надо мной медленно крутился вентилятор, разрезая написанные фразы. На каждой поверхности в комнате лежали прошитые спиралями блокноты, а на тумбочке стопкой высились книги. Сборники поэзии. Плат, Элиот, Буковский, Фрост, Каммингс — я был рад, что узнаю фамилии.

Я лежал на маленькой белой кованой кровати, мои ноги свешивались с ее края. Это была комната Лены, и я лежал на ее кровати. Лена свернулась на стуле в ногах кровати, положив голову на руку.

Я, пошатываясь, неуверенно сел:

— Эй. Что случилось?

Я точно знал, что упал в обморок, но путался в деталях. Последним, что я запомнил, был смертельный холод, ползущий по моему телу, невозможность дышать и Ленин голос. Вроде бы она что-то сказала о том, что я ее парень, но так как к этому времени я был уже почти без сознания, а до этого между мной и Леной ничего эдакого еще не произошло, то, наверное, мне это показалось. Выдавал желаемое за действительное.

— Итан! — она соскочила со стула и залезла ко мне на кровать, хотя, судя по всему, старалась меня не касаться. — Ты как? Ридли бы тебя не отпустила, и я не знала, что делать. Ты выглядел так, будто мучаешься от боли, и я просто среагировала.

— Это ты о том смерче посреди гостиной?

Она с несчастным видом отвела глаза:

— Так это и происходит. Я испытываю эмоции, злюсь или страшусь чего-то и… нечто просто случается.

Я потянулся и накрыл ладонью ее руки, тепло потекло вверх по моей руке:

— Нечто вроде разбитых стекол?

Она вновь посмотрела на меня, и я сплел свои пальцы с ее. Одинокая трещина поползла по потолку в углу прямо над ней, трещина прокладывала себе путь по потолку, обошла ажурную люстру и, повернув, вернулась в свое начало. Она имела форму сердца — огромного, девчачьего рисунка сердца на треснувшей штукатурке потолка.

— Лена.

— Да?

— Твой потолок не рухнет нам на головы?

Она повернулась и посмотрела наверх. Когда она увидела трещину, она закусила губу, и румянец залил ее щеки.

— Не думаю. Это просто трещина на потолке.

— Ты это специально сделала?

— Нет, — яркий румянец теперь был не только на щеках, но и на носу. Она не смотрела на меня.

Я хотел спросить, о чем она думает, но побоялся смутить ее. Я просто надеялся, что это связано со мной, и с нашими сплетенными пальцами, с тем словом, что мне казалось, я услышал до того, как вырубился. Я с сомнением смотрел на трещину, она говорила очень о многом.

— Ты можешь вернуть все, как было до того, как это… нечто случилось?

Она с облегчением вздохнула, радуясь перемене темы.

— Иногда. Есть пределы. Иногда меня настолько захлестывают эмоции, что я уже не могу контролировать происходящее и не могу ничего исправить, даже после. Не думаю, что смогла бы восстановить стекло в окне в школе. Не думаю, что смогла бы остановить тот шторм, что бушевал в день, когда мы встретились.

— По-моему тот шторм не твоих рук дело. Ты не должна винить себя за каждый ураган, который обрушивается на округ Гатлина. Сезон ураганов еще не закончился.

Она перевернулась на живот и посмотрела мне прямо в глаза, она не отводила глаз, не отводил и я. От тепла ее прикосновения по моей коже бегали мурашки.

— Ты же видел, что случилось сегодня.

— Лена, иногда ураган — это всего лишь ураган.

— Пока я здесь, я буду сезоном ураганов в Гатлине.

Она попыталась высвободить свою руку, но я лишь крепче сжал ее:

— Забавно. Для меня ты больше похожа на девушку.

— Что ж, это не так. Я целый штормовой циклон, неподдающийся контролю. Большинство магов в моем возрасте могут контролировать свой дар, у меня, похоже, наоборот — мой дар управляет мной, — она указала на свое отражение в зеркале на стене, на отражении под нашими взглядами появилась чернильная надпись «Кто эта девушка?» — Я все еще пытаюсь разобраться с этим, но кажется, что мне никогда не справиться.

— А у всех магов одинаковые силы, дар или что там у вас?

— Нет. Все мы можем делать какие-то простые вещи, вроде телекинеза, но у каждого мага свои специфические способности в зависимости от дара.

В тот момент мне очень хотелось, чтобы существовал какой-то специальный курс лекций вроде «Все о магах», чтобы я был в теме подобных разговоров, потому что, как правило, я ничего не понимал. До этого единственным человеком, обладавшим способностями, я считал Амму. Предвидение и умение изгнать бесов должно считаться, верно? По всему, что я знал о ней, можно было сделать вывод, что и она может передвигать предметы силой своего разума; по крайней мере, мою задницу она заставляла ерзать одним только взглядом.

— А тетя Дель? Что она может?

— Она Времяворот, она читает время.

— Читает время?

— Так же, как мы, входя в комнату, видим настоящее, так тетя Дель видит одновременно и прошлое и настоящее. Зайдя в комнату, она может увидеть ее в наши дни, а заодно десять лет назад, двадцать, пятьдесят, все в одно время. Вроде того, что видели мы, когда прикасались к медальону. Поэтому у нее всегда немного потерянный вид. Она никогда не знает точно, когда и даже где именно она находится.

Я вспомнил, как чувствовал себя после одного из видений, и каково чувствовать себя так круглосуточно:

— Не весело. А Ридли?

— Ридли — Сирена. Ее дар — это Сила убеждения. Она может поселить любую мысль в любую голову, заставить рассказать ей все, сделать что угодно. Если она обратит свою Силу на тебя и велит тебе прыгнуть со скалы — ты прыгнешь.

Я вспомнил себя в машине с ней и то, как я чуть было не рассказал ей все на свете:

— Я бы не прыгнул.

— Прыгнул. Пришлось бы. Ни один смертный не устоит перед Сиреной.

— Нет, не прыгнул, — я смотрел на нее; волосы, сияя, обвевали ее лицо, хотя сквозняка в комнате не было. Я искал в ее лице какой-нибудь знак, что она чувствует то же самое, что и я. — Ты не можешь прыгнуть со скалы, если уже летишь вниз с другой побольше.

Я услышал то, что сказал, и тут же захотел вернуть сорвавшиеся с языка слова обратно. В моей голове они звучали лучше. Она взглянула на меня, пытаясь разглядеть, не шутил ли я. Я не шутил, но не мог сказать этого. Вместо этого я сменил тему:

— А какие у Рис сверхвозможности?

— Она — Сивилла. Она читает лица. Просто глядя тебе в глаза, она может увидеть, что ты видел, кого, и что ты сделал. Она, буквально, открывает твое лицо и читает как книгу. — Лена все еще изучающее рассматривала мое лицо.

— Ага, а кто это был? Та женщина, в которую превратилось лицо Ридли, когда Рис смотрела на нее? Ты видела?

Лена кивнула:

— Видела. Мэйкон не сказал мне, но это кто-то Темный. И могущественный.

Я продолжал расспросы. Я должен был знать. Было ощущение, что я пообедал с кланом инопланетян.

— А что может Ларкин? Укрощать змей?

— Ларкин — Иллюзионист. Вроде Метаморфа, но в нашей семье только дядя Барклай — Метаморф.

— А в чем разница?

— Ларкин может наложить заклинание, заставить что и кого угодно выглядеть так, как он хочет, зачаровать людей, предметы, места. Он создает иллюзии, они не реальны. А дядя Барклай может трансформировать, он может на самом деле изменить один объект в другой на сколь угодно долго.

— Значит, твой брат меняет внешний облик, а дядя меняет саму суть?

— Да. Бабушка говорит, что их Силы очень похожи. Такое иногда случается с родителями и детьми. Они слишком похожи и потому конкурируют.

Я знал, о чем она думает сейчас, о том, что она никогда не узнает подобного о себе, ее лицо омрачилось, и я попытался улучшить настроение:

— Райан. Что она умеет? Дизайнер одежды для собак?

— Слишком рано что-то говорить. Ей всего десять.

— А Мэйкон?

— Он просто… дядя Мэйкон. Нет ничего невозможного для него, он сделает для меня все, что угодно. В детстве я провела с ним очень много времени, — она отвела взгляд, избегая ответа на вопрос. Она что-то скрывала, но с Леной было невозможно вычислить, что именно. — Он для меня вроде отца, или того, каким я представляла своего отца.

Ей не надо было ничего объяснять, я знаю, каково терять близких. Я думал о том, хорошо это или плохо, совсем ничего не знать о них.

— Так что насчет тебя? Какой у тебя дар?

Как будто он у нее всего один. Как будто я не видел ее силы в действии в первый день в школе. Как будто меня не мучил этот вопрос с ночи, когда она в пижаме сидела на моем крыльце.

Она замялась на минуту, то ли собираясь с мыслями, то ли думая, что сказать мне, и невозможно было догадаться, что в ее голове. А потом она взглянула на меня своими бездонными зелеными глазами:

— Я — Созидатель. По крайней мере, дядя Мэйкон и тетя Дель так думают.

Созидатель. Я вздохнул с облегчением. Это звучало не так плохо, как Сирена, с Сиреной мне было бы не просто смириться:

— И что именно это значит?

— Сама толком не знаю. Это не один какой-то дар. В смысле, предположительно Созидатель может гораздо больше, чем другие маги, — она протараторила это, видимо, надеясь, что я ничего не услышу, но я услышал.

«Больше, чем другие маги».

«Больше». Я не мог понять, как отнестись к этому «больше». С «меньше» я бы справился. «Меньше» было бы лучше.

— Но как ты видел сегодня, я сама не знаю, что могу, — она, нервничая, не сводила глаз с лоскутного одеяла. Я потянул ее за руку, пока она не легла рядом со мной на кровати, опираясь на локоть.

— Меня это не волнует. Ты мне нравишься такой, какая есть.

— Итан, ты почти ничего обо мне знаешь.

Меня окатывало волнами жара и, честно говоря, меня мало волновало то, что она говорит. Так здорово было находиться рядом с ней, держать ее за руку, на расстоянии всего лишь белого прямоугольника на лоскутном одеяле.

— Неправда. Я знаю, что ты пишешь стихи, я знаю, что значит ворон на твоем ожерелье, я знаю, что ты любишь лимонад и свою бабушку, и карамель в шоколаде вприкуску с попкорном.

На секунду мне показалось, что она сейчас улыбнется.

— Это лишь малая толика.

— Это для начала.

Ее зеленые глаза уставились в мои голубые:

— Ты даже имени моего не знаешь.

— Лена Дюкейн — твое имя.

— Для начала — это не так.

Я подтянулся на кровати и сел, отпустив ее руку:

— О чем это ты?

— Это не мое имя. Ридли сказала правду.

Я стал припоминать что-то из услышанного раньше, я вспомнил, как Ридли сказала, что Лена еще не знает своего собственного имени, но я не думал, что она говорит буквально.

— И как тебя зовут?

— Я не знаю.

— Это опять из раздела о магах?

— Не совсем. Большинство Магов знают свои настоящие имена, но моя семья отличается от большинства. В нашей семье до своего шестнадцатилетия мы своих истинных имен не знаем. До этого времени мы носим другие имена. Ридли звали Джулией, Рис — Аннабель, а мое — Лена.

— А кто тогда Лена Дюкейн?

— Насколько я знаю, моя фамилия Дюкейн. А Леной меня окрестила моя бабушка, потому что я худая и длинная, как бобовый росток. Типа Лена — Длина.

Я замолчал, переваривая информацию.

— Значит, ты не знаешь только свое имя и узнаешь его через пару месяцев.

— Все не так просто. Я ничего о себе не знаю. Поэтому я такая ненормальная. Я не знаю своего имени и не знаю, что случилось с моими родителями.

— Несчастный случай вроде бы, нет?

— Так они мне сказали, но никто ничего не рассказывал толком. Я не смогла найти никакой записи о том случае, и нет никаких могил, ничего. Как мне узнать, что это вообще правда?

— Да кто же будет врать о таком?

— Мою семейку видел?

— Да, верно.

— А тот монстр внизу, та… ведьма, которая чуть не убила тебя? Веришь или нет, раньше она была моей лучшей подругой. Мы с Ридли выросли вместе, жили с моей бабушкой. Мы так часто переезжали, что у нас был с ней один чемодан на двоих.

— Это потому у вас нет акцента? Люди ни за что не поверят, что вы жили на юге.

— А у тебя какая отмазка?

— Профессора вместо родителей и полная кружка четвертаков за каждый раз, когда я не проглатывал окончание, — я округлил глаза. — Так значит Ридли не жила с тетей Дель?

— Нет. Тетя Дель иногда приезжала на выходные. В моей семье ты не будешь жить со своими родителями. Это слишком опасно.

Я замолчал, удерживая себя от следующих пятидесяти вопросов, но Лену наоборот понесло, будто она жаждала рассказать эту историю больше сотни лет:

— Мы с Ридли были как родные сестры. Мы спали в оной комнате и учились вместе на дому. Когда мы переехали в Виржинию, мы уговорили бабушку отпустить нас в обычную школу. Мы хотели завести друзей, быть нормальными. Раньше со смертными мы разговаривали только тогда, когда бабушка водила нас в музеи, в оперу или на ланч в ресторан Олд Пинк Хаус.

— И что случилось, когда вы пошли в школу?

— Это была катастрофа. Одеты мы были неправильно, телевизора у нас не было, мы не справлялись с уроками. Мы были абсолютными лузерами.

— Но вы же общались со смертными.

Она не смотрела на меня:

— Я никогда не дружила со смертным до тебя.

— Правда?

— У меня была только Ридли. Ей было так же паршиво, как и мне, но она этого не замечала, она была слишком занята, оберегая мой покой.

Я с трудом себе представлял оберегающую Ридли.

Люди меняются, Итан.

Не настолько. Даже маги.

Именно маги. Это я и пытаюсь тебе сказать.

Она убрала руку с одеяла:

— Ридли начала вести себя странно, и потом те парни, что раньше игнорировали ее, начали ходить за ней хвостом, ждать ее после школы, драться за право проводить домой.

— Ну да. Есть такие девушки.

— Ридли не такая вот девушка. Я же говорила, она — Сирена. Она может заставить людей делать то, что обычно они не делают. И эти парни прыгали со скалы, один за другим, — она крутила в руке свое ожерелье и говорила. — В ночь перед ее шестнадцатилетием я шла за ней до станции. Она была совершенно, пугающе, не в себе. Она сказала, что, скорее всего, она станет Темной, и что ей надо убраться подальше, чтобы не навредить тем, кого она любит. До того, как она навредит мне. Я единственная, кого Ридли по-настоящему любила. Той ночью она исчезла, и до сегодняшнего дня я ее не видела. После того, что ты видел сегодня, легко догадаться, что она стала Темной.

— Подожди-ка, о чем это ты говоришь? Что значит «стала Темной»?

Лена глубоко вздохнула, заколебавшись, словно она раздумывала отвечать ли мне:

— Скажи мне, Лена.

— В моей семье после того, как тебе исполняется шестнадцать, ты становишься Призванным. Твоя судьба решается, и ты становишься Светлым, как тетя Дель и Рис, или Темным, как Ридли. Темный или Светлый, Белый или Черный. В моей семье нет полутонов. Мы не имеем выбора, мы ничего не можем изменить, став Призванным.

— В каком смысле не можешь выбрать?

— Мы не решаем, будем ли мы Темными или Светлыми, плохими или хорошими, как смертные и другие маги. В моей семье свобода воли отсутствует. За нас все решено в наш шестнадцатый день рождения.

Я изо всех сил вникал в то, что она говорит, но это звучало полным сумасшествием. Я слишком долго жил с Аммой, чтобы знать, что существует Черная и Белая магия, но было тяжело поверить в то, что Лена не может выбрать сама к какой стороне примкнуть.

Кем быть.

А она все еще говорила:

— Потому мы не можем жить со своими родителями.

— И как это связано между собой?

— Так было не всегда. Но когда сестра моей бабушки, Альтия, стала Темной, их мать не смогла отослать ее. К слову, когда маг становится Темным, он должен оставить свой дом и свою семью по объективным причинам. Мать Альтии думала, что может помочь справиться ей с этим, но она не смогла, и в том городе, где они жили, стали происходить ужасные вещи.

— Какие?

— Альтия была Кукловодом. Они невероятно могущественны. Они могут влиять на людей, вроде как Ридли, но они могут управлять ими, трансформировать их в других людей, в кого угодно. С момента, как она обратилась, в городе начали происходить необъяснимые несчастные случаи. Люди калечились, и однажды утонула девочка. Вот тогда-то мать Альтии, в конце концов, выпроводила ее.

А я-то думал, у нас в городе проблемы. Страшно представить здесь круглосуточно околачивающуюся более могущественную версию Ридли.

— И теперь никто из вас не живет со своими родителями?

— Все решили, что для родителей будет очень тяжело отказываться от своих детей, если они станут Темными. Так что теперь все дети живут отдельно от родителей, с другими членами семьи, пока не получат свое Призвание.

— А почему тогда Райан живет с родителями?

— Райан это… Райан. Она особый случай, — Лена пожала плечами, — по крайней мере, так отвечает дядя Мэйкон каждый раз, когда я спрашиваю.

Все это было каким-то сюрреализмом, мысль о том, что каждый член ее семьи обладал сверхъестественными силами. Они выглядели как я, как любой другой человек в Гатлине, ладно, пусть не совсем как любой, но они-то были совершенно невозможно другими. Как же так? Ведь, когда Ридли появилась на парковке Стоп энд Стил, все парни думали только о том, что это невероятно классная девушка, которая наверняка ошиблась, обратив на меня внимание. Как это происходит? Как ты вдруг становишься магом, а не обычным ребенком?

— А у твоих родителей были силы? — я ненавидел упоминать ее родителей, я знал каково это, говорить о своем умершем родителе, но мне надо было знать.

— Да. Они есть у всех в моей семье.

— А что они умели? Что-то похожее на твое?

— Я не знаю. Бабушка никогда не рассказывала. Я же говорила тебе, это было так, словно их не существовало никогда. Из-за чего я думаю, ну, знаешь что.

— Что?

— Может быть, если они были Темными, то и я буду Темной тоже.

— Не будешь.

— С чего ты взял?

— С того, что у нас общие сны. С того, что, заходя в комнату, я знаю, будешь ты там или нет.

Итан.

Это так.

Я прикоснулся к ее щеке и тихо сказал:

— Я не знаю, откуда я знаю, я просто знаю.

— Я знаю, что ты веришь в это, но знать ты не можешь. Я сама не знаю, что будет со мной.

— Все это просто несусветная чушь! — как и весь сегодняшний вечер. Я не хотел этого говорить, по крайней мере, не вслух, но был рад, что сказал.

— Что?

— Весь этот бред о судьбе. Никто не может решить, что случится с тобой, за тебя. Никто, кроме тебя.

— Нет, если твоя фамилия Дюкейн, Итан. Другие маги могут выбирать, но не мы, не наша семья. Когда мы получаем Призвание в шестнадцать лет, мы становимся Темными или Светлыми. Нет права выбора.

Я приподнял ее голову:

— Значит ты Созидатель. И что с этим не так?

Я посмотрел ей прямо в глаза, я знал, что я сейчас поцелую ее, и я знал, что беспокоиться не о чем, пока мы с ней вместе. И в эту секунду я поверил, что мы неразлучны навечно.

Я перестал думать о расписании тренировок в Джексоне и позволил ей увидеть, что я чувствую, что было у меня на уме, что я собираюсь сделать, и сколько времени потребовалось, чтобы унять свои нервы.

Ох.

Ее глаза стали шире, больше и зеленее, как будто это было возможно.

Итан… я не знаю.

Я наклонился и поцеловал ее. Губы у нее были соленые, как ее слезы. На этот раз не тепло, а электрический ток пронзил меня от моих губ до пяток. Я чувствовал покалывание в кончиках пальцев. Ощущения были те же, как тогда, когда я восьмилетний по наущению Линка сунул руку в розетку. Она закрыла глаза и притянула меня к себе, на одну минуту все вокруг стало идеальным. Она целовала меня, ее губы улыбались под моими прикосновениями, и я знал, что она ждала меня, возможно так же долго, как я ждал ее. Но потом с той же скоростью, с какой она открылась мне, она закрылась вновь. Или, вернее, оттолкнула меня.

Итан, нельзя этого делать.

Почему? Я думал, наши чувства взаимны.

А может это не так. С ее стороны.

Я смотрел на нее с расстояния ее вытянутых рук, все еще прикасающихся к моей груди. Она вполне могла почувствовать, как колотится мое сердце.

Не в этом…

Она начала отворачиваться, и в очередной раз собралась сбежать, как в тот день, когда мы нашли медальон в Грибрайере, как в ту ночь, когда она оставила меня одного на крыльце. Я схватил ее за запястье и сразу же почувствовал тепло:

— Тогда в чем дело?

Она обернулась, я попробовал уловить ее мысли, но ничего не услышал:

— Я знаю, ты думаешь, у меня есть выбор в том, кем мне быть, но это не так. И то, что сегодня натворила Ридли, это такая мелочь. Она могла убить тебя, и может быть убила бы, если бы я ее не остановила, — она глубоко вздохнула, глаза подозрительно заблестели, — в подобное могу обратиться и я, в монстра, веришь ты в это или нет.

Я вновь обнял ее руками за шею, не взирая на сопротивление, она еще говорила:

— Я не хочу, чтобы ты увидел меня такой.

— Мне все равно, — я поцеловал ее в щеку.

Она слезла с кровати, вынимая свою руку из моей.

— Ты не понимаешь, — она показала мне ладонь. 122. Сто двадцать два дня, написанные голубыми чернилами, будто показала, что это все, что нам осталось.

— Я понимаю. Ты боишься. Но мы что-нибудь придумаем. Мы должны быть вместе.

— Нет. Ты смертный. Ты не понимаешь. Я не хочу, чтобы ты пострадал, но именно это случится, если ты будешь слишком близко ко мне.

— Слишком поздно.

Я слышал каждое произнесенное ею слово, но я знал одну вещь.

Я уже влип в это все по уши.