Война и мир. Том второй. Часть третья

В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для новой встречи с Наполеоном, и в высшем свете много говорили о важности этого события. В 1809 году близость двух «властелинов мира», как называли Александра и Наполеона, дошла до того, что когда Наполеон объявил войну Австрии, русский корпус выступил за границу, чтобы сражаться на стороне бывшего противника против бывшего союзника, австрийского императора.

Жизнь же обычных людей шла как обычно, со своими вопросами здоровья, любви, труда, надежды и т. д., независимо от отношений Наполеона с Александром. Князь Андрей два года прожил в деревне, никуда не выезжая. Все те меры, которые затеял у себя в имении Пьер и которые он не смог довести ни до какого результата, все эти меры, без особого труда, были успешно воплощены в жизнь князем Андреем. У него, в отличии от Безухова, была та практическая цепкость, благодаря которой дела без его особых усилий продвигались вперед. Некоторых крестьян он перечислил в вольные хлебопашцы, для других заменил барщину оброком. Крестьяне и дворовые обучались грамоте, специально для них была выписана ученая повивальная бабка. Одну часть своего времени Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, другую – в имении Богучарово. Вместе с тем он внимательно следил за внешними событиями, много читал и размышлял. Весной 1809 года князь Андрей поехал в рязанское имение своего сына, состоявшего под его опекой.

Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам...

На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично-растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.

«Весна, и любовь, и счастие!»– как будто говорил этот дуб,– «и как не надоест вам все один и тот же глупый и бессмысленный обман. Все одно и тоже, и все обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».

Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего-то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он все так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.

«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, – думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь,– наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно-приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.

По опекунским делам князю Андрею необходимо было увидеться с уездным предводителем, графом Ильей Андреевичем Ростовым. Болконский отправился к нему в Отрадное, где граф жил, как прежде, принимая у себя всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Подъезжая к дому Ростовых, Андрей услышал женский крик и увидел бегущую наперерез его коляски толпу девушек. Впереди других, ближе всех к коляске, пробегала черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, которая что-то кричала. Но узнав чужого, она, не взглянув на него, побежала назад. Девушка, на которую обратил внимание князь Андрей, была Наташа Ростова. При взгляде на нее Болконскому вдруг стало больно.

 

«Чему она так рада? О чем она думает? И чем она счастлива?» – невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.

В течение дня, во время которого Андрея занимали старшие хозяева и гости, прибывшие в имение Ростова по случаю его именин, он не раз останавливал свой взгляд на чему-то веселившейся Наташе, пытаясь понять, что она думает и чему так радуется.

 

Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее...

Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.

– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.

– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.

– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз...

Два женские голоса запели какую-то музыкальную фразу, сос- тавлявшую конец чего-то.

– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.

– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Все затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.

– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.

Соня неохотно что-то отвечала.

– Нет, ты посмотри, что за луна!.. Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо, – и полетела бы.. Вот так!

– Полно, ты упадешь.

Послышалась борьба и недовольный голос Сони:

– Ведь второй час.

– Ах, ты только все портишь мне. Ну, иди, иди.

Опять все замолкло, но князь Андрей знал, что она все еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.

– Ах... Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она.

– Спать так спать! – и захлопнула окно.

«Им дела нет до моего существования!» – подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему-то ожидая и боясь, что она скажет что-нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» – думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.

На следующий день, попрощавшись только с графом, не дождавшись выхода дам, Андрей поехал домой. На обратном пути он въехал в ту же березовую рощу, в которой его поразил корявый дуб. Но теперь Андрей смотрел на него совершенно по-иному.

 

 

Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя – ничего не было видно. Сквозь жесткую столетнюю кору пробились из сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», – подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна – и все это вдруг вспомнилось ему.

«Нет, жизнь не кончена в 31 год, – вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю все то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из поездки по имениям, Андрей неожиданно для самого себя решил осенью ехать в Петербург. В августе 1809 года он осуществил свое намерение. «Это время было апогеем славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов».

Вскоре после своего приезда князь Андрей явился ко двору, но государь, встретив его два раза, не удостоил ни одним словом. По мнению придворных, Александр был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года. Свою записку с предложением о введении новых военных законов Андрей передал фельдмаршалу, другу своего отца. Фельдмаршал дружелюбно принял его и обещал доложить о нем государю. Через несколько дней Болконский был вызван на прием к Аракчееву, министру иностранных дел, перед которым трепетал весь двор. Аракчеев ворчливо-презрительным тоном сообщил Андрею, что записка его передана в комитет о военном уставе, а сам он зачислен в члены этого комитета. //'); //]]>

Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, Андрей возобновил старые знакомства и, благодаря природному уму и начитанности, был хорошо принят во всех разнообразных и высших кругах петербургского общества. Окружающие заметили, что он сильно изменился со своего последнего прибывания в Петербурге: «смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости и было то спокойствие, которое приобретается годами».

На следующий день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был на вечере у графа Кочубея, где познакомился со Сперанским – государственным секретарем, докладчиком государя и спутником его в Эрфурте, где он не раз встречался и говорил с Наполеоном. Князь Андрей внимательно присматривался к Сперанскому, желая найти в нем полное совершенство человеческих достоинств. Сперанский, отдав должное общей беседе, отозвал Андрея в другой конец комнаты и заговорил с ним о важных государственных вопросах. В заключении разговора Сперанский пригласил Андрея к себе на обед с предложением продолжить знакомство.

Окунувшись в атмосферу петербургской светской жизни, князь Андрей чувствовал, что он ничего не делал, ни о чем не думал, а лишь только говорил то, что успел осмыслить во время жизни в деревне. Сперанский, оценив достоинства Андрея, часто один на один разговаривал с ним. Андрею, которому приходилось общаться со множеством ничтожных людей, казалось, что он нашел в Сперанском идеал разумного и вполне добродетельного человека, энергией и упорством достигшего власти и употреблявшего ее только для блага России. Однако Болконского неприятно поражал зеркальный взгляд Сперанского, а также его слишком большое презрение к людям. В первое время знакомства со Сперанским князь Андрей испытывал к нему искреннее чувство уважения и восхищения, но затем это чувство начало ослабевать. Через неделю после прибытия в Петербург Андрей стал членом комиссии воинского устава и начальником отделения комиссии составления законов.

***

В 1808 году, вернувшись в Петербург из поездки по имениям, Пьер был избран главой петербургского масонства. В его обязанности входило устраивать столовые и надгробные ложи, вербовать новых членов, заботиться о соединении различных лож. Он давал деньги на устройство храмин и пополнял сборы милостыни, на которые большинство членов масонства были скупы. Жизнь Пьера, несмотря на его новые взгляды и убеждения, шла по-прежнему. Он любил хорошо пообедать и выпить и нередко принимал участие в увеселениях холостяцких обществ. В процессе своих занятий и увлечений Пьер чувствовал, что постепенно удаляется от масонских принципов, причем чем прочнее становилось его положение в масонстве, тем сильнее он чувствовал свою отстраненность от него. Осознавая, что большинство братьев вступило в масонство не из-за идейных убеждений, а из-за выгоды (надеясь быть приближенными к богатым и влиятельным лицам), Пьер не мог чувствовать себя удовлетворенным своей деятельностью.

Летом 1809 года Пьер вернулся в Петербург. К этому времени он успел получить за границей доверие многих высокопоставленных лиц, был возведен в высшую степень и привез с собой многое для процветания масонства в России. На торжественном заседании ложи Пьер произнес речь, в которой призвал братьев к активным действиям «для распространения истины и доставления торжества добродетели». Речь эта произвела сильное впечатление на братьев, большинство из которых увидели в ней опасные замыслы. Предложение Пьера было отвергнуто, и он уехал домой в скверном настроении. Он поддался одному из приступов меланхолии, три дня после заседания ложи пролежал дома, ничего не делая и никуда не выезжая. В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании и писала о том, что хочет посвятить ему свою жизнь. В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из-за границы. Через несколько дней к Пьеру пришел один из братьев-масонов, который, заведя разговор о супружеских взаимоотношениях Пьера, высказал мнение, что отношение Пьера к жене несправедливо и что не прощая ее, он отступает от первых правил масонства. Пьер понимал, что это был заговор, что кому-то было выгодно соединить его с женой, но ему было все равно. Под влиянием окружающих он сошелся с женой, попросив ее простить все старое и забыть все то,в чем он мог быть виноват перед ней.

***

Светское петербургское общество того времени подразделялось на несколько кружков, самым обширным среди которых был французский. Одно из видных мест в этом кружке занимала Элен, с того времени, когда она с Пьером поселилась в Петербурге. На приемах у нее бывали важные господа французского посольства и большое количество людей, имевших репутацию умных и любезных. Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания русского и французского императоров и имела там большой успех. Красота русской графини была замечена самим Наполеоном. Успех ее в качестве красивой женщины не удивлял Пьера, потому что она с годами стала еще красивее. Однако то, что за два года его жена успела приобрести репутацию «прелестной женщины, столь же умной, сколько и прекрасной» поражало Пьера. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось большой честью. Пьер, зная, что его жена глупа, со странным чувством присутствовал на устраиваемых ею обедах, где обсуждались политика, поэзия, философия и другие темы. var begun_auto_pad = 179110770; var begun_block_id = 179117399;

В глазах общественного мнения Пьер был тем самым мужем, который нужен для «блестящей светской женщины». Окружающие считали его смешным чудаком, никому не мешающим и не портящим общего тона гостиной. Сам же Пьер вел себя с окружающими равнодушно и небрежно – «был со всеми одинаково рад и одинаково равнодушен», чем почему-то внушал невольное уважение. Однако все это время он не переставал думать и размышлять о смысле жизни.

В числе молодых людей, ежедневно навещавших графиню Безухову, был Борис Друбецкой. Элен общалась с ним с особенной, ласковой улыбкой, называя его своим пажом. Пьер подсознательно чувствовал, что за дружескими отношениями Элен и Бориса кроется нечто большее, но помня, к чему привела его ревность три года тому назад, не позволял себе подозревать жену. По совету Баздеева Пьер старательно вел дневник, записывая все свои поступки и мысли. Он пытался заниматься самосовершенствованием, искоренять в себе лень, чревоугодие и другие пороки.

Вскоре в ложу масонов был принят Борис Друбецкой. Пьер записал в дневнике, что он сам рекомендовал Бориса, борясь с недостойным чувством ненависти к этому человеку, хотя, по его мнению, Друбецкой вступал в ложу с одной единственной целью – сблизиться с известными и влиятельными людьми.

***

Ростовы два года прожили в деревне, но, несмотря на это, их финансовое положение не поправилось. Управляющий вел дела так, что долги с каждым годом росли. Граф Ростов видел только один выход поправить финансовые дела семьи – поступить на службу. С этой целью он вместе с семьей переехал в Петербург. Но если в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, то в Петербурге их считали провинциалами.

В Петербурге Ростовы продолжали жить гостеприимно, их обеды посещала публика, принадлежавшая к разным общественным слоям. Вскоре после приезда Ростовых в Петербург Берг сделал предложение Вере, и оно было принято. Он так долго и с такой значительностью рассказывал окружающим о том, как был ранен в Аустерлицком сражении, что в конце концов получил две награды за одно ранение. На финляндской войне он также отличился: поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего, и поднес этот осколок начальнику. Как и после Аустерлица, он долго и настойчиво пересказывал это событие, пока не получил две награды.

В 1809 году Берг был капитаном гвардии с орденами и занимал в Петербурге выгодные должности, пользуясь репутацией храброго офицера. Сватовство Берга, встреченное сначала с недоумением (он не имел знатного происхождения), в конце концов было одобрено Ростовыми, так как Вере уже исполнилось двадцать четыре года, и несмотря на то, что она считалась красивой девушкой, предложения ей еще никто не делал. Берг не скрывал от близких друзей, что искал выгоды от предстоящей женитьбы. Перед свадьбой он настойчиво попросил объяснить графа Ростова, какое приданое будет дано за его дочерью, и успокоился только тогда, когда ему выдали двадцать тысяч наличными и вексель на восемьдесят тысяч рублей.

***

Борис, несмотря на то, что сделал блестящую карьеру и перестал общаться с Ростовыми, все же нанес им визит во время их пребывания в Петербурге. Наташа, которой к этому времени исполнилось шестнадцать лет, ни разу не видела Бориса с тех пор, как поцеловалась с ним. Она понимала – детство прошло и все, что произошло между ними, было ребячеством, но в глубине души ее мучал вопрос: шуткой или серьезным обязательством было ее обещание Борису? Приезжая несколько раз в Москву, Борис ни разу не был у Ростовых.

Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.

Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную... Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление...

– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу-шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей вней переменой.

– Как вы похорошели!

«Еще бы!», – отвечали смеющиеся глаза Наташи...

Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что все старое должно быть забыто, что, несмотря на все..., она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему все не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится.

Однажды вечером, когда графиня читала вечернюю молитву, к ней в комнату вбежала взволнованная Наташа и спросила, что она думает о Борисе. Графиня сказала, что в шестнадцать лет она сама уже была замужем, но если Наташа не любит Бориса, то не следует спешить. Кроме того, для Бориса брак с Наташей также нежелателен, потому что он беден. Упрекнув дочь, что она напрасно вскружила голову молодому человеку, графиня пообещала сама уладить дело. На другой день графиня пригласила Бориса к себе, и после откровенного разговора с ней, молодой человек перестал бывать в доме Ростовых.

***

31 декабря, накануне нового, 1810 года, один из екатерининских вельмож устраивал бал, на котором должен был быть и государь.

Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Все смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее.

Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?

На бал прибыло огромное количество гостей. Приглашенные шепотом обменивались последними новостями. Среди вновь прибывших Ростовы заметили двух некрасивых девушек, наследниц больших состояний, за которыми следовали «женихи» – Анатоль Курагин и Борис Друбецкой. Среди гостей был и Пьер, сопровождавший свою жену.

 

Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого-то.

Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.

Но, не дойдя до них, Безухов остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким-то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим...

Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись идти в польский. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в польский. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, – у ней была одна мысль: «Неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: “А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!” – думала она. – Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцевать со мною».

Звуки польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Граф был на другом конце залы. Графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой-то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что-то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался...

Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета...

Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.

Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.

– Вы всегда танцуете. Тут есть... Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.

– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцевать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.

– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.

– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще преж- де, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.

«Давно я ждала тебя», – как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из-за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея.

Князь Андрей любил танцевать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцевать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижный стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.

После князя Андрея Наташу приглашали и другие кавалеры, в том числе и Борис. Она, счастливая и раскрасневшаяся, не замечая тонкостей светского этикета, не переставала танцевать целый вечер.

 

 

Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцевала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею...

«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», – сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.

«Какой вздор иногда приходит в голову! – подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж... Это здесь редкость», – думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.

Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.

Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.

– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?

Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.

– Да, я очень рад, – сказал он.

«Как могут они быть недовольны чем-то, – думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.

На следующий день князь Андрей вспоминал бал и Наташу. Сев за работу, он постоянно отвлекался и ничего не смог сделать, и обрадовался, когда к нему приехал один из чиновников, чтобы сообщить об открытии Государственного совета. Это событие, которому раньше князь Андрей уделил бы много внимания, теперь показалось ему мелким и незначительным. В этот же день князь Андрей был приглашен на обед к Сперанскому, на котором присутствовали также и другие реформаторы. Болконский с грустью и разочарованием слушал разговоры присутствующих, их веселье казалось ему неестественным и наигранным. Звук голоса Сперанского неприятно поражал его. Неумолкавший смех гостей почему-то раздражал и оскорблял чувства Андрея. Все, что бы ни делал Сперанский, казалось Андрею надуманным и наигранным. Болконский рано уехал и, вернувшись домой, начал вспоминать обо всех заседаниях Совета, на которых много времени тратят на обсуждение формы вместо того, чтобы решать насущные вопросы. Эта работа теперь показалась Андрею пустой и ненужной, и он сам удивился, как раньше не мог этого понять.

 

На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале.

Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и все семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно...

Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких-то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.

После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что-то новое и счастливое...

Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий...

***

Берги обустроились на новой квартире и, чтобы закрепить свое положение в обществе, решили устроить вечер. Среди приглашенных были Пьер, Ростовы, Болконский. Благодаря стараниям хозяев этот вечер ничем не отличался от других подобных вечеров.

Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.

«Что с ней?» – подумал Пьер, взглянув на нее...

Князь Андрей с бережливо-нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что-то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого-то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.

Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга. Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во все продолжение 6-ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.

«Что-то очень важное происходит между ними», – думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре...

Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Все это судьба. Ясно, что это судьба, что все это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что-то особенное»...

Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противоположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение...

Для женитьбы требовалось разрешение отца, и Андрей отправился в Лысые Горы. Старый князь воспринял сообщение сына с внутренней злобой, но с внешним спокойствием. Признав, что женитьба была невыгодна ни в плане родства, ни в плане денег, а невеста молода, он настоял, чтобы Андрей подождал год: оставил невесту и уехал за границу поправить здоровье. Через три недели Андрей вернулся в Петербург.

 

Князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.

– Давно уже мы не имели удовольствия... – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.

– Я не был у вас все это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.

Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.

– Я к вашим услугам, – проговорила она.

Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что-то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.

«Сейчас? Сию минуту!.. Нет, это не может быть!» – думала она.

Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.

– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шепотом.

Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла...

Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что-то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.

– Что? Мама?.. Что?

– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе... – Поди... поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.

Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь все для меня?» – спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, все: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.

– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?

Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь»...

Наташа не понимала, зачем нужно было откладывать свадьбу на год, если они любят друг друга. По настоянию Андрея состоявшаяся между семьями Ростовых и Болконских помолвка не разглашалась – Андрей не хотел связывать Наташу какими бы то ни было обязательствами. Накануне своего отъезда из Петербурга князь Андрей привез к Ростовым Безухова. Он сообщил Наташе, что посвятил Пьера в их тайну, и попросил ее обращаться к нему, если во время его отсутствия что-нибудь произойдет.

 

Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку.

– Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: «Ах, зачем он уехал!»

Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиономией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.

***

В Лысых Горах жизнь шла своим чередом. Старый князь с каждым днем становился еще более ворчливым, княжна Марья занималась воспитанием Николая, сына Андрея, все больше погружаясь в религию. Она не могла не заметить перемены, произошедшей в князе Андрее, но ей ничего не было известно о влюбленности брата. Однако вскоре Андрей из Швейцарии сообщил ей о своей помолвке с Наташей. Княжна Марья с неудовольствием восприняла это известие. В глубине души она желала, чтобы князь Андрей изменил свои намерения. В свободное время княжна Марья продолжала принимать у себя странниц, читать писание, и в конце концов, приняла решение отправиться странствовать. Однако жалость к отцу и маленькому Николеньке удержали ее от подобного шага.