Выглядит правдоподобным, что ни одна из трех форм контроля не может быть принята без серьезных ограничений. Мы не говорим, что не существует такой вещи, как власть. Но власть — это дело степени, она никогда не бывает абсолютной. Некоторым людям удается приобрести больше власти, чем другим, но они должны для этого действовать довольно уточенными методами. Наиболее эффективные виды контроля — это те, которые действуют косвенно. Самый очевидный вид власти — это прямой, жесткий контроль, осуществляемый с помощью одной только силы, но он также и наименее эффективен, чтобы заставить людей что-то сделать. Монетарная власть тоже более видимая, чем реальная. Ритуальная власть работает более точно, поскольку она скрытая, хотя по самой своей природе ею довольно трудно манипулировать. Использование ритуалов обычно подразумевает необходимость фактически отдавать прямую власть в обмен на более полное согласие.
Главный способ, с помощью которого организованный политик может осуществлять власть над тем, что делают другие люди, состоит в том, чтобы воздействовать на то, что они считают само собой разумеющимся. Это возможно главным образом по тем причинам, которые мы уже рассматривали при объяснении ограниченности человеческой рациональности. Суть в том, что любое прини-
маемое кем-либо сознательное решение, опирается на неосознанные предпосылки. Более того, «под поверхностью» постоянно присутствует нечто само собой разумеющееся. Именно этим ограничено человеческое познание. На этом ограничении и играет умный соискатель власти.
Попытайтесь когда-нибудь проделать такой эксперимент. Когда вы разговариваете с кем-то, заставьте его объяснить все, что не является вполне ясным. Вы обнаружите в результате ряд непрерывных прерываний:
А: Привет, как поживаешь?
В: Что ты имеешь в виду, когда говоришь «как»?
А: Ты же знаешь. Что с тобой происходит?
В: Что ты имеешь в виду под «происходит»?
А: Происходит, как ты знаешь, — это как идут дела?
В: Извини, не мог бы ты объяснить, что ты подразумеваешь под «как»?
А: Что ты имеешь в виду под тем, что я подразумеваю? Ты хочешь со мной говорить или нет?
Очевидно, что такой способ задавать вопросы мог бы продолжаться бесконечно, во всяком случае, до тех пор, пока слушатель не потеряет терпение и не врежет вам по зубам. Но он иллюстрирует два важных пункта. Во-первых, в вопросе может быть названо фактически все. Мы можем ладить с другими не потому, что все четко произносится, а потому, что готовы принять большинство вещей, которые они говорят, без объяснения. Гарольд Гарфинкель, который реально проводил такого рода эксперимент, указывает, что существует неопределенный регресс предположений, который входит в любой акт коммуникации. Более того, некоторые выражения просто необъяснимы. Слова типа «ты», или «здесь», или «теперь» Гарфинкель называет «указательными». Вы должны уже знать, что это означает; это может быть объяснено.
«Что ты имеешь в виду под "ты"?»
«Я имею в виду тебя, тебя!»— Это сопровождается тыканьем пальцем.
Второй момент заключается в том, что люди сходят с ума, когда на них давят с требованием объяснить вещи, которые они считают само собой разумеющимися. Это проис-
ходит вследствие того, что они очень быстро убеждаются, что объяснения будут продолжаться бесконечно, и вопросы никогда не получат ответа. Если бы вы реально требовали полного объяснения всего, что слышите, вы могли бы прервать разговор с самого первого предложения. Однако реальное значение этого для социологического понимания способа, с помощью которого мир соединен воедино, — вовсе не гнев. Это тот факт, что люди стараются избегать такого рода ситуаций. Они молчаливо подразумевают, что мы должны избегать этих бесконечных вопрошаний. Иногда маленькие дети начинают спрашивать свои бесконечные «почему», но взрослые прерывают это.
В конечном счете, любая социальная организация работает потому, что люди избегают такого расспрашивания большую часть своего времени. Это не означает, что люди не вникают в аргументы или не спорят время от времени о том, что должно быть сделано. Однако вступление в спор уже подразумевает, что имеется обширная сфера для достижения согласия. Менеджер офиса может спорить с клерком о том, как составить какое-то деловое письмо, но они в любом случае более или менее знают, о чем они спорят. Они не втягиваются в гарфинкелевскую серию вопросов о том, что они имеют в виду под тем или иным словом. Вы можете быстро превратить организацию в ничто, если пойдете по этому пути; на нем не будет коммуникации вообще, даже по поводу предмета разногласий.
Социальная организация возможна благодаря тому, что люди поддерживают определенный уровень сосредоточенности. Если они сосредоточиваются на одной вещи, даже если только для того, чтобы не согласиться с кем-то по поводу ее, они многие вещи считают само собой разумеющимися, укрепляя тем самым свою социальную реальность. Поэтому даже когда босс обсуждает с клерком, какие инструкции предлагается выполнить для рассмотрения деловых писем, одновременно подразумевается, что босс имеет право отдавать приказы, и клерк обычно повинуется им. Даже если босс проигрывает этот частный спор, он или она одерживает молчаливую победу, которая подтверждает его или ее власть в целом.
Именно в этом молчаливом измерении власть осуществляется наиболее эффективно, например, умным политикам (479:) удается завоевывать позиции из самого процесса уступки чего-то менее важного.
Равным образом власть иногда действует, используя простую тактику опровержения любой претензии к ней. Участники политических дебатов достаточно хорошо знают это. Если вы хотите разбить аргументацию ваших оппонентов, вы прерываете их до того, как они доберутся до своего главного пункта, и просите их определить свои понятия. Это легко может повести к той стороне дебатов, где до главного аргумента никогда не добраться. Каждая дискуссия о том, что именно обозначает что-то, несет в себе потенциал для бесконечной регрессии вопросов. Связанная с этим тактика состоит в том, чтобы задавать вопросы на уровне, отличном от того, о чем желает говорить ваш оппонент. Они хотят говорить о своем предложении или обнародовать свои обиды; вы спрашиваете о точке зрения оратора, должны ли быть представлены другие люди для того, чтобы иметь полное мнение по данному вопросу, искренна ли их мотивация и так далее.
Разговор, если опять использовать гоффмановскую аналогию, подобен ряду фрагментов картины. Вы можете говорить о том, что имеется внутри картины, или говорить о раме. Картина — это оригинальная тема, что бы ни хотел об этом сказать кто-либо; рама — это факт, о котором говорят в частности. Если вы помещаете в фокус вашего разговора раму, вы создаете раму вокруг рамы. Гоффман указывал много способов, с помощью которых кто-то может удерживаться на этом, помещая бесконечные рамы вокруг рам, созданных вокруг рам. Часть осуществления власти — это как раз дело контроля за тем, в пределах какой рамы вы позволяете действовать другим людям.
Эти молчаливые аспекты, взятые вместе, играют на фундаментальном ограничении способностей человека к познанию: невозможно думать на всех уровнях сразу. Сосредоточение на одной вещи с необходимостью вытесняет другие в область само собой разумеющегося. Умный босс или политик старается извлечь выгоды из этой ситуации, пытаясь убедиться, что те вещи, о которых он или она заботятся, становятся частью той сферы, которую другие считают само собой разумеющейся.
Но и эта стратегия имеет свои ограничения. Обладающие контролем, равно как и те, кто подвергается (480:) контролю — рабочие или избиратели — подвержены одним и тем же познавательным ограничениям. Босс должен играть по слуху; не существует абсолютно оптимального способа осуществлять даже эти косвенные методы контроля. До определенной степени в эти сети попадает каждый.
