Штаб Объединенного командования
Настаиваю на проведении крупномасштабной войсковой операции. Необходима немедленная эвакуация лагеря на Янтаре. Судя по докладам лабораторной группы, необратимые сверхмутации животного и растительного мира Зоны могут начаться в ближайшие часы. Как начальник разведки вынужден заявить, что вся полученная информация в кратчайшие сроки была перепроверена подчиненными мне подразделениями. Убежден, что медлить нельзя, слишком дорого это нам может обойтись в случае...
Сервомоторы запели на разные голоса, защелкали реле в коробке электронного блока, и Бугров повернулся. Я прижал колени к животу, с громким выдохом распрямил ноги. Подошвы врезались в прутья, выломали старые, почти распавшиеся от ржавчины винты, выбили квадрат вверх. Решетка ударилась о руку с гранатометом, отлетела в сторону. Я вскочил, большим пальцем подцепил кольцо гранаты на жилете, повернул, помогая усикам разжаться.
В другой руке был нож, и я вонзил его под крышку электронного блока. Нажал — он вошел глубже, круша микросхемы. Посыпались искры, зашипело и затрещало. Что-то хрустнуло, Бугров начал поворачиваться в другую сторону, опустив голову, и совсем близко я увидел мертвые глаза. Мне показалось, что лицо его теперь — маска, надетая Кречетом на сознание офицера, и под нею остался тот, настоящий, живой Бугров, которого я видел за несколько секунд до его смерти. Он был там, он пытался вырваться, кричал, бился, но не мог порвать ментальные цепи, которыми хозяин Зоны сковал его. Что-то розово-серое сочилось из-под колпака, неплотно пригнанного к срезу черепа.
Долбя ножом микросхемы, я сунул гранату в ящик, из которого торчала пулеметная лента.
Нож застрял. Бугров рывком опустил руку, пытаясь ударить меня стволом гранатомета, я откатился за спину монолитовца, вскочив, побежал к вагону. Сервомоторы выли, дрожал пол. Загрохотал пулемет, хлопнул «Сааб» — зомби поворачивался, описывая очередью круг. Пули врезались в бытовку, пошли дальше, за ними потянулись разрывы — по стене склада, по штабелям... Сейчас он развернется на сто восемьдесят и ударит мне в спину.
Сзади раздался взрыв, и я упал, прикрыв голову.
По залу прокатился дробный грохот. Когда эхо смолкло, я перевернулся на бок, глянул назад. Механический зомби все еще был на ногах. Патронный ящик разворотило, выгнутые наружу железные лепестки торчали во все стороны. Взрыв погнул раму, превратил бок монолитовца в дрожащие красные лохмотья и чуть не оторвал руку с пулеметом. Бугров сделал шаг и начал заваливаться на спину. Из развороченного электронного блока, откуда до сих пор торчал нож, ударили искры. Левая нога, зажатая в тисках стальных трубок и кабелей, сделала второй шаг. Искры посыпались опять — переместилась правая. Еще шаг. Еще. Я видел, как исказилось лицо Бугрова, как он пытается повернуться ко мне, чтобы выстрелить, — и не может. Он шел, дергаясь из стороны в сторону, будто сломавшийся робот, рывками отклоняясь назад и вперед, едва не падая, по диагонали через зал.
Я поднялся. Зеленые цифры на мониторе показывали, что до взрыва осталось две минуты.
Доктор Кречет вползал в кабину бомбардировщика.
* * *
Ноги не слушались его. Кречет вцепился в край кабины и подтягивался. Наверное, он дал сигнал через подключенные к нему провода — двигатель самолета взвыл.
Так материальное тело не имеет значения для тебя? Почему же ты убегаешь — или в последний момент решил, что с телом все же лучше, чем без него? Наверное, ты понял: все это — не игра, Зона не шахматная доска. Или, возможно, осознал вдруг, что и пешки могут поставить мат королю? Доктор Кречет, ты все еще хочешь попасть в пространство чистой информации — или уже раздумал?
Я побежал к нему,
Неважно, хочешь ты или нет, сейчас я отправлю тебя туда.
Увидев валявшуюся возле терминала винтовку, свернул к ней, поднял и прицелился. В последний миг Кречет ощутил что-то. Уже до половины забравшись в кабину, он оглянулся, и тогда я выпустил в него все, что оставалось в магазине. Тело задергалось под пулями, а потом соскользнуло на пол.
Магазин опустел, я бросил оружие. На мониторе было: «1.52». Приборы жужжали, щелкали реле, мигали лампочки. От хромированного цилиндра, окруженного торчащими из бетона головками ТВЭЛов, шло тепло.
В глубине зала раздался грохот, вершина одного штабеля осыпалась, донесся лязг. Бугров может растоптать Лабуса! Я бросился вслед за монолитовцем, понимая, что это уже не важно, что напарник и так погиб, а если не погиб, я не успею доволочь его до самолета, но даже если успею — нам все равно конец, фюзеляж с двигателем и скорострельной пушкой далеко не улетит, мы останемся в эпицентре плутониевого гриба... И увидел Костю, ковыляющего навстречу.
Он слабо ухмыльнулся мне, сделал еще один шаг и упал.
Двигатель бомбардировщика ревел. Из дальнего конца зала донесся протяжный лязг, завыли сервомоторы. Я схватил Лабуса, поднял. Должно быть, в этот момент Бугров врезался в стену — идущий вдоль нее мосток задрожал и обрушился. Я поковылял к самолету. В зале становилось жарко, хромированный цилиндр раскалялся, наливаясь тяжелым вишневым свечением. Медленно переставляя ноги, мы добрели до трап-лестницы. От шума двигателя барабанные перепонки болезненно вибрировали, вот-вот лопнут. Я обошел неподвижного Кречета, уткнувшегося лицом в пол. Выстрелы разворотили его спину, в ранах виднелся покрытый кровавыми ошметками белесый столб позвоночника и какие-то серебристые нити в нем. От шеи тянулся провод, второй шел из разъема на затылке, где был выбрит круг волос.
Я втащил Костю в кабину, усадил в кресло штурмана и перекинул через плечи ремни. Повалился в соседнее, стал пристегиваться, глядя на пульт: часть верхней панели отломана, туда грубо впаяны провода без изоляции, клеммы искрят, что-то помигивает внутри. Потянув рукоять у плеча, я захлопнул колпак. Щелчок — на пульте зажегся ряд светодйодов, и вдруг сам собой сдвинулся рычаг тяги. Внизу зарокотало: врубилась пушка. Грохнули выстрелы, ворота впереди разлетелись обломками. Снаружи было тускло и серо, снег не шел, дождь закончился.
Тяжелый, горячий свет лизнул самолет сбоку. В пульте жужжало. Шевельнулся другой рычаг, повернулась рукоять. Корпус бомбардировщика вздрогнул. Напарник что-то прохрипел и попытался сесть ровнее, ремни вдавились ему в грудь. Я оглянулся. Окруженный ТВЭЛами цилиндр пылал, воздух дрожал от жара, по бетону ползли клубы сизого дыма.
На фоне сияющего раскаленного пятна плутониевой бомбы стояла Аня.
* * *
Я не успел выбраться обратно, не успел даже поднять фонарь — ничего не успел. Бомбардировщик рванулся с места.
Мне хочется думать, что она заметила мое лицо сквозь колпак кабины, заметила, что я смотрю на нее — но я не уверен. Кажется, она кивнула, хотя, возможно, я лишь придумал это. «Ф-111» понесся по рельсу, а плутониевая бомба взорвалась.
Не могу поручиться, что действительно видел эту картину. Слишком быстро все происходило — разве мозг способен расшифровать настолько стремительный поток событий, разбить его на последовательные блоки? Или человек все-таки находится на новой стадии эволюции, как любят утверждать некоторые умники, и в нас просыпаются способности, которыми люди не обладали раньше?
Я не знаю. Но вот что я видел в те мгновения, когда бомбардировщик несся к воротам.
Цепочка разрывов побежала вдоль извилистой линии магнитных мин вверху. Потолок провалился.
Хромированный цилиндр извергнул шар огня. Но не яркого: цилиндр наполняла бушующая серебристая взвесь, из-за чего пламя казалось грязным, багрово-серым. Шар распух, поглотил ТВЭЛы, захлестнул человеческую фигуру.
Штанга переднего шасси лопнула, когда рельс закончился. Самолет подбросило, он вылетел из ангара в холодный осенний день и заскользил низко над землей. Прижатый к спинке, я оглядывался, выворачивая голову так, что трещали позвонки.
Расширяющийся шар огня нагонял, пламя вырвалось сквозь ворота, оно уже поглотило хвост самолета — и вдруг втянулось обратно. Я увидел — или мне лишь привиделось это? — фигуру в огне. Аня раскинула руки и подняла голову, окруженная сияющим ореолом. Силуэт ее дрожал, извивался. Он начал плавиться, потек, как свеча. Исчез.
Правая рука сама собой легла на рычаг между сиденьями, рванула его. Ремни сдавили тело. Сквозь рев двигатели донесся треск — взорвался заряд, отделяющий кабину от фюзеляжа. Включившийся ракетный двигатель выбросил капсулу вверх, и серое небо Зоны приняло нас в свои объятия.
Мелькнула полоска канала, кабину развернуло — атомная станция открылась взгляду. Из огромной бетонной черепахи Саркофага, из всех ее вентиляционных труб и отдушин вырвались багрово-серые струи. Увеличились, как лучи вспыхнувшей звезды, пронзая воздух... и втянулись обратно, пропали.
Бомбардировщик врезался в бетонную ограду перед воротами, пробив ее, упал посреди набережной обводного канала. От машины повалил темный дым.
Капсула дернулась, купол основного парашюта раскрылся над нами, наполнился воздухом. От боков капсулы вверх протянулись стропы.
Рядом застонал Лабус. Канал остался позади. Мы медленно опускались, ветер сносил кабину к реке.
— Леха, что с тобой? — прошептал Костя. Я повернулся к нему и пробормотал:
— Со мной... Что со мной?
— Ты будто умер. Лицо как... как у зомби. Что там? Рвануло, теперь конец?
— Нет, не конец, — сказал я. — Там Аня появилась. Она... Я не знаю, что я видел.
— О чем ты? — не понял он.
— По-моему, она поглотила взрыв. Ничего не произошло, понимаешь?! Вся энергия... все исчезло, и пыль тоже, — просто исчезло!
— А она?
Я откинулся назад и закрыл глаза.
— И она тоже.
Капсула покачивалась, за тонкими стенками гудел ветер. Река приближалась.
— Аптечка, — сказал напарник. — Найди под сиденьем аварийный запас. Вколи мне обезболивающее. И стимулятор.
Капсула дернулась, плеснулась вода, с шипением вокруг корпуса раздулись поплавки.
* * *
Я откинул колпак, встав коленями на сиденье, посмотрел назад. Быстрое течение несло нас прочь от Чернобыльской электростанции.
Напичканный обезболивающим Лабус хрипло сказал:
— Ни хрена не понятно. Черт знает, что там случилось. Какой этот, остаточный, эффект может быть после такого взрыва? Что, если часть пыли все-таки разлетелась? И что теперь будут остальные члены Осознания делать, раз эти двое... гм, игроков погибли? Или Северов все же жив?
— Не знаю, — сказал я. — Ничего я не знаю, Костя. Ветра не было, стояла тишина, холодный осенний день раскинулся над Зоной. Капсула плыла мимо холмистых берегов, деревьев и брошенных зданий. Волны плескались в борта.
— В себя приди, Леха, — сказал напарник, с трудом приподнимаясь. — Надо что-то делать. Я тут подумал: код на нашу ликвидацию передало не Осознание, то есть не вся группа, а лично Кречет. Теперь он погиб... ну или улетучился в это свое пространство информации, неважно, в общем, нет его, а код так и остался, никто его не отменял. Значит, у нас проблемы впереди. Курортник, слышишь? Да очнись ты! — Он слабо хлопнул меня по плечу и тут же скривился от боли.
Придерживаясь за спинку, я повернулся. Меня знобило, хотелось заползти куда-то в темную тихую нору и заснуть там на сутки... а лучше лет на сто. Река полого изгибалась, Саркофаг исчез из виду, лишь полосатая труба торчала над холмистым берегом. Я закашлялся, стукнул себя кулаком в грудь и выкрикнул:
— Мы живы! — Голос, отразившись коротким эхом от склонов, быстро смолк, увяз во влажном воздухе, но я все равно продолжал кричать: — Слышишь? Живы! Ты нас спасла, и не только нас! Знай это! Все было не зря!
Лабус молчал, по-моему, его смутила эта сцена. Слова прозвучали слишком патетично, напыщенно, но мне надо было сказать то, что я сказал, пусть даже она не слышала меня. Я сел, положив кулаки на колени, уставился перед собой. И сидел неподвижно очень, очень долго. Вдалеке громыхнул гром, приглушенные раскаты прокатились над Зоной и смолкли. Волны тихо плескались о борт, река несла нас прочь от станции. В воду упали первые капли дождя.
* * *
