В комнате нет окон. Тусклые лампы дневного света выхватывают из тьмы бетонные стены и грязные койки. Пациенты страдают в основном заболеваниями дыхательных путей, многим становится хуже из-за отсутствия нормальных лекарств. Врачей здесь нет, медсестры и санитары, которых тоже на всех не хватает, мало чем могут облегчить состояние больных. Однако в комнате тепло и сухо, а для такой страны в суровую зиму это непозволительная роскошь. Богдан-Тарас Кондратюк сидит на койке в глубине комнаты. Как героя войны, его отгородили от других, повесив простыню на манер ширмы. Он кашляет в платок, прежде чем заговорить.
— Хаос. Я не знаю, как еще это описать. Полная потеря организации, порядка, контроля. Мы только что выбрались из четырех жестоких схваток: в Луцке, Ровно, Новограде и Житомире. Гребаный Житомир. Мои люди обессилели, вы понимаете. Что они видели, что им приходилось делать… и без конца отходим, прикрываем, бежим. Каждый день сообщения о сдаче еще одного города, закрытии еще одной дороги, потере еще одной воинской части.
Предполагалось, что в Киеве, в тылу, спокойно. Предполагалось, что там центр безопасной зоны, хорошо защищенной, полностью обеспеченной, тихой. И что происходит когда мы возвращаемся? Я приказываю отдохнуть и восстановить силы? Починить транспорт, принять пополнение, вылечить раненых? Конечно же, нет. Почему все должно идти по плану? Такого никогда не случалось.
Зону безопасности снова переместили, на сей раз в Крым-Правительство уже переехало… сбежало… в Севастополь. Гражданский порядок рухнул. Киев полностью эвакуировали. Этим занимались военные, или то, что от них осталось.
Нашей части приказали обеспечивать эвакуацию у моста Патона. Это быт первый электросварной мост в мире, много иностранцев приезжало сравнить его с Эйфелевой башней. Город планировал масштабную реставрацию, чтобы восстановить былую славу моста. Но, как и многое в нашей стране, эта мечта так и не сбылась. Даже до кризиса на мосту случались кошмарные пробки. Теперь его заполонили эвакуируемые. Мост собирались закрыть для транспорта, но где обещанные баррикады, бетон и сталь, которые преградят дорогу любому мертвяку? Машины были повсюду, маленькие «лаги» и старые «жигули», пара «мерседесов», а посредине мамонтоподобный грузовик ГАЗ, перевернутый набок! Мы пытались убрать его, зацепить тросом и вытянуть с помощью одного из танков. Ни фига. Что мы могли сделать?
Мы были бронетанковой частью. Да, танки, не военная полиция. Мы так и не увидели ни одного военного полицейского. Нас заверяли, что они будут, но ни я, ни мои бойцы их не видели и не слышали, как и другие «отряды» у всех остальных мостов. Их и отрядами-то назвать смешно. Просто кучка людей в форме, клерки и повара, любой, кого можно было призвать в армию, внезапно оказался ответственным за регулирование движения. Никто из нас не был к этому ютов, не обучен, не экипирован… Где обещанное снаряжение для сдерживания толпы, где щиты, бронежилеты, где водяные пушки? Нам приказали «обработать» всех эвакуируемых. Понимаете «обработать», проследить, чтобы не было зараженных. Но где же долбанные собаки-нюхачи? Как определить зараженных без собак? Что делать, визуально осматривать каждого беженца? Да! Именно это нам и приказали. (Качает головой). Неужели они вправду думали, что перепуганные, отчаявшиеся бедняги, у которых смерть за спиной, а безопасность — мнимая безопасность — всего в паре метров, встанут в очередь и дадут проверить каждый сантиметр своего тела? Неужели они думали, что мужчины будут стоять и смотреть, как мы разглядываем их жен, матерей, маленьких дочек? Вы представляете? А мы попытались. Какой у нас был выбор? Их надо было отделить, иначе никто из нас не выживет. Какой смысл эвакуировать людей, если они принесут с собой инфекцию?
(Снова качает головой, горько смеется). Это была катастрофа. Некоторые просто отказывались, другие пытались убежать или даже прыгали в реку. Завязались драки. Многих из моих людей сильно покусали, троих зарезали, в одного выстрелил из ржавого «Токарева» напуганный дедушка. Бедняга умер, не долетев до воды.
Меня там не было, вы понимаете. Я сидел на рации и пытался вызвать подкрепление! Помощь идет, твердили мне, не бросайте, не отчаивайтесь, помощь идет.
За Днепром горел Киев. В центре города к небу поднимались черные столбы дыма. Ветер дул в нашу сторону, принося жуткую вонь горящего дерева, резины и плоти. Мы не знали, далеко ли от нас мертвяки — может, в километре, а может, и меньше. На холме пламя пожирало монастырь. Жуткая трагедия. Такие высокие стены, стратегическое расположение… мы могли бы обосноваться там. Любой первокурсник военной академии превратил бы монастырь в неприступную крепость — заполнить подвалы продовольствием, запечатать ворота и выставить снайперов на башнях. Они могли бы прикрывать мост целых… да целую вечность!
Мне показалось, что с другого берега доносится какой-то звук… Вы понимаете, когда они собираются вместе, когда они очень близко… даже несмотря на крики, проклятия, автомобильные сигналы, выстрелы, этот звук ни с чем не спутаешь.
(Пытается издать похожий стон, но заходится в приступе кашля. Он подносит к лицу платок. На ткани остается кровь).
— Этот звук отвлек меня от рации. Я посмотрел на город. Что-то зацепило взгляд, что-то над крышами, быстро приближающееся.
Реактивный самолет прочертил полосу прямо над нами на уровне верхушек деревьев. Их было четыре штуки, «грачи», Су-25, совсем рядом и достаточно низко, чтобы рассмотреть. Что за черт, подумал я, они собираются прикрывать отход по мосту? Забросают бомбами дорогу за нами? В Ровно это сработало, пусть и на пару минут. «Грачи» сделали круг, потом опустились ниже и полетели прямо к нам! Дьявол подумал я, они собираются бомбить мост! Плюнули на эвакуацию и решили всех поубивать!
«Прочь с моста! — закричал я. — Всем прочь!».
Толпу охватила паника. Она прокатилась как волна, ударила электрическим разрядом. Люди закричали, ринулись вперед, назад, давя друг друга. Они десятками прыгали в воду, не снимая тяжелой одежды и ботинок, которые мешали плыть.
Я оттаскивал людей, приказывая им бежать. Видел, как вышли бомбы, а потом раскрылись парашюты, и я все понял.
«Задраить люки! — крикнул я. — Задраить люки!»
Прыгнул в ближайший танк, захлопнул люк и приказал экипажу задраить его. Это был T-72. Мы не знали, работает ли система защиты от ОМП, не проверяли ее много лет. Могли только надеяться и молиться в своем стальном гробу. Пулеметчик всхлипывал, водитель застыл, командир, младший сержант двадцати лет отроду, свернулся на полу, сжимая маленький крестик, который висел у него на шее. Я положил ему руку на голову и сказал, что все будет хорошо, не отрывая глаз от перископа.
Понимаете, КУХ — это не совсем газ. Он как дождь: крошечные маслянистые капельки, которые оседают на всем подряд. Он проникает сквозь поры кожи, слизистую глаз, легкие. Я видел, как у эвакуируемых задрожали ноги, опустились руки. Люди терли глаза, пытались заговорить, двинуться с места, вздохнуть. Я был рад, что не чувствую запаха, который шел от их нижнего белья после внезапного опорожнения мочевого пузыря и кишечника.
Зачем это? Я не понимал. Разве командование не знает, что химическое оружие на живых мертвецов не действует? Разве они ничему не научились в Житомире?
Первой в куче из трупов шевельнулась женщина, всего за секунду до остальных, дрожащая рука нащупывала что-то на спине мужчины, который ироде как прикрывал ее собой. Он свалился, когда она поднялась на неверных ногах. Ее лицо было в пятнах и паутине почерневших вен. Думаю, женщина заметила наши танки. У нее отвалилась челюсть, поднялись руки. Я видел, как оживали остальные, каждый сороковой или пятидесятый, все, кто пытался скрыть, что его укусили.
И тут я понял. Да, Житомир их кое-чему научил, они нашли лучшее применение запасам, оставшимся после холодной войны. Как эффективно отделить зараженных? Как не дать эвакуируемым распространить инфекцию в тыл? Вот один из способов.
Мертвяки оживали, вставали на ноги, медленно шаркали по мосту в нашу сторону. Я окликнул пулеметчика. Он что-то промямлил в ответ. Я ткнул его в спину, рявкнул: «Целиться!» Это заняло пару секунд, но он все же поймал в прицел первую женщину и нажал на спуск. Я заткнул уши, спаренный пулемет выплюнул сгусток пламени. Другие танки последовали нашему примеру.
Через двадцать минут все закончилось. Я знал, что должен был дождаться приказа, видел, как пролетели еще четыре «грача», пять направились к другим мостам, один — в центр города. Я приказал своим людям отступать, двигаться в направлении на юго-запад и не останавливаться. Вокруг нас была уйма трупов тех, кто перешел мост до взрывов. Они лопались, когда мы по ним проезжали.
Вы бывали в музее Великой Отечественной войны? Это одно из самых потрясающих зданий в Киеве. Двор заполнен техникой: танки, пушки всех мастей и размеров, от времен революции до наших дней. Два танка стояли друг напротив друга у входа в музей. Их украшали разноцветные рисунки, детям позволяли по ним лазить. Там же стоял железный крест в метр высотой, сделанный из сотен настоящих Железных Крестов, снятых с мертвых гитлеровцев. А еще на стене висела картина от пола до потолка с изображением великой битвы. Наши солдаты казались монолитной стеной, кипящей волной силы и смелости, которая обрушивалась на немцев вышвыривая их прочь с нашей земли. Столько символов нашей национальной обороны, но ничто так не впечатляло, как статуя Родины-Матери. Самая большая в городе, творение из нержавеющей стали более шестидесяти метров в высоту Она была последним, что я видел в Киеве, ее щит и меч, высоко поднятые в вечном триумфе, ее холодные, яркие глаза, глядящие вниз — на нас, бегущих прочь.
