Глобальное социальное прогнозирование: основные типы и методы.

 

1. Понятие «нового мирового порядка».

Во втором докладе Римскому клубу – «Человечество на перепутье» (1974), который как мы помним, был подготовлен М. Месаровичем и Э. Пестелем, было четко указано на стоящую перед мировым сообществом «драматическую альтернативу». Суть её в том, что человечество должно либо «создавать действительно глобальное общество, основанное на солидарности и справедливости, разнообразии и единстве, взаимозависимости и опоре на собственные силы», либо «всем оказаться (в лучшем случае) перед лицом распада всей человеческой системы, который будет сопровождаться сначала региональными, а потом и глобальными катастрофами»[750]. С тех пор минуло немало времени, но сформулированная альтернатива остается вполне актуальной. Ведь глобализация, если доверять мнению немецко-британского социолога Р. Дарендорфа, формирует «мир без опоры», т.е. разрушает прежние институты и нормы, мало чего конструктивного предлагая взамен[751].

Тем не менее, для истолкования позитивного направления этой альтернативы ранее использовался термин «мировой» или «международный» порядок, который в советской литературе ассоциировался с: особой категорией норм, кодексом рекомендованных норм; многоуровневой системой норм отношений; системой международных отношений; действительным или возможным состоянием системы международных отношений; международными событиями и их оценками; целями и средствами их достижения; международными условиями[752]. В западной глобалистике он трактовался как международный социально-экономический, производственно-технический, научный, продовольственный, внешнеторговый, валютно-финансовый и экологический порядок, кристаллизующийся в ходе противоречивого взаимодействия капиталистической и социалистической систем. Главные цели «нового мира» преимущественно состояли в достижении «достойной жизни и благосостояния для всех граждан мира», а исходные принципы их реализации – это справедливость, свобода, демократия и участие, солидарность, многообразие культур, чистота окружающей среды[753].

Завершение «холодной войны» и переход от биполярности – к униполярности, поставили перед глобалистикой ряд новых вопросов, среди которых главным является вопрос о новой глобальной архитектуре отношений. Разумеется, задаваемых США и Западом как победителями, причем за право форматировать мир в его западоцентрической иерархической версии [754] и давать ему направление движения. Так в оборот вошло понятие «стратегического мирового порядка», сконструированного американской реалистической политологией[755]. Войны проведенные США и их стратегическими союзниками в Югославии, Афганистане и особенно в Ираке[756], казалось бы, должны были упрочить как сам порядок, так и главенствующее положение «одинокой сверхдержавы». Но история, говорил в своё время А.Дж. Тойнби, знала несколько попыток объединения мира при помощи силы (Александр Великий, римские императоры, Чингиз Хан, Наполеон, Гитлер), и, тем не менее, все они заканчивались самоуничтожением самого субъекта-объединителя[757]. Достаточно симптоматично, что влиятельный американский политолог, главный редактор еженедельника Newsweek Ф. Закария начинает свою последнюю книгу «Постамериканский мир» словами: «Всякий золотой век заканчивается»[758].

Но сколько он ещё продлится, не берутся с надлежащей научной точностью сказать даже маститые эксперты[759], тем более, в условиях стремительного подъема Китая, Индии, Бразилии и относительного оживления России. Тем более что сами американские интеллектуалы определились с критериями своей исключительности, среди которых: 1) вера в превосходство Америки, не разделяемая большинством землян; 2) мнимая компетентность в решении международных проблем; 3) разрыв связи между внутренней и внешней политикой[760].

В рамках такой трансформации для характеристики нынешнего положения дел в глобальной ойкумене, всё чаще прибегают к понятию как «новый мировой порядок». В зависимости от угла зрения, он может видеться экономическим, политическим, международно-правовым и культурно-информационным. При этом основной делается акцент на унифицированных и получивших оформление системе отношений, плюс тех правил и норм, которые поддерживают данные отношения в режиме устойчивости, эффективности и гарантии глобальной безопасности.

Нужно отметить, что под глобальной безопасностью принято понимать направление в политике, связанное с регулированием глобальных процессов, в условиях нарастающей турбулентности[761]. При этом существуют различные подходы в ее обеспечении – натуралистический (организация и проведение защитных мероприятий, прогнозирование и профилактика чрезвычайных происшествий), деятельностный (перестройка существующих систем деятельности, разработка недостающих методов и средств) и интегративный (организация и проведение защитных мероприятий, и качественное изменение систем деятельности)[762]. Говоря об источниках глобальных опасностей, прежде всего, обращают внимание на оси конфликтности по азимуту «Север – Юг»:

а) ось конфликтности при наличии оппозиции «развитие – стагнация»;

б) ось конфликтности при противостоянии между «буржуазной демократией» и «авторитаризмом»;

в) «старая» ось конфликтности между крупными военными государствами;

г) «новая» ось конфликтности между государствами-участниками «либерального проекта» и странами «авторитарного капитализма»[763].

Но эти позиции также предполагают субъектную сторону дела, т.е. представление о некоторой организации субъектов нынешнего этапа истории. Конечно, в этом контексте можно говорить о национальных государствах, наднациональных государственных объединениях, цивилизациях и некоторых иных формах существования человеческих сообществ[764], а также их вечном историческом спутнике – «глобальных воителях» (О. Тоффлер)[765].

Реже, в аналитической литературе акцент делается на культурно-политических дихотомиях: «Запад» – «Восток»[766]. При этом пара «Север» – «Юг»[767] анализируется не только в контексте становления глобальных проблем и «вызовов», но и в плане децентрирования и перестройки всей миросистемы. В частности, переходе исторической инициативы – за счет демографической революции, индустриализации и тотальной миграции – к Югу.

Несколько необычно трактует «новый мировой порядок» классик теории глобализации Р. Робертсон. В его типологии «образцов мирового порядка» нашли место: 1) «Gemtinschaft 1» (мир, как мозаика ограниченных и относительно закрытых цивилизаций, стремящихся к расцентровке мирового пространства исходя из собственных аутентичных проектов); 2) «Gemtinschaft 2» (мир, как Царство Божие на земле, которую проповедует сегодня целый ряд экуменических движений, Римская католическая церковь, экологические движения): 3) «Gesellschaft 1» (мир как совокупность взаимно открытых суверенных национальных государств, между которыми существуют интенсивный экономический, политический и культурный обмены, при относительном эгалитаризме или иерархичности); 4) «Gesellschaft 2» (мир, как конструкция, в которой упорядочение достигается за счет деятельности мирового правительства, состав, характер деятельности и цели которого могут быть заданы как левыми (неомарксистами), так и либералами[768]. Эта типология отображает реальные процессы в их субъективном преломлении, причем, с ударением на дифференцированности и противостоянии.

Конечно, каждая из этих точек зрения имеет право на жизнь, но для глобалистики важен системно-организационный взгляд на современное мироустроение. В данном ключе целесообразно рассматривать миросистему посредством моделей, проливающих свет наеё структуру и функционирование. Так, нередко и аргументировано говорят о моделях однополюсного, двухполюсного и многополюсного мира. Как было отмечено выше, однополюсный мир шаток, но искушение быть новым Римом для США предельно соблазнительно. Но оно ложится на них непосильным бременем, ведь диффузия американской мощи не вечна, плюс её изощренный экономико-политико-культурный инструментарий не покрывает всего мира[769]. Напротив, история, похоже дает Америке и её союзникам отрезвляющий урок в виде возвышения Китая, воплощающего пусть и не полноценную (вначале региональную и трансрегиональную, теперь – глобальную), но всё же альтернативу капитализму, индивидуализму и либерализму, идее прав человека. Теперь можно сказать, что Гегель и все его эпигоны попросту ошибались, полагая, что Китай находится за пределами всемирной истории, следовательно, в нем «всякая возможность изменений исключена»[770]. Похоже, что Красный Дракон проснулся и на своём пути он не видит серьезных соперников, если не считать таковыми русского Медведя, индийскую Корову, американского Орлана и т.д. Как утверждает трезво мыслящий американский эксперт К. Либерталь, современный Китай «неизбежно представляет собой главный вызов США и остальной международной системе»[771]. Именно этот фактор говорит в пользу возникающей реальности двухполюсного мира. Однако наибольшую поддержку в современной рефлексии мировых процессов получает многополюсный мир. Об этом свидетельствуют как мировые дискуссии[772] вокруг концепции Ф. Фукуямы о «конце истории»[773], так, скажем, и сама реальность, предстающая в форме G20 или многообразия цивилизаций[774].

Вместе с тем, согласно конкретно-историческому подходу, нужны шаги в направлении прояснения содержания мирового порядка. Если мы становимся на экономическую точку зрения, то следует вспомнить, что послевоенный мир был глобально-стейтистским, т.е. основанным на перенесении во многие экономики мира кейнсианской теории регулирования хозяйственной жизни государственными (англ. state – государство) инструментами. Этот вариант квантификации мирового экономического порядка предполагал, как мы помним, создание надгосударственных органов экономического регулирования, таких как Международный валютный фонд или Мировой Банк, введение единого платежного средства.

Её, глобально-стейтистской модели экономического миропорядка альтернативой, стала глобально-либертаристская модель. Она начала складываться в 60-е г. ХХ века под влиянием набиравших силу ТНК, к тому времени соперничающих с национальными государствами, как субъектами экономической и культурной активности. Кризис кейнсианства начала 70-х, т.е. глобально-стейтистской модели, дал дополнительные козыри либертаризму (теоретически обоснованную, как мы видели в предыдущей теме, монетаристской школой), нацелившему свою экспансию на весь мир, и после крушения СССР, работающего на ослабление государств, снятие всех территориальных, таможенных, законодательных и иных перегородок.

Если мы становимся на политическую и международно-правовую точки зрения, то важно учесть этапное формирование. За первым этапом, предвестфальским миром (его устройство иерархично: Папа Римский, турецкий султан, император Священной Римской империи германского народа, короли Франции и Испании, правители Персии, Китая, Московии, Англии, Польши, Дании, Швеции, Японии, Марокко и индийского Великого Могола) была создана Вестфальская система (1648). Она возникла после тридцатилетней (общеевропейской) войны. На этом втором этапе был закреплен абсолютный суверенитет национальных государств как субъектов международных отношений, и прежде всего, приоритет национальных интересов европейских государств. Затем Утрехтский мир (1713) подвел к созданию двух коалиций – франко-испанской и коалиции Великобритании, Голландии, Пруссии, Португалии, Савойи. В свою очередь Венский конгресс (1815) осуществлял[775] территориальное переустройство Европы после Французской революции и наполеоновских войн. Считается, что он был первой попыткой глобально упорядочить межгосударственные отношения, поскольку была проделана работа по «нарезке» территорий, установлена свобода судоходства[776].

Третий этап связан с возникновением, развитием и деградацией Версальской системы (1919). Эта система закрепила общий послевоенный передел мира и устанавливала международный порядок в интересах победивших в 1-й мировой войне государств. В частности, на вершине оказались государства Антанты, прежде всего, Великобритания и Франция, а Германия и её союзники были унижены[777]. Но парадокс этой системы миропорядка состоял в том, что Россия (позже СССР), как союзница Антанты была практически из него исключена[778]. Но дальнейшие события в Европе обозначили две линии формирования миропорядка: коминтерновскую (основанную на идее мировой революции) и антикоминтерновскую (фашистскую). Не случайно, что их противостояние, как и противостояние государств, образовавших фашистскую ось: Рим – Берлин – Токио с западными демократиями, закончилось 2-й мировой войной.

Четвертый этап олицетворяет собой Ялтинско-Потсдамский мировой порядок (1945). Последний породил новые территориальные границы в самой послевоенной Европе[779], упразднил колониальную систему, узаконил передел мира между двумя блоками – Западным во главе с США и Восточным во главе с СССР, подвиг мировое сообщество к реформированию Лиги Наций в ООН[780]. Закрепление такого положения дел состоялось в Хельсинки – «Заключительный акт по безопасности и сотрудничеству в Европе» (1975). Здесь, между прочим, были утверждены системообразующие принципы:

- суверенного равенства;

- уважения прав, присущих суверенитету;

- неприменение силы или угрозы силой;

- нерушимость границ;

- территориальной целостности государств;

- невмешательства во внутренние дела государств мира;

- мирного урегулирования споров;

- равноправие и право народов распоряжаться своей судьбой;

- сотрудничество между государствами;

- добросовестное выполнение обязательств по международному праву.

Но процесс «холодной войны», как военно-политического, экономического и культурного противостояния между блоками сошел на нет благодаря объективным тенденциям превосходства Запада и неадекватной деятельности М.С. Горбачева. Результат – это Мальтийские соглашения и соглашения в Рейкьявике, которые, по сути, явились первым шагом в разрушении Ялтинско-Потсдамского международного порядка. По мнению С.Н. Бабурина этот процесс завершился в Мадриде, на саммите НАТО в 1997 году. Его основные результаты:

1) СССР перестал существовать как геополитическая реальность;

2) прекратила своё существование ГДР;

3) прекратила своё существование СФРЮ;

4) Афганистан, после вывода с его территории советской армии, погрузился в хаос;

5) после двух войн в Ираке весь регион живет в режиме гражданских (этнических и религиозных) войн;

6) США активно поддерживают отторжение Японией российских Курильских островов;

7) территория «компетенции» НАТО заметно выросла, в т.ч. за счет государств с иной традицией и культурой[781].

Следовательно, можно говорить о новом, пятом этапе конституирования мирового порядка. Основными его чертами являются:

· безоговорочное признание США сверхдержавой, на политические, экономические и культурные каноны которых сориентированы все остальные участники процесса «окончившейся истории»;

· идея о том, что весь мир – зона стратегических интересов сверхдержавы, а значит, никакие национально-государственные границы не являются вечными, ресурсы (природные и людские) – принадлежащими только национальным государствам;

· институциональное оформление (в виде «мирового полицейского» – НАТО) идеи глобальной безопасности и осуществление реалистической установки «принуждения к миру» всех неугодных Западу.

Но этот порядок несет в себе ряд системных изъянов, прежде всего связанных с правами человека, которые так рьяно и последовательно отстаивает Запад, возглавляемый США, по всему миру. США, как известно, попирая букву и дух Устава ООН[782], пытаются силой навязать правила внутреннего (демократического) распорядка, не говоря уже об их практике судить и наказывать[783]. В конце концов, позиция США определяется лояльностью/ нелояльностью конкретных государств их международной политике. Но тоже происходит в стране высокой демократии: под лозунгом противодействия терроризму власть США предприняла комплекс мер, направленных на ужесточение внутреннего режима[784]. Разумеется, всё это делается вопреки аксиомам международного права. Поэтому, замечает Н.А. Нарочницкая: «важнейшей концептуальной и методологической вехой должны стать отделение подлинного демократизма в понимании прав человека от либерально-тоталитарного «ценностного нигилизма» и жесткое противодействие двойным стандартам»[785]. Проще говоря, «новый мировой порядок» зиждется на нравственной и ценностной неопределенности, которая может сыграть злую шутку с его создателями.

Если мы встанем на культурно-информационную точку зрения, то возникает необходимость принять не только тезис о техносфере как сложной среде воспроизводства человека в искусственной среде[786], но и как особом порядке бытия. Например, в последнее время техносфера трактуется в виде сложно-разветвленной структуры, в которую входят:

1) субъект технической деятельности (индивид, группы, человеческие сообщества);

2) деятельность по созданию и использованию предметов техномира, с присущей ей технологией;

3) предметные результаты деятельности (артефакты) как совокупная ценность;

4) систему отношений между субъектами, которая имеет тенденцию к расширению до масштабов социума и представляет собой новую организационную модель;

5) систему отношений между результатами деятельности, предстающих в качестве искусственной среды обитания людей, куда также входит (в снятом виде) естественный мир[787].

Но эти пункты должны быть усилены двумя важнейшими модусами функционирования техносферы, а именно: способностью современной техники к организации общества (Х. Ортега-и-Гассет, Л. Мемфорд, Г. Кан, Ж. Эллюль); способностью современной техники выступать условием и формой коммуникации (М. Маклюэн, Ю. Хабермас, М. Кастельс)[788]. В таком контексте современный жизненный процесс можно представить как становящийся техносферный порядок, внутри которого человек распредмечивает и опредмечивает мир, формирует жизненные смыслы и ценности.

При рассмотрении интересующей нас проблемы нужно также обратить внимание на то, что к основным измерениям международного порядка относят: горизонтальное, вертикальное и функциональное [789]. Горизонтальное измерение это такое измерение, в котором осуществляется взаимодействие и организуются отношения между главными акторами международных отношений (как правило, это государства, хотя пример ЕС даёт основания считать надгосударственные образования таковыми). Вертикальное измерение сформировано и развивается благодаря сильным и могущественным акторам – с одной стороны, и слаборазвитым и зависимым, – с другой. В свою очередь, функциональное измерение характеризуется той ролью (ролями), которые играют акторы в стабилизации международной жизни. Имеются в виду такие области международных отношений как дипломатия и экономические обмены между ними, общая стратегия поведения на мировой арене и моральные ценности. Тем не менее, ХХ век был веком борьбы сверхидеологий – либерализма, коммунизма и фашизма, а ХХI начался с планетарного триумфа неолиберализма. Последнее обстоятельство позволяет усматривать в международных делах ярко выраженное идеологическое измерение. Оно же, по сути, лежит в основе большинства сегодняшних моделей глобального управления.

 

2. Проблемы глобального управления: стратегия и тактика.

Переходя к рассмотрению проблемы глобального управления (global governance или geogovernance), сразу же внесу ясность в значение и смысл употребляемого понятия. Считается, что глобальное управление – это созданный в ходе развертывания глобализации масштабный социальный механизм, в той или иной мере «перетряхивающий» существующие общества в аспекте оптимизации мирового порядка[790]. Конечно, финансовая глобализация и глобализация миграционных потоков, политическая и культурная глобализация, наконец, экоглобализация – суть процессы, фактура которых требует определенных правил и мер, упорядочивающих международное сотрудничество.

В таком случае, под глобальным управлением нужно понимать тяготеющую к системности деятельность, осуществляемую сегодня главным образом официальными институтами и организациями, предметом которой является мировой порядок, его прочность и эффективность, а инструментами выступают международные правовые нормы. Но если попытаться наполнить его конкретным содержанием, то нужно вспомнить о существующих мировых центрах, а также уяснить идею оптимизации условий высокого уровня существования Запада. Иначе говоря, над источниками сырья, ядерными и военными программами, демографической динамикой и миграционными потоками, пандемиями и экологией, и что, несомненно, над реальными и возможными альтернативами нужны системный мониторинг, контроль и регулирование.

В академической науке идея глобального управления, как правило, связывается с двумя уровнями её презентации и реализации. Первый – национально государственный уровень, на котором государством или группой государств – через систему договоров и правовых норм – поддерживается локальное и региональное измерения мирового порядка. Второй – это уровень надгосударственных объединений и организаций, стремящихся к интеграции других членов мирового сообщества, из-за нарастающей неопределенности в социально-экономической, технологической и экологической сферах жизни (ООН, СЕ, НАФТА, АСЕАН, ШОС и т.д.). Однако некоторые аналитики и эксперты, говорят о третьем уровне, или уровне компетенции мирового правительства. Оно по своей природе является «закрытым» клубом, т.е. отнюдь не демократической, самолегитимизирующейся инстанцией[791]. Несомненно, что каждый из уровней обладает собственным властным вектором, ресурсами и управленческими технологиями.

Тем не менее, рассмотрение проблемы глобального управления целесообразно вести с учетом представлений о его стратегии и тактике. При построении моделей такого управления, по мнению А.Н. Чумакова, нужно ответить на вопрос: возможно ли глобальное управление в принципе, и если да то как?[792] Ответ на него возможен с позиций глобального сознания, которое обязано учитывать два масштаба задачи регулирования и задачи развития. Первый круг задач востребует институты государства, морали и права, второй – идеологию формирования долгосрочной перспективы развития человечества в контексте планетарной и космической эволюции с обязательной опорой на принцип устойчивого развития.

Однако вопрос о субъекте управления (регулирования) как субъекте власти и ответственности за общемировые дела остается открытым. В этом аспекте стратегия должна включать в себя основные магистрали решения глобальных проблем и регулирование как уже контролируемых, так и неконтролируемых глобальных процессов.

Представляется, что здесь можно говорить трех основных направлениях стратегии: 1) об антропологической революции, как революции сознания и «человеческих качеств» (устранение всех видов агрессии, экологизация, акцентуация внимания на ценности жизни); 2) научно-технической революции, как средстве модернизации и замены «грязных технологий», создании новых конструкционных материалов и оптимизации биотехнологий; 3) социально-политических и экономических реформах, т.е. демократизации международных отношений, обеспечение права на развитие всех регионов мира, народов и цивилизаций (коррекция процесса глобализации), создание правовых механизмов, обеспечивающих глобальную социальную справедливость, минимизация роли свободного рынка и проведение регуляторной политики, совершенствование системы глобальной безопасности.

При этом нужно заметить, что упомянутые ранее гиперглобалисты, трансформисты и скептики по-разному смотрят на данную проблему. Гиперглобалисты (Дж. Гил, В. Грейдер, М. Олброу, К. Омаэ, С. Стрейдж и др.) уверены в том, что глобализация генерирует новые формы социальной организации, в частности, мировые и региональные институты управления, – МБ, МВФ, ВТО и т.д., которые рано или поздно вытеснят национальные государства, существующие в качестве первичных структур политической и экономической активности. Трансформисты (У. Бек, Э. Гидденс, Дж. Най, Т. Нейроп, Дж. Розенау, Ю. Хабермас, Д. Хелд и др.) стоят на позиции, в соответствии с которой национальное государство всё ещё остается властным субъектом в пределах своей территории, но оно должно кооперироваться в космополитические коалиции для решения многих насущных проблем. Наконец, скептики (Л. Вейс, Е.Г. Кар, П. Кругман, Дж. Томсон, П. Херст и др.) утверждают, что глобализация – это не более чем миф, а роль национальных государств при возвышении трех центров силы (США - Канада, ЕС, Азиатско-Тихоокеанский блок) по-прежнему велика и имеет тенденцию к укреплению[793].

Существует и иной взгляд на глобальное управление, связываемый с моделями такового. Так, выделяют: 1) мондиалистскую модель, поначалу связанную с либерализмом и социализмом, а теперь со строительством мирового государства и гражданского общества; 2) модель единого организационного-управленческого центра (Global Governance – мирового правительства), сегодня реализуемую посредством сетевого подхода[794]. И в том, и в другом случае необходимо решать проблему интеграции национальных государств и региональных блоков в более емкие структуры с обязательным выделением властного и коммуникативного аспектов.

Такая экспозиция, конечно, даёт повод задуматься об объекте (предмете), субъекте (субъектах) и методах глобального управления, тем более что для этого существуют объективные предпосылки. Главным образом, связанные с деградацией системы управления международными отношениями после исторического разлома 1999 – 2001 – 2008 гг., т.е. неадекватности действий США как субъекта глобальной власти. Иначе говоря, сегодня нужно исходить из гипергеополитизированной модели, отражающей последовательные претензии США на руководство мировыми делами. Но сама реализация этой модели вызывает разнокачественные характеристики и оценки. В т.ч. у самих её вдохновителей и создателей[795].

Следует подчеркнуть, что ранее на проблему управления обратил внимание президент Римского клуба А. Печчеи, размышлявший над тем, являются ли ресурсы планеты общим наследием человечества. Согласно его версии, «без координированного управления всеми ресурсами планеты невозможно обеспечить удовлетворение растущих потребностей мирового населения»[796]. Но ресурсы и численность населения, как мы сумели убедиться в предыдущих темах, это не единственный болевой узел постсовременности. Иное дело глобализация, заметно подстегнувшая весь комплекс глобальных проблем, переведя их в режим малоконтролируемых изменений. Упомянутый выше вице-президент Мирового Банка Ж.-Ф. Ришар не случайно обращает внимание на отсутствие внятной концепции управления экономическими процессами, в частности, на неспособность нынешних глобальных институтов, таких как G 8 или G 20, межправительственных конференций, существующих договоров и конвенций обеспечить необходимую адекватность решений[797].

По большому счету речь идет о реализации цепочки: анализ глобальной (международной) ситуации – определение целей управленческого влияния – прогнозирование и планирование – принятие управленческого решения – организация и реализация принятого плана – контроль исполнения решения – оценка результатов и эффективности [798]. Но в её реализацию должны быть вовлечены субъекты всех уровней организации современного мира – глобального, регионального и локального.

На сегодняшний день к собственно управленческим процессам, если следовать логике трех классов глобальных проблем, нужно отнести:

- крупные миротворческие усилия на локальном, региональном и глобальном уровне, проводимые под патронатом ООН, ЮНЕСКО, ОБСЕ, ШОС и т.д.;

- жесткий контроль за обычными, ядерными и новейшими видами вооружений и военных технологий;

- соглашения и реализацию двух, трех и многосторонних договоров, касающихся военно-политических, антитеррористических, экономических (главным образом, продовольственных), технологических, демографических, образовательных, энергетических, экологических и космических аспектов жизни;

- оперативное реагирование на пандемии;

- создание обновленной международно-правовой базы для регулирования конфликтных ситуаций локального, регионального и глобального масштабов.

Но самое, пожалуй, важное, что ПРООН (Программа развития ООН) поставила на повестку дня вопрос о необходимости создания модели глобального управления с «человеческим лицом». Последняя будет сориентирована на адекватную реализацию человеческих потребностей во всём мире, независимо от региона, этнической, конфессиональной и политико-идеологической специфики. В этом контексте предлагались и предлагаются два пути: реформы самой ООН и её институтов[799], а также создание новых глобальных институтов, таких как Всемирный центральный банк, Всемирное экологическое учреждение, Всемирный инвестиционный фонд с перераспределительными функциями; Международный уголовный суд с более широким мандатом в области прав человека, Двухпалатная Генеральная Ассамблея ООН, в которой кроме государств были бы представлены институты гражданского общества. Разумеется, при таком бинарном подходе должен быть осуществлен объективный мониторинг повседневной жизни человечества, полной лишений и надежд на лучшее.

При этом существует скептическое мнение о способности ООН как всемирного форума (совещательного по своей первоначальной задумке) в глобальной легитимации решений. Так, израильско-американский социолог А. Этциони утверждает: «пока Организация Объединенных Наций будет зависеть от взносов государств-членов, её потенциал останется ограниченным (особенно в случаях противоречий с национальными приоритетами основных стран-доноров). Если же удастся сформировать самостоятельный источник доходов ООН, то это станет гигантским шагом к её превращению в основополагающий элемент формирующегося глобального государства»[800]. Сомнений также нет в том, что в мире настойчиво ищется новый «нормативный синтез», который бы делал мир безопасным, справедливым и гуманным. Но пока, к сожалению, не видно конструктивных шагов по его созданию. Однако общий скепсис распространяется на глобальные институты, поскольку считается, что они всё же будут отражать позиции экономически, технологически и политически сильных держав, т.е. объединенного Запада и его восточных сателлитов[801].

Думается, это происходит потому, что в мировоззрении и практиках народов, представляющих западную цивилизацию, отсутствует реалистическое восприятие «другого»[802], т.е. иных уникальных субъектов, моделей их социокультурного развития, но главное, природы как общего для всех «другого»[803]. Но оно же, похоже, отсутствует и при восприятии «другого» внутри самого Запада. Поэтому можно сказать, что дух западной цивилизации не-универсален, и она, формируя «открытое общество» в глобальном масштабе, противоречит сама себе, отрицая принципы свободы и паритетного участия.

Напротив, модель такой универсальности была предложена российским философом Г.С. Батищевым, сориентированным на православное миропонимание. Его концепция «глубинного общения» основывается на ряде универсалий: 1) мироутверждении, в т.ч. самого духовного основания Универсума; 2) со-причастности всем субъектам в Универсуме; 3) приоритете безусловно-ценностного отношения к миру над какими-либо партикулярными целями и интересами; 4) доминантностью на «других»; 5) опережающем утверждении достоинства каждого «другого»; 6) творчестве, как свободного дара встречи, дара межсубъективности; 7) со-творчестве, или креативном участии в решении наиболее сложных проблем космогенеза и истории [804].

В этой связи представляется важным учет тенденции, вызванной «взрывом исторического полиморфизма» (М.А. Чешков). Именно этот «взрыв» на наших глазах формирует структурную геометрию нового мира, в которой трансформируется Восток и Запад, Юг и Север, в которой классические цивилизации не растворяются в «цивилизации капитализма» (Й. Шумпетер).

Отсюда фактурная острота проблем глобальной безопасности, под которой понимают политическое регулирование глобальных процессов принятыми в мировом сообществе нормативными средствами[805]. Речь идет о натуралистическом, деятельностном и интегративном взгляде на природу норм и правила их применимости, направленных на широкий спектр процессов и явлений: от энергетики и экологии – до ядерных программ и космоса. В свою очередь речь идет о формальных (Совет Безопасности ООН) и неформальных (G20) институтах регулирования сверхсложных отношений внутри миросистемы. Причем, секьюритизация начиная с момента образования ООН, только возрастает[806], хотя в ситуациях конфликтов в Косово и Ираке институт ООН был обойден.

Вместе с тем, необходимо заметить, что понимание процесса глобального администрирования будет не полным, если вынести за скобки феномен альтернативного мироустроения, субъекты которого заинтересованы в тех или иных механизмах влияния на структуру и качество мирового порядка, либо в его системной реорганизации, либо в выстраивании альтернативной архитектуры мира. Поэтому имеет смысл осуществить детализацию поля альтернативных проектов.

3. Альтернативистика: её мировоззренческие, методологические и целевые координаты.

Приступая к уяснению вопроса о принципах, методах и субъектах формирования альтернативного мира[807], сразу же очерчу понятийно-смысловое поле восприятия этого феномена. Альтернативистика может быть истолкована как область знаний и практических действий, связанных с реформированием (реорганизацией) или упразднением «нового мирового порядка», а также выстраиванием качественно иной социальной организации и вектора развития миросистемы. Нередко альтернативистику увязывают с глобализацией и формируемой ею глобальной социоформой. В связи с этим напрашивается дифференциация на антиглобализм и альтерглобализм как внутрисистемные явления, которые отрицают или оппонируют глобализации.

В таком случае, под антиглобализмом понимается предельно широкий и идеологически пестрый феномен современного мира, в рамках которого происходит отрицание политических, экономических и культурных завоеваний глобальной капиталистической мир-системы. Иначе говоря, антиглобализм стремится к торпедированию фундаментальных институтов западной цивилизации – военной машины (в т.ч. НАТО), дискриминационного этнического разделения труда, рынка, финансового сектора, ТНК, культурных форм и стилей, но главное, самодовлеющего буржуазно-потребительского образа жизни[808]. Разумеется, для этого нужны соответствующие инструменты, среди которых есть рациональные, так и иррациональные. К первым нужно отнести идеологические конструкции, ко вторым упование на стихийную энергию масс.

Тем не менее, основными идейными источниками антиглобализма являются: 1) неомарксизм; 2) экологизм («зеленое» движение); 3) феминизм; 4) молодежная идеология (возникшая и реализовавшаяся в форме контркультуры); 5) анархизм.

Говоря о неомарксизме нужно обратить внимание на живучесть идеи революционного преобразования мира. По мнению А.А. Бузгалина и А.И. Колганова на современном этапе революция должна следовать определенному императиву: «императивом коммунистической революции является снятие отношений отчуждения (как системы), открывающее простор для развития креатосферы (культуры, Человека как свободно и гармонично развивающейся личности, биосферы)»[809]. Но она должна быть сознательно-освободительной, причем именно революция делает «простого» человека творцом истории. После некоторого кризиса, вызванного распадом социалистического лагеря и либерально-капиталистической трансформации, данное идеологическое направление переживает ренессанс: книги, посвященные марксизму, печатаются большими тиражами, в Internet-е пестрят «красные» сайты, часто проводятся конференции и семинары. Причем география левого движения ширится (Азия, Африка, Латинская Америка), организовывая фронт сопротивления на территории самого Запада[810]. В этом фокусе вопросы, поставленные К. Марксом и Ф. Энгельсом, теоретически и практически скорректированные В. Лениным и Л. Троцким, И. Сталиным и Н. Хрущевым, Э. Че Геварой и Ж.-П. Сартром, Э. Фроммом и Л. Альтюссером, ещё ждут своего практического применения.

При этом «левые» активно вовлекает людей не только в партийную работу, но и в профсоюзное движение, которое всегда выступало гарантом соблюдения минимальных прав трудящихся. Но в свете обостряющихся интерсоциальных и экологических проблем их взаимодействие становиться ключевым. Иначе говоря, антиглобализм придает «новое дыхание» профсоюзному движению[811]. Но он же ищет реальные низовые альтернативы для их регионализации и глобализации. Здесь вспоминается модель Amul, которую использовали молочники Индии, начиная с 1946 года. В противовес «Вашингтонскому консенсусу» в штате Гуджарат было создано кооперативное движение (из 100 тыс. кооперативов), которое обеспечило молоком не только Индию, но и весь регион. Экономический и социальный эффект от него оказался выше, чем эксплуатация западными ТНК индийской рабочей силы (!).

Экологизм (энвайронментализм) [812]является не только самостоятельной программой, направленной на решение группы экологических проблем, полных непредсказуемости и тревоги, но и формой критики иных идеологических программ. В частности, технократов, уповающих на современную науку и технику или либералов-рыночников, ценящих прибыли и ничего более. Дело в том, что все оппоненты «зеленых» попросту игнорируют остроту взаимоотношений человека и природы, в то время как экологическое движение стремится вынести эту проблему в центр внимания мировой общественности. Обладая наибольшей компетентностью, «зеленые» партии пытаются лоббировать проблемы экологической безопасности своих стран, но они же заставляют прислушиваться к их голосу всех остальных[813]. Свою роль в современных политических и экономических процессах играют общественные природоохранные организации. Как правило, они оказывают давление на локальном и региональном уровнях, хотя нередки и вспышки активности глобальных организаций, таких как Greenpeace. Она возникла в 1971 году и собрала под своими знаменами 32 страны. Основная цель – недопущение разрушительного воздействия на природу путем протеста действием, причем, ненасильственным. Гринпис выступает за прекращение испытаний атомного оружия, эксплуатацию атомных станций, пытается запретить захоронение токсичных и радиоактивных отходов, борется за сохранение редкой и исчезающей фауны.

Если обратиться к молодежным идеологиям, выросшим на контркультурных движениях хиппи, битников, панков и т.д.[814], то нужно отметить весьма трезвое понимание происходящего. Оно по-прежнему ориентируется на «великий отказ» (Г. Маркузе – Т. Роззак), т.е. идею отторжения той системы отсчета, которая была создана культурой модерна (индустриализм, капитализм, массовый характер производства/ потребления, «человек-масса») и постмодерна (информационный тоталитаризм, технократизм, гиперкапитализм, шизоидность, пост-человек). Тем самым отвергается «общество спектакля» (Ги Дебор)[815]. Так, идеологи организации «Пионеры перемен» (создана в 1996 году и насчитывает порядка 7 000 членов) полагают: «наши системы терпят крах, и причина лежит на поверхности: они не служат людям. Нам не удается преодолеть системный кризис, так как мы лечим симптомы, а не болезнь»[816]. Сами же перемены увязываются с продуманной молодежной политикой в области права на достойное образование и труд, доступное медицинское обслуживание и страхование, наконец, экологическую безопасность.

Говоря о феминизме, укажу на то, что феминистская политика возникла в 70 – 80-е, на основе гендерного неравенства[817]. В своем существе феминизм выражается, во-первых, в идее исторического господства мужчин и дискриминации женщин; во-вторых, в тезисе о том, что господство мужчин привело к социальным теориям и практикам, в которых практически не были учтены интересы женщин; в-третьих, в идее надклассовой солидарности женщин в их борьбе с мужчинами за равные права. В таком виде он институционализируется в партийных и общественных формах, а через них, влияет на политическую ситуацию в ряде стран, прежде всего Западных. Однако нужно заметить, что организации феминисток с конца 90-х гг. ХХ ст. начинают играть всё более значимую глобальную роль. Вспомним хотя бы Всемирный женский марш (World March of Women), проводившийся с 8 марта по 17 октября 2000 года. Сейчас женские организации напрямую вовлечены в работу Всемирного социального форума, причем они рассматривают проблемы глобализации «только с женской точки зрения»[818].

Наконец, анархизм – в его нынешнем неклассическом (интегральном) виде[819] – это элемент социальной, политической и познавательной практики. Он имеет формулу: «анархизм так относится к политической власти, как атеизм к религии, а скептицизм – к науке»[820]. Применительно к глобальным социальным процессам анархизм отрицает правомочность либерализма и марксизма формировать институты государства, власти, собственности, монополию на применение силы и фискальную политику. Вообще он отвергает деление общества по иерархическому признаку, по признаку «центр» – «периферия», а значит, он отрицает силовую методику управления. В т.ч., в силу неспособности государства оперативно решать острые социальные и экологические проблемы. В противовес анархистские теоретики и практики (напр., сетевая организация «Глобальное действие народов», субкоманданте Маркос и сапатисты в Мексике) высказываются в пользу формирования общества «снизу» и только в этом случае оно может стать областью совместной, кооперативной деятельности. Но главное, над простыми людьми не должно быть господства и эксплуатации, манипуляции (сознанием) и замаскированных репрессий.

Активные выступления антиглобалистов, выступающих единым антиглобализационным фронтом, достаточно регулярны начиная с прошлого века: Форум ВТО в 1999 году в Сиэтле (США) – 100 тыс. человек; Пражский саммит МВФ и ВБ в 2000 году – 10 тысяч участников; Всемирный экономический форум в Давосе в 2001 году – 30 000 человек; Саммит G8 в Генуе в 2001 году собрал 30 тысяч антиглобалистов; саммит ЕС в Барселоне в 2002 году привлек 500 тыс. человек. Нужно заметить, что и все последующие годы антиглобалисты оппонировали практически каждое мероприятие, проводимое глобальными институтами и акторами, хотя и с меньшей эффективностью. В прицеле у них – «корпоративная глобализация», или сговор между глобальными финансовыми институтами, ТНК и отдельными государствами. Кроме того, антиглобалисты созвали Всемирный социальный форум в 2001 году Порту-Алегри (Бразилия), на котором присутствовало 20 000 делегатов, затем в 2004 году в Мумбаи (Индия) – 100 000 делегатов, вновь Порту-Алегри в 2005 году – 150 тыс. человек. Форма активности антиглобалистов варьируется от уличных демонстраций и митингов – до баррикад и боевых действий.

В тоже время выступления антиглобалистов складываются в единую тенденцию и наталкивают на мысль о становлении гражданского общества в пределах планеты, которое не просто коррелируется с глобальным государством, но выступает в роли реального возмутителя спокойствия в «новом мировом порядке». Но антиглобализм – это движение открытое, не до конца оформленное, т.е. без единого, координирующего центра, что в свою очередь открывает широкий доступ «крайне разнородным по своим позициям, стилю поведения и тактике действия социальным группам»[821]. Отсюда – противоречия внутри движения, касающиеся несогласованности позиций в вопросе о соблюдении экологических и трудовых стандартов всеми странами мира. Естественно, что практически всякому подобному феномену нужна интеллектуальная точка опоры. Она находится в трудах современных философов и политологов[822], связывающих будущее человечества с марксистским (и его вариациями) вариантом трансформации миросистемы, либо с экофильской программой перестройки жизненного процесса.

Для корректности дальнейшего изложения определим понятие альтерглобализм: его содержание связано с альтернативными глобализационными проектами, опирающимися как на принципиально новые идейные комплексы, так и на ресурсы ранее невостребованные или не получившие достаточной социокультурной легитимации. Поэтому альтерглобализм иногда расценивается как интеллектуальное явление, способное к генерированию иных стратегий, не связанных с социально-экономическим тупиком, в который завела человечество западная цивилизация.

В арсенале альтерглобалистов есть любопытные идеи, касающиеся трансформации всей глобальной мироцелостности. Так, известный российский экономист Г.И. Кархин указывает на существующие в мире руины экономического и социального детерминизма, а также на «феникс надежды» – синергетический стиль мышления как опору формирования нового образа жизни. Нерешенная капитализмом и социализмом проблема гармоничных взаимоотношений личности и общества может быть раскрыта на путях «синергии бескорыстного массового энтузиазма»[823]. Т.е., на основе нравственности и творчества. Так и только так может быть построено «общество творчества», принципом которого является: «от каждого по дарованию и склонностям, каждому – по достоинству»[824].

Рассуждая о проблемах альтернативности, профессор Института естествознания и техники РАН С.В. Светлов считает: «Технологический антропогенный круговорот должен осуществляться в гармонии с природным биологическим круговоротом, техносфера должна быть гармонично соединена с биосферой в единую биотехносферу, а это можно достичь только благодаря развитию биотехнологии»[825]. В свою очередь новые биотехнологии – это альтернатива созданных наукой, изготовленных промышленностью и внедренных рынком «физико-химическим» уродцам, оставляющим после себя «лунный ландшафт». Но возникает вопрос: а не вытолкнет ли биотехносфера человека окончательно из его биологической ниши? Ответом на него является обязательный мораторий в технонауке[826], направленной на живое, включая человека. В таком случае спор переходит в мировоззренчески-ценностную плоскость.

Естественно, реальная палитра альтерглобализма очень богата. Поэтому, предлагаются и более дифференцированные подходы, в частности, востребован региональный проект, связанный с экономической интеграцией Евразии как альтернативе англосаксонскому глобализму. Так, А.Г. Дугин призывает использовать уже имеющиеся структуры – СНГ, ЕврАзЭС, ЕЭП для формирования патерналистской экономики, сочетающей в себе многоукладность с евразийским солидаризмом и национализмом[827]. На их основе, как ему кажется, возможна альтернативная модернизация целого субрегиона без рисков и сбоев, которыми кишит радикальный либерализм, лежащий в основе глобального проекта. В таком случае на повестку дня поставлен вопрос о «выходе» из глобального проекта и переключение социальной энергии не одного десятка стран – в евразийское русло.

Конечно,существуют и болеенейтральные подходы. Например, известный польский социолог П. Штомпка взамен «невидимой руки» рынка (А. Смит), «хитрости разума» (Г. Гегель), «метафоры роста» (эволюционизм), «железных законов истории» (К. Маркс и Ф. Энгельс), «ситуативной логики» (К.Р. Поппер) предлагает переориентировать существующие дискурсы о развитии. В этом контексте приобретают значение: а) личностные характеристики исполнителей; б) гибкие деятельностные структуры; в) характер естественной среды, в котором находится общество; г) традиции в их объективном и субъективном преломлении; е) образ будущего, которое распознается и «приближается» в акте стратегического планирования[828]. Иначе говоря, трансформации существующего порядка должны опираться на определенную мировоззренческую базу, прецедентные варианты решения наболевших проблем, гибкую культурную политику и стратегическое видение перспектив развития. Но главная, как мне кажется, загвоздка альтернативности, это пункт, связанный с «новым человеком» как носителем нелиберальной, не эгоистической, не агрессивно-захватнической модели поведения. Ещё раз, обращаясь к наследию А.А. Зиновьева, подчеркну, что основная надежда человечества – на «нового человека», на идеалиста и утописта, наивного и непрактичного деятеля, ориентированного на «эмиграцию» к уровням высочайшей культуры, высочайшей мысли, высочайшей морали [829].

Тем не менее, «новый человек», как и новое сообщество возможны и желательны в створе проектирования, моделирования, прогностики, т.е. опережающего взгляда в будущее. Поэтому мы должны познакомиться с основными вопросами восприятия, герменевтики и понимания будущего.

4. Глобальное социальное прогнозирование: основные типы и методы.

Для уяснения группы вопросов, связанных с развитием эко-антропо-социо-технической системы нужна ещё одна акцентуация внимания на проблеме будущего. Ранее было упомянуто о феномене «футурошока» (О. Тоффлер), как об объективном факторе вторжения будущего в настоящее, возникающего в ходе становления позднеиндустриального общества. Здесь же речь пойдёт о научно-глобалистском толковании реальности будущего [830]. Причем, как категория современного социального знания она имеет одну важную особенность: «устремленность в будущее есть не извечное и не всеобщее явление, а сравнительно молодое, исключительное и преходящее». В таком контексте будущее – «есть изобретение западноевропейской цивилизации»[831].

Но последняя, как объединитель и поводырь дискретного человечества, перенастраивает ментальную сферу народов и цивилизаций, живущих в различных хроноисторических режимах (напр., инверсирования в прошлое или обожествления настоящего), в смысловом направлении к будущему[832]. Проще говоря, в отношении будущего существует устойчивый интерес, интенциональная привязка к которому конвертируется в различные варианты его обнаружения и описания.

Вообще, социальный прогноз может быть определен как тип познавательного отношения, которое имеет своим предметом будущее и выступает в виде теоретически обоснованного суждения о сроках, формах и способах его достижения. Однако здесь принципиально важно то, что в социальный прогноз всегда включает в себя не только объективные, но и субъективные параметры (мотивы и ценности социальных субъектов)[833]. Если же придерживаться ранее высказанных соображений о цивилизационной дискретности человечества, а значит, и доминировании одних антропологических типов над другими, то нужно признать: наибольшие сюрпризы можно ожидать от «западоида», как генератора социальной активности, причем, реализуемой в режиме явной избыточности[834]. Проще говоря, мировые тенденции[835] и их научное осмысление напрямую связываются с жизненной динамикой представителей западного сообщества. Последнее не означает, что все иные (китайцы, индусы, арабы, славяне и т.д.) – это статисты, но степень их влияния на эпохальные процессы пока не так велика и опосредована институтами, нормами и ценностями, рожденными на Западе.

Кроме того, само знание будущего имеет – в качестве предпосылки – опытное и трансцендентальное измерения. Это соотношение и является главной интригой футурологии.

Однако, поскольку будущее отстоит от настоящего на некотором временном промежутке, то прогнозы принято типологизировать в зависимости от глубины и ширины зондирования будущего. Так, имеет смысл говорить о том, что будущее может выглядеть как:

1) ближайшее (5 – 10 лет), которому соответствует достоверное знание;

2) отдаленное (10 – 30 лет), которому соответствует вероятностное знание:

3) гипотетическое (30 – 75 лет), которому соответствует гипотетическое знание;

4) фантастическое (75 – 100 и более лет), которому соответствуют фантастические допущения[836].

Итак, к настоящему моменту в социальном прогнозировании сложились такие типы прогнозного знания:

- поисковое, которое основано на экстраполяции главных тенденций настоящего в будущее, причем, осуществляемое с учетом предыдущего опыта (поэтому такой тип прогнозирования также называют «генетическим»);

- нормативное, определяющееобраз будущего через наиболее важные нормативно-ценностные и целевые аспекты жизни социальной системы, а также инструменты их достижения (поэтому такой тип прогнозирования также называют «телеологическим»);

- аналитическое, построенное на решении группы аналитических задач по выявлению скрытых факторов и тенденций настоящего, с последующим их проецированием в будущее;

- комплексное, учитывающее специфику и результаты поискового и нормативного вариантов прогнозов;

- реактивное, которое выступает в виде модели, в которой будущее является ответом на настоящее[837].

- обратное, реализующее идею движения от точки предполагаемого максимума к нынешнему моменту с целью установления темпоральных и содержательных возможностей реализации тех или иных проектов[838].

Разумеется, каждый из типов прогнозов стремится к выявлению мейнстрима жизни человечества в контексте биосоциотехнической целостности. Все они, тем не менее, реализуются через определенную группу методов. К основным методам проникновения в будущее обычно относят: а) метод экстраполяции; б) метод экспертных оценок; в) метод аналогии; г) сценарный метод; д) метод моделирования.

Метод экстраполяции основан на распространении выводов, полученных при наблюдении над одной из граней предмета – на весь предмет. Его сущность в том, чтобы использовать уже известные явления и процессы при понимании неизвестного. Он предполагает непрерывность в понимании развития предмета.

Метод экспертных оценок реализуется как обобщение важнейших данных, полученных экспертами в ходе этапного рассмотрения проблемы в т.ч. средствами количественного и качественного анализа[839].

Метод аналогии используется в качестве познания и оценки стран и регионов с близкими географическими, этническими и социокультурными характеристиками, а также при выявлении структурного и функционального подобия этапов прежней, настоящей и будущей истории.

Сценарный метод задействован в тех случаях, когда отсутствует историческая преемственность в исследуемых процессах, т.е. познается дискретная величина. Как правило, разрабатываемые сценарии включают в себя три варианта: оптимистический, пессимистический и вероятностный. Их достоверность определяется знанием как поверхностных, так и глубинных тенденций мировой динамики[840].

Моделирование – метод исследования, при котором объект изучения искусственно подменяется (замещается) другим объектом (=моделью) с целью получения новых знаний, которые, в свою очередь, подвергают оценке и прилагают к исходному объекту. На основании метода моделирования, как мы помним, создает свои доклады «Римский клуб». При Секретариате ООН работает группа с моделью LINK. Кроме того, нужно отметить роль «Системы компьютерного моделирования мирового развития GLOBUS», которая разработана в 80-е годы Международным институтом сравнительных социальных исследований в Западной Германии[841]. Существует также моделирование региональных дел: Латиноамериканская модель мирового развития, созданная под руководством А. Эрреры (Аргентина), японский проект «Новый взгляд на развитие», разработанный группой футурологов Я. Кайя и Я. Сузуки, и некоторые другие.

Считается, что моделирование может быть имитационным или оптимизационным. В первом случае, речь идет об описании глобального мира при помощи замкнутой системы уравнений, или переменных с функциональными связями, которые заданы заранее, до реализации модельных расчетов. Нередко в моделях этого типа учитываются экзогенные (внешние, привходящие) факторы. Исследование с помощью такой модели состоит в определении влияния тех или иных переменных и функциональных связей, представленных в численных значениях, на общее поведение системы. Такими были модели Дж. Форрестера, группы Д. Медоуза и Месаровича-Пестеля. Во втором случае применимы модели, в которых система уравнений незамкнута, т.е. учету поддаются не все данные об объекте, поскольку часть из них заранее не исчислена. Познание при помощи такой модели сводится к нахождению значений переменных, обеспечивающих достижение заранее заданной конкретной цели, при этом оптимизирующих некоторый функционал. Такими моделями сегодня располагает социосинергетика, осваивающая различные объекты: от демографии и продовольствия – до глобального потепления и новой мировой войны.

В качестве примера хочу указать на модельные разработки современных российских футурологов В.М. Матросова и К.В. Измоденовой-Матросовой. Они предложили модифицированную модель мировой динамики «Мир-2» Дж. Форрестера, в которую введены такие переменные как: динамика биомассы растительной суши; регенерация невозобновляемых ресурсов; политическая напряженность (потенциальная конфликтность) миросистемы; регенерация стратификация населения мира на два слоя – 20% богатых («золотой миллиард») и 80% бедных (5 млрд.) по ВВП на душу населения; возможность перераспределения валового мирового продукта в пользу ноосферного управления[842]. Результатом этого многофакторного моделирования является предварительный вывод: «в рамках модифицированной модели мировой динамики при существующих условиях развития невозможно избежать спада в начале ХХI века, при котором показатели безопасности выходят за уровни предельно допустимых»[843]. Правда эти авторы делают важную оговорку, тем самым допуская оптимистический сценарий развития событий: переход к устойчивому развитию возможен во второй половине ХХIвекапри условии: а) что средний уровень НТП в 10 раз превзойдет современный средний уровень на Земле; б) человечество откажется от войн, согласится расходовать до 8% ВМП на искусственную очистку загрязнений, регенерацию невозобновимых природных и освоение новых видов ресурсов, на снижение социальной и политической напряженности, разработает и будет реализовывать соответствующие технологии; в) с 2000 года будет жестко реализовываться политика планирования семьи (на семью в среднем не более двух детей)[844].

Нередко при проведении исследований настоящего и будущего применяют методы STEP и SWOT анализа. В первом случае изучается макроокружение (S – общество, T – технология, E – экономика, P - политика), а во втором, как правило, микроокружение (strength – сила, weakness – слабость, opportunities – возможности, threats – угрозы)[845]. Не секрет, что большая часть футурологических штудий осуществляется на основе социологических методов (выборка, анализ документов и существующих данных, наблюдение, опрос, эксперимент)[846], которые нацелены на сбор и обработку существующих данных, их корректную интерпретацию. Таковую, например, можно увидеть в изданном специалистами американской консалтинговой компании «Intelligence group» путеводителе по будущему[847]. Здесь через опережающее отражение нашли свое место такие образы XXI века, как ислам, демография и урбанизация, брак и подростковые проблемы, продукты питания и медицинские технологии, наркотики (их легализация), социальная ответственность и многое другое.

Кроме того, будущее может проектироваться [848], конструироваться [849] и планироваться [850]. Но все существующие методики его освоения опираются на определенный мировоззренческий базис и вытекающую из него методологию. Здесь хотелось бы провести четкое различие линейного и нелинейного типов мышления, которое соотносится, в первом случае, с классическими математикой и естествознанием, техническими и социальными науками, а во втором, с постнеклассическими представлениями, сложившимися в мыслительной культуре человечества в конце ХХ ст. – начале ХХI ст.

Первый тип мышления соотносился с простыми, закрытыми, стационарными, подчиняющимися действию необходимости, детерминистскими (живущими в режиме причинно-следственного автоматизма) и часто изолированными системами. Привязанный к ним тип мышления действовал в механистической «вселенной Лапласа», в которой развитие как универсальный принцип, описывался тремя диалектическими законами. Второй имеет дело с открытыми, сложными и сверхсложными, нестационарными, неустойчивыми (вследствие доминанты случайности) объектами. Все они подчиняются иному принципу развития: адаптационному и бифуркационному векторам, возникающим в ходе самопорождения системы. Нередко говорят что это «вселенная Винера». При этом нелинейное мышление обязано учитывать факторы «хаоса», «вероятности», «разрыва», «кризиса», «режима с обострением», «катастрофы», «спонтанного порядка», «инволюции», «дополнительности», «коэволюции» и т.д. и т.п. Тем самым здесь ставятся под сомнение законы формальной и диалектической логик, а на повестке дня стоит вопрос о новой логике постижения мира и человека[851].

Нужно заметить, что линейный тип мышления, к сожалению, остается доминирующим, в т.ч. и в социальной прогностике[852]. Для уточнения этого пункта возьмем популярную идею циклизма (обратимости тех или иных процессов), разработанную и внедренную в науку русским экономистом Н.Д. Кондратьевым.

В его концепции циклы представлены как особые ритмы общественной динамики, включая в себя экономическую и политическую составляющие в аспекте международного рыночного сообщества. Структура циклов проста: она складывается из повышающей и понижающей волн, или интервала преобладания высокой хозяйственной конъюнктуры или низкой хозяйственной конъюнктуры. Так 1-й цикл включает: повышающую волну (с конца 80-х – начала 90-х гг. XVIII в. до периода 1810 – 1817 гг.) и понижающую волну (с 1810 – 1817 гг. – до периода 1844 – 1851 гг.); 2-й цикл: повышающую волну (с периода 1844 – 1855 гг. до периода 1870 – 1875 гг.) и понижающую волну (с периода 1870 – 1875 гг. до периода 1890 – 1896 гг.); 3-й цикл: повышающую волну (с периода 1891 – 1896 гг. до периода 1914 – 1920 гг.) и понижающую волну (с периода 1914 – 1920 гг. до середины 40-х (?))[853]. На основании таких построений различными авторами делается прогноз о 4-м и 5-м циклах.

В частности российские исследователи В.И. Пантин и В.В. Лапкин указывают на границы 4-го цикла: повышающая волна (с середины 40-х до конца 60-х – 70-х) и понижающая волна (с конца 60-х – 70-х до 90-х (?))[854]. Но они же, после анализа тенденций мирового и внутристранового развития, видят «фазу великих потрясений» (2005 – 2017 гг.)[855], тем самым, ломая циклическую (линейную) логику процесса. Правда В.И. Пантин делает поправку на «волны интеграции» и «дезинтеграции», борющиеся в нынешнем цикле[856], по сути, подтверждая ограниченность линейных схем и экстраполяций.

Напротив, современная методологическая ситуация в глобалистике нуждается в корректном освещении проблемы цикличности, которая, думается, должна быть совместима с тремя уровнями социальной организации: 1) мир-системным представлением о глобальных процессах и неравновеликом (в метрополии, полупериферии и периферии) действии циклов; 2) полицивилизационной моделью мировой истории, которая и сегодня дает шанс уловить не только социокультурный строй цивилизаций и превалирующий тип развития, их политические формы и стили, но и разнящиеся модели экономической динамики[857]; 3) региональной и страновой хозяйственной спецификой[858].

Эти методологические тонкости здесь понадобились не для того, чтобы оттеснить на второй план линейное мышление, а выпятить современный синергетический подход[859]. Думается, он не нуждается в адвокатуре, в т.ч. по причине эвристичности получаемых на этом пути результатов. Хочу лишь привлечь внимание студента к проблеме концептуальной переориентации современных исследований с «мира количества» – на «мир качества»[860]. А значит и «человеческих качеств» (А. Печчеи), столь необходимых для адекватного восприятия и эффективного решения глобальных проблем. Одна из них, быть может, ключевая для самого человека, социума и практических действий в природном мире – это проблема актуального, если не сказать экстренного, морального самоопределения. У отечественного философа С.Б. Крымского она сформулирована как проблема запаздывания добра на встречу со злом [861]. Отсюда – «кривизна» нашего мира, а значит, и его мыслеобразов. В этом контексте важно понять, что глобальный мир – это отнюдь не нейтральная реальность, напротив, генерируемое в нём зло имеет актуальное и потенциальное измерение в виде глобальных пр