Основа всего — социальная справедливость

Социальная справедливость составляет главную цель человеческой революции. Раз начавшись, кризисы, скачки и перемены могут в дальнейшем лишь набирать скорость, наращивать способность к дальнейшим мутациям. Точно так же и идеи. И одну из таких могучих идей представ­ляет упомянутая идея социальной справедливости, став­шей одним из самых страстных стремлений современного человека. Именно она вдохновила движение за новый

мировой порядок и стала важнейшим принципом нового гуманизма.

Во многих странах социальная справедливость уже давно признана как один из основополагающих принци­пов общественного устройства, хотя не всегда можно счи­тать удовлетворительным их реальное воплощение в жиз­ни. Что касается международного уровня, то здесь идея социальной справедливости во взаимоотношениях между всеми группами людей стала серьезно обсуждаться лишь в связи с начавшимся после второй мировой войны бур­ным процессом деколонизации и вплоть до настоящего времени встречает порою осуждение со стороны тех, кто считает, что она подрывает устои существующего поряд­ка. А иногда приходится слышать совсем уж нелепые утверждения, что сохранение и закрепление существую­щего неравенства между различными членами человече­ского сообщества в распределении силы, власти, богатств, доходов, влияния и возможностей служит важным факто­ром разнообразия, гетерогенности всей системы в целом, а это в свою очередь способствует ее устойчивому разви­тию. Нет, для того чтобы действительно могли цвести сто цветов человечества, необходимо прежде всего более рав­ноправное общество на всех без исключения уровнях че­ловеческой организации.

Господствующие ныне законы и правила управления обществом — весьма близкие к законам джунглей — со­вершенно непригодны для того, чтобы обеспечить разви­тие массового, и в то же время диверсифицированного, сообщества людей — как групп, так и отдельных лично­стей, — которое бы действительно позволяло им жить плечо к плечу, невзирая на расовые, идеологические и культурные различия, и оказывать все более активное воздействие на развитие событий. Сегодня это социаль­ное и политическое неравенство — которое было, возмож­но, допустимо и в силу необходимости приемлемо в предшествующие эпохи — стало абсолютно нетерпимым, а завтра оно может сыграть роковую роль в развитии че­ловечества. Ибо создание поистине равноправного обще­ства —• даже оставляя в стороне этические и моральные его аспекты, которые должны тем не менее составлять нашу главную цель, — служит, кроме всего прочего, и основной политической предпосылкой для решения всех остальных человеческих проблем, как в рамках отдель-

пых стран, так и па глобальном уровне. Ведь в сущности, если смотреть на будущее в долгосрочной перспективе, то без справедливости нет и не может быть никакого ста­бильного мира или безопасности, никакого социального развития, никакой свободы личности, человеческого до­стоинства или приемлемого качества жизни для всех. Справедливость становится, таким образом, в новую эпо­ху условием sine qua non' самого существования челове­ческого общества.

Концепция справедливости приобретает сейчас все более широкое, отличное от прежнего толкование. Это связано с растущим осознанием необходимости более рав­номерного распределения власти и доходов между всеми гражданами, группами и странами. С моей точки зрения, широкая, либеральная трактовка этого принципа предпо­лагает обязанность общества неукоснительно следить за тем, чтобы действительно все обеспечиваемые системой блага — включая товары и услуги — предоставлялись в распоряжение всех без исключения членов общества, и при этом каждый имел бы достаточно реальную и равно­правную возможность для раскрытия заложенных в нем способностей.

Точнее говоря, я считаю, что некий гарантированный минимальный уровень жизни должен стать неотъемлемым правом любого родившегося на свет гражданина. Такой социальный минимум, исходящий из учета человеческих потребностей в пище, жилье, медицинском обслужива­нии, образовании, информации, коммуникациях, средст­вах передвижения и, возможно, еще в каких-то дополни­тельных благах будет, по-видимому, зависеть от конкрет­ных климатических условий и традиций данного региона, сложившихся привычек и образа жизни. Этот минимум должен, конечно, быть оправданным с физиологической точки зрения и способствовать культурному развитию личности —• он должен стать нормой достойной человека жизни, а не жалкого ущербного существования на грани допустимого уровня. Следовательно, он должен быть су­щественно лучше тех условий, в которых прозябают сейчас миллионы мужчин и женщин, принадлежащих к так называемым маржинальным слоям населения. Думаю, что право на такой социальный минимум станет главным

¹ Sine gua поп (лат.)—непременное условие. — Прим, перев.

пунктом нашею будущего социального контракта — ос­новой общественных отношений, — и гарантом этого права должно стать мировое сообщество или его члены, все вместе и каждый в отдельности.

Как показали результаты некоторых исследований, проводимых под эгидой Римского клуба, столь сложная и грандиозная задача не может быть решена сразу и немед­ленно — ее постепенное осуществление потребует, воз­можно, нескольких десятилетий, и даже при этом условии она будет сопряжена с рядом поистине невиданных, оше­ломляющих проблем. Ведь прежде всего необходимо оп­ределить, что должен па деле представлять собой этот социальный минумум, затем изыскать пути и средства, которые позволили бы со временем обеспечить реальный доступ к нему многих миллиардов жителей планеты. И все-таки, несмотря на все трудности, я не вижу, как можно избежать необходимости решить эту задачу; по­этому нужно немедленно приступать к изучению кон­кретных путей и подходов к этому. Человечество оказа­лось сейчас перед острой дилеммой. И либо оно сможет обеспечить всем людям планеты этот весьма скромный, но абсолютно необходимый исходный уровень благосостоя­ния и достойной жизни, либо оно рискует оказаться разо­рванным на части в результате не поддающихся контролю внутренних напряжений.

Еще более сложным оказывается вопрос о социальном максимуме, возникающий параллельно с проблемой обес­печения минимального уровня жизни всем жителям пла­неты, но затрагивающий прямо противоположные тен­денции нынешнего развития. Речь идет о тех верхних пределах, за которыми потребление и расточительство становятся предосудительными, даже преступными, и должны наказываться и пресекаться. Как сказал индий­ский журналист и писатель Ромеш Тапар *, «современ­ные общества потребления, основанные на ненасытном стремлении обладать все большим и большим количест­вом тех благ, которых, в сущности, никто и не хочет, спо­собствуют формированию ложных ценностей и их насаж­дению в невиданных доселе масштабах». Не надо быть провидцем, чтобы, прямо взглянув правде в глаза, предсказать возможность превращения этой проблемы в

¹ Член Римского клуба. — Прим. авт.

 

условиях ограниченности ресурсов в одну и«самых острых политических проблем нашего разделенного на части мира.

Таким образом, нынешняя борьба за более равноправ­ные международные отношения включает наступление на максимум как часть защиты прав на социальный ми­нимум. Причем совершенно ясно, что уточнение понятия социального максимума и введение соответствующих ог­раничений будет сопряжено с гораздо более сложными проблемами, чем определение минимума. Однако настало уже время заняться более глубоким изучением и этого вопроса, что особенно касается богатых, развитых стран, ибо именно они должны в первую очередь подумать, как постепенно ограничить свои экстравагантные расточи­тельные привычки и умерить неуемную страсть к потреб­лению. И их морально-политические позиции перед ли­цом мировой общественности сильно пошатнутся, если они не смогут представить достаточно веских доказа­тельств того, что они предприняли значительные усилия в этом направлении. Эта проблема имеет самое непосред­ственное отношение ко всем людям планеты, ибо именно в промежутке между социальными экстремумами — ми­нимальным и максимальным — лежит та широкая об­ласть, где они могут применить свои творческие способ­ности в поисках пути к равноправному, стабильному об­ществу, несущему благосостояние и благополучие для всех его членов.

Существует широко распространенная точка зрения, что экономический рост сам по себе хорош уже потому, что он автоматически предполагает большее экономиче­ское равенство различных групп общества — чем больше пирог, тем большую часть из него можно уделить бедным, ничего не отнимая при этом у богатых. Действительность, однако, убедительно опровергает эти оптимистические теории. Опыт развитых и развивающихся стран со всей очевидностью доказывает, что рост государственного бла­госостояния или национального продукта вовсе не яв­ляется гарантией более равномерного распределения до­ходов. Совсем наоборот, чаще случается так, что богатые при этом еще больше богатеют, а разрыв между ними и беднейшими слоями населения остается прежним.

И это вполне понятно. Ведь если главной целью на­циональной политики остается экономический рост, то

попытки параллельного решения весьма сложных задач, связанных с более справедливым распределением дохо­дов, наталкиваются на бесчисленные трудности и не при­водят, как правило, к ощутимым результатам. Примером тому может служить, в частности, итальянское «чудо» 1950-х — начала 1960-х годов, достигнутое ценой резко­го усиления неравенства внутри общества. Это неравенст­во подстегивало экономический рост и одновременно возрастало как побочный эффект ускоренных темпов эко­номического развития. Совершенно противоположная картина складывается тогда, когда равенство становится основной целью социального развития страны: в этом случае экономический рост оказывается подчиненным этой цели, что автоматически приводит к ослаблению стимулов роста ради роста. В Италии же все ошибки и перекосы, допущенные в период бурного расцвета, про­явились в полную силу после 1967 года, сведя на нет все это так называемое «экономическое чудо».

Завершая беглое обсуждение этого в высшей степени сложного вопроса соотношения справедливости и роста, хо­чу заметить, что истинно справедливое общество придает, как правило, гораздо меньше значения нуждам чисто ма­териального характера, ибо вся совокупность господст­вующих в нем мотивов развития, критериев и стимулов лежит в иной сфере, нежели чистый рост ради роста. И именно -по этой самой причине такое общество оказы­вается одновременно и более здоровым, особенно в ны­нешних условиях, когда человеческая система стреми­тельно приближается к пределам своего расширения.

В заключение хочу подчеркнуть, что отныне и впредь идея и условия достижения справедливости должны пре­вратиться в одну из основ дальнейшего развития челове­ческого общества. Ценность этой идеи в том, что она со­держит позитивные, творческие элементы. Вместе с тем многие возникающие в связи с этим проблемы отно­сительно новы и мало изучены, поэтому необходимо ак­тивизировать научные исследования в этой области, под­вести под эту идею достаточно солидную теоретическую базу, обновив и приблизив к современности традицион­ную концепцию социальной справедливости, и проанали­зировать конкретные пути и принципы ее претворения в жизнь. В этой связи в 1970 году был организован — сперва под эгидой Римского клуба, а затем независимо

от него, за счет аргентинского Фонда Барилоче, — новый проект под названием «Альтернативное будущее мира». Целью проекта была подготовка научно аргументирован­ного ответа на вопрос, в состоянии ли человеческая сис­тема в своем нынешнем виде гарантировать определенный социальный минимум всему мировому населению. Ответ был в принципе положительный,,при условии, что будет существенно изменена вся структура современного об­щества..

-,.: 3. О свободе и насилии

Свобода для всех граждан и всех видов сообществ представляет важнейшую основу гуманистического воз­рождения. Однако даже эта идея допускает сейчас мно­жество самых различных толкований и интерпретаций. Что касается моих личных взглядов, то для меня — в си­лу особенностей полученного мною воспитания, куль­турных традиций и жизненного опыта — свобода лично­сти является самой главной из человеческих ценностей. Но моя страстная любовь к свободе во всех ее проявлени­ях несколько омрачается осознанием того печального факта, что, до тех пор пока общество не достигнет доста­точно высокого уровня зрелости и устойчивости, оно бу­дет неизбежно вынуждено так или иначе ограничивать и ущемлять личные свободы.

Мы много обсуждали вопрос о соотношении свободы и справедливости в период Сопротивления. И я всегда от­стаивал мнение, что, покуда в обществе не заложены справедливые основы, в нем не может быть никакой ис­тинной свободы или эта свобода неизбежно оказывается прерогативой меньшинства. В нынешних условиях пол­ная свобода в самом прямом смысле слова будет обяза­тельно порождать господство сильных, а они со своей извечной склонностью к несправедливости рано или позд­но задушат свободу. И избежать этого порочного круга можно, только признав приоритет справедливости по от­ношению к свободе, пусть даже зная заранее, что первая сама по себе вовсе не обязательно гарантирует по­следнюю.

Думаю, что эту взаимосвязь особенно остро чувству­ют те, кто боролся накануне и в период второй мировой

войны с фашизмом и нацизмом, даже если они делали это во имя идеалов свободы. Освободительное движение «Джустиция э либерта» ', к которому принадлежал и я сам, состояло главным образом из либерально настроен­ной интеллигенции, рабочих и студентов. Название свое движение унаследовало от тех, кто столетие назад борол­ся за освобождение Италии от иностранного господства. И даже тогда патриоты, готовые умереть ради свободы, сознавали тот факт, что прежде всего они должны пре­клонить головы перед справедливостью.

Борьба за справедливость часто сопровождается наси­лием; и вместе с тем только отрицание насилия может в конечном счете служить надежной гарантией ее защиты. Должен честно признаться, что я вовсе не убежден в спра­ведливости утверждений — будь то научных или каких бы то пи было других, — что агрессивность внутренне присуща человеческой натуре и насилие — неизбежное зло, порождаемое любой социальной системой. Я скорее склонен считать, что многое из того, что ошибочно при­писывается нашим генетическим качествам, является на самом деле порождением определенных отклонений куль­турного характера. Поэтому я глубоко убежден, что луч­ший антипод насилия — это культурное развитие и что философия отрицания насилия должна стать одиим из принципов нового гуманизма.

Именно насилие составляет то главное зло, с которым нам предстоит вести борьбу; причем насилие угнетате­лей, а не тех, кто восстал против угнетения. Историки со­служили нам здесь весьма плохую службу, соотнося че­ловеческую историю главным образом со сменой динас­тий и войнами, а не с эволюцией человеческой мысли. Не менее пагубным был и подход тех, кто, исследуя вопросы морали, обращал свое негодование главным образом не против насилия системы, а против тех форм насилия, ко­торые сопровождали протест против нее. Обстоятельства нашей жизни таковы, что именно богатые и сильные пер­выми использовали насилие и принуждение — и вовсе не обязательно чисто физическое — для установления и под­держания своего превосходства и власти над другими, защиты своих привилегий и комфорта. И именно здесь

¹ «Giustizia e Liberia» (итал.) — справедливость и свобода. — Прим. перев.

следует, вообще говоря, искать первичный источник раз­вившихся впоследствии циклических процессов насилия, однако мы готовы признать это только ретроспективно. Мы допускаем правомерность, оправдываем и даже при­даем некий священный характер имевшему место в про­шлом насилию хижин и деревень против навязываемых им дворцами порядков. Но как же меняются наши подходы, когда мы обращаем свой взор к событиям наших дней.

И, возвращаясь к настоящему, мы вынуждены при­знать, что являемся свидетелями резкого расширения разнообразных видов насилия, совершенствования его средств и методов, увеличения сферы его применения, причем не только в военной, но и в гражданской облас­ти. На всем, что творится в недрах наших сообществ, отражаются нормы межгосударственных отношений. И вслед за роковым термоядерным оружием появляется холодящий душу широкий выбор уже применяемых или готовых к использованию жестоких, откровенно бесче­ловечных «миниатюрных» средств уничтожения людей, таких, как разрывные бомбы, кассетные снаряды, мощ­ные мины с небольшим радиусом действия и т. д. Многие правительства, при открытой поддержке или молчаливом попустительстве политических лидеров и правящих кру­гов самих этих стран и других государств мира, широко применяют пытки и террор, абсолютно игнорируя какие бы то ни было права человека. При этом они лицемерно дезинформируют или грубо обманывают общественность, не брезгуя никакими средствами и широко используя и прямой подлог, и фальсификацию, и сокрытие, и откро­венную ложь.

Почему же не последовать этому примеру сильных и власть имущих голодному, озлобленному маленькому человеку, особенно если у него есть шанс остаться без­наказанным? Почему тем, кто оказался обманутым, поки­нутым или раздавленным этим -бездушным, черствым об­ществом, не попытаться взять реванш или отомстить за свою искалеченную жизнь? Тем более что они ежеднев­но сталкиваются с великим множеством ситуаций, кото­рые не только позволяют, но зачастую просто провоциру­ют их на такого рода поступки. С другой стороны, наше в высшей степени интегрированное индустриальное об­щество оказывается настолько уязвимым по отношению

13 Заказ № 2069

Ко всякого рода диверсионным акциям, саботажу,

жу и вымогательству, что порой просто невозможно

устоять перед соблазном.

Кризис понятия власти, доверия к ней, а также се пол­номочий и законности в условиях хаотически меняющего­ся общества, наличие в ряде крупных городов установ­ленных или подозреваемых связей между организованной преступностью и представителями политической власти, слепое подавление любых новых стремлений но имя уста­ревших сложившихся норм, бессилие власти и закона перед лицом таких нарушений, как налеты, бандитизм и похищение людей, — вот лишь немногие из косвенных побудительных мотивов, позволяющих превращать под­спудное недовольство жизнью в откровенное насилие.

Совершенно очевидно, что никакие чисто юридические меры не могут обеспечить достаточно эффективный вы­ход из этой ситуации. Ведь, в сущности, они представляют собой не что иное, как ставший уже традиционным метод бороться с симптомами недуга, не стремясь вскрыть и устранить его причины. Все это в равной мере относится и к сфере международных отношений. Надо атаковать истоки, корни болезни, а они кроются в дефектах куль­турного развития и несправедливости общественного ус­тройства. Насилие, его идеология и его проявления —• вне зависимости от конкретных побудительных моти­вов — являются проявлением культурной или социаль­ной патологии, и их не излечить никакими гомеопатиче­скими средствами. Только принципы и подходы, исклю­чающие насилие как средство решения каких бы то ни было проблем, могут создать в обществе условия, показы­вающие насилие в его истинном свете — как извращение и отклонение от нормы человеческих взаимоотношений. Мир не станет лучше, если пытаться изменить его с по­мощью насилия, это могут сделать только исключающие насилие методы и подходы. Я абсолютно уверен в истин­ности этого фундаментального принципа. Только устра­нив из общественной жизни причины нынешней эндеми­ческой склонности к насилию за счет установления в об­ществе разумных, справедливых, а значит, и здоровых основ, можно заставить всех граждан, все группы, дей­ствующие на социальной сцене, уважать закон и порядок и превратить это в естественную норму взаимоотношений между людьми. А ведь именно в этом-то и состоит одно-

временно и основная цель — ожидаемое следствие гумани­стического возрождения.

Дни, лроведенные в тюрьме, дали мне возможность прочувствовать на собственном опыте, что значит жесто­кое насилие, вероломство которого становилось еще более очевидным оттого, что оно было замешано на ненависти и фанатизме. Я обратился здесь к этим воспоминаниям не столько затем, чтобы вновь осудить жестокое обращение с беззащитными узниками — от которого, кстати, сами тюремщики норой деградируют гораздо больше, чем жертвы, — а скорее потому, что, наблюдая тогда своих товарищей, я видел, сколько благородства п непреклонной моральной стойкости проявляет даже в этих крайне тя­желых условиях человек, если он действительно верит в свои идеалы и готов отстаивать их до конца. Эти воспоми­нания заставляют меня еще больше верить в человека, и от этого растет моя убежденность, что, стоит дать ему возможность развить и развернуть все лучшее, что в нем заложено, все подспудно таящиеся в нем качества и спо­собности — и постепенно исчезнет зло и многие беды.

Однажды я оказался непосредственно связан с траги­ческими событиями похищения моего близкого соратника и друга Обердана Саллюстро — генерального управляю­щего фирмы «Фиат» в Аргентине. В марте 1972 года он был похищен группой людей, принадлежащих к органи­зации неотроцкистского толка под названием «Народно-революционная армия» (НРА). Хотя в стране и до этого царила атмосфера насилия, это был первый случай похи­щения по политическим мотивам, и он вызвал большие волнения и замешательство. В ту же ночь, как эта весть достигла Италии, я немедленно вылетел в Буэнос-Айрес и тотчас же выступил по телевидению. Обратившись к похи­тителям Саллюстро как бывший участник подпольной борьбы, я призвал их обращаться с пленником как с поли­тическим заключенным, заявив, что готов в любое время встретиться с кем угодно и где угодно и обсудить условия его освобождения. Правительство немедленно заняло бес­компромиссную позицию. Тем не менее мне удалось околь­ными путями установить связь с «народными революцио­нерами», о которой тотчас же стало известно полиции. И всякий раз, когда мы были близки к тому, чтобы дого­вориться с похитителями моего друга, неизменно вмеши­вались власти.

13*

 

Тем не менее мне удалось удостовериться, что он жив и что с ним достаточно хорошо обращаются — насколько, разумеется, вообще можно говорить о хорошем обраще­нии в столь крайних обстоятельствах. Более того, с по­мощью тайных каналов, установленных в Аргентине и Европе, мне удалось добиться достаточно ответственных Гарантий того, что он будет освобожден. Три полные дра­матизма недели продолжались эти то затухающие, то во­зобновляющиеся переговоры, напоминавшие порой игру в прятки. Утром 10 апреля ход событий внезапно уско­рился. В ночь накануне я получил шифрованную инфор­мацию, что на следующий день мне наконец предоставит­ся возможность непосредственно связаться с похитителя­ми, и доказательством правом'очности этого канала связи должно быть письмо от Саллюстро. Однако цепь роковых событий расстроила этот план, которому так и не сужде­но было осуществиться.

В то утро был убит один из видных военачальников, и это еще больше накалило обстановку. И надо же было случиться, что как раз тогда во время обычного объезда одного из предместий Буэнос-Айреса полицейский пат­руль случайно натолкнулся на подпольную тюрьму, где НРА прятала узника. Испугавшись, что они обнаружены и окружены, вооруженный тюремщик немедленно позво­нил мне и попросил тотчас же явиться туда — «в против­ном случае мы убьем Саллюстро». Они были готовы идти на переговоры, Я лично позвонил министру внутренних дел, попросив его отдать полицейским приказ «жизнь за жизнь», который бы позволил избежать жертв как с той, так и с другой стороны, и немедленно помчался на авто­мобиле к месту происшествия. Не зная, разумеется, обо всех этих переговорах, один из патрульных полицейских решил тем временем постучаться в дверь тюрьмы, вызвав огонь со стороны запершихся внутри охранников. После­довала быстрая перестрелка, из которой тюремщикам Саллюстро стало ясно, что они имеют дело всего лишь с одним полицейским автомобилем и что путь к отступле­нию через задний двор свободен. И в тот самый момент, когда я, полный надежд на скорое освобождение своего друга, мчался по улицам Буэнос-Айреса, они убили его и исчезли.

На теле его было найдено письмо, которого я так ждал — исполненные достоинства строки были написаны

рукой человека, чьи единственные надежды на спасение бы­ли связаны со мной. «Я верю, что ты, как всегда, найдешь способ решить все проблемы спокойно и справедливо... Будь уверен, что и я вполне спокоен...» И я действитель­но делал все, что было в моих силах, но потерпел пора­жение. Страсти и предрассудки страны, оказавшейся в тисках насилия, вместе с роковым стечением обстоя­тельств подписали его смертный приговор. Этот трагиче­ский финал вызвал взрыв возмущения в самых различных частях планеты, и меня не раз по обе стороны Атлантики просили его прокомментировать.

То, что я говорил тогда, глубоко скорбя об утрате близкого друга, полностью отражает мое отношение во-о'бще к насилию: «Глубокий смысл и урок, который мы должны извлечь из смерти Саллюстро, в том, что виновны в ней мы все. Это событие — часть одного из всплесков того глубокого революционного процесса, который проте­кает сейчас буквально в каждой стране. И либо мы смо­жем создать более справедливое общество, либо будем обречены вновь и вновь переживать подобные потрясения, и'бо система, в которой мы вынуждены жить, столь слож­на и уязвима, что не в состоянии противостоять даже таким иррациональным, маржинальным силам. До тех пор пока Наше так называемое технологическое общество не станет одновременно и человеческим, в нем будет про­должаться триумфальное шествие насилия, и мы, по-прежнему не понимая, откуда оно идет, будем бороться с его частными проявлениями, так и не затронув его причин».

Мы все действительно виновны в охватившем мир на­силии, и наш долг — способствовать созданию таких ус­ловий, в которых не сможет расти этот цветок зла, губя­щий наши души прежде, чем уничтожить нас физически.