О библейских антропоморфических выражениях

— Граждане! — начал он, — Вы справедливо возмутились речью нашего докладчика. Можно спорить о самых возвышенных идеях, о самых прекрасных вещах. Но зачем же грязными руками пачкать эти вещи. Зачем кощунствовать над величайшей святыней, почитаемой всем человечеством. Один из героев романа Достоевского «Подросток», Версилов, возмущаясь кощунством атеистов, говорил: «Я был другой культуры и сердце мое не допускало того. Это неблагодарность, с которой они расставались с идеей. Эти слова иронии и грязи мне были невыносимы. Сапожность процесса пугала меня»[40]. Брань, ругательства, кощунства — все это признаки некультурности, дикости, «сапожности», как выразился Версилов.

Парфений Каллистратович посмеялся над выражениями Библии о сотворении мира и этим обнажил свою некультурность и невежество. Слова Библии нельзя понимать буквально. Язык человеческий не в состоянии выразить понимание о Боге и Его свойствах и делах. Об этом заявлял еще древнейший философ Плотин: «Мы должны, — писал он, — снисходительно отнестись к нашему языку; говоря о Боге, мы пользуемся выражениями, которых требования строгой точности не могут допустить. Всюду следует подразумевать некоторым образом»[41]. Мы приписываем Богу человеческие действия лишь потому, что иначе не можем их понять, не можем даже сказать иначе о них. Библия говорит о руках Божьих, об очах, ушах, крыльях и т.п. Но ведь Бог — Дух и поэтому понятно, что все эти человеческие выражения надо понимать духовно. «Слыша о руках Божиих, — разъясняет Василий Великий, — ясно познавай творческую силу Божию; слыша об ушах, заключай, что Бог слышит; слыша об очах, разумей Божию проницательность; слыша о крыльях, признавай Божию покровительственную силу»[42]. У нас, христиан, даже безграмотные старухи знают, что все эти свойства Божии понимаются в переносном смысле. Мы даже свое внутреннее зрение называем очами: наше молитвенное настроение души обозначаем словами: «преклони колена сердца». Всем, однако, известно, что сердце не имеет колен: оно — не ноги. Даже экспериментальная психология, чтобы отделить одни сознания от других, ввела выражение: «порог сознания». Ни один грамотный человек не примет этот «порог» ни за каменный, ни за деревянный, ни вообще за материальный. Может быть, нужно сделать исключение нашему докладчику. Пожалуй, он все эти выражения: и «духовные очи», и «колена сердца», и «порог сознания» примет буквально. От него можно всего ожидать.

Имея в виду таких толкователей библейского сказания о шестидневном творении мира Богом и в седьмой день — о завершении творений, Блаженный Августин заявляет: «Когда Бог почил от своих дел, то этот покой не следует понимать по-детски, как будто бы утомился, творя, Бог, Который рече и быша (Псал. 148:5), — рече словом умным и вечным, а не звучным и временным. Покой Божий означает покой тех, которые успокаиваются в Боге»[43]. Нельзя не пожалеть, что даже в наше время все еще находятся такие буквоеды, вроде Кунова и Степанова, которые понимают по-детски библейские сказания о миротворении.

Материализм — враг науки

— Я прошу докладчика, — продолжал Уральцев, — извинить меня за откровенность, но я вынужден сказать, что и речь, только что нами выслушанная, была какою-то детскою, наивною, вообще несерьезной. Я нарочно задержал докладчика на кафедре, чтобы еще ярче выяснить несерьезность его положений, высказанных в речи. Я спросил его: пантеист он или материалист? Сказать откровенно, я был уверен, что он материалист, т.е. признающий существование в мире одной лишь материи и отвергающий существование в нем духовного начала. Но он оказался пантеистом, т.е. признающим духовную сущность мира и обоготворяющим его.

Докладчик, вероятно, потому не решился отрекомендовать себя материалистом, что хорошо знает противонаучную природу материализма. Что материализм — враг науки, это заявляет даже такой авторитетный вождь большевизма, как А.В. Луначарский, комиссар по народному просвещению: «Правильно говорит Дриш, — приводит его слова Луначарский, — догма материализма едва ли не опаснее для развития науки, чем догма церковная, потому что она утверждает, что она сама есть наука. Она тем опасна, — разъясняет уже сам Луначарский, — что многих приводит к разочарованию в науке. Последовательный материалист видит страшный разрыв между своим необъятным механицизмом, своим бездушным коловращением вещества и миром страстей и надежд человеческих»[44]. Материализм погружает человека в пустоту, ибо он весь мир представляет одним лишь безумием, отрицает всякий смысл жизни. На материализме нельзя ничего строить, ибо он сам — одно лишь безумие. Я очень рад, что Парфений Каллистратович не материалист.

— Подождите радоваться, — сказал на это Степанов вполголоса, как будто только про себя, но так, что было слышно и Уральцеву, и всем товарищам Степанова, разместившимся на помосте.

— Но, отказавшись от материализма, — продолжал Онисим Васильевич, — необходимо отказаться и от безбожия, которое сродни ему и держится исключительно на нем, т.е. на отрицании Всемирного Разума, говоря прямее — на безумии. Безбожие и материализм — это две стороны одной и той же вещи: порознь они существовать не могут, как не может существовать отдельно одна сторона листа бумаги. Уничтожение одного ведет к уничтожению другого.

Пантеизм ведет к Богу

— Пантеизм ведет к признанию Бога, хотя и не совсем верным путем.

— Ну, это мы еще посмотрим, — снова вполголоса проговорил Степанов. Он, видимо, чего-то беспокоился. Должно быть, он все яснее стал представлять себе, в какое безвыходное положение он попал, заявив себя пантеистом.

— Мы сейчас увидим, — продолжал Уральцев, — что пантеизм — это тот же самый анимизм, который нашим докладчиком заклеймен позорным штемпелем невежества и первобытной дикости, т.е. докладчик заклеймил этой отверженной печатью свое собственное мировоззрение.

Анимизм признает всю природу одухотворенной; в каждом явлении природы дикарь видит обнаружение живой души: и солнце, и луна, и звезды, и поток речной, и шум ветра — все это живые существа. Такой взгляд на природу наш докладчик с апломбом объявляет невежеством, присущим одним лишь дикарям. Атеист иначе и не может относиться к такому мировоззрению, потому что оно — полная противоположность безбожию. Признание в явлениях природы разумно-действующей души неминуемо приводит к вере в Бога. Но к этому же ведет и пантеизм, который, если верить искренности нашего докладчика, он сам исповедует. Сущность пантеизма наиболее отчетливо выразил знаменитый философ-пантеист Джордано Бруно: «Бог везде, — разъясняет он в одном из своих сочинений, — потому что дух встречается во всякой вещи, и нет ни малейшего тельца, которое бы не содержало в себе какой-нибудь частицы его, что и делает тело живым и одушевленным»[45]. По замечанию новейшего пантеиста Луи Бурдо, этот взгляд на природу «вытекает и из ученых исследований нашего времени»[46]. «Пантеизм мог явиться, — заявляет и Геккель, кстати сказать, очень любимый атеистами писатель и весьма авторитетный для них, — пантеизм мог явиться лишь результатом тщательного наблюдения природы, производимого мыслящим, культурным человеком»[47]. Скажите, пожалуйста, Парфений Каллистратович, — обратился к нему Уральцев, — вы исповедуете этот культурный, научный пантеизм или другой какой?

Степанов молчал, уткнувшись в свои бумаги и брошюры, вынутые им из портфеля.

— Что же вы молчите? — снова обратился к нему Уральцев.

Степанов, приподняв немного голову и делая вид, что его мало трогает возражение Уральцева, небрежно сказал:

— Продолжайте, продолжайте.

Уральцев продолжал:

— Вы видите, граждане, что между пантеизмом и анимизмом нет существенной разницы. Стало быть, если, по Степанову, анимизм — невежественное и дикарское воззрение, то и пантеизм — такая же дикость и такое же невежество. Другими словами: сам докладчик, по его же собственной оценке, есть невежда и дикарь.

При этих словах Степанов еще ниже склонился над бумагами, притворяясь не слышащим разъяснений своего оппонента.