Исторические формы и особенности регулятивной роли международного права

Современное международное право является продуктом дли­тельного исторического развития, на разных этапах которого оно принимало различные формы (4).

На первой стадии своей эволюции международное право су­ществовало в теологической форме. В Ассирии, Египте, Дагомее, Перу, государстве ацтеков применение международного права и права войны было уделом жрецов. Именно они освящали цере­монии и ритуалы начала и окончания войн. Даже в тех случаях, когда правитель не принадлежал к числу религиозных иерархов, он был заинтересован в том, чтобы его воспринимали хотя бы отчасти именно в этом качестве. И Цезарь, и Август, сосредото­чив в своих руках крупнейшие государственные посты, стреми­лись предстать одновременно и как верховные главнокомандую­щие, и как великие жрецы.

Определенные пережитки теологической концепции между­народного права можно встретить и сегодня: например, в обыча­ях кровной мести, «священной войны» (джихад), праве священ­ной мести (вспомним «дело» Салмана Рущди) и т.п.

В средние века концепция международного права приобретает метафизическую форму. Международное право конструируется на основе таких понятий и принципов, как абсолютное и незыбле­мое понятие суверенитета, право на завоевания, принцип перво­го оккупанта, династический принцип. Критерий суверенности сводится, в конечном счете, к праву на объявление войны любо­му государству и праву возможности, даже обязанности ответить на любой вызов извне. Межгосударственная граница понимается как та линия, с которой можно отправиться на завоевание своего соседа, или с которой он сам нападает на вас. В остальном меж­дународное право и сегодня постоянно воспроизводит понятия суверенной власти, лиг и союзов, свободы навигации и т.п. Од­ним словом, подобные понятия практически не изменились со времен Фукидида и Полибия. «Наши мирные договоры, согла­шения об арбитраже, пакты о ненападении не более изобрета­тельны, чем во времена Пелопонесской войны. Единственное новое понятие, добавленное метафизическим правом к своему теологическому наследию, это принцип национальности (хотя его знали уже греки, отличавшие эллинов от варваров). Его генезис связан, вероятно, с реакцией на династическую политику» (см.:

там же, р. 12).

Еще одна историческая форма международного права, роль которой так же велика и так же вредна, представлена антропо­морфным международным правом. По всей видимости, в ней находит отражение принцип абсолютизма, в соответствии с ко­торым средневековое право делало из политического суверени­тета родовое благо, переходящее по наследству из поколения в поколение, а войны между государствами представали как ссоры между суверенами или споры династий. В наши дни периодичес­ки возрождаются проекты международных договоров, законов и судов, которые являются, в некотором смысле, воспроизведени­ем антропоморфных канонов. Таковы, например, попытки за­претить войны путем своего рода полицейской регламентации, то же можно сказать о некоторых современных проектах арбит­ража, которые, не внося по сути ничего нового, фактически вос­производят частное право или даже феодальное право, напоми­ная в чем-то придворные суды удельных князей.

Современное международное право определяется юристами как «особая система прав, функционирующая в международной системе» (5), как «государственно-волевое явление; система юри­дических норм, регулирующих определенные общественные от­ношения», с указанием на ее обеспечение в необходимых случаях государственным принуждением (6). Важным является уточне-

ние, согласно которому «международное право есть совокупность прежде всего общепризнанных норм» (7). Субъектами междуна­родного права являются прежде всего существующие государст­ва, государства в стадии становления, МПО, некоторые государ­ственно-подобные образования (вольные города, Ватикан и др.) (см.: 6, с. 27). Вместе с тем, в последние годы субъектами между­народного права становятся и отдельные граждане, что является одним из важных проявлений демократизации современных меж­дународных отношений.

Действительно, 80-е годы XX века ознаменовались широким распространением либеральной демократии в мире, которое про­должается и сегодня. В эти годы произошло падение военных режимов в Латинской Америке (Аргентина, Бразилия, Чили) и Азии (Филиппины), начались демократические преобразования в Южной Корее, Тайване, демократические выборы прошли в ряде африканских стран к югу от Сахары (Мали, Буркина Фасо и др.). Бурные перемены в Восточной Европе — начиная от «перестрой­ки» и падения Берлинской стены, обретения странами бывшего «советского блока» возможности самостоятельно выбирать свою судьбу, и кончая достижением независимости бывшими респуб­ликами СССР — также вписываются в эту общую тенденцию. В то же время в них, вероятно, наиболее выпукло отражаются и противоречия как самой идеи либеральной демократии, так и меж­дународного права, которое издавна является ее неотъемлемым спутником.

В соответствии с указанной идеей, между демократическими государствами, использующими для разрешения возникающих между ними разногласий и споров прежде всего политические средства (переговоры, посредничество, международный арбитраж, и т.п.), практически немыслимы вооруженные конфликты, а тем более войны. Для них характерны осуждение ксенофобии, со­блюдение прав человека и национальных меньшинств на своей территории, отсутствие притязаний на территории соседних го­сударств и т.п. Однако вопреки этому подобного нельзя сказать о «молодых демократиях» на пространстве бывшего СССР, в том числе и о государствах, присоединившихся к Европейской кон­венции по правам человека, международным правовым обяза­тельствам и встречающих благожелательную поддержку со сторо­ны Запада: так, например, дискриминационные законы в отно­шении национальных меньшинств (Эстония, Латвия), наруше­ния прав человека остаются практически без каких-либо серьез­ных международно-правовых последствий. Все это питает сомне­ния в действенности норм международного права, в возможнос-

та правового решения проблем, возникающих в отношениях между независимыми государствами, дает аргументы сторонникам точ­ки зрения о чисто «символическом» значении права для функци­онирования международных отношений.

Исторически одной из первых попыток демократизации меж­дународных отношений явилась доктрина так называемого ес­тественного права, которое может считаться определенным про­образом современного международного права.

Элементы естественно-правовой доктрины можно найти у древнегреческих софистов и стоиков, в учении Аристотеля, в со­чинениях средневековых теологов Фомы Аквинского и Августи­на, в трактатах канонистов эпохи Возрождения (Ф. де Виттория и Ф. Суарес), в работах первых протестантских юристов (Г. Гро-ций), философии эпохи Просвещения. При всем различии соци­ально-исторических основ этих идей, в них имеется единое со­держание. Как писал Г. Гроций, «мать естественного права есть сама природа человека, которая побуждала бы его стремиться ко взаимному общению, даже если бы мы не нуждались ни в чем... Однако к естественному праву присоединяется также польза, ибо по воле создателя природы мы, люди, в отдельности на самом деле беспомощны и нуждаемся во многих вещах для благоустро­енного образа жизни... Но подобно тому, как законы любого го­сударства преследуют его особую пользу, так точно известные права могли возникнуть в силу соглашения как между всеми го­сударствами, так и между большинством их. И оказывается даже, что подобного рода права возникли в интересах не каждого сооб­щества людей в отдельности, а в интересах обширной совокуп­ности таких сообществ. Это и есть то право, которое мы называ­ем правом народов, поскольку это название мы отличаем от ес­тественного права» (8).

Таким образом, основатели современного международного права усматривали в естественном праве как средство, которое позволяет подчинить политическую жизнь неким сознательным правилам, сделать государственную власть ответственной за свои действия, так и источник права народов. Однако при всей при­влекательности отдельных положений концепции естественного права, следует видеть и то, что ей свойственна тенденция сводить многообразие правовых основ жизнедеятельности (в том числе и в сфере международных отношений) всех государств и народов, во все времена к единым рациональным основам, вытекающим из самой природы или божественных предустановлений. В дей­ствительности же, попытки составить некий «вечный кодекс ес­тественного права» представляют собой перенесение на все чело-

вечество нравов и обычаев, свойственных европейской цивили­зации, что является фактическим игнорированием существования плюрализма цивилизаций как во времени, так и в пространстве.

В политической практике опасность абсолютизации естествен­ного права, связана с вытекающей из него возможностью мо­рального релятивизма. Поскольку сама природа не остается не­изменной, порождая новые обстоятельства, постольку, следуя логике естественного права, изменение ситуации влечет за собой необходимость изменения критериев моральной и правовой оцен­ки. Отсюда в марксизме, например, право фактически подменя­ется политической целесообразностью, в экзистенциализме — стремлением к свободе и т.п.

В то же время не менее верным остается и то, на чем настаи­вал еще Г. Греции: без права нет справедливости, и только через право лежит путь к действительной выгоде государств в их взаи­модействии друг с другом (см.: там же, с. 49—50).

Присущие концепции естественного права недостатки и про­тиворечия находят свое отражение и в современном междуна­родном праве. Оно во многом остается основанным на Западной либерально-демократической модели прав и обязанностей меж­дународных субъектов. Однако в мире не существует единого юри­дического пространства, как универсальной системы, основные концепты которой (свобода, равенство, право и т.п.) имели бы один и тот же смысл для всех людей и народов. С другой сторо­ны, международное сообщество все же располагает определен­ными инструментами воздействия на международные отноше­ния. Главным из них является, как мы уже видели, ООН. Приня­тая Генеральной ассамблеей ООН в 1948 г. Всеобщая декларация прав человека обращается «ко всем членам человеческой семьи», призывая их действовать в отношении друг друга в духе справед­ливости и братства. В 1966 году Генеральная ассамблея принима­ет два пакта: один об экономических, социальных и культурных правах, второй (в первых строках которого содержится положе­ние о том, что все народы обладают правом распоряжаться своей судьбой) — о гражданских и политических правах. В отличие от Декларации, указанные пакты выступают как обязательные к ис­полнению каждым государством. Однако к ним присоединилось менее половины членов ООН и только 20 из них ратифицирова­ли Протокол, относящийся к гражданским и политическим пра­вам и предусматривающий рассмотрение обращений частных лиц. Кроме того, во-первых, указанные пакты не предусматривают никаких механизмов их реализации, а во-вторых, противоречат седьмому параграфу второй главы Хартии ООН, запрещающей

любое вмешательство во внутренние дела суверенных государств (9). Определенные противоречия свойственны и основным прин­ципам международного права.