Полоцк — один из древнейших городов восточных славян. Первое письменное упоминание о нем относится к 862 году. Под этой датой в летописном своде «Повести временных лет» он назван «градом». Более одиннадцати веков назад неподалеку от места впадения Полоты в Западную Двину древние кривичи основали город и назвали его по имени реки Полота. Возникновение и интенсивное развитие города было связано с торговым путем, соединившим Византию, Арабский Восток, Южную и Северную Русь. По полоцким землям проходил один из важнейших торговых путей древности — путь из варяг в греки.
Немало интересных легенд связано с Полоцком. Скандинавские саги рассказывают о полоцких дружинах, которые ходили под стеньг Царьграда, «Слово о полку Игореве» славит смелость полочан и мудрость князя Всеслава Чародея.
С середины XI столетия плывет над Двиной величественный корабль Софийского собора. Всеслав возводил храм в честь Святой Софии, чтобы доказать миру равенство Полоцка с Новгородом и Киевом, где такие соборы появились несколько раньше. До этого каменных храмов полочане не строили, поэтому князь пригласил в город византийских мастеров. К ним, на ходу осваивая строительные секреты, добавились местные мастера: ведь нельзя было, чтобы главный собор Полоцкой земли возводили руки чужестранцев. Греческое слово «софия» в переводе означает «мудрость», «мастерство». Предки объясняли его как великое человеческое богатство, объединенное общими заботами и стремлениями. Собор должен был стать символом единства всех жителей княжества. На установленном у крыльца собора огромном валуне, который через десять столетий станет музейным экспонатом, старинные полоцкие мастера, оставили нам свои имена: Давыд, Тума, Микула, Копысь, Варышка.
В период феодальной раздробленности Полоцк становится центром просвещения, где ведется летописание, при монастырях открываются школы. В Полоцке родился великий просветитель и основатель белорусского книгопечатания Франциск Скорина. Он перевел на белорусский язык и напечатал двадцать две библейские книги. Известно более трехсот восьмидесяти изданий Франциска Скорины.
Ежегодно в сентябре жители Полоцка отмечают Скориновский праздник, который собирает писателей, поэтов и деятелей культуры. Культурная сокровищница города немыслима и без Симеона Полоцкого — талантливого поэта, переводчика, мыслителя XVII века.
Прошли столетия, но не погасла слава города. До наших времен сохранились археологические и архитектурные памятники — свидетели исторических событий и творческого гения по- лочан.
С Полоцком связаны жизнь и деятельность Ефросиньи Полоцкой. Преподобная княжна основала в городе два монастыря — мужской и женский, создала скрипториумы и иконописные мастерские. По ее заказу был воздвигнут уникальный храм с фресковыми изображениями на стенах. И храм, и фрески удивительным образом сохранились до наших дней.
Некогда в Полоцке было тридцать восемь храмов, но за тысячелетнюю историю многие из них были разрушены: одни — во время войн, другие — в период антирелигиозной политики. Самые известные из сохранившихся — Софийский собор и Спасо- Ефросиньевский монастырь. Более десяти лет в Полоцке велись работы по восстановлению храма Покрова Пресвятой Богородицы. В 2004 году в новый храм вошли первые прихожане.
В Полоцке мирно уживаются верующие разных конфессий. Наряду с православными возрождаются и католические храмы.
Ворона*
У нас на Байкале была своя ворона. У нас там был свой домик, своя гора, едва ли не отвесно поднимающаяся сразу от домика каменной скалой. Из скалы бил свой ключик, который журчащим ручейком пробегал только по нашему двору, возле калитки опять уходил под землю и больше уже нигде и ни для кого не показывался. Во дворе у нас стояли свои лиственницы, тополя и березы и свой большой черемуховый куст. На этот куст слетались со всей округи воробьи и синицы, вспархивали на него под нашу водичку, под ключик, который они облюбовали словно бы потому, что он им был под стать, по размеру, по росту и вкусу. В жаркие дни они плескались в нем без боязни, помня, что после купания под могучей лиственницей, растущей посреди двора, можно покормиться хлебными крошками. Птиц собиралось много, с ними смирился даже наш котенок Тишка, которого я подобрал на рельсах, но мы не могли сказать, что это наши птички. Они прилетали и, поев и попив, опять куда-то улетали. Ворона же была точно наша. Дочь в первый же день, как приехала в начале лета, рассмотрела высоко на лиственнице лохматую шапку вороньего гнезда. Я до того месяца жил и не замечал его. Летает и летает ворона, каркает, как ей положено. Что с того? Мне и в голову не приходило, что это наша ворона, потому что тут, среди нас, ее гнездо, и в нем она выводила своих воронят.
Конечно, наша ворона должна была стать особенной, не такой, как все прочие вороны, и она ею стала. Очень скоро мы с ней научились понимать друг друга, и она пересказывала мне все, что видела и слышала, облетая дальние и ближние края, а я затем подробно передавал ее рассказы дочери. Дочь верила. Может быть, она и не верила. Как и многие другие, я склонен думать, что это не мы играем с детьми, забавляя их чем только можно, а они, как существа более чистые и разумные, играют с нами, чтобы приглушить в нас боль нашего жития. Может быть, она и не верила, но с таким вниманием слушала, с таким нетерпением ждала продолжения, что и мне эти рассказы стали в удовольствие, я стал замечать в себе волнение, которое передавалось и дочери и удивительным образом уравнивало нас, точно сближая на одинаковом друг от друга возрастном расстоянии. Я выдумывал, зная, что я выдумываю, но в этой, казалось бы, игре существовало редкое меж нами согласие и понимание. Доставленные, может быть, той же вороной. Не знаю, не смогу объяснить почему, но с давних пор живет во мне уверенность, что если и существует связь между этим миром и не этим, так в тот и другой залетает только она, ворона, и я издавна с тайным любопытством и страхом посматриваю на нее, боясь додумать, почему это может быть только она.
