Кризис социальной идентификации: параметры и механизмы

<...> Социальная идентификация — сложный, комплексный феномен, включающий разнородные компоненты.

Наиболее общим признаком идентификации человека с опреде­ленным социальным объектом можно, видимо, считать эмоциональ­ное или символическое его «присвоение», т.е. отношение к нему как к «своему» в отличие от множества иных, «чужих», «посторонних» объектов: «своя» семья, «своя» группа, «свое» государство, «свои» священные символы и т.д...

Всякая идентификация как бы «добавляет» к универсальным в принципе, общезначимым критериям истинности, рациональности, полезности, нравственности, эстетичности и прочее иное по своей природе партикуляристское измерение «свойскости». Реально-историческая последовательность «добавлений», конечно, была обратной: универсальные нормы «добавлены» к партикулярным,

 

но никак не заменяют их. Человек нигде и никогда в мире не может держаться каких бы то ни было универсалий, не накладывая на них эмоциональных, личностных, традиционных и прочих рамок идентификации, отождествления с неким «своим» в отличие от «не­своего». А это, в свою очередь, создает неустранимые нормативные коллизии, с которыми можно лишь считаться...

В обществах, которые признаны как цивилизованные, до­минируют «универсалии», а отношения «по свойскости» кажутся оттесненными на обочину. Но это слишком упрощенная картина. Идентификация со «своим» государством, «своей» группой (в том числе этнической), «своей» фирмой сохраняется — в разных формах и пропорциях — повсеместно и играет достаточно важную роль в процессах социализации и социального контроля, особенно в условиях социальной мобилизации. Одно из важнейших условий сохранения такого сочетания — участие критического компонента в самом комплексе идентификации. Его смысл достаточно точно выражен известной английской поговоркой: «Права она или не права, но это моя страна». Тем самым допускается, что «свое» может быть неправым, скверным, заслуживающим осуждения. Самый ис­кренний патриотизм мог быть и резко критическим по отношению к порядкам, властям, традициям собственного отечества, что и демонстрировали, между прочим, все российские мыслители — от Чаадаева до славянофилов и революционеров далекого XIX в...

По всей видимости, именно этот кризис составил главное содержание всех перемен последних лет, рассматриваемых на человеческом уровне. Объясняется это тем, что в традиционно со­ветском обществе идентификация являлась, по сути дела, не только основным, но единственным средством выражения связи человека с общественной системой...

С распадом советской системы человек оказался вынужден в какой-то мере самостоятельно ориентироваться в изменившихся обстоятельствах, определять свое положение, выбирать способ по­ведения, отношения к происходящему и т.д. Иначе говоря, вынужден искать «свою» или «близкую» позицию, группу, символическую структуру. Тем самым социальная идентификация становится про­блемой выбора — вынужденного, часто болезненного, при ограни­ченных представлениях о содержании выбора и его последствиях. Имеющийся материал позволяет рассмотреть некоторые направле­ния и уровни такой «избирательной» идентификации человека.

Как и следовало ожидать, никакого «естественного» челове­ка, способного свободно и разумно делать социальный выбор, в нашей действительности не обнаружилось, как не обнаружился

он и два-три столетия назад в Англии, Франции и т.д. Освобож­денный (впрочем, скорее декларативно) от старых политических и идеологических облачений человек остался связан традициями и стереотипами советского и досоветского происхождения. Дискре­дитация официально-советской идентичности привела не столько к формированию демократических, общечеловеческих координат самоидентификации, сколько к росту значения традиционно груп­повых, локальных, этнических рамок.

Одним из результатов распада советской государственности явился кризис государственной идентичности на различных ее уровнях (от «советских» граждан к «российским»)... Выделить различные типы идентификации, например обязательные или из­бирательные, в такой связке не так просто. «Советская» самоиден­тификация может быть инерционной (привычная обязательность) или ностальгической (избирательная позиция); последняя, в свою очередь, может обозначать сожаление то ли об ушедшей обще­ственно-политической системе, то ли о едином государстве, то ли о возможностях человеческих контактов и т.д. В любом варианте имеет свое значение чисто вербальная (наделе — социально-психо­логическая) составляющая — какие термины используются людьми для самоопределения...

Во всех вариантах идентификационных вопросов исследований респонденты обычно склонны, скорее всего, отмечать позитивно оцениваемые связи и значительно реже — негативные. Первый опрос по программе «Советский человек» (1989) проходил в ис­ключительный период наиболее активной общественной само­критики и попыток переоценки прошлого (непоследовательных и малоудачных), стимулировавшихся ведущими СМИ и политиче­ским руководством страны... Тогда мы обнаруживали более всего негативных оценок собственной страны, ее места в мире, ее на­рода, истории — и это все тоже было довольно распространенным элементом социальной идентификации человека в определенный момент исторического перелома («экстраординарная» критическая идентификация). При некоем оптимистическом варианте развития событий, приводящем к утверждению новой системы признанных обществом ориентиров, общественная самокритика могла сыграть очистительную, созидательную роль. Этого не произошло, катар­сис не состоялся. Негативные, даже уничижительные самооценки человека как «совка», лентяя, пьяницы и пр., обнаруживаемые и в массовых опросах, остаются непременным компонентом его социальной самоидентификации и фактически служат средством оправдания пассивности, безволия, холопства во всех их проявле-

 

ниях в полном соответствии с печальной исторической традицией («ординарной» псевдокритической идентификации).

Анализ проблемы идентификации в общественном мнении приводит к необходимости различать два уровня рассматриваемых показателей: декларативный (кем люди хотят себя называть) и ре­альный (кем люди себя ощущают)...

Элита и «массы» в поисках ориентации. Поиск ориентации — это новая проблема, как бы нежданно свалившаяся на голову людей. При этом проблема принципиально непосильная для отдельного человека и требующая групповых вариантов решения. Но ни одна из групп или структур, претендовавших за десять лет на лидерскую роль в обществе, не смогла предъявить человеку каких-либо четких, понятных населению ориентиров, а тем более программ действия. Демонстративное отрицание советского прошлого или конститу­ционно закрепленный лозунг «социального государства» равно не пригодны для роли таких ориентиров.

Главная причина такого положения — отсутствие в стране ли­деров или лидирующих групп, элитарных структур, которые были бы готовы и способны определить и задать ориентиры.

Противопоставление элитарных структур (соответствующих функционально специализированных групп, институтов, органи­заций, средств) и «масс» (слабо организованных, не исполняющих специфических функций и пр.) характерно преимущественно для традиционно-иерархических и модернизирующихся обществ. В первых из них элитарные структуры обеспечивают сохранение социальных и культурных образцов, во вторых — выступают еще и в роли модернизаторов, инициаторов перемен. В развитых обществах такое разделение функций теряет смысл, поскольку действуют мно­гочисленные более или менее автономные динамические факторы экономического, социального, глобального и прочих порядков.

В отечественной истории наиболее очевидна послепетровская тенденция элитарно-бюрократической модернизации, в рамках которой развертывались практически все общественные потрясения и кризисы до начала XX в., а позже и советского, и последующего периода. Как стимулом, так и тормозом модернизации выступали главным образом соотношения сил внутри элитарных структур (а отнюдь не конфликты правящей элиты с угнетенной массой). Вла­ствующая элита советского периода — неважно в данном случае, под какими именно лозунгами и с каким успехом — монополизиро­вала модернизаторские функции в обществе. Примерно к 60—70-м годам смена поколений в элитарных структурах, с одной стороны, и усложнение факторов социально-экономической и культурной

динамики — с другой, привели практически к полной утрате этой функции элитарными структурами советского образца.

Инициировавшая перестройку часть партийно-государственной элиты была заинтересована преимущественно в совершенствовании средств поддержания собственного статуса. Демократические тече­ния не имели ни сил, ни решимости играть самостоятельную роль и определять общественные ориентиры. В результате ни накануне общественно-политических сдвигов (перед 1985 г.), ни в последую­щие годы потрясений и поворотов в стране не существовало новой или альтернативной элиты. А сохранявшая реальную власть государ­ственная верхушка советского образца — при обновленных назва­ниях и конфигурациях — была преимущественно заинтересована в самосохранении, устройстве собственных дел и т.п. Поэтому, в част­ности, была невозможной в России ни продуманная дальновидная реформа, ни «революционная» ломка старой системы. Радикально настроенная «команда Гайдара» за год работы смогла лишь создать ситуацию «обвала», запустив механизмы рыночных отношений и оставив открытыми проблемы их социальных последствий.

Роль массовых факторов (намерений, настроений, действий) в этих процессах неизменно оставалась вторичной, «зрительской»... Отсюда — растерянность и колебания значительной части населе­ния при определении своего отношения к происшедшим в стране переменам. Представляется полезным разделить, с одной стороны, демонстративное отношение людей к официальным лозунгам, с другой —реальное отношение к повседневной стороне этих перемен, с которой приходится иметь дело «массовому» человеку.

Показателями демонстративного плана в значительной мере можно считать регулярно получаемые ответы на вопросы о пользе реформ, о том, нужно ли их продолжать, было бы лучше, если все в стране оставалось бы так, как до перестройки и т.п. Соответствую­щие данные многократно публиковались. Имеется, правда, и другая составляющая таких утверждений — уровень доверия и одобрения власти, лидеров, декларирующих линию на продолжение реформ. Поэтому высказывания в пользу продолжения реформ становятся то реже (в последние годы правления Б. Ельцина), то чаще (с приходом к власти В. Путина). Колебания, правда, происходят в ограничен­ном диапазоне, и перевес того или другого мнения обеспечивает небольшая доля опрошенных, при том что более 40% постоянно затрудняются выразить свою позицию. Стоит заметить, что понятие «реформы» давно утратило свой первоначальный смысл и использу­ется преимущественно для обозначения всех перемен, связанных с переходом от советской экономической модели к рыночной.

 

Примечательно, что позитивные оценки начатым в 1992 г. реформам высказываются всегда существенно реже, чем суждения о необходимости продолжать реформы, и наоборот, осуждение реформ звучит гораздо чаще, чем требования прекратить их. Объ­яснить такие расхождения, видимо, можно тем, что оценка начатых перемен не связана каким-либо сегодняшним (да и тогдашним) выбором или иным действием, а вопрос об отношении к нынеш­ним переменам — это вопрос действия, точнее, приспособления. Ведь около двух третей опрошенных утверждают, что они либо уже приспособились к произошедшим переменам, либо смогут этого добиться в ближайшее время.

Адаптация: возможности и пределы. Проблему приспособления человека к широкому спектру социальных и социально-политиче­ских изменений приходилось описывать ранее². Не повторяя аргу­ментации, отметим лишь принципиальные тезисы. В перипетиях отечественной истории последних столетий человек (во всех его статусах, включая правящую элиту и революционную контрэлиту) не выбирал варианты изменений, но лишь вынужден был приспоса­бливаться к ним. Причем сама возможность почти беспредельного приспособления объяснялась весьма ограниченным масштабом собственных запросов. Последняя по времени — и как будто почти успешная — операция такого рода разворачивалась на протяжении примерно последних десяти лет.

В ноябре 2000 г. на волне конъюнктурного массового оптимиз­ма только 20% населения России полагали, что они выиграли от перемен, произошедших за эти годы, но 67% — что они либо уже приспособились, либо в ближайшем будущем приспособятся к этим переменам. В этих цифрах — все основные параметры современных проблем человеческого существования. Не ожидали, не выиграли, не одобряют (в значительной мере), но приспосабливаются.

К чему именно приспосабливается человек в сегодняшней России?

К снижению уровня жизни. Как известно из опросов, из офи­циальной статистики, к концу 2000 г. доходы населения составят в среднем около 70% от их величины в докризисные месяцы 1998 г.

К снижению собственных запросов. Это позволяет привыкать жить «на пониженном уровне».

К конкурентному рынку товаров, услуг и труда.

К навязчивой рекламе со всеми ее шумами.

² См.: Левада Ю. Человек приспособленный // Мониторинг общественного мнения... 1999. № 5. С. 7—17; Он же. Человек ограниченный: Уровни и рамки при­тязаний // Мониторинг общественного мнения... 2000. № 4. С. 7—13.

К демонстративной конкуренции политических лозунгов и персон.

К не существовавшим ранее «рыночным» возможностям по­лучения дохода.

К новым факторам и параметрам социального неравенства, связанным с личными и имущественными возможностями.

Приспособление в каждом случае означает трудное изменение способов деятельности, ее нормативных и ценностных регуляторов, а также «баланса» этих регуляторов. Даже в стесненных обстоя­тельствах человек стремится сохранить себя, свой статус, свою самооценку. Не относятся к этой категории те изменения, которые означали только снятие ограничений — появление возможностей для потребительского и политического выбора, для выезда за гра­ницу, для получения информации и т.д. Ко всему этому не требо­валось приспосабливаться, достаточно было просто привыкнуть (и, как обычно бывает в ситуациях привыкания, тотчас забыть о приобретенных свободах, пока об этом не напоминают какие-либо угрозы их вновь лишиться).

В то же время стало очевидным существование обстоятельств, к которым человек не может приспособиться (или приспосабливается ценой невосполнимых потерь в собственном положении). К таким обстоятельствам относятся нестабильность социальных регуляторов, отсутствие фиксированных критериев и «правил игры», хаос. Стра­дают и теряют от такой неопределенности «все», но в разной мере. Проще человеку, способному замкнуться в скорлупе собственных привычных интересов. Труднее всего приходится активным обще­ственным группам, которые пытаются играть «на повышение» (или на сохранение относительно высокого уровня) собственного статуса, т.е. элите, имеющей или стремящейся получить доступ к верхним этажам общественной иерархии. Поэтому, в частности, все наблю­даемые в последние годы социально-политические кризисы были (и, скорее всего, будут в обозримом будущем) преимущественно кризисами на этих, элитарных, околовластных этажах.

Получается, что всеохватывающие процессы адаптации оказы­ваются дифференцирующими, формирующими новые структурные группы в обществе, определяющими функции и ответственность элит и т.д. Перспективы общественных перемен, их устойчивость и глубина определяются не «средней» массой (мнениями, голосова­ниями «всех»), а способностью определенных, специализированных групп и структур воздействовать на ситуацию...

* * *

В существующих условиях все три выделенные «оси координат человека» находятся в состоянии сложного кризиса, т.е. ломки и формирования механизмов дальнейшей деятельности в соответ­ствующих направлениях.

Острота ситуации определяется тем, что энергия разрушения, высвобождения от старых ограничений практически полностью исчерпана за предыдущие годы. Поэтому нерешенность принци­пиальных проблем общественного и государственного устройства, отсутствие его нормативно-правовых основ, ощущается людьми сильнее, чем когда-либо ранее. В этих условиях заметно возрастает роль «призраков» советского прошлого — не только как ностальги­ческих фантомов или символов, но и как вполне реальных структур, традиций, нравов (продуктов «полураспада» разрушенной системы)-Отсюда «реставрационные» надежды одних и опасения других. Для того чтобы оценить их обоснованность, нужен, очевидно, об­стоятельный анализ исходного состояния — положения человека в «традиционном» советском обществе (это особый предмет рассмо­трения) в соотнесении с переломами и сдвигами последних лет. Пока же стоит лишь отметить, что наблюдаемые... «призраки» прошлого реальным реставрационным потенциалом не обладают... Процессы разложения и распада социально-политических систем (особенно, если рассматривать их в «дальней», поколенческой перспективе) столь же необратимы как термодинамические. Но продукты такого распада (полураспада) в каждый момент, на каждом этапе значимы сами по себе, могут долго воздействовать на общественную атмос­феру, на самоопределение человека.

Н.И. Лапин

Лапин Николай Иванович (род. в 1931 г.) — известный россий­ский социолог и историк социальной мысли, один из активных участников возрождения социологии в СССР в 60-е гг. и создания первого академического социологического института — ИКСИ АН СССР (1968), доктор философских наук (1969), профессор (1979), член-корреспондент РАН (1987), лауреат Государственной премии СССР (1983).

Выпускник философского факультета МГУ (1954). Кандидат­ская (1962) и докторская диссертации посвящены раннему периоду творчества К. Маркса. Вышедшая в 1968 г. и переизданная в 1976 и 1986 гг. книга «Молодой Маркс» — одна из лучших работ в мировой литературе по истории становления марксизма; она переведена на 8 языков и удостоена Государственной премии СССР.

По окончании аспирантуры, в 1957—1962 гг. Н.И. Лапин рабо­тал в редакции журнала «Вопросы философии» — консультантом Отдела зарубежной философии и социологии. В 1962 г. создал редакцию литературы по истории философии в издательстве «Мысль», где организовал издание серий «Философское наследие» и «Мыслители прошлого».

В 1966—1968 гг. Н.И. Лапин работает в Отделе социологических исследований Института философии АН СССР, активно участвует в создании Института конкретных социальных исследований (1968). Руководит проектом «Социальная организация промышленного предприятия (Соотношение планируемых и спонтанных процессов)». В конце 1971 — начале 1972г. — вр и.о. Директора Института. В связи с разгромом социологии (в середине 1972—1973 гг.) проект закрыт, подготовленные публикации вычеркнуты из издательских планов. Н.И. Лапин вместе с основным составом своего Отдела переходит в Институт проблем управления ГКНТ и АН СССР (1973-1976) и далее в Институт системных исследований АН (1976—1984). В рамках этого института руководит проектами «Инновации в организациях» и «Философские и социологические проблемы моделирования глобального развития», под его редакцией (совместно с Д.М. Гви-шиани) издан «Краткий словарь по социологии» (1988).

С 1984 г. — заместитель директора, в 1986-1988 гг. —директор Института философии АН СССР, затем главный научный сотрудник этого Института, руководитель Центра изучения социокультурных изменений. В 2005 г. назначен зав. Отделом аксиологии и фило­софской антропологии ИФ РАН.

В 1989 г. выступает инициатором создания Российского обще­ства социологов и избирается его первым Президентом.

Сквозная тема, проходящая через все работы Н.И. Лапина, — из­учение возникновения нового, перерыв традиции, преодоление сопротивления социальным инновациям. Является инициатором формирования и главным разработчиком двух актуальных на­правлений российской социологии — социологии организаций и социологии инноваций. Один из принципов работы в рамках этих направлений — соединение основательных теоретических подходов с опорой на эмпирические данные.

С 1990 г. под руководством Н.И. Лапина осуществляется мо­ниторинг «Наши ценности и интересы сегодня». Презентация по­следних данных в рамках его проекта составляет содержание вклю­ченной в Хрестоматию публикации. Основные работы Н. И. Ла­пина: «Молодой Маркс» (1968, 1976, 1986), «Пути России: социо­культурные трансформации» (2000), «Эмпирическая социология в

 

Западной Европе» (2004), «Общая социология» (2006). Опубликовал материал проекта «Социальная организация промышленного пред­приятия» (2005).

А.З.