Примитивное общество как функционально недифференци­рованное

Функциональная взаимозависимость групп и организаций, при­сущих развитой социальной системе, практически полностью отсут­ствует в первобытном обществе. Его главные деления на семьи, кланы, экзогамные группы, тотемные группы делают его сегментарным или ячеистым (compartmental). В нем существует чрезвычайно сложная система церемониальных институтов (offices) и система родственных связей, более детальная, чем в цивилизованном обществе. Однако в первобытном обществе немного групп или категорий, в которые объединяются его члены для решения практических задач совмест­ной жизни. Преобладающими являются группировки по принципу родства, которые всецело подчиняют себе членов общества. Сам факт принадлежности к роду автоматически влечет за собой то, что человек включается в круг общеобязательных прав и обязанностей, придер­живается обычаев, следует ритуалам, нормам и разделяет верования целого. Это, разумеется, группировки «естественного» типа, в особен­ности те, которые основаны на признаках возраста и пола. Здесь могут возникать и престижные группы, не исключено и образование про­стейшей системы классов или каст, хотя эти последние не встречаются в наиболее примитивных условиях. Возможны некоторые зачатки различий по занятиям, однако разделение труда носит весьма узкий характер и обычно не выходит за «естественные» рамки, связанные с различиями между полами, старшими и младшими. Крупные ассо­циации еще не существуют. Отсутствует самостоятельный институт религии, не говоря уже о конфессиях; нет школ, организованных культурных ассоциаций; специализация производства и обмена весьма низкая. Кроме групп, основанных на временном партнерстве по обмену и т.п., единственные чисто ассоциативные группы — это обычно «тайные общества», не обязательно функционального толка. Сам факт, что они «тайные», свидетельствует о том, что общество еще не нашло эффективного способа их инкорпорирования.

Нерасчлененный характер первобытного общества становится очевидным из преобладания примитивного коммунизма. Род — это большая семья, и в нем проявляются коммунистические свойства семьи. Племя создает систему участия в дележе охотничьей добычи и плодов земли. Личные или семейные права признаются только в части узуфрукта⁶, а не в собственности на землю. Даже те права,

⁶ Право пользования плодами собственности (земли, имущества и т.д.) без из­менения ее основ. — Прим. пер.

 

которые у нас имеют наиболее личностный или интимный характер, были тогда правами кровного братства. Одалживание жен гостям племени, что является типичным для американских индейцев и многих племен в Африке, Полинезии и Азии, может рассматриваться как способ принятия гостя в круг племенных «свобод». Так, Джулиус Липперт (J. Lippert) полагает, что «гость получает все права членов племени, и особая святость (sanctity) данных отношений восстанав­ливает древние права гостя»⁷. Разрешение сексуальной свободы во время брачных празднеств; институт «дома невесты», сохранившийся у некоторых африканских племен, когда невеста была доступна для членов племени; проституция перед замужеством, как храмовый об­ряд в Вавилоне — могут быть истолкованы как пережитки полового коммунизма или, по крайней мере, как утверждение прав передтем, как они будут отчуждены в браке, — тех прав, которые воспринима­лись в качестве органически присущих всему племени.

Такого рода коммунизм воплощает простую солидарность нерас-члененного сообщества. Дифференциация, которая в нем существу­ет, основана на естественных различиях, подобно различиям между молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, подобно различиям в склонностях, например склонность к лидерству у одних и ее от­сутствие у других, а также на некоторых социально приобретенных различиях, связанных, например, с наследованием церемониаль­ной должности или магического знания. Бесчисленное множество линий дифференциации, характерных для цивилизованного обще­ства, в первобытном обществе остается еще скрытым. Различные интересы, склонности, способности, которые могут проявляться в рудиментарной форме, не имеют возможности для развития в преде­лах ограниченного поля совместной жизни. Социальное наследие слишком негибко, чтобы избирательно стимулировать их развитие. Нравы, соответствующие этому наследию, скорее подавляют данные различия, поскольку они воспринимаются как угроза солидарности на почве единомыслия — единственному виду солидарности, на которую группа, как целое, тогда была способна.

Цивилизации прошлого и настоящего возникли из этого ран­него этапа. Как они возникли, под действием каких слепых сил, направленных на завоевание, покорение и экспансию, создававших полюса богатства и бедности, классовые различия, путем какого вос­питания в области искусств, в результате какого сочетания обычаев и верований, приведшего к известному освобождению сознания,

⁷ Evolution of Culture (tr. Murdock, New York, 1931). P. 217

путем какого приращения научных знаний и их практического при­ложения — вот главная тема человеческой истории. Для нас здесь достаточно обратить внимание на принципиальную разницу. Для нашей стадии развития характерно то, что у нас существует огромное множество организаций, причем принадлежность к одной никак не влияет на принадлежность к другим организациям. Наряду с этим любой вид интересов влечет за собой создание соответствующей ассоциации, практически каждый вид установок может найти не­которое социальное подкрепление, и, таким образом, большое со­циальное единство, к которому мы принадлежим, реализуется как множественное по формам, а не унифицированное. От участников «большого общества» требуется соответствующее интеллектуальное усилие, и многие из тех, кто на это неспособны, принадлежат к этому обществу чисто формально, а не по духу.

Роль диффузии в социальной эволюции

Сколь бы длительным и сложным ни казался эволюционный процесс в исторической ретроспективе, он протекал все же доста­точно быстро в сравнении с эволюцией органического мира. Мы уже обращали внимание на относительно высокую скорость социаль­ных изменений, сейчас мы можем также добавить, что социальная эволюция происходила значительно более высокими темпами, чем эволюция биологического порядка. Ни один из типов простейших животных не превращался в развитый тип в течение такого короткого времени, как это происходило в обозримой человеческой истории.

Сама идея подобного сравнения кажется абсурдной. Но в течение этого периода одно первобытное общество за другим переходило на такую стадию, когда, по крайней мере в сравнительном плане, об­наруживаются более развитые структуры. Социальная эволюция не зависит от органической эволюции в том смысле, что люди оказыва­ются способными использовать для достижения своих целей орудия, которые не являются частью их физической природы. Кроме того, применяя эти орудия, люди в определенной степени руководствуются разумом, а не одним лишь инстинктом. Вооруженные подобным об­разом, они способны быстро приумножать свое культурное наследие, передавать его эволюционный потенциал своим потомкам и обе­спечивать их коммуникацию с другими людьми на планете.

Иногда диффузия и эволюция рассматриваются как противо­положные принципы в объяснении социального изменения. Но в действительности такое противопоставление неоправданно. Диффу­зия должна рассматриваться как один из наиболее важных факторов

 

социальной эволюции. Все великие цивилизации прошлого нахо­дились, насколько можно судить по письменным источникам, под воздействием культурообразующих и конкурентных (formative and challenging) факторов культурного взаимодействия. Цивилизация, возникшая в долине Нила, проникла вплоть до Индии. Созданные в Индии системы мышления достигли Китая, а затем отдельные их элементы внесли свой вклад в становление пробуждающихся цивилизаций Запада. Греки построили свою цивилизацию на на­следии Микен, Крита и Египта. Рим с первых своих дней испытывал влияние культурных сил, уже полностью раскрывшихся в Греции. И так остается вплоть до наших дней.

Антиэволюционные влияния

Нет нужды говорить, что становление нынешней системы диф­ференциации происходило в течение веков. При этом тормозящее воздействие, исходившее из древнего представления о солидарности, было весьма сильным. В той или иной степени оно сохраняется и по сей день. В процессе образования современного общества, как правило, государство (иногда эту функцию выполняла церковь) стремилось предотвратить дальнейшую дифференциацию путем включения всех других организаций в свою структуру, подчинения их тому согласию, источником которого оно выступало. Гоббс в XVII в. обличал свободные ассоциации, которые подобны «червям в кишках живого человека», а уже в конце XVIII в. во время Вели­кой французской революции была сделана попытка под знаменем свободы запретить все корпоративные организации. Как Руссо, так и в не меньшей степени Бёрк, — с одной стороны, философ революции, а с другой — философ реакции (столь медленно наше сознание воспринимает новые социальные факты) — не допускали еще раздельного существования государства и церкви. Они еще верили в «универсальное партнерство», обеспечивающее культурно однородное (culturally inclusive) членство в обществе. Даже сегодня предпринимаются отдельные попытки воссоздать великие общества на почве примитивной солидарности. Это явствует из апелляции как к фашистским, так и к коммунистическим принципам, а еще более — из национал-социалистической политики в Германии. Но какими бы ни были притязания этих противоположных прин­ципов (напомним, что в данном случае речь идет о социальной эволюции, а не о социальном прогрессе), важно обратить внимание на то, что эти попытки оказались успешными только в тех странах, которые в незначительной степени или в течение краткого периода

времени испытывали влияние факторов, увеличивающих разноо­бразие: современного индустриализма, культурного и религиозного плюрализма, конфликтов по поводу свободы ассоциаций. Успех такого рода политических действий обеспечивался лишь благодаря установлению принудительного контроля, подавлявшего самым насильственным образом те различия, которые в противном случае были бы неизбежны. Надо учесть и тот факт, что эти практики воз­никли как внезапные следствия катастрофических и аномальных обстоятельств, а не как результат более или менее упорядоченной последовательности социальных изменений.

Главное направление социальной эволюции

У нас нет возможности проследить исторический процесс по­явления этих многочисленных градаций дифференциации. Однако если мы вновь обратимся к первобытным обществам, мы можем об­наружить общие направления этого процесса. Поскольку социальная структура существует лишь как продукт ментальности (creation of mentality), постольку за дифференцированной формой всегда стоит дифференцирующее сознание. Прежде чем возникнут институты, появляются установки и интересы. По мере того как они становятся более определенными, они отражаются в обычаях, приобретающих все более и более институциональный характер. Единая протяжен­ность социальной мысли прерывается действием особых интересов, которые обусловливают разрыв с недифференцированным чувством солидарности. Следовательно, происходит постоянное отклонение социального существования от единообразия общего социального пути, на что защитники племенных обычаев либо не реагируют, либо смотрят сквозь пальцы, либо подавляют эти отклонения. Но если это отклонение неоднократно повторяется, причем в одном и том же направлении, то, при условии изменившихся обстоятельств или по­явившихся возможностей, оно может получить признание, создавая зону неопределенности внутри старого института или же учреждая новый институт взамен старого. Тем самым образ жизни группы становится более разнообразным, без утраты общего единства. Более того, путем медленного приращения объем (новых) знаний и умений увеличивается, и отдельные члены группы предъявляют на них особые права и становятся признанными специалистами по их применению. Так развиваются особые способы проведения обрядов, особые табу, особые подходы к таинственным силам природы или к сакральному началу племени (sacra of the tribe), другими словами, формируются новые институты.

 

Формирование институтов обычно предшествует — и нередко на весьма длительный период — образованию ассоциаций. Фактически в сравнительно примитивных сообществах переход от институтов к ассоциациям встречается достаточно редко. Это происходит потому, что этап ассоциаций предполагает некоторую эластичность соци­альной структуры, которую примитивные условия и примитивная ментальность вряд ли могут допустить. Этот этап подразумевает более сложное единство, при котором различие соединяется с тягой к творчеству. Прежде чем право на свободу ассоциаций становится эффективным, общество должно достаточно далеко продвинуться по пути социальной эволюции: масштаб его должен увеличиться, давление общей морали — ослаблено, а интересы — стать гораздо более разнообразными благодаря накоплению знания и усилению специализации в экономической жизни. Только при этих условиях происходит выделение семьи из общей социальной матрицы; она становится автономной единицей, создание и поддержание которой зависит исключительно от желания и воли ее членов. Только при этих условиях единообразная система общинного воспитания распадается на множество отдельных школ и других образовательных учреж­дений. И, наконец, масштабная политико-религиозная система, претендующая на всеобщий контроль, обнаруживает внутреннюю противоречивость единства, навязанного силой, что влечет за собой формирование разнообразных ассоциаций государства и церкви. Этот процесс может быть представлен в виде следующей схемы:

I. Общинные (communal) обычаи

Сплав политико-экономико-семейно-религиозно-культур-ных практик, которые переходят в И. Дифференцированные общинные институты

Различные формы политических, экономических, семейных, религиозных, культурных процедур, которые воплощаются в III. Дифференцированные ассоциации

Государство, экономическая корпорация, семья, церковь, система образования и т.д. Переход от второй к третьей из этих стадий означает мгновенную (momentous) трансформацию социальной структуры. В условиях первобытного общества могли, разумеется, встречаться небольшие ассоциации случайного происхождения, но большие постоянные ассоциации в том виде, как мы понимаем это сейчас, были тогда немыслимы. Неразвитая солидарность подразумевает, что если ты принадлежишь к племени, ты принадлежишь также и к роду, или

принят в него; что если ты живешь жизнью племени, ты веришь и в его богов. Разнообразие институтов, по мере их появления, есть сначала лишь разнообразие тех или иных сторон общинной жизни. В этом увеличивающемся разнообразии скрывается зародыш нового социального порядка, но пройдут века, прежде чем новый порядок будет установлен. Это происходит потому, что новый порядок озна­чает разнообразие, связанное с большей свободой.

На нашей второй стадии существует лишь один ряд религиоз­ных институтов, признаваемых всем сообществом, и эти институты остаются тесно связанными с институтами политическими.

На нашей третьей стадии эти религиозные институты не только отделяются от государства и становятся культурно автономными, но и последовательно создают множество религиозных ассоциаций. Свобода ассоциаций допускает существование неограниченного множества случайных форм с бесконечным числом взаимосвязей и взаимозависимостей. Однако эти формы основаны на принципах общинной жизни, причем на страже общеобязательных сторон этой общинной жизни отныне стоит государство.

Отделение одной большой ассоциации от другой сопровожда­ется глубокой внутренней дифференциацией их соответствующих структур под действием техже самых сил, которые вызвали внешнюю дифференциацию. Потребовался бы отдельный том исследований, чтобы рассмотреть этот процесс целиком. Все, что мы можем сделать в настоящей работе, это предложить краткую иллюстрацию, более четко демонстрирующую действие главного принципа этого процес­са. В этих целях мы рассмотрим процесс, в ходе которого возникла организация религии.