Древнейшим христианским апологетом, от которого до нас сохранилось целое произведение, был афинский философ Аристид. Евсевий два раза говорит о нем в непосредственной связи с апологетом Кодратом. В «Хронике» (ad an. Abrah. 2140 — по армянскому переводу[331]) он называет его nostri dogmatis philosophus Atheniensis (афинский философ нашего учения) и сообщает, что он представил свою апологию императору Адриану во время его пребывания в Афинах. В «Церковной истории» после речи о Кодрате и его апологии Евсевий продолжает: «Подобно Кодрату и Аристид, муж верный, исповедник нашего благочестия, обратился к Адриану с апологией в защиту веры и оставил (ее нам). Это сочинение его сохраняется доныне у очень многих» [(IV, 3.3)]. О самой апологии, таким образом, Евсевий говорит очень кратко и не приводит из нее ни одной строчки. Можно думать, что Евсевий или не нашел в ней важных для него исторических указаний, или, что весьма вероятно, не имел под руками этой апологии и не читал ее, — об апологии Аристида он не прибавил «есть она и у нас», как это заметил относительно апологии Кодрата.
Иероним в «Хронике» (ad an. Abrah. 2142) повторяет Евсевия, но в De vir. ill. 20 дополняет его некоторыми подробностями: «Аристид, — говорит он, — весьма красноречивый афинский философ и под прежней одеждой ученик Христов, подал императору Адриану в одно время с Кодратом книгу, содержащую доказательства нашего учения, т. е. апологию за христиан, которая, существуя до настоящего времени, по мнению ученых, свидетельствует о великом уме его». В письме к Магну (Epist. 70[, cap. 4]) Иероним пишет: «Аристид философ, муж красноречивейший, тому же императору (Адриану) представил апологетик в пользу христиан, составленный из философских сентенций. Этой апологии впоследствии подражал Иустин». Трудно сказать, насколько самостоятелен Иероним в этих суждениях об Аристиде и его апологии, — сам ли он читал апологию, или же только расширил и округлил сведения, сообщенные Евсевием, дополнив их собственными предположениями. Но необходимо согласиться, что прибавки Иеронима не заключают в себе ничего неестественного и сомнительного и, с другой стороны, едва ли без натяжек могут быть выведены из слов Евсевия.
Орозий (Histor. adv. paganos VII, 13.2) называет Аристида Афинского virum fide sapientiaque plenum [мужем, исполненным веры и мудрости]. Западные мартирологи говорят об Аристиде как о муже весьма славном верой и мудростью и свидетельствуют, что в своей апологии, которая у афинян пользуется большим почетом наряду с другими памятниками древности, он учит quod Christus Jesus solus esset Deus (al.: quod Jesus Christus verus esset Deus)[332][что Христос Иисус — единственный (вар.: истинный) Бог].
Такими скудными сведениями об Аристиде и его апологии наука располагала до последней четверти XIX в., когда постепенно стало обнаруживаться, что судьба была более благоприятна к нему, чем к Кодрату. Общее мнение о том, что апология Аристида погибла бесследно, разрушили прежде всего мехитаристы, монахи монастыря св. Лазаря в Венеции, которые в 1878 г. издали в Венеции на основании армянской рукописи важный апологетический фрагмент (с латинским переводом), который имел надписание: «к императору Адриану», и гомилию: «Аристида, философа афинского, о возгласе разбойника и ответе Распятого», — оба памятника носят имя «философа Аристида Афинского»[333]. Относительно гомилии, автор которой на основании Лк. 23: 43 старается доказать Божественность Господа, большинство исследователей скоро вынесли заключение не в пользу ее подлинности или, по крайней мере, признали ее сомнительной; что же касается апологетического фрагмента, то в нем большинство увидело подлинный отрывок армянского перевода апологии Аристида. Впрочем, раздавались и серьезные возражения против принадлежности отрывка к апологии Аристида; причем основанием служил наперед выработавшийся взгляд на апологию Аристида, в которой, согласно свидетельству Иеронима, должен особенно обнаружиться талант писателя и многочисленные выдержки из языческих философов, чего отрывок не давал; подозрительными казались также сведения автора в области языческой мифологии. Но вопреки этому подлинность апологии, к которой принадлежал опубликованный мехитаристами отрывок, скоро подтвердилась самым неожиданным образом.
Весной 1889 г. англичанин J. Rendel Harris открыл в монастыре св. Екатерины на Синае (где К. Тишендорф нашел Cod. Sinaiticus) полный сирийский перевод апологии Аристида в рукописи VII в. Но скоро ученый мир поражен был еще более удивительным известием: R. Harris дал прочитать корректурный лист своего перевода с сирийского текста ученому Armitage Robinson'y, который в это время был в Вене и занимался изучением латинских рукописей о страданиях христианских мучеников, отыскивая потерянный манускрипт о страданиях Перпетуи. Случайно он прочитал латинский перевод повести о Варлааме и Иоасафе и в изумлении остановился на словах: Ego, rex, Providentia Dei veni in mundum; et considerans coelum et terram, mare et solem et lunam, et cetera, admiratus sum ornatum eorum (Я, государь, промышлением Божиим вступил в этот мир, и когда я созерцал небо, и землю, и море, и солнце, и луну, и все прочее, пришел в изумление от того дивного устройства, какое нашел в мире), — которые составляли начало апологии Аристида, как она читалась в присланных ему R. Harris'oM листах. Дальнейшие исследования привели его к заключению, что в повести о Варлааме и Иоасафе почти целиком приведена апология Аристида. Повесть, а вместе с ней и греческий текст апологии был напечатан уже в 1832 г. и, следовательно, давно был известен ученому миру[334]. Первоначально составленная в Индии, повесть о Варлааме и Иоасафе окончательную художественную обработку получила в монастыре св. Саввы около Иерусалима, не позднее VIII в.[335]Сущность ее заключается в следующем.
Индийский царевич Иоасаф, относительно которого при его рождении предсказано было одним придворным мудрецом, что он будет великим покровителем гонимой тогда христианской религии, воспитан был своим отцом t, в полном неведении бедствий человеческой жизни. Но он случайно узнал, что есть бедные и несчастные люди, что есть старость и смерть. Когда эти познания произвели на него сильное впечатление и душа его была открыта для восприятия неведомых ему учений, к нему явился в виде продавца драгоценных камней христианский отшельник Варлаам и легко обратил его в христианство. Отец, узнав об этом, был сильно встревожен и решил отвратить его от веры ненавистных христиан. Для этого избрано было такое средство: языческий отшельник, по имени Нахор, по внешности весьма похожий на Варлаама, должен был в присутствии царевича и многочисленного собрания языческих мудрецов неудачно защищать христианскую веру против возражений со стороны язычников. Однако царевич в сонном видении получил предупреждение относительно замысла, и его угрозы произвели в Нахоре чудо — он произнес смертный приговор над язычеством и превознес христианство как единую истинную и спасительную религию на земле. После краткой речи одного из главных ораторов со стороны язычества Нахор дал знак рукой, чтобы собрание умолкло, отверз свои уста и произнес во всеуслышание то, чего не предполагалось говорить: «Я, царь, по провидению Божию вступил в мир...», и далее следует апология христианского философа Аристида.
Свои открытия R. Harris и Arm. Robinson опубликовали в 1891 г. в первом выпуске первого тома Texts and Studies, с соответствующим критическим введением.
Таким образом, апология Аристида в настоящее время известна в трех редакциях:
1) армянская, обнимающая небольшую часть апологии, именно — две первые главы, и известная в двух рукописях: 981 г. (Cod. Venetus), по которой фрагмент издан мехитаристами, и XI в. (Cod. Edschmiadzin), — обе рукописи согласны почти слово в слово и не представляют разнородного предания. Перевод, по мнению мехитаристов, с которыми согласны западные ученые, сделан в V в., известном в армянской литературе под именем золотого века;
2) сирийская, в рукописи Синайского монастыря, из второй половины VI или VII в., а самый перевод восходит к половине IV в.;
3) греческая, как сказано, содержится в повести о Варлааме и Иоасафе, по объему меньше сирийской, сохранилась во многих списках повести.
Как и другие находки в области древнехристианской письменности, открытие апологии Аристида вызвало сильное литературное движение, которое обнаружилось в многочисленных сообщениях об издании R. Harris'a и A. Robinson'a, а также в больших и малых трактатах, всесторонне обсуждающих новый памятник. Прежде всего, перед исследователями естественно вставал вопрос, какую форму текста считать первоначальной. Дело в том, что хотя три рецензии в целом согласны между собой, однако в некоторых частностях, а также и расположении (некоторых) небольших отрывков, они сильно расходятся между собой. Впрочем, армянский перевод, как отрывок, обнаруживающий при этом очевидную свободу в передаче текста, теряет самостоятельное значение, и спор может быть о сравнительном достоинстве только греческого и сирийского текстов. A. Robinson, открывший греческий текст, высказался в пользу первоначальности и относительной неповрежденное греческого текста; к нему примкнул, в числе других исследователей, и Ad. Harnack[336]. Но дальнейшие тщательные изыскания привели большинство ученых к тому заключению, в настоящее время утвердившемуся в науке, что греческий текст представляет собой свободную переработку оригинала, так как автор повести о Варлааме и Иоасафе психологически вынуждался приспособить апологию для своих ближайших целей, ввиду чего допустил ряд сокращений и перестановок, заменил устаревшие выражения и обороты новыми формулами; между тем автор сирийского перевода не преследовал никаких других интересов, как только возможно точную передачу текста. Поэтому сирийский перевод должно считать верным отображением оригинала, хотя, с другой стороны, этим не исключается возможность, что переводчик по местам допустил свободу в передаче подлинника или же был повинен и в некоторых ошибках от недосмотра. Ввиду этого, в основу опытов восстановить первоначальный текст апологии (важнейшие принадлежат R. Seeberg'y и Е. Hennecke) полагается сирийский перевод; но при этом не лишается важного значения и греческая рецензия, так как в ней, несомненно, сохранилось много частей подлинного греческого текста, что дает возможность проникнуть в способ выражения и лексикон оригинала и в некоторых, по крайней мере, местах с достаточной уверенностью сирийский перевод вновь передать на языке автора.
