Для историка и социолога науки процесс институционализации интересен в ряде отношений. Прежде всего он наглядно фиксирует результативность научной деятельности, рост профессиональной культуры, междисциплинарную дифференциацию, изменение интеллектуальных традиций. Иногда этот процесс довольно непосредственно влияет на создание идей. но гораздо чаще и в большем размере он способствует отбору, закреплению идей, обеспечивая преимущества одним из них в сравнении с другими. Поэтому рассмотрение институционализации позволяет зафиксировать тонкие изменения ее значения в иерархии общепризнанных ценностей, соответствующее признание со стороны общества (массовая публика, широкие научные круги, институты образования, отношения с властью и т.п.).
Рассмотрим теперь, как конкретно протекал процесс институционализации русской социологии на каждом из трех уровней: 1) динамика научных публикаций и статус социологии в массовом сознании; 2) социология и системы образования; З) социология и специализированные научные организации. Существуют ли какие-либо зависимости между ними, и если да, то какие именно?
Самый общий взгляд на работы разбираемого периода позволяет выделить группу четко очерченных особенностей. Прежде всего бросается в глаза рост количества публикаций (статьи, брошюры и книги) по социологии (по десятилетиям): 1861- 1870 гг. - 141; 1871 - 1880 гг. - 153; 1880 - 1890 гг. - 158; 1891 - 1900 гг. - 380; 1901 - 1910 гг. - 1183; 1911 - 1920 гг. - 780.
В 1897 г. вышел первый учебный обзор по социологии на русском языке (Н. Кареев "Введение в изучение социологии"), в его библиографии русским авторам принадлежало 260 работ из 880. Но фактически список Кареева был далеко неполон: отечественных социологических исследований к тому времени было значительно больше.
Одновременно мы видим большую и довольно оперативную работу по переводам, рецензированию и обзорам западной социологической литературы. Практически все сколько-нибудь интересные западноевропейские и американские авторы (Конт, Уорд, Гиддингс, Гумплович, Спенсер, Теннис, Зиммель, Вебер, Дюркгейм и многие другие) переведены на русский язык и прокомментированы со знанием дела. Кроме того, к началу XX в. расширяется география публикаций по социологии: они все чаще появляются в периферийных городах, вдалеке от традиционных научных центров. Однако периодические издания, в которых сотрудничали отечественные социологи ("Вестник Европы", "Современный мир", "Русское богатство", "Русская мысль" и др.), публиковали социологические материалы нерегулярно. Лишь "Вестник знания" и "Вестник психологии" имели более или менее постоянную рубрику "Социология".
Одновременно русские авторы были постоянными сотрудниками в профессиональных западных журналах ("Международное обозрение социологии" - редактор Р. Вормс, "Ежегодник социологии" - редактор Э. Дюркгейм) и даже оказывали им материальную помощь.
С начала XX в. картина существенно меняется. Если раньше массовая печать довольно часто отождествляла понятия "социология", "социальная жизнь" и даже "социализм", то теперь в сознании широких кругов социология прочно ассоциируется с наукой, ее главные задачи и приемы работы принимаются в целом правильно. Это зафиксировали исследования читательских вкусов, где фигурировали вопросы типа: "Какая наука больше всего Вас интересует и почему". Так, в 1902 г. естественные науки были названы любимыми в 321 ответе столичной молодежи из 933, общественные науки выбрали 450 человек, в том числе философию - 152, историю - 103, психологию - 56 и социологию - 129. Красноречивы объяснения: "Главным образом интересуюсь социологией как наукой, отвечающей на самые жизненные вопросы", дающей "возможность разобраться в общественных положениях и отношениях", убеждающей, что "общественная жизнь подчинена определенным законам" и т. п. [20. С. 194-196).
Следует в связи с этим интересом к социологии в массовом сознании отметить попытку С. Гальперина создать специальный альманах по типу "Ежегодников" Дюркгейма. Ему удалось выпустить только два довольно подробных обзора мировой социологии за 1901 - 1902 гг. [21]. О необходимости профессионального журнала продолжают говорить многие известные русские социологи тех лет -- Ковалевский, Де Роберти, Сорокин и другие. Своеобразной прелюдией такого журнала послужили подготовленные ими четыре сборника "Новые идеи в социологии" (1913-1914 гг.), дальнейший выпуск которых (как и многие другие начинания в социологии) оборвала первая мировая война.
Что касается преподавания социологии, то оно с конца 70-х - начала 80-х гг. XIX в. осуществлялось эпизодически в качестве необязательного спецкурса лишь в нескольких городах - в столице (в Университете и иногда в Политехническом институте), Москве, Варшаве и реже в Харькове. Чаще всего социологические материалы более или менее органично вкрапливались в курсы по методологии истории (Н. Кареев, А. Лаппо-Данилевский), истории политико-экономических учений и в философию права (М. Ковалевский, В. Хвостов, Н. Коркунов).
Неоднократные ходатайства ряда факультетов столичного и московского университетов о создании профессиональной кафедры или факультета оказывались безуспешными, наталкиваясь на категорический отказ министерства Просвещения, считавшего, что преподавание социологии только "компрометирует любое учебное заведение" в стране. Сановные бюрократы зубоскалили по поводу самого термина - социология, переиначивая его на свой лад "блажьлогия". Между тем, массовый интерес к теоретическим и эмпирическим аспектам этой науки в порядке самообразования резко оживился в начале 90-х годов. Ряд ученых Москвы и Петербурга решили удовлетворить этот запрос.
В 1896 г. в Москве была издана "Книга о книгах", а в столице в "Историческом обозрении" (кн. VIII) появилась аналогичная работа, программу самообразования по социологии подготовил в ней Н.Кареев. Московский вариант(автор-И.Янжул и другие) оказался не совсем удачным. Общая социология в нем представлена в рубрике "Этнография", частные социологические материалы разбросаны по разным отделам, имена многих, уже известных к этому времени социологов проигнорированы. Попытка Кареева, всегда внимательно следившего за достижениями отечественной и зарубежной мысли, была более фундаментальной. Он положил в основу программы проблемный подход.
Главные проблемы социологии, согласно Карееву, таковы: социология как наука, научный и этический элемент в ней, отношения социологии с другими общественными науками, а также с биологией и психологией, экономический аспект общества, социальная структура, прогресс как сущность исторического процесса и роль личности в истории. Научно-исследовательская работа самого Кареева за предыдущее десятилетие была как раз посвящена этим проблемам. С 1891 г. он предпринял попытку изложения в столичном университете этих же социологических проблем с "историко-критической точки зрения". Он признавался - "эти вопросы, сильно занимающие учащуюся молодежь, трактуются в многочисленных социологических книгах, журнальных статьях, частных беседах", и университет не должен их чураться, тем более, что, будучи необязательным, этот курс постоянно собирал слушателей-студентов самых разных факультетов [22. С. XII].
Таким образом, программа Кареева выступала общеобразовательным руководством для ориентировки в существующей разноплановой социологической литературе. Общественность к его программе относилась двойственно - с одной стороны, столичный отдел содействия самообразованию издал и позднее переиздал его в расширенном виде как "Программу чтения для самообразования", в виду ее успеха среди молодой интеллигенции, а с другой - его соратник по субъективной школе С. Южаков указал на "неполноту" его программы, преобладание в ней терминов философско-исторического характера за счет сугубо социологических [23. С. 88-90].
Далее Южаков сам предложил собственную учебную программу по социологии. Начинает он с места социологии в обществоведении, называет 26 конкретных социальных наук (этнография, антропология, палеонтология, статистика, демография, историческая география и др.) и шесть абстрактных - эстетика, правоведение, этика, лингвистика, политическая экономия и социология. Главное методологическое отличие социологии от всех общественных наук состоит в использовании следующих приемов:
1. Широкой дедукции из философии, которая служит основанием для изысканий (релятивизм и механистичность Конта; агностицизм и органицизм Спенсера; материализм и диалектика Маркса и др.).
2. Раскрытие конкретной формы проявления общих универсальных законов в частной общественной жизни. Проверка этих дедукций эмпирическим путем на исторических, этнографических, статистических материалах.
3. Если получается некий остаток, неподдающийся философскому истолкованию, то его подвергают индуктивному исследованию с привлечением материалов других социальных наук в лоно социологии. Последняя венчает собою исполинское построение этих наук, для знакомства с нею нет непременной надобности, по Южакову, изучать всю эту систему наук, подразделы ее и связи между ними основательно, но иметь понятия об абстрактных науках необходимо также как и общее знакомство с конкретными. Он советует делать это параллельно с изучением социологии.
Как видим, перед нами контовский вариант толкования предмета социологии, популярный среди русских позитивистов разных теоретических ориентаций. Далее Южаков предлагает классификацию основных направлений в социологии той поры - контизм, органицизм, марксизм и психологическая школа, дает практические рекомендации новичку при знакомстве с работами общего характера, вводящих в каждое из направлений что, в каком порядке и соотношении надо читать. Здесь обнаруживается проблемно-тематический подход, состоящий из 12 тем: 1) определение социологии, ее задачи и место среди общественных наук; 2) и З) проявление единства в общем строении и развитии универсальных законов и законов органической жизни; 4) определение личности, ее две стороны - "индивидуализация" и "активность" (деятельность); 5), б), 7) посвящены классификации, определению культуры как высшего воплощения "активности" личности; 8) социальная морфология, классификация социальных общностей; 9), 10) историческая и географическая среда; II) прогресс: 12) социологические методы. По этим проблемам дается переводная и представляемая отечественная литература, указываются наименее разработанные проблемы [23. С. 60-76].
Статья Южакова была учтена Кареевым в его последующем известном исследовании "Введение в изучение социологии", неоднократно переиздаваемой позднее развернутой программе изучения социологии. Она была задумана одновременно и как учебник, руководство, модель преподавания социологии, и как оригинальное историко-критическое исследование главнейших направлений в социологии тех лет. С нее началась "русская традиция" историографии социологии, включающая в себя со временем исследования крупнейших социологов - М. Ковалевского, В. Хвостова, К. Тахтарева, П. Сорокина, Н. Тимашева и других (26).
Вслед за Южаковым Кареев историзирует вопрос происхождения социологии, выясняет междисциплинарные отношения ее, дает энергично написанные очерки основных направлений (добавляя сюда социодарвинизм), обращает пристальное внимание на социологическую методологию (гипотетическое и фактическое, роль предсказания, объективизм и субъективизм) и заключает обзором современного состояния социологической науки, необходимостью институционализации ее, особенно преподавания. Что касается онтологических проблем в социологии, то они ограничены только двумя - личностью и прогрессом. Венчает книгу уникальная социологическая библиография на русском и других языках, которая была выпущена и отдельной брошюрой. Ничего подобного не было еще в мировой социологической литературе. Разумеется, цели этой библиографии отнюдь не ограничивались самообразованием, они имели важное стимулирующее значение для научно-исследовательской работы.
Поясним это чуть подробнее. Помогали ли подобные программы ознакомлению с социологией начинающим читателям? Конечно, помогали, хотя и неизбежно представляли известные неудобства и трудности в виду явной тенденциозности авторов. Так, Южаков назвал К. Маркса "крупным и оригинальным умом", но в рекомендованной литературе ссылок на него не дал. Больше в этих попытках было теоретического резона.
Во-первых, современному историку социологии отчетливо видны отличия во взглядах представителей одного направления и даже одной школы - Южакова и Кареева. Это важный дополнительный историографический материал. И, во-вторых, эти программы способствовали дальнейшему развитию самой социологии, росту ее самосознания, ограничению от других родственных наук, четкой постановке ряда отдельных ее вопросов. Ссылки в последующих научных монографиях и статьях на эту работу Кареева стали обычным делом. Но преподавание социологии в учебных заведениях страны по-прежнему оставалось под запретом. Недосказанное на родине приходилось договаривать, доисследовать за границей. Под словами Л. Мечникова: "Чтобы воспользоваться правом говорить, мне нужно было оставить родину", - могли бы подписаться М. Ковалевский, Е. Де Роберти, П. Кропоткин, П. Лавров, Я. Новиков и другие. Многие русские социологи преподавали в западноевропейских университетах, учились там же, печатались и приобретали ученые степени.
Более благоприятные условия для пропаганды и преподавания социологии на Западе привели к тому, что М. Ковалевский, воспользовавшись открытием в Париже всемирной промышленной выставки и массовым посещением ее русскими, создал летом 1901 г. Русскую высшую школу общественных наук, которую справедливо оценили как первую модель "социологического факультета" в Европе. Какова же роль Школы в формировании и развитии русской социологической науки?
С конца XIX в. для многих ученых стала очевидной неплодотворность диспропорции между социальными дисциплинами, узаконенными в системе высшего образования, и социологией, достигшей к тому времени известных научных успехов, но не вошедшей еще в учебные программы. Ряд западных социологов уже с середины 80-х годов заявил о необходимости создания университетской кафедры и даже особого социологического факультета. Первым был Е. Де Грееф, который в "Введении в социологию" (1886 г.) доказывал эту необходимость. Через два года он возглавил кафедру социологии в Новом брюссельском университете и привлек к работе на ней и русских - М. Ковалевского, Е. Де Роберти, К. Тахтарева. С 1894-1896 гг. целая серия университетских курсов, социологических семинаров и коллегий открывается во Франции (Э. Дюркгейм, Л. Дюги, М. Бернес, Р. Вормс, Г. Тард), США (Ф. Гиддингс, Л. Уорд), Германии (Ф. Теннис, В. Зомбарт, Г. Зиммель) и других странах.
Однако чтение курсов было довольно бессистемным, поражал и разнобой точек зрения и разное толкование терминов, складывались напряженные отношения с традиционными университетскими курсами социальных наук. Русская высшая школа общественных наук попыталась предложить свой, для того времени передовой вариант решения проблемы преподавания новой науки, который еще не имел аналога в мировой науке и системе высшего образования.
Начиная с первого года (а Школа просуществовала пять лет), ее учебные программы, которые менялись лишь в деталях, "объединяли в одно целое многие научные дисциплины, преподаваемые с давних времен, в ущерб единству общественного знания, по трем совершенно обособленным до сих пор друг от друга факультетам: философскому, юридическому и историко-филологическому" [27. С. 230].
В этой связи главную колею обучения в школе составила именно социология и, что особенно важно, - ее применение к "экономическим, политическим и духовным проблемам России". Но ввиду того, что социология как абстрактная наука еще не сложилась, писал Ковалевский (он не был в этом вопросе согласен с Южаковым), и в ней идет борьба односторонних подходов, а между тем в конкретных социальных науках - этнографии, истории семьи, государства, права и религии - даже эти односторонние принципы приносят прочные успехи, то общая социология "будет преподаваться более с точки ее метода и научных задач", чем догматического изложения той или иной доктрины [28; 29. С, 179]. Журнал "Вестник знания" стал регулярно печатать расписание лекций Школы, ее устав, статистические отчеты об учащихся и пропагандировать работы ее профессоров.
Главные систематические курсы были посвящены философским и методологическим основам естественных и общественных наук (Е. Де Роберти), истории социологии (Н. Кареев, М. Ковалевский), междисциплинарным отношениям социологии и других наук (Г. Тард). Одновременно читалось большое количество небольших спецкурсов и отдельных лекций по истории хозяйства, семьи, права, искусства, морали и религии с социологической точки зрения (В. Чернов, Н. Кареев, П. Милюков, А. Исаев, М. Туган-Барановский, П. Струве и другие). Практические занятия были посвящены следующим темам: 1. Земство и история самоуправления в России; 2. Экономический и технический прогресс; 3. Рабочий класс и крестьянство. Школа успела выпустить ряд сборников, по которым можно судить о месте социологии в ее общей программе, главных социологических темах и кадров [ЗО]. Предполагалась (для наиболее способных слушателей) подготовка диссертаций по социологии и защита их после трех лет обучения.
Школа в лице ее создателей - М. Ковалевского, Е. Де Роберти и Ю. Гамбарова поставила ряд академических задач. Главными из них, по словам Ковалевского, были следующие: Обычно русские стремились получить образование в Германии, где социальные науки преподавались весьма основательно, но необходимо "изучить социологию в самой стране, где последняя зародилась". "Все мы более или менее были учениками этих учителей...большинство из нас примыкает к позитивной философии Огюста Конта" [28. С. 175]. Школа должна была далее развивать эту научную традицию. Другая задача - знакомство зарубежных ученых с капитальными проблемами, которые волнуют русское общество, с тем, что делается русскими мыслителями в области социальных исследований, выяснение степени применимости западных научных разработок в русской действительности.
Как же строилось обучение в этой необычной Школе, каков был состав слушателей и преподавателей? Обучение в Школе было фактически бесплатным, все расходы взяли на себя ее устроители, прием -- свободный, вне зависимости от вероисповедания, полученного образования, сословной и этнической принадлежности. Относительно общего количества слушателей (особенно в первый год обучения) в русской печати приводились несколько разноречивые цифры, частично это связывалось с тем, что по мере популярности Школы ее состав постоянно пополнялся русскими студентами, получавшими образование в различных институтах и университетах Франции. Но в целом за все время существования Школы ее курсы прослушало более двух тысяч человек. Однако Школа не выдавала диплома, позволяющего делать карьеру в России, где в кругах, причастных к высшему образованию, социологию категорически не пускали в круг академических дисциплин. Главные ценностные ориентации слушателей Школы, неоднократно подчеркивала пресса тех лет, были связаны только с любовью к гуманитарному знанию, неудовлетворением постановкой этих вопросов в обычных учебных заведениях, желанием узнать самые "свежие" социологические идеи, получить новейшие навыки исследовательской работы [28. С. 167-168; 31. С. 185-191; С. 143].
Возглавлял Школу Совет профессоров ("высший штат преподавателей в России", по аттестации Ковалевского), в соответствии с французским законодательством в совете были и три француза (один из них - Е. Дельбе, душеприказчик Конта и друг Ковалевского, всячески помогал школе). Кроме того, был создан Попечительский, комитет, который как бы гарантировал правительству лояльность и академический характер учреждения. Возглавляли этот комитет представители европейской культуры и науки - Э. Золя, Ф. Олар, Ш. Сеньобос, Р. Вормс, В. Анри, А, Леви - Брюль, А. Фулье, Г. Тард, Г. Де Грееф и другие, многие из которых также преподавали в Школе.
В идеологическом отношении руководство Школы, постоянно подчеркивающее чисто академический характер обучения, стояло на откровенных либеральных позициях, противопоставления просвещения политической борьбе, реформ - революции и террору. Красноречив в этой связи лозунг Ковалевского: "Лекции всегда лучше и эффективнее, чем бомбы". Бывали случаи, когда радикально настроенные слушатели мечтали об единых совместно с профессорами акциях протеста напротив русского посольства в Париже. Ковалевский старался с юмором погасить молодежный задор. Отсюда и своеобразный нарочито подчеркиваемый идейный нейтралитет: для чтения лекций приглашались представители разных идеологических течений - кадеты, эсеры, народники (Н. Кареев, П. Струве, В. Чернов) и марксисты (В. И. Ленин, В. Г. Плеханов). Но, конечно, в целом Школа была сторонницей буржуазных свобод и капиталистического обновления самодержавной России. Ковалевский. Де Роберти и другие были типичными "блудными сыновьями" дворянства. И не случайно, историк-позитивист А. Трачевский. обращаясь к слушателям Школы в 1905 г., прямо указывал на связь Школы с русской буржуазной революцией. Школа возникла как протест против "гнусного политического классицизма гг. Катковых и Леонтьевых". Мы, продолжал он, "старались подготовить новую Россию. Среди будущих государственных думцев мелькают имена прямых учеников ваших преподавателей, не говоря уже о тех, которые воспитывались на их книгах" [ЗЗ. С. 57-60].
Деятельность Школы была замечена и отечественной печатью ("лучшая часть московской, петербургской и провинциальной печати, - вспоминал один из первых слушателей Школы, - приветствовала ее"), и царской администрацией [32. С. 142]. По личной оценке Николая II, деятельность Школы была признана "вредной". Поэтому в конце 1905 г. предпринимались полицейские акции, в результате которых Школа была закрыта, а ее основателям настоятельно рекомендовано вернуться на родину под страхом лишения русского подданства. Впрочем, уже с момента возникновения Школы парижский префект полиции постоянно докучал Ковалевскому на предмет то программы, то лекторов. Вероятно, тут сказались международная полицейская солидарность и зуд "досмотра и запрещения", который мучил отечественного архицербера Д. Ф. Трепова, навязчиво мечтавшего закрыть Школу, передавался и ему.
Итак, Школу закрыли. Каковы же итоги ее деятельности в связи с интересующей нас темой? Есть ли основание считать оправдавшимся предсказание одного из наблюдателей тех лет: "Школа займет видную страницу в истории развития русского общественного самосознания" (29. С. 181]. Да, есть, и вот почему. Во-первых, некоторые учебные курсы школы стали темами дальнейшей научной деятельности Кареева, Де Роберти, Чернова, Ковалевского, Тахтарева и обогатили содержание русской социологии. Во-вторых, школа явно способствовала пробуждению интереса к социологической науке в разных кругах русского общества, в том числе и среди рабочих, составивших почти пятую часть первого набора слушателей (кстати, среди слушателей этого типа был известный в 20-е годы русский социолог труда А. Гастев); вызвала она пристальное внимание к русской науке и в европейских странах. И, в-третьих, она позднее привела к созданию целой серии социологических организаций - кафедр, кружков и ассоциаций, которые в своей деятельности открыто опирались на ее опыт и практику - учебную и исследовательскую. На этот последний момент хотелось бы обратить особое внимание.
Популярный русский деятель в области народного образования А. Л. Шанявский, с интересом следивший за деятельностью Школы, обратился к ее организаторам с просьбой взять на себя руководство подобной школой в Москве. После провала этого проекта Ковалевский и Де Роберти (к ним присоединился В. Бехтерев) задумали создание в столице частного института (по типу Нового университета в Брюсселе и Парижской школы) с кафедрой по общей социологии. Однако чиновники из министерства Просвещения заупрямились, потребовалось вмешательство самого императора, прекрасно понимавшего, что удобнее контролировать подобную школу, когда она будет под боком, а не в далеком Париже.
В 1907 г., по просьбе В. Бехтерева, издатель П. Сойкин пожертвовал значительные средства на строительство в Петербурге нового института. В 1908 г. был открыт частный Психоневрологический институт, провозгласивший своей целью комплексное изучение человека, построенное на органическом сотрудничестве естественнонаучных и социальных дисциплин, с социологической кафедрой, возглавленной профессорами М. Ковалевским, Е. Де Роберти и позднее ассистентами П. Сорокиным, К. Тахтаревым [34. С. 439-444].
На первых порах институт существовал на основе благот-ворительских пожертвований, вечеров и т. п. Принимались студенты, как и в парижскую школу, вне зависимости от национальной и сословной принадлежности, бедным студентам даже обеспечивали бесплатные завтраки. Но вскоре пришлось ввести, хотя и небольшую, плату за обучение. Демократический характер учреждения и академическая атмосфера (многие русские профессора - например, Е. Тарле - считали за честь прочитать там лекции) делали институт весьма популярным учреждением в стране. С 1908 по 1916 гг. он воспитал более б тысяч выпускников и сразу же попал под полицейский контроль [35. С. 346].
В научном отношении и руководители нового института, и его профессора продолжали реализацию социологической программы парижской школы, которая осталась образцом организации преподавания социологии в те годы.
Кафедра провела большую работу по составлению учебных курсов социологии, реферированию и рецензированию многих отечественных и особенно западных работ, подготовила сборники "Новые идеи в социологии" и серию "Родоначальники позитивизма". Ковалевский обобщил свои лекционные курсы в 2-х томной работе "Социология" (СПб., 1910); Тахтарев - в работе "Социология как наука" (Пг., 1915): Сорокин - в "Общедоступном учебнике социологии" (Ярославль, 1921). Вслед за этим учреждением и по тому же образцу были открыты Лесгафтовские курсы, на которых читались лекции по социологии.
На рубеже двух веков в ряде университетов были созданы студенческие кружки, который функционировали в течение долгих лет. На них часто рассматривались социологические проблемы. Некоторые члены кружков Лаппо-Данилевского, Петражицкого, Туган-Барановского, Рейснера позднее стали авторами самостоятельных работ.
После Февральской революции управление образованием претерпевает буржуазные новации и процесс вхождения социологии в образовательные системы становится все более интенсивным - вводятся научные степени по социологии, образуются новые кафедры в Петроградском и Ярославском университетах. Постепенно появляются секции, союзы и ассоциация по изучению общественных наук в университетах Казани (С Форфоровский, Н. Кочергин, Н. Первушин, П. Кругляков, С Ушаков и другие), Томска (С. Солнцев, Г. Иосифов, М. Михайловский), Владивостока (М. Ершов, Н. Кохановский). Публикуются первые официальные учебники (Т. Фаддеева, Н. Кочергина, П. Сорокина и других).
Наконец, в 1920 г. в Петроградском государственном университете был основан первый в России факультет общественных наук с социологической кафедрой во главе с П. Сорокиным, которая, по его замыслу, должна была сочетать преподавательскую и широкую научно-исследовательскую деятельность как эмпирического, так и теоретического порядка.
Рассмотренные уровни институционализации необходимо сопоставить с еще одним уровнем - специализированными научными обществами, ассоциациями. В конце прошлого века единственной социологической организацией, в работе которой русские исследователи принимали участие, был Международный институт социологии, созданный Вормсом в 1894 г. Три русских социолога - Лилиенфельд, Ковалевский и Сорокин - в разное время были избраны президентами института, а П. Петражицкий - вице-президентом. Кроме того, Новиков, Де Роберти и Ковалевский являлись активными членами "Общества социологии" в Париже.
В 1911 г. при Московском университете было создано "Научное общество имени А. И. Чупрова для разработки общественных наук", на заседаниях которого неоднократно обсуждались социологические проблемы и теории, отечественные и зарубежные (так, содержательному анализу членами общества была подвергнута в 1915 г. концепция Тейлора). В 1912 г. при "Историческом обществе Санкт-Петербургского университета" была открыта социологическая секция. В 1913 г. по инициативе неокантианца В. Хвостова был создан на основе общественных фондов "Московский научный институт" с отделением социальных наук- "прикладной социологии" и позднее - "социальной психологии". Сотрудники этого отделения планировали изучать психологические аспекты производственной деятельности (на русский язык ими была переведена интересная книга немецкого социолога и психолога Т. Мюнстенберга "Психология и экономическая жизнь"), установили контакты с "Рабочим музеем", который собрал при университете всю русскую и западную литературу по этой проблеме. И главное - подготовили анкетное обследование по "психологии кооперативов", включающее 45 вопросов по мотивам трудовой деятельности, ее организации, отличия от объективно-формальных производственных групп (бригада, цех и т.п.).
Весной 1916 г. состоялось учреждение "Русского социологического общества им. М. М. Ковалевского", объединившего практически всех видных представителей общественных наук (более 70). Согласно уставу, в его задачу входила академическая разработка вопросов социологии и их пропаганда. Однако полярные теоретические интересы членов общества, трудные обстоятельства военного, а затем революционного времени не позволили этой организации сколько-нибудь значительно реализовать свои планы. Фактически после первых собраний, на которых было заслушано лишь несколько докладов, оно перестало функционировать, несмотря на энергичные усилия ряда членов его бюро - Тахтарева, Сорокина и председателя Лаппо-Данилевского.
Очень важную роль в анализируемом процессе занимало следующее обстоятельство: в первые десятилетия XX в. теоретики различных направлений, как неокантианцы (Хвостов, Кистяковский), так и неопозитивисты (Тахтарев, Сорокин) осознают необходимость непосредственного наблюдения, анкетирования, опросов, экспериментов и количественных методов в социологии. Проведение столь комплексных и громоздких, но совершенно необходимых работ было явно не по силам кабинетному мыслителю старого типа. "Эмпирические" шаги социологии вызвали к жизни учреждения и институты, в каждом из которых исследовательская работа велась коллективом ученых, по определенному плану. " Такие социологические лаборатории, -отмечал Хвостов, - в наше время еще только зарождаются, но от их успеха зависит в значительной степени вся будущность социологической науки" [36. С. 69]. В эти же годы создается "Лаборатория по коллективной рефлексологии" (Бехтерев, Сорокин, Звоницкая), проводившая ряд эмпирических исследований и подготовившая несколько работ по теме "Социология с позиции бихевиоризма", сам Хвостов готовит программу по "промышленной социологии".
Характерно, что в труднейших условиях первых лет революции в стране наблюдался взрыв спроса и выпуска книжной продукции по философии и особенно по социологии. Люди искали ответа на мучившие их вопросы. В 1917 г., по данным Книжной палаты, вышло 148 книг по социологии и 50-по философии, а в 1918 г., соответственно, 188 и 58. Этот спрос самым непосредственным образом повлиял на процесс создания и переориентации ряда гуманитарных научных учреждений, которые объявляют себя социологическими.
Так. в 1919 г. Социо-Библиографический институт после годичного существования был преобразован в Социологический институт [37. С. 24-26]. Этот институт, как и многие научные организации переходного периода, объединял в своих рядах и марксистов (М. Серебряков, С. Оранский, Е. Энгель, И. Чернышев и другие), и немарксистов (Н. Кареев, П. Сорокин и другие), хотя деятельности последних постоянно ставились препоны. Научные планы Социологического института были довольно обширными, началась подготовка ряда монографических работ по истории социологии и ее современному состоянию, был составлен сводный каталог мировой литературы по социологии, подготовлены к печати переводы книг американских авторов Э. Росса, Е. Хейса и других. Эти переводы носили не только академический характер, но и явно идеологический. Росс был в России до октября 1917 г. и по возвращению в США выпустил книгу "Россия на подъеме", где с симпатией описывал некоторые процессы буржуазного обновления страны после Февральской революции. Но планы института в этом направлении так и не были реализованы в новых цензурных условиях. По инициативе П. Сорокина, институтом были проведены анкетные обследования уровня жизни и социальной перегруппировки населения Петрограда за годы войны и революции. Весь этот довольно обширный материал он позднее (находясь уже в США) использовал при создании теории стратификации и мобильности.
В силу специфичности исторических условий, происходит некоторое смешение функций и слияние образовательных и научно-исследовательских учреждений в сфере социологии. В годы первой мировой войны и последовавших за ней революции и гражданской войны были резко нарушены традиции научно-исследовательской работы и обычные способы общения ученых: обмен книгами, научные съезды, командировки за границу и даже элементарная переписка. Многие старые социологические журналы в Западной Европе, бывшие интернациональными, стали откровенно шовинистическими, символ "единой мировой социологии" рассыпался [38. С. 219-226]. В этих условиях русская наука изобрела новый специфический вид научной работы и обучения - "публичные циклы лекций для специалистов". Получил права гражданства этот вид и в Социологическом институте, только в 1919 г. там были прочитаны систематические циклы лекций - Н. Гредескулом "История социологических учений", А. Гизетти "История русской социологической мысли", П. Сорокиным "Социальная аналитика и механика", П. Люблинским "Уголовная социология", В. Бехтеревым "Коллективная рефлексология".
И последнее в нашем перечислении - "Общество объективного изучения поведения человека", почетным председателем которого был академик И. Павлов, а действующим - П. Сорокин. Деятельность этого бихевиористского социологического института была прервана властями почти сразу из-за политических настроений обоих его руководителей.
Рассмотренный материал убеждает, что на всех трех уровнях институционализации все процессы носили общий, сходный характер - организационной экспансии социологии. В идеологическом смысле это была составная часть более широкого процесса создания классовых организаций русской буржуазии. И неслучайно после февраля 1917 г. многие социологи, бывшие в идейной оппозиции царизму, пошли на службу Временному правительству (В. Чернов, П. Милюков, П. Сорокин, Н. Кондратьев, Н. Тимашев, Ф. Степун и другие), многие социологи засели в различных "культурно-просветительных комиссиях" и наводнили книжный рынок брошюрами, пропагандирующими буржуазную демократию. В подавляющем большинстве они не приняли Октябрьскую революцию, и когда русская буржуазия, потерпев поражение в гражданской войне, сделала ставку на мирную, экономическую реставрацию капитализма, многие из них открыто "иступили в поддержку этой линии. В ответ коммунистические руководители поставили вопрос о жестком контроле над программами и содержанием курсов по общественным наукам, о необходимости непримиримой борьбы с враждебными идейными течениями с позиции "воинствующего материализма". Но когда высоких идейных аргументов не хватило, последовали репрессии - аресты, изгнания из университетов, роспуск научных учреждений, закрытие журналов, национализация типографий, строжайшая цензура, и, наконец, высылка из страны.
В судьбах социологии новая власть оказалась союзником и преемником старой имперской власти. Только еще более свирепым. В эмиграцию отправились Н. Бердяев, С. Булгаков, П. Сорокин, П. Струве, П, Милюков, В. Чернов, Г. Гурвич, Н. Тимашев, Ф. Степун, С. Франк, П. Новгородцев, Е. Спекторский и многие другие выдающиеся русские социальные философы и социологи [39]. Органический процесс развития и организации социологической науки был насильственно прерван и направлен в догматическое русло идеологической поддержки существующего режима.
