Виллальба — Кальтакиссетта — Виллароса 3 страница

Тогда я обращал внимание на «города, рискованно расположившиеся на вершинах почти вертикальных холмов», на «маленькие, убогие деревушки у их подножий» и на «великолепие Пелоританских гор». Сейчас все увиденное укутывалось мною в романтический флер: плетельщик корзин, гроздья лесного ореха, овцы «с длинными рогами, похожими на штопоры», красота таких названий, как Таормина, Лингуаглосса, Кастильоне, Милаццо, Рандаццо. Где-то я написал даже об «осколках красот».

Сладкий мед физической красоты Сицилии, ее плодородие и природное изобилие, ее богатейшее прошлое пропитали мои собственные впечатления.

Сейчас я сидел на площади в Адрано и наблюдал за людьми, входившими в заведение Реитано и выходившими из него. Завершался первый этап моей одиссеи, и, объездив центральную часть Сицилии, я понял, что, в отличие от Феокрита, не увидел в ней ничего идиллического. Эта традиция была давным-давно разрушена завоевателями и эксплуататорами. Не соответствует острот и идеализированному имиджу Средиземноморья. Он гораздо более дикий, грубый и, если так можно выразиться, менее личный. Однако нельзя не восхититься его дивными светотенями и завораживающими просторами, очарованием его парадоксов и непредсказуемостью. Насколько я понял, истинную природу Сицилии больше не найти ни в классических руинах Селинунта и пьяцца Армерина, которые завладели моим воображением более трех десятилетий назад, ни в грандиозности барочных церквей и соборов.

Должно быть, прошедшие годы обогатили меня опытом и пониманием, через которые я и отфильтровал свои новые ощущения. Теперь мне казалось, что как минимум отчасти сущность острова заключается в бескрайних просторах пшеничных полей, в озерах вина, в оливковых рощах, в маленьких пыльных деревнях и в обветшавших городах, потому что именно это несет отпечаток недавней истории, изобилия и нищеты — всего того, что сохранилось в памяти живущих на острове людей.

 

* * *

 

Вплоть до сельскохозяйственных реформ 1940 и 1950 года большинство крестьян были поденными рабочими, которым запрещалось иметь землю в собственности даже в тех редких случаях, когда они могли позволять себе это. Они продавали свой труд за мизерную плату или за еду. Пока не началась механизация, все сельскохозяйственные работы выполнялись вручную. Это был изнуряющий каждодневный труд под палящим солнцем. Большинство нолей располагались вдали от ближайшего города или masseria — скопления фермерских построек, похожих на мини-деревни. Каждому наемному работнику приходилось дважды в день совершать многокилометровые переходы. Социальная изоляция, экономическая нищета, политическое бессилие, угнетение и эксплуатация со стороны церкви и землевладельцев — такой была жизнь многих сицилийцев.

Нищета любого рода подавляет духовные силы человека. Тогда не остается выбора. Не остается ничего, кроме пессимизма, фатализма и смирения перед волей других. Но мне кажется, что эти люди, лишенные надежды и выбора, нашли возможность выразить себя а личных и семейных привязанностях, в преступности и в едва заметном, почти отвлеченном сопротивлении окружающему миру. Я даже начал думать о том, что еда тоже являлась одним из видимых признаков коллективного сопротивления.

Каждый, кто считает, что гармония итальянской кухни определяется ее повышенным вниманием к особенностям тщательно подобранных ингредиентов, состав которых диктуется местными традициями, испытывает нечто вроде шока, впервые сталкиваясь с сицилийской кухней. Она вся основана на контрасте, диссонансе, контрапункте и отсутствии утонченности. Воздействие блюд проистекает из противопоставления: сладкое — кислое, твердое — мягкое, сладкое — соленое, горячее — холодное. Они производят такое же ошеломляющее впечатление, как любое бросающееся в глаза барочное здание. Сицилийские кушанья сокрушают вкусовые окончания: густые, плотные, пикантные, пряные, с «фруктовой нотой», совершенные во всех смыслах этого слова; сезонная еда, от которой увеличиваются животы и становятся узкими брюки; еда, дарованная самой землей. Это вовсе не значит, что блюдам не хватает изысканности. На самом деде она проявляется в способности сицилийской кухни достигать невероятных высот и создавать шедевры, штурмующие вкус с поразительной мощью, основанной на понимании культуры, человеческой личности и истории.

 

* * *

 

У каждого ингредиента есть свой абрис, связанный с родословной самого блюда, которая, а свою очередь, зависит от того, какие именно ингредиенты используются в данном месте, поскольку и у него имеется своя история. Так что о событиях, разворачивавшихся на Сицилии, вы узнаете, посмотрев на тарелку, которую вам подают. История острова отражена в разных видах, мороженого, в каноли, в хлебе, в пасте; в овощах и фруктах, в кресле оде, панелле, бобах и чечевице, в кунжутном семени и в сортах твердой пшеницы; в способах консервирования, в приготовлении солений, в высушивании на солнце, в масле, в уксусе; в шоколаде, рже, томатах, в баклажанах и разных сортах перца; в специях, гвоздике, корице, мускатном орехе: в фаршированных овощах, в жареной рыбе, в мясе гриль и в истинно французской аристократичности, даже если история смущает и ставят в тупик.

Однако она смущает и ставит в тупик не более, чем многое другое. С той минуты, как я начал свой вояж во Сицилии, меня не покидает чувство, будто я совершаю путешествие в глубь веков. На мой взгляд, Сицилия именно то место, где можно ежедневно открывать для себя страницы становления западной цивилизации. На острове побывали все: финикийцы, греки, римляне, цивилизованные арабы, дисциплинированные нормандцы, склонные к авантюризму немцы, испанцы, снова французы, снова немцы, англичане, американцы… Этот остров — создававшийся на протяжении тысячелетий музей теории и (фактики возведения фортификационных сооружений, планирования городов, образчик церковной архитектуры, кладезь технической мысли и эстетических представлений, религиозных верований и философских течений. История присутствует здесь в колоннах и пилястрах, в арках и балконах, в карнизах и бордюрах, в лепных украшениях — везде.

Но прежде всего, она живет в самих людях, в их доброте и в их скрытности, в их великодушии и в их уклончивости. Если в течение трех тысячелетий вы вынуждены приспосабливаться к постоянной смене декораций, то обязательно научитесь подавлять (…) проявления своих природных инстинктов, чувств и особенностей своей личности. Вы станете наблюдательным, осторожным, осмотрительным и привыкнете считаться с мнением окружающих. Вы также научитесь слушать и разбираться в ментальных, эмоциональных и социальных процессах, происходящих в среде пришлых завоевателей. И вы освоите азы выживания при них. Более того — со временем будете сотрудничать с ними, а затем и манипулировать, добиваться своего лестью и умасливать их, втираться в доверие и получать то, чего вы хотите, не вызывая гнева и недовольства своих хозяев. В результате сицилийцы приобрели проницательный ум и гибкие манеры, рассудительность и здравомыслие. Они трезво судят о том, как и почему люди поступают именно так, как поступают, и у них нет никаких иллюзий.

 

* * *

 

Это понимание мира и роли обстоятельств проявляет себя в виде фатализма, пессимизма, цинизма или, что случается реже, в качестве утопического мировоззрения. С чем я и столкнулся. Однако более всего меня потрясли невероятная доброта, великодушие, забота и учтивость тех, с кем мне довелось пересечься во время путешествия, и я не был готов к этому. Как бы сицилийцы ни относились к окружающему миру, в общении с незнакомым им человеком, да еще и иностранцем, они неизменно проявляют к нему теплоту и сердечность. Необыкновенная щедрость синьора Реитано стала последом по времени примером этих постоянно обнажаемых качеств.

Конечно, можно вспомнить о досадных обстоятельствах, с которыми сталкивается любой путешественник — некомпетентность, неправильный дорожный знак, крючкотворство и бюрократизм, даже сознательный обман в каком-нибудь ресторане (и такое случалось), — но ни разу мне не довелось пережить унижение, невежливость или чтобы меня вывели из равновесия, не говоря уж о так называемой ярости на дорогах. Если один-единственный день в Британии оказывается наполненным подобной добротой, это считается из ряда вон выходящим событием. Я не знаю, делает ли такое поведение сицилийцев хорошими людьми, но они, бесспорно, люди цивилизованные, чуткие и добрые, и им присуща врожденная щедрость, которая потрясает своей спонтанностью.

Когда я ехал из Адрано в Катанию мимо беспорядочного нагромождения коммерческих зданий и обшарпанных пригородов, у меня нё осталось никаких сомнений в том, что существует и другая Сицилия. Ужасающе беспорядочное развитие, разбитые дороги, как и правительственные распоряжения, наряду с заголовками газетных статей вроде той, что я прочитал в Кальтаниссетте, в которой сообщалось о гибели трех человек в мафиозной разборке, — все свидетельствовало именно об этом. Однако «другая Сицилия» никак не затронула меня, за исключением разбитых дорог. До сих пор мне ни разу не пришлось пережить ни страха, ни беспокойства.

И я подумал, что, возможно, сицилийцы в целом глубже, чем другие люди, понимают, что значит быть Человеком, и им присуще чувство коллективизма, поддерживаемое общей страстью к национальной кухне. Я чувствовал себя подобно Говарду Картеру, сказавшему при открытии гробницы Тутанхамона: «Я вижу удивительные вещи». Теперь и мне уместно было произнести: «Я ел удивительные вещи».

Нанни Куччиара говорил мне, что, общаясь с сицилийцем, ты, не подозревая об этом, сдаешь ряд экзаменов. Если сдашь их, он вручит тебе ключи от своего дома и ты навсегда станешь его другом. У меня было такое чувство, что ключи я получил, но мне еще лишь предстоит изучить этот дом.

 

* * *

 

Спуск с нагорий Центральной Сицилии на побережье вызвал своего рода шок. Беспорядочное нагромождение промышленных зон сменилось аккуратными, ухоженными, тщательно возделываемыми участками земли и плантациями. Количество апельсиновых, лимонных и мандариновых деревьев с темными, глянцевыми листьями не поддавалось счету. Оливковые рощи перемежались с рощами, в которых наливались персики, нектарины и абрикосы, с прямоугольниками, засеянными луком, латуком, томатами, цуккини, перцем, баклажанами и кактусами, и, конечно, с виноградниками. Все участки вплотную примыкали друг к другу. Здесь было и много людей, сновавших то и дело между рядами посадок. По сравнению с пустынной центральной частью Сицилии эти цветущие места бурлили жизнью.

Земля здесь цвета шоколада с молоком, а там, где ее только что распахали, она походила на мясной фарш. Но самым заметным был черный или угольно-серый цвет стен, разделявших частные владения, и камня из которого построены дома. Все это базальт, вулканическая пемза, застывшая мата, что в течение тысячелетий извергал вулкан Этна. Требуется два или три столетии, чтобы магма превратилась в один из самых лучших строительных материалов, известных архитекторам.

Этна возвышается за всем этим великолепием, словно приглашая его дотянуться до ее кратера, окутанного облаками. Несмотря на буйный рост всевозможной зелени, мне показалось, что в этих местах таится какая-то внутренняя угроза. Они навевали мысли о недолговечности, о том, что все богатство временно и в любой момент может быть уничтожено очередным извержением вулкана.

Въехав во второй по значимости город Сицилии, я испытал знакомые чувства растерянности и тревоги в связи с хаотичным уличным движением. Постепенно, хотя и довольно быстро, они сменились раздражением по поводу неадекватных дорожных знаков и системы одностороннего движения в Катании, недоступной моему пониманию. Затем на смену раздражению пришла злость, а вслед за ней и безрассудная ярость, когда я стал искать улицу Габриеле Д'Аннунцио (Д'Аннунцио всегда казался мне подозрительной личностью: напыщенный человек, напыщенная поэзия), на которой находилось агентство «Весла». Там я собирался оставить свою «Монику» на хранение до моего возвращения на остров в конце лета. Я умудрился заводиться не раз и не два, а бессчетное количество рта. Найдя наконец улицу, понял, что добраться до агентства практически невозможно.

Все же с энной попытки мне удалось припарковаться, и мое настроение сразу же изменилось благодаря деловому приему, оказанному мне Сильвией ла Веккиа, которой предстояло взять на себя заботу о «Монике». Не выразив ни удаления по поведу моего опоздания, ни осуждения моей откровенно неухоженной внешности, она повела меня на кофе и пасту в элегантное кафе за углом. В ответ я поделился с ней рассказами о своих приключениях и энтузиазмом относительно сделанных мною гастрономических открытий. Не скрывая явного удовольствия, я живописал ей великолепный инжир, который еще утром ел в Адрано.

Да, конечно, кивнула она. Это совершенно особый сорт фиги, называемый passaluni Такой инжир растет только на Этне и больше нигде, и плодоносят деревья дважды зала это небрежным тоном, как нечто самой собой разумеющееся. В этом нет ничего нового, это все знают.

По дороге в аэропорт я размышлял о том, что было бы, если бы я зашел в магазин скутеров, допустим, в Бирмингеме или в Бэйсингстоуке и спросил у клерка на ресепшн, какие яблоки он считает лучшими в данном сезоне — «Эллисонз Оранж» или «Ашмидз Кернел».

 

Креспелле (Crespelle)

 

Синьор Реитано был явно не готов к тому, чтобы дать мне подробный рецепт своих изумительных креспелле. В результате небольших исследований и консультации с моими сицилийскими советниками был составлен другой рецепт, который и предлагается вашему вниманию.

 

Для приготовления шестидесяти креспелле потребуется:

30 г свежих дрожжей

900 г муки, не содержащей добавок, способствующих подъему теста

соль

60 анчоусов (или 300 г свежей массы рикотты)

жир для жарки (лучше всего свиной, но можно использовать лярд или растительное масло)

 

Растворить дрожжи в воде (шесть столовых ложек). Нагреть воду в кастрюле. Когда вода начнет закипать, всыпать в нее всю муку и тщательно перемешать. Охладить. Добавить щепотку соли и дрожжи. Тщательно перемешать. Выложить на сухую поверхность и месить руками, смазанными жиром, до тех пор, пока тесто не станет мягким и шелковистым. Переложить в кастрюлю, накрыть полотенцем и оставить. Объем теста должен увеличиться в два раза.

Чтобы приготовить креспелле, отщипнуть кусочек теста размером с грецкий орех и раскатать его в плоский лист. Положить начинку — анчоус или чайную ложку рикотты — и свернуть трубочкой.

Обжаривать до образования золотисто-коричневой хрустящей корочки.

Вынуть из масла и подсушить на кухонном полотенце.

 

Баклажаны фаршированные (Melanzane ammuttimati)

 

Этот и три следующих рецепта принадлежат ресторану в Старом вокзале Фикуццы, но в третьей главе для них не нашлось места. Однако мне очень жалко отказываться от них, потому что это рецепты потрясающих блюд, очень похожих на другие, которые мне довелось попробовать во время моего путешествия.

 

Для приготовления шести порций потребуется:

200 г сыра качокавалло[37]

6 больших или 12 маленьких баклажан

400 мл оливкового масла «Extra Virgin»

1 л томатного соуса

пучок мяты

3 зубчика чеснока

соль

 

Мелко нарезать мяту, чеснок и сыр. Вымыть баклажаны и снять с них кожуру. В каждом баклажане сделать по два надреза в сантиметр и нафаршировать их смесью мяты, чеснока и сыра, добавив немного соли.

Нагреть б о льшую часть оливкового масла в глубокой сковородке и обжарить баклажаны до равномерного коричневого цвета. Добавить томатный соус, посолить, поперчить и выдержать на маленьком огне в течение десяти минут.

Подавать в горячем или холодном виде с оставшимся количеством оливкового масла и разорванными руками листьями базилика.

 

Артишоки в стиле видданедда (Carciofi alia viddanedda)

 

Для приготовления шести порций потребуется:

50 г филе солевых анчоусов

100 г свежеизмельченных белых сухарей

200 г сыра качокавалло

100 г оливкового масла «Extra Virgin»

3 зубчика чеснока

6 артишоков

сок 1 лимона

1 пучок петрушки

 

Вымыть артишоки и отрезать соцветия. Нарезать артишоки кружочками и положить их в воду, предварительно налив в нее лимонный сок, чтобы артишоки не стали коричневыми. Нарезать петрушку и натереть сыр.

Нагреть на сковороде масло и поджарить чеснок и анчоусы. Положить артишоки. Когда они начнут приобретать коричневатый цвет, добавить сухари, петрушку, сыр и стакан воды. Держать на огне еще пять минут.

Это блюдо можно есть и холодным, и горячим.

 

Смесь тушеных овощей (Canazzu)

 

Для приготовления шести порций потребуется:

2 баклажана

2 стручка перца

4 картофелины

1 луковица

200 мл оливкового масла самого высокого качества

1 свежий томат

белое вино

500 мл овощного бульона

соль

перец

пучок базилика

 

Вымыть баклажаны, перец и картофель. Очищенный картофель нарезать крупно. Очистить луковицу и нарезать тонкими кольцами.

Налить масло на сковороду и поджарить лук так, чтобы он стал мягким.

Очистить томат, удалить семечки и добавить к луку. Положить все остальные овощи и нагревать в течение десяти минут.

Обрызгать вином, испарить его и добавить овощной бульон. Посолить, поперчить и держать на огне до тех пор, пока все овощи не размягчатся (примерно двадцать минут).

Подавать с оливковым маслом и разорванными руками листьями базилика.

 

Глава 6

Немного о рыбе

Катания

 

Все произошло во второй половине воскресенья в конце сентября. В воздухе пахло пылью и специями. Было тепло и приятно, как бывает на закате жаркого дня. Я вернулся в Катанию, чтобы завершить свою сицилийскую одиссею: проехать вдоль всего побережья, а может быть, побывать где-нибудь еще. Кто знает? Англия с ее неразберихой, маниями и одержимости ми оставалась очень-очень далеко. Сицилия же показалась мне постаревшей, менее эфемерной, более многогранной и более интересной.

В стороне от виа Этнеа, на боковой улочке, перед самодельным столиком сидели пожилой мужчина и его жена, продававшие высушенные каштаны, турецкий горох, арахис в скорлупе, жареные кукурузные зерна и тыквенные семечки. Преисполненный миссионерского пыла узнать о сицилийской кухне как можно больше, я обратился к ним с предложением:

— Я — английский журналист, пишущий о сицилийской кухне, и мне…

Старик ответил что-то на совершенно непонятном диалекте.

— …было бы интересно узнать, можно ли назвать то, что вы продаете, типичным для нее.

Он утвердительно кивнул головой.

— В приготовлении блюд они используются?

Он кивнул менее уверенно.

— А в сыром виде это едят?

Он почти незаметно кивнул и отвернулся.

— Кто это покупает?

Он никак не отреагировал на мой вопрос и не повернул головы. Его жена смотрела на меня с непроницаемым выражением лица. Я махнул рукой на свое желание продолжить изучение сицилийской кухни и уныло побрел прочь. Это трудно назвать благоприятным началом.

В июне, в конце первого путешествия, я был едва ли не в одинаковой мере и возбужден, и озадачен. Кажется, Шон О'Кейси написал о конных скачках в Окне, что только мертвый может остаться равнодушным к драматизму и накалу эмоций, характерным для этого события. Точно такие же чувства вызвала у меня и Сицилия. Кухня, добросердечность людей, гипнотизирующая красота ландшафта — все вместе отпечаталось в моем сознании и создало свой театр, столь же драматичный, как любая опера, хотя, возможно, «сицилийская» была больше похожа на реалистичную «Сельскую честь», чем на романтичную «Норму» Винченцо Беллини, великого уроженца Катании. Однако то, как эти элементы сочетались, взаимодействовали, как сицилийское общество самоорганизовывалось, его приливы, отливы и течения, «пиранделизм»[38]острова, оставалось для меня по-прежнему непроясненной тайной.

Почему мне хотелось «разложить Сицилию по полочкам»? Однозначного ответа на этот вопрос у меня не было. Отчасти из-за того, что я хотел понять, почему она так завладела моим воображением после первого приезда сюда в 1973 году. Однако остров упорно сопротивлялся всей интеллектуальной огневой мощи, которую я направлял на него до сих пор и которая больше смахивала на игрушечный пистолет, чем на противотанковый гранатомет, который был мне нужен на самом деле.

И вот я бродил по городу, почесывая в затылке, думая об этом и размышляя, где бы мне съесть мороженое.

В основном улицы были пустынны. Мало машин и мало людей. Отсутствие необходимости следить за напряженным движением и бессистемными дорожными знаками позволило мне оценить масштаб города, его элегантность, открытость и легкость. В отличие от Марсалы или, скажем, Кальтаниссетты Катанию скорее назовешь упорядоченным современным европейским городом, нежели совокупностью узких улочек, сосредоточенных вокруг плотно застроенного центра, наследия арабской градостроительной традиции. После извержения Этны в 1693 году, разрушившего город, его отстроили заново. Главные дороги, вымощенные базальтовыми плитами цвета черной икры, были длинными и широкими, как бульвары. В городе чувствовалось много воздуха и открытого пространства. И располагались два роскошных сада — Orto Botanico[39]и Giardino Bellini[40], — в которых росли великолепные деревья и кусты.

Катания смотрелась очень пропорциональным городом. В ней не было ничего слишком громоздкого, ничего слишком маленького, ничего, что бросалось бы в глаза. Словно все здания построены в соответствии с правилом золотого сечения, которое преобладало в зодчестве и в дизайне до появления в двадцатом веке школы «Баухауз»[41], и захлестнувшей воображение архитекторов. Здания, комнаты, дверные проемы и окна — все проектировалось исходя из «идеального» роста человека — сто восемьдесят три сантиметра (разумеется, в то время рост большинства людей был гораздо меньше). Именно поэтому размеры так прекрасно воспринимались. Они выглядели «человечными», связанными с нашим ощущением пространства и с особенностями зрения.

Старая часть города поражала легкомысленным сочетанием формализма неоклассического стиля и экстравагантности барокко. Некоторые дома были декорированы кремнеземом, полученным из вулканической пыли. Казалось бы, широкое использование «даров» Этны должно восприниматься как дурное предзнаменование и придавать Катании мрачноватый вид. Однако на самом деле все обстояло по-другому. Благодаря кремнезему серые поверхности играли и сверкали на солнце, напоминая игривую вдоху, превратившую черные траурные одежды в модный туалет с большой пользой для себя. А кремовый или медового цвета камень, применяемый для отделки перемычек над оконными и дверными проемами и декоративных карнизов, придавал городу еще большую элегантность.

Несмотря на воскресенье, ресторанчик «Antka Marina» на старом рыбном рынке был открыт. Столики стояли небрежно на улице, под двумя высокими базальтовыми арками. Земля под ними была неровной, будто покрытая зыбью поверхность моря, отчего столики шатались, наклоняясь то влево, то вправо. В воздухе отчетливо ощущался запах рыбы и доносился едва заметный запах невидимого моря.

— Antipasto, — без обиняков заказал я. — Fritto misto e dolce. Non voglio il primo piatto. (Закуску фритто мисто[42]и сладкое. Первое блюдо не хочу.)

Памятуя о своей невоздержанности в самом начале путешествия и опасаясь соблазнов, которые подстерегали меня, я твердо решил в первые пару дней не позволять себе никаких излишеств. Отныне моим девизом станет слово «сдержанность». Так что «non primo pasta», никакой пасты, в том числе и пасты «Норма», названной так в честь одноименной оперы Винченцо Беллини. Я собирался следовать примеру другого произведения великого итальянца и причислить себя к «Пуританам».

Мой пуританский ужин составили хрустящая маленькая жареная польпетте (рыбная котлетка); сарде а беккафико[43], приправленная томатом; холодный, требующий продолжительного жевания, сочный осьминог в белом вине с луком и картошкой; филе маринованного анчоуса, мягкого, как вареная паста, легкого и острого; очищенные, практически сырые и младенчески розовые креветки, слегка приправленные чили; осьминог с маслом, петрушкой и небольшим количеством чеснока; сардины в панировочных сухарях, сначала зажаренные, а потом замаринованные в уксусе с сахаром, луком и кишмишем. Мой ужин нельзя было назвать изысканным, но каждое блюдо сохраняло все нюансы, чтобы подчеркнуть ароматы и вкусовые качества исходной рыбы или моллюска.

Затем мне подали фритто мисто из малюсенькой барабульки, величиной со спичечную коробку, анчоусов, которые были не намного больше, и такого ароматного кальмара, что я сразу же понял, насколько безвкусными и пресными были те, что я ел в Англии. Но это только начало! Прощай, сдержанность!

Хотя фритто мисто готовят всюду на Средиземноморском и Адриатическом побережьях, страсть жарить во фритюрнице — еще один кулинарный долг, которым сицилийцы обязаны арабам. Это замечательный способ приготовления рыбы, что еще каких-нибудь несколько часов назад резвилась в море, позволяющий сохранить всю ее сладость и аромат. Он особенно хорош, когда речь идет о мелких и ароматных рыбках. Возможно, через несколько чет уже будет невозможно полакомиться ими, и не потому, что всю мелочь успеют выловить за это время, хотя и такого нельзя исключать, а потому, что она уйдет в другие воды и ее место займут рыбы иных видов.

Несколькими месяцами ранее я познакомился с одним французским ихтиологом, и он рассказал мне, что в результате глобального потепления Восточное Средиземноморье оккупировали виды, приплывшие сюда из Красного моря через Суэцкий канал, в результате чего рыбы, исконно обитавшие в этом регионе Средиземного моря, были вынуждены податься на север. Интересно, куда могут перебраться эти малюсенькие ароматные рыбешки? Через Гибралтарский пролив к берегам Британии? Лично я не против.

Мои размышления прервала беседа, проходившая за соседним столиком между супругами, американскими туристами, и обслуживавшим их официантом.

— Не могли бы вы принести мне к рыбе лимон? Будьте добры.

Муж обращался к официанту на английском. По сравнению с тщедушным сицилийцем он казался огромным.

Официант возразил на итальянском. Американец повторил свою просьбу на английском, но громче. Официант стоял на своем.

В разговор вмешалась женщина, сидевшая за столиком напротив.

— Он говорит, что лимон убьет запах рыбы, — объяснила она.

— Ладно, — согласился американец.

Было понятно, что эти слова смутили его: судя по всему, он не привык к подобным изыскам.

— Хорошо. Пусть так. Не надо.

— Позвольте посоветовать вам закончить трапезу мандариновым или лимонным шербетом, — посоветовала молодая женщина. — Они прекрасно уничтожают рыбное послевкусие.

— Хорошо. Спасибо. Вы очень любезны. Мы так и сделаем, — ответил американец и повернулся к жене: — Да, дорогая?

Я закончил ужин двумя кусочками торта, один — с фисташковым кремом, а второй — с мягкой миндальной пастой. Мне показалось, что пористое тесто, служившее основой, было приготовлено в соответствии с французской традицией. Не эхо ли это тех времен, когда сицилийцы с большим достатком нанимали французских поваров, стремясь доказать свое превосходство, столь свойственное богачам?

Перед уходом я заметил, что американцы последовали совету молодой женщины: у них на столе стояли шербет и торт.

Что Уолтер Патер[44]говорил об «одиночной камере человеческого сознания»? Правы те, кто считают его старым хрычом, склонным к уединению. Я бы не удивился, если бы он высказал что-нибудь еще в подобном же роде. Никогда не считал себя его учеником, да и не был им. Но, ложась спать в тот вечер, я попал во власть чувства одиночества, изоляции, знакомого мне по другим моим путешествиям. Это была не столько тоска по дому, сколько ощущение собственной ненужности и отсутствия конкретного важного дела.

После первого путешествия я прекрасно отдавал себе отчет в многогранности Сицилии и в неадекватности моих собственных ресурсов. И дело не только в том, что я плохо говорил по-итальянски. Просто сицилийцы практически «непробиваемые. У меня имелись совершенно четкие представления о том, куда я хочу поехать, но вот где остановлюсь, с чем мне предстоит столкнуться, с кем я буду общаться и многое другое оставалось под вопросом.

Один из моих предков — первая белая женщина, которая пересекла Панамский перешеек. Во всяком случае так гласит семейное предание. А вот что истинная правда, так это то, что моя двоюродная прапрабабушка, Гзаза Томпсон, прозванная „Шимпанзе“ за свое удивительное сходство с далекими родственниками человека, во время Золотой Лихорадки спаслась на шахте, когда в 1906 году в Сан-Франциско произошло землетрясение. Не впервые я поразился упорству и силе своих прапрабабушек. К сожалению, мне не досталось почти ничего из их качеств. Неужели им никогда не приходило в голову, что самые лучшие путешествия — это те, которые совершаешь, сидя в удойном кресле?