Этот процесс походил на некий фантастический сатанинский ритуал.
У церемонии запуска двигателей был свой верховный жрец и свои жертвоприношения. Эти двигатели считались чрезвычайно опасными и на российском военно-морском флоте был лишь один человек, которого признавали достаточно посвященным в тайны двигателя и способным привести его в действие.
Тем временем шкафут, в середине корабля, наполнялся горячими маслянистыми испарениями. Поднимался туман, захватывавший нас в свои липкие и зловонные объятия. Неудивительно, что к первым двигателям относились неприязненно, как и к тем, кто их обслуживал, - кучке потных, грязных людей, которые, завидев судового офицера, убегали вниз, в сокровенные глубины своего местообитания, как напуганные кролики в кусты.
На борту "Пожарского" были четыре девятифунтовые пушки, которые могли бы порадовать сердце адмирала Нельсона. За исключением того, что орудия заряжались с казенной части, они мало чем отличались от пушек его времени и представляли большую опасность, но не для потенциальных противников, а для нас самих.
Считалось, что на примере этих штуковин нас можно всерьез обучать основам артиллерийского дела. Эти поистине адские машины стояли на колесах и имели восьмифутовый откат, который ограничивался канатами. При каждом залпе орудия норовисто отскакивали. Артиллеристы делали то же самое, но ради собственной безопасности они отпрыгивали подальше от пушек, так как никто не мог предугадать, где эти штуковины приземлятся, к тому же и канаты могли лопнуть. По возможности мы старались обходить эти пушки стороной.
Нам приходилось очень много работать, с раннего утра до ночи, поэтому мы сильно уставали и нас освобождали от ночных вахт. Кроме того, продолжались теоретические и практические занятия по программе Морского кадетского корпуса, чрезвычайно утомлявшие нас.
Когда корабль маневрировал под парусами, одна из его дымовых труб опускалась, чтобы не мешать главной бом-брам-стеньге грот-мачты. Я сейчас не припомню, существовал ли на судне русский эквивалент английской команды: "Down funnel, up screw" ("Трубу вниз, винт наверх"), но, вероятно, существовал. Когда корабль шел под парусами и двигатели были не нужны, винт становился помехой скорости, он отсоединялся и выбирался через специальную шахту на корме.
Эта шахта доставляла нам массу удовольствия. Она была узкой и глубокой, вроде колодца, в глубине которого булькало и пенилось море. Во время шторма килевая качка была наиболее ощутима на корме. И в тот момент, когда корма проваливалась вниз, из шахты с оглушительным залпом вылетал воздух. Мы кидали в этот колодец свои бескозырки и их выбрасывало вверх, как из кратера вулкана.
Условия жизни на корабле были чрезвычайно примитивными, и хотя у меня и была персональная кой ка, я постоянно ощущал недостаток комфорта. На "Пожарском" не было ни душа, ни электрического освещения - тех минимальных удобств, которым надлежало быть на каждом корабле нашего флота в то время.
На помывку мы сходили на берег вместе с командой, а в редкие свободные часы, которые нам отводились, купались в море.
Как подобает юным кадетам, нас обучали традициям российского флота. При входе на квартердек и во время полуденной церемонии раздачи водки команде следовало снимать головные уборы. В заморских водах экипажу выдавался ром.
Питание на наших флотах было отличным, каждый день выдавался свежий хлеб. Перед обедом старпом и старший кок подносили пищу капитану, и тот снимал пробу. Каждое воскресенье боцманский свисток вызывал нас на квартердек, где проходило богослужение, после которого "старик" читал главу из Морского Устава.
После этого команде и нам давали увольнение на берег, а если мы были в море - свободное время.
Единственными официальными наказаниями на русском флоте были заключение в корабельный карцер и лишение увольнения на берег. Последнее внушало нам особый ужас.
Когда флот полностью модернизировали и паруса ушли в небытие, грубому обращению с командой был положен конец, но это никоим образом не помешало поддержанию безукоризненной дисциплины на наших кораблях.
На судне не разрешалось пользоваться спичками и ножами, за исключением ножей, специально прикрепленных тонкой кордолентой к нашей форме. Упавший сверху нож представляет очевидную опасность.
Вместо спичек применяли запалы, которые хранились в специальных латунных ящиках; мы имели обыкновение играть в салки, гоняясь друг за другом с этими запалами в руках. Когда экипажу разрешалось курить, запалы зажигались по команде с мостика.
Нам не приходилось выполнять никакой физической работы, за исключением практических занятий на реях и веслах, с парусами, канатами и пушками. Надраивание палубы считалось обязанностью команды. Кстати, матросы никогда не носили ботинки, они ходили босиком и очень страдали из-за того, что их ноги были стерты от лазания вверх и вниз по вантам.
В августе 1893 года я отбыл с "Пожарского" и вернулся к родителям в Царское Село.
Осенью того же года мы всей семьей отправились в Испанию. Несмотря на то что я уже дважды посещал эту страну, к тому времени мне удалось осмотреть лишь малую часть Испании - Землю Басков, а этого было крайне недостаточно, чтобы получить полное представление об исторических ценностях и памятниках славного прошлого одной из самых замечательных стран Европы.
Мой отец испытывал особый интерес к Испании, превосходно знал ее историю, а потому лучшего гида мы и желать не могли.
Кроме того, мы были удостоены особой привилегии осмотреть сокровища и произведения искусства, которые ревностно охранялись духовенством и к которым допускались только члены королевских семей. Хотелось бы знать, многие ли из этих ценностей были спасены от вспышек слепой ненависти, от отвратительной страсти истреблять все красивое и величественное, которая проявляется в те минуты, ко гда человек теряет свое обличье и превращается в варвара.
Мы посетили Вальядолид, Сарагоссу, Барселону, Валенсию и много других исторических мест, которые теперь ассоциируются с трагедией, происходящей в этой стране скорби - tierra de los dolores[19].
Во время этой поездки я впервые побывал на корриде, в страсти, безоглядной смелости и жестокости которой наиболее полно проявляется истинная натура иберийцев.
Будучи в Испании, мы воспользовались возможностью посетить ряд школ, учреждений и фабрик и получили общее представление о социально-экономическом положении страны на исходе прошлого века.
Наше путешествие по Испании завершилось на Балеарских островах, роскошь и неземная красота которых произвели на меня незабываемое впечатление. Меня поразило множество сталактитовых пещер на южном побережье Майорки.
После этих ярких и веселых каникул я вновь приступил к занятиям. На этот раз я на несколько месяцев уезжал из Царского и жил один в Санкт-Петербурге, чтобы преподавателям было удобнее меня посещать.
Мне приходилось очень много работать, с девяти утра и до позднего вечера. В программу входило изучение морского инженерного дела, котлов и двигателей, электротехники, механики, наземной фортификации, морской астрономии и других дисциплин. Кроме того, я брал уроки, не относящиеся к курсу Морского кадетского корпуса. Несмотря на такое перегруженное расписание, я находил время для выходов в свет и физических упражнений. Как правило, около часа перед ужином мы с Шеком занимались в гимнастическом зале Владимирского дворца.
Я всегда был заядлым теннисистом, и в зимние месяцы 1893-1896 годов часто играл на закрытых кортах дяди Николаши[20] и графа Шувалова, которого мы звали Бобби. Кроме того, в нашем распоряжении был корт, который устроили в помещении одного из больших складов военно-морской верфи.
Отец и дядя Алексей[21], равно как и многие иностранные дипломаты, часто присоединялись к нашим полным беззаботного веселья играм.
Дядя Алексей облачался в странное одеяние собственного изобретения - что-то вроде мефистофелевского костюма в красную полоску, - которое делало его похожим на настоящего шпрехшталмейстера. Он очень гордился тем, что был единственным обладателем такого фантастического наряда, и любил демонстрировать его окружающим. "Я одет лучше любого из вас", - не раз говорил он нам.
Когда в перерывах между сетами мы пили чай - а его нам подавали из находившегося неподалеку дома дяди Алексея, - мальчишки из мореходного училища, которые подносили нам мячи, начинали дурачиться и поднимали такой шум и гам, что дядя Алексей своим зычным командным голосом призывал их к порядку.
Мне доставляли большое удовольствие практические занятия по составлению морских карт, а также проведение съемки местности, которое я выполнял под талантливым руководством Юлия Шокальского на озере в Царском.
В не меньшей степени меня увлекала морская астрономия, которую преподавал Г. Шульгин.
Летом 1894 года я присоединился к экипажу учебного корабля "Воин". Это был фрегат, оснащенный по последнему слову техники и построенный в 90-х годах на заводе Мотала в Швеции. Отличные двигатели, электрическое освещение, каюты, души - все это приятно отличалось от тех примитивных условий, к которым я привык.
Однажды мне приказали явиться к капитану. Я предстал перед стариком, предчувствуя недоброе, но был приятно разочарован.
"Ваше Императорское Высочество должны явиться к Его Величеству, - объявил он.- У борта стоит миноносец, который доставит вас к императорской яхте".
Я был в восторге! Это означало, что я смогу отвлечься от рутинной жизни на борту корабля и приятно провести время с дядей Сашей, который всегда думал и помнил обо всех и о каждом.
В это время он был на отдыхе и ходил на своей яхте "Царевна", английской постройки, по Финскому заливу. Я сошел на миноносец и вскоре поднялся на борт "Царевны", где меня ждали дядя Саша, тетя Минни и мои кузены.
Я провел с ними два восхитительных дня и получил истинное удовольствие. Мне удалось отличиться. Дядя Саша устроил лодочные гонки для кузенов - Миши, Алексея Михайловича и меня. Каждому из нас предназначалась весельная шлюпка с офицером на руле. Я легко выиграл гонки на нескольких дистанциях и, возвратясь на яхту, получил от дяди Саши чудесный подарок.
К сожалению, это была моя последняя встреча с ним.
Кузену Алексею[22] тоже было суждено вскоре покинуть нас. Обстоятельства, приведшие его к смерти, были весьма драматичными. Кузен Алексей заканчивал курс обучения в море. У него было слабое здоровье, и, когда во время шторма он сильно простудился, его отцу, Великому князю Михаилу Николаевичу, посоветовали прервать занятия сына, пока тот не выздоровеет. Но Великий князь Михаил, у которого было сильное, а возможно, и чрезмерное чувство долга, не предпринял ничего и настоял на том, чтобы мальчик завершил обучение. В результате у кузена Алексея началась двусторонняя пневмония, от которой он и умер. Великого князя Алексея хоронили в форме гардемарина, хотя ему и не суждено было надеть ее при жизни.
В октябре 1894 года скончался Император Александр III - смерть пришла к нам и ко всей России.
Преждевременная смерть человека, который с таким достоинством нес на своих широких плечах груз ответственности за свою огромную империю, человека, во время правления которого впервые за многие столетия не было войн, явилась непоправимой утратой.
Во время его царствования все чувствовали себя в безопасности, потому что знали - у руля государственного корабля стоит сильный человек.
Этот красивый светловолосый гигант обладал железной волей, он ненавидел лесть и обман, никогда не кривил душой и всем казался совершенным творением природы. И телом и душой он был настоящим богатырем, сродни легендарным героям русских былин. Как Артур у англичан и Зигфрид у германцев.
Александр III был образцом российского государя.
Если бы он не умер, когда ему было лишь 49 лет, то ни японской войны, ни революции 1905 года, а возможно, и мировой войны и последовавших за ней чудовищных кровопролитий могло бы не быть. Россия и не исключено, что и весь мир, могли быть избавлены от этой голгофы.
Его смерть стала зловещим закатом, после которого мрачные сумерки, предшествующие той страшной ночи, что погрузила Россию во тьму, начали неумолимо сгущаться. Его смерть была началом конца.
Светлые воспоминания о Гатчине, Петергофе и Аничковом дворце остались в прошлом. Всем веселым праздникам, устроителями и душой которых были Император Александр III и Императрица Мария Федоровна, внезапно пришел конец.
Государь стремился поддерживать атмосферу мира и дружелюбия в императорской семье, и в этом ему помогала его красивая и обаятельная жена. Тогда мы были единой большой семьей. Он был отцом для своей семьи и для своего народа, и все воспринимали его именно так.
Я помню все чудесные балы и обеды, которые они озаряли своим присутствием.
Большие празднества, предшествующие Великому Посту, суровость которого возрастала по мере приближения к Пасхе, как правило, заканчивались балом в Аничковом дворце. Мы все съезжались туда на закрытие сезона.
Обычно балы начинались с фигурных танцев, их сменяли кадрили и котильоны, в заключение шли мазурки. Венские вальсы, все, кроме двухшагового, в то время не разрешались.
Иногда дядя Павел руководил этими танцами, что было совсем не легко. Нужно было обладать большим умением, чтобы задать правильный тон и поддерживать его. В перерывах гости почтенного возраста играли в карты, а мы чудесно развлекались, сообразно нашему юному возрасту.
Обилие цветов вносило в атмосферу этих замечательных праздников особую непринужденность, которой были лишены официальные балы при дворе.
На балах Большого двора кавалеры подносили своим дамам разноцветные ленты с приколотыми к ним колокольчиками. Между дамами шло соперничество за обладание этими лентами, так как та, у которой их оказывалось больше всех, становилась героиней дня. Во время бала эти ленты носили перекинув через плечо. Это была очень давняя традиция нашего двора.
Я отчетливо помню, как в детстве мать отдавала нам свои ленты, когда на утро после бала мы приходили к ней туалетную. Они служили нам вожжами при игре в "лошадки".
Мои родители и все члены императорской семьи находились у постели дяди Саши, когда он умер. Это произошло в Крыму, в Ливадии.
Это был жестокий удар для тети Минни. Она была отличной супругой государю и как нельзя лучше соответствовала своему высокому положению.
Смерть Александра III стала трагедией для России, трагедией, глубину которой я в полной мере смог осознать только сейчас.
С его смертью канули в Лету дух взаимопонимания, непринужденность и веселье, царившие в нашей семье.
На похоронах Александра III присутствовали члены царской семьи, а также посланники иностранных государств. Среди них - принц Уэльский, представлявший Англию, герцог и герцогиня Эдинбургские и герцог Коннаутский, который впоследствии представлял свою страну на церемонии коронации последнего Императора России.
В то время как все пребывали в Ливадии, я оставался в Царском и, будучи старшим из находившихся в Петербурге Великих князей, попал в довольно щекотливое положение. В соответствии с этим статусом мне приходилось принимать множество офицеров, которые жаждали присягнуть на верность новому государю. Они надоедали мне с утра до ночи.
14 ноября 1894 года по старому стилю мой кузен, последний Император, женился на Александре Гессенской. Двор все еще был в глубоком трауре по его отцу. Кузен Михаил, два моих брата и я были шаферами на церемонии заключения брака в соборе Зимнего дворца. По этому случаю я был облачен в форму гусарского полка, право на ношение которой, равно как и на формы трех других полков[23], было передано мне дедом еще при рождении.
Это событие прошло очень скромно, в кругу семьи, и не сопровождалось какими-либо празднествами.
Конец 1894 и начало 1895 года я полностью посвятил учебе.
Весной 1895 года наступила ужасная пора экзаменов. Мои нервы были на пределе. Ожидание неизвестности угнетало меня, как кошмарный сон. Можно привыкнуть ко всему на свете, но только не к экзаменам. Воспоминания о них преследуют каждого всю жизнь, тогда как другие события и переживания детства забываются.
Экзамен состоялся во Владимирском дворце.
Великий день настал, и я очутился лицом к лицу со своими грозными инквизиторами, с ареопагом, возглавляемым директором Морского кадетского корпуса. К моему ужасу, среди них был и мой отец.
Государственные экзамены в России имели любопытную особенность. В известной степени успех экзаменуемого зависел от фортуны, а не от того, много или мало он знал. Это было делом везенья. Вопросы относились ко всем предметам, входящим в программу, и в каждом из них крылась загадка, придумать которую мог лишь изобретательный ум экзаменатора. Листочки бумаги, на которых были написаны вопросы, раскладывали на столе, покрытом зеленой скатертью. Казалось, что без этого необходимого атрибута, как без знамени, не мог обойтись ни один экзамен.
Нужно было вытянуть билетик этой зловещей лотереи и поразмыслить над ним некоторое время, прежде чем быть допущенным в зал суда. Положение члена императорской семьи ни в коей мере не влияло на мои шансы на успех или провал. Со мной обращались так же, как с остальными. Я сдал и испытывал огромную радость и облегчение - все мои недобрые предчувствия не оправдались.
Успешно пройдя это испытание, я получил звание старшины. Молниеносное продвижение по службе было не в правилах нашей семьи. Каждый из нас должен был пройти суровую школу, наравне со всеми вкусить все тяготы службы и познать жизнь во всех ее проявлениях.
В этом и заключалась мудрость наших традиций.
Летом 1895 года дядя Алексей, который в то время был генерал-адмиралом российского флота, решил, что его юного племянника надо вознаградить за тяжкий труд и дать ему возможность развлечься перед плаванием на четвертом и последнем учебном корабле "Верный".
В эти дни в Германии готовились к торжествам по случаю завершения строительства Кильского канала.
Российскую эскадру возглавлял флагманский корабль адмирала Скрыдлова "Рюрик" - самый новый и самый современный по оснащению броненосец того времени.
Ранее у меня не было возможности познакомиться с Балтикой должным образом, так как наши учебные корабли курсировали лишь в узких водах Финского залива, между Кронштадтом и Гельсингфорсом.
И только на "Рюрике" я впервые вышел в открытое море.
По прибытии в Киль - военно-морскую базу Германии на Балтике - я принял участие в торжественной процессии ввода боевых кораблей в канал на борту русской канонерской лодки "Грозящий". Караван вел император Вильгельм II с борта своей яхты. Мы были восхищены не только этим шедевром инженерного искусства, но и превосходным состоянием германского флота. Должен признаться, что в конце 90-х годов наш флот производил жалкое впечатление: большинство кораблей совершенно устарело и не было пригодно к использованию - флот подлежал полной реорганизации.
Когда мы вернулись в Киль, на борт "Рюрика" взошел кайзер, который всегда проявлял повышенный интерес ко всему русскому и был истинным другом нашей страны. Он верил в ценность дружественных отношений между двумя империями и лелеял мечту о создании сильного союза Германии с Россией.
Кайзеру доложили о моем присутствии на борту корабля, и он пожелал встретиться со мной. Я стоял правофланговым в строю старшин "Рюрика". Поздоровавшись с офицерами, кайзер подошел ко мне, пожал мне руку и сказал несколько добрых слов. Позднее я был приглашен на поистине роскошный обед, на котором присутствовали почти все германские князья и многие другие королевские особы. Кайзер выпил за мое здоровье. Я был очень взволнован, ведь такое случилось первый раз в моей жизни. И тут же кайзер вручил мне орден Черного Орла.
Остаток этого холодного дождливого лета мы ходили на "Верном" между Ревелем, Гельсингфорсом и Балтийским портом. Стоял густой туман, и море было серым и неприветливым.
Нам удалось развеять скуку и мило и непринужденно повеселиться во время недолгой стоянки в Балтийском порту, где мы устроили танцы с местными девушками в одном из портовых ангаров.
Балтийский порт входил в состав Санкт-Петербургского военного округа. В те дни мой отец был с инспекцией в этом районе и навестил меня.
Мое пребывание на учебном корабле "Верный" закончилось практическим экзаменом, на котором экзаменационная комиссия, следовавшая за нами по пятам, проверила наши знания по навигации, торпедам и ряду других дисциплин. После того как были проведены шлюпочные гонки, я навсегда покинул царство паруса и вступил в мир больших кораблей, в котором о парусах вспоминают, как о чем-то давно минувшем.
Осенью того же года вместе со своим другом и воспитателем шевалье де Шеком я совершил первую вполне самостоятельную поездку за границу. Мы отправились в Швейцарию, где я впервые попробовал заниматься альпинизмом. Мы не пытались устанавливать какие-либо рекорды и поднимались на небольшие высоты. Путешествие прошло великолепно и, объездив эту необыкновенно привлекательную страну вдоль и поперек, мы возвратились в Россию. На обратном пути мы на несколько дней остановились в Кобурге у дяди Альфреда и тети Марии[24], герцога и герцогини Эдинбургских, моих будущих тещи и тестя (впоследствии правящего великого герцога Саксен-Кобург-Готского).
Мой последний экзамен должен был состояться ранней весной 1896 года. Как всегда, я усердно готовился и страшно волновался, опасаясь провала. Однако я вновь преуспел и перешел в старший класс Морского кадетского корпуса, что приблизило меня к получению звания гардемарина, которое давало право носить якорь на погонах. Позднее, после реорганизации флота, было введено звание, соответствующее гардемарину, но в пору моей молодости такого звания еще не существовало.
Мне предстояло узнать еще много полезного, плавая на разных линкорах, которые бороздили воды других морей, но на душе у меня было легко, свободно и спокойно от осознания того, что невыносимая скука теоретических занятий осталась позади.
Впереди была практика. Полагаю, что, за исключением чрезвычайных обстоятельств, человеческому мозгу не приходится выдерживать таких нагрузок, как в первые годы учебы.
Была весна, а весна в России - это мое самое любимое время года. Время, когда природа постепенно пробуждается к новой жизни.
Я испытывал радость успеха, радость хорошо исполненного дела, которая приходит после изнурительного умственного труда.
Мои друзья, которые прошли через такие же испытания, устроили вечеринку. Она состоялась в родительском доме Шереметева и прошла необычайно весело, ибо волнения, тревоги и напряжение, связанные с экзаменами, остались позади и уступили место беззаботности. Был приглашен цыганский хор, без которого в те добрые старые дни не могло обойтись ни одно торжество.
К концу вечеринки мы были изрядно навеселе, за что бедному Шереметеву потом попало.
Весной 1896 года в Москве должна была состояться коронация последнего Императора. В обеих столицах развернулась лихорадочная деятельность. Весь свет Петербурга собирался к отъезду, а Москва готовила пышный прием.
Во всех дворцах императорской семьи в Санкт-Петербурге шли последние примерки, отдавались последние распоряжения, иными словами - царила предпраздничная суматоха. Мы должны были взять с собой лошадей, экипажи и прислугу.
В конце концов, когда все было готово, мы отправились в Москву. На время коронационных торжеств в распоряжение нашей семьи был предоставлен Николаевский дворец Кремля.
Все в Москве меня удивляло. Находясь в своей собственной стране, я будто бы попал в совершенно другое государство. Я уже говорил о своем впечатлении о Москве, но теперь мне предстояло ближе познакомиться с этим городом, который предстал передо мной во всем блеске своей красы. Вместе с отцом, чья любовь к истории делала его рассказы о прошлом первопрестольной зримыми, мы прошли по музеям, осмотрели покои Московских царей, Грановитую палату, знаменитые храмы - все, в чем жил дух старой Руси.
Москва облачилась в свой самый пышный наряд. Улицы были празднично украшены, и по этому случаю вдобавок к уже существующим местам увеселения публики были установлены специальные строения. Москва напоминала город из волшебной сказки. За исключением одной трагической оплошности[25], организация торжеств была безукоризненной.
В день коронации мы собрались в Петровском дворце, в окрестностях Москвы, и готовились к торжественному въезду в столицу. Каждому из нас было отведено свое особое место. В процессии принимали участие королевские особы со всей Европы и стран Востока. Мужчины оседлали коней, а дамы заняли места в золоченых экипажах. Я ехал на боевом коне серой масти, которого эмир Бухарский[26] подарил моему отцу. Этим резвым и норовистым скакуном было нелегко управлять. На нем был искусно вышитый чепрак - настоящий шедевр. Надо сказать, что все - от мельчайших деталей до величественной кульминации этого незабываемого события - являлось образцом высочайшего искусства и изысканного вкуса.
Император въехал в Москву на белом коне, возглавляя пышную кавалькаду. За ним следовали братья его покойного отца, облаченные в формы своих полков, мы и представители королевских семей всех монархий Европы. По-восточному пестрые костюмы наших азиатских вассалов добавляли в этот праздничный калейдоскоп яркие краски.
Следом за блистательной кавалькадой двигалась процессия золоченых экипажей, сверкающих в лучах теплого весеннего солнца. Казалось, что природа и человек объединили свои усилия, чтобы создать это уникальное зрелище.
Вереница экипажей, большинство из которых принадлежали русским императрицам XVIII столетия, доставляла к месту коронования королевских особ Европы, сиявших в блеске своих праздничных одеяний. Среди них были признанные красавицы своего времени.
Экипаж Императрицы следовал рядом с экипажем Марии Федоровны, как всегда величественной, не смотря на ее тяжелую утрату. В другом экипаже ехали прелестные дочери герцога и герцогини Эдинбургских, поразительная красота которых, а равно как и великолепие других дам, придавали этому торжеству особое очарование.
Процессия двигалась по улицам Москвы, и ее сопровождали восторженные приветствия народа, собравшегося со всех концов необъятной России, для того чтобы стать свидетелем этого грандиозного события.
Приближалась кульминация великого дня. Коронация состоялась в Успенском соборе Кремля.
Несмотря на то что собор был переполнен, что церковная служба длилась бесконечно долго, что все это время пришлось стоять в духоте, церемония производила необыкновенное впечатление. Такие моменты озарения приходят лишь однажды в жизни.
Для церемонии коронации был собран хор, состоявший из лучших мужских голосов нашей огромной страны. И в крохотной деревенской церквушке, и в вагоне поезда, идущего на восток, и даже в глухом лесу русское пение - поистине уникальное явление, оно почти божественно. Это всецело самобытный национальный дар.
Подобно морским волнам созвучия раскатывались и обрывались на таких высоких тонах, что в них чудилось что-то неземное. Собор был наполнен музыкой, она проникала в его самые укромные уголки. Хор заклинал, торжествовал и грустил, пробуждая в нас мысли о бесконечности. Казалось, что сами небеса сошли на землю.
Сложные обряды миропомазания следовали один за другим в беспрерывном течении величественного церемониала. Воздух был тяжел от ладана. Блеск расшитых золотом одеяний и сверкание драгоценных камней слепили глаза.
А тем временем на великолепное собрание священнослужителей и на всех участников этой церемонии строго взирали из своих позолоченных и серебряных окладов лики святых, на которые горящие лампады отбрасывали свой мерцающий свет. Великое и непостижимое таинство пребывало в согласии с Божественной бесконечностью.
Церемония коронации завершилась, и нас ожидало необычайное веселье - грандиозные балы и рауты для королевских семей и представителей великих держав. Мы познакомились с ночной жизнью Москвы, с ее великолепными театрами и кабаре.
Казалось, прошлое и настоящее объединились в последней грандиозной попытке испить чашу веселья до дна, прежде чем на них падет мрак. Это напоминало последнюю яркую вспышку догорающей свечи.
Неистощимая на выдумки знатная молодежь, приехавшая в Москву из Европы, вовлекала нас в свое безудержное веселье. Один из участников весьма бурно проведенной ночи сетовал мне, что из-за ужасного воспитания, данного ему дедушкой, он не смог насладиться весельем сполна.
Другой - сиамский князь - стал предметом нашего дружеского подзадоривания.
Музыка, пение, танцы, общество очаровательных дам, пышные обеды во дворцах московской знати, встречи с отпрысками древних родов России и представителями торговой аристократии, восхитительные беззаботные полночные часы и изысканные любезности - все это навсегда осталось в моей памяти.
Великобританию представлял посланник королевы - герцог Коннаутский, а королевскую семью - герцог и герцогиня Эдинбургские, их дочери и сын - кузен Альфред. Среди прекрасных дам королевских фамилий дочери герцога Эдинбургского[27] отличались своей ослепительной красотой.
Я был занесен в список почетных гостей коронации.
Сдав последний экзамен, я получил право на звание мичмана Императорского военно-морского флота, на год опередив своих однокашников. Но, прежде чем мне присвоили первое офицерское звание, я должен был соблюсти определенный строгий протокол.
