— Чего это ты бегаешь взад-вперед как угорелый? — заинтересовалась мама, подозрительно оглядывая Утенка, когда он, потный, озабоченный, пробегал через двор с пузырьком керосина в руке. — Опять что-нибудь затеял? Куда керосин потащил? Вот наделай, наделай мне пожар!..
— А я что? — обиженно шмыгнул носом Утенок, придерживая в кармане спички, чтоб не гремели. — Это керосин не для пожара, а для ржавчины… Всегда вот ты так… Не разберешь сначала и ругаешься…
Заглянуть бы маме в бузинную заросль: там у забора горел костёр, на костре топилась в консервной банке смола, в углях докрасна раскалялся длинный железный прут с острым концом, а Утенок стругал срезанные под корень самые толстые стволы бузины…
Скафандр был готов, когда уже совсем стемнело. Напоследок Утенок примерил его. Скафандр выглядел очень таинственно и необычно. Хобот от маски шел под мышку и на спине соединялся с длинной деревянной трубкой (в три Утенковых роста), хитроумно составленной из толстых стволов бузины. В них раскаленным железным прутом была выжжена похожая на твердую вату сердцевина, концы прочно скреплены тонкими деревянными планками, проволокой и залиты смолой; на спине «дыхательная трубка» (как назвал ее изобретатель) прикреплялась к треугольной деревянной раме, которая надевалась как ранец. Слишком длинная, она при каждом шаге покачивалась, дрожала, но держалась прочно.
Если ходить осторожно — ничего. Только дышать через нее немного трудно, воздух шел со свистом, лицо заливалось потом, и очки поминутно запотевали. Но у противогаза был «нос», чтобы, не снимая маски, протирать очки. Словом, скафандр был хоть куда!
Засыпая, Утенок думал: скорее бы наступило завтра! Чуть рассветет, он отправится испытывать скафандр, доставать с речного дна все, что там лежит. Один все достанет, никого в помощь не возьмет — не нужны, раз смеются. А потом придут и удивятся: дно чистое, строй вышку хоть сейчас. А кто очистил? Тимка Утенок. Неужели один? Один! Тогда небось сразу примолкнут…
Спал он очень беспокойно, все ворочался и поднимал с подушки голову, взглядывал на окно: не рассветает ли?
Чуть только в комнате посветлело, а в курятнике, наверное только продрав глаза, во все горло заорал петух, Утенок вскочил с постели.
Без шума, чтоб никого не разбудить, оделся и на цыпочках вышел во двор. Солнца еще не было, стоял туман, было тихо-тихо и очень тепло.
Взяв в сарае аккуратно сложенный скафандр и сумку от противогаза, в которую еще вчера вечером были уложены блок, небольшой моток железного троса, упакованный в резину электрический фонарик и ременной пояс, Утенок, махнув рукой, — все равно уж отвечать за все разом! — снял со стены бельевую веревку, такую толстую и длинную, что, свернутая в кольца, она была тяжелее и скафандра и сумки вместе.
Темный след оставался за ним на серой от росы траве.
Утенок представил, как он сейчас придет к реке, скрытой туманом, который над рекой был гуще, чем везде, как полезет в воду, и съежился.
Но пока он шел по мокрому лугу, стало совсем светло, небо покраснело, потом пробились откуда-то солнечные лучи, туман почти исчез и остался только над речкой…
Утенок сложил скафандр и веревку на траву, достал из сумки блок и, походив немного по берегу, прикрепил его тросом на самом толстом суку старого, наполовину сухого вяза, росшего у берега. Потом продел в блок веревку и для пробы покачался на ней, вцепившись руками и ногами, как обезьяна: очень прочно! Отыскав на берегу несколько подходящих камней, он привязал их проволокой к принесенному поясу.
Наконец все было готово. Утенок разделся, подпоясался тяжеленным поясом, который сразу потянул его к земле, на пояс навесил фонарик, привязал за спину раму с «дыхательной трубкой», надел маску и, ежась, вошел в воду, неподвижную и теплую, как парное молоко.
Глубина начиналась прямо от берега. Ступив шаг, Утенок погрузился сразу по горло; он остановился, повертел головой, в последний раз оглядывая розовый от зари мир, который он покидал, сделал еще шаг и вдруг ухнул с какого-то подводного обрыва, чуть не зачерпнув воды в трубку.
