Глава 1. Явления и проблема внимания. 2 страница

В последние годы развернулось широкое исследование еще одного состояния максимального внимания, названное "опытом потока" (Csikszentmihalyi, 1990). В этом состоянии субъект активен и в то же время забывает о себе. Не прилагая усилий, он остается чрезвычайно внимателен, ясно и четко осознает цели и результаты своих действий и без расчета на вознаграждение испытывает наслаждение от самого процесса деятельности. Человек счастлив только потому, что в трудной ситуации успешно действует на пределе своих возможностей (см. При­ложение 2).

Внимание субъективно понимается как некоторый ограниченный капитал, которым можно распорядиться по собственному усмотре­нию. Поэтому выражение благодарности за внимание слушателей — не простая формула этикета вежливости оратора или лектора. Мы мо­жем обращать, удерживать, направлять и концентрировать свое внимание. Вклад внимания, как правило, окупается увеличением продуктивности и качества деятельности. Внимание необходимо для приобретения действительных знаний и выработки навыков. Особо внимательными мы должны быть в критических и опасных ситуациях. Нередко еще до наступления таких обстоятельств следует быть на­стороже или начеку, а в задачах длительного наблюдения - постоянно бдительными (см. Приложение 5). Но мы также знаем, что в опре­деленных случаях внимание как бы выходит из повиновения и может прерываться, проваливаться, отвлекаться внешними стимулами или навязчивыми мыслями, блуждать, рассеиваться и уходить. Также из­вестно, что внимание эффективно не во всех ситуациях, а иногда оно может быть даже вредно. В качестве примера отрицательного эффекта активного исполнительного внимания часто приводят ухудшение или полный развал сложной, хорошо отработанной и автоматизированной деятельности, вспоминая при этом известную притчу о задумавшейся сороконожке.

Давно описан и затем тщательно и всесторонне исследован еще один негативный эффект пристального внимания, названный феноме­ном смыслового или семантического пресыщения. Он заключается в том, что при непрерывной зрительной фиксации, многократном произнесении, письменном или мысленном воспроизведении одного и того же слова, фразы или текста, их смысл довольно быстро испаряет­ся. "Пусть читатель проверит это на любом слове предлежащей стра­ницы,— предлагает У. Джеймс,— скоро он начнет удивляться тому, как было возможно, что он такое слово употреблял всю жизнь в та­ком-то смысле. Оно будет смотреть на него со страницы, как стек­лянный глаз, не имеющий никакого выражения мысли. Его тело оста­лось прежним, но его душа отлетела. Этим путем оно приводится к сво­ей чистой, голой чувственной форме" (Джемс, 1902, с. 248). Доба­вим, что затем само тело слова распадается на чуждые, ничего не зна­чащие обломки, и человек испытывает особое переживание пустоты сознания (Don, Weld, 1924). Подобное разрушение предметности вос­приятия считалось необходимым условием эффективного использо­вания метода аналитической интроспекции. При соблюдении опреде­ленных условий по сути те же приемы непрестанного повторения мантры в практике трансцендентальной медитации и слов Иисусо­вой молитвы приносят сверх того новые и неожиданные плоды. "Стеклянный глаз" слова превращается здесь, если можно так выра­зиться, в око всевидящего Бога.

Негативным следствием произвольного, требующего усилий внима­ния может быть значительное утомление. В связи с этим Г. Мюнстерберг пишет: "В конце концов, невнимание не всегда является недостатком ума; оно служит и желательным предохранительным клапаном" (Мюнстерберг, 1910, с. 170). Известно, что решение сложных проблем может придти как бы само собой в моменты отвлече­ния или отдыха, когда субъект невольно или нарочно прекращает дли­тельную и бесплодную концентрацию на задаче. Так же давно заме­чено, что специальное внимание к своим телесным процессам может привести к тому, что "настоящая болезнь присоединяется к вообра­жаемым недугам лиц, которые, за недостатком здоровой работы для ума, поглощены разбором собственных ощущений..." (Кар-пентер, 1877, с. 125). У. Де Лоренс собрал целую коллекцию газетных выре­зок о случаях смерти врачей-специалистов именно от тех болезней, которые они пристально изучали. Концентрация, по его мнению, лежит вне морали; эта сила может как помочь выздороветь, так и поро­дить заболевание. Она совершенно безразлична к своему результату. "К счастью, как справедливо указывают, число людей, способных концентрироваться, сравнительно невелико, что лишь подчеркивает опасность и реальность этой великой силы души" (De Laur-ence, 1938, с. 62).

Вред пассивного внимания может осознаваться в случаях манипуляции нашим поведением рекламой и деятелями шоу-бизнеса. Непроизвольное внимание может стать помехой общению. В связи с этим И. Кант пишет следующее:

"Многие люди несчастны от того, что не способны отвлечь­ся. Жених мог бы сделать хорошую партию, если бы мог не за­мечать бородавки на лице своей возлюбленной или отсутствие у нее зуба. Между тем неприятная особенность нашей способно­сти внимания состоит в том, что мы совершенно непроизвольно обращаем внимание на недостатки других: на отсутствующую пуговицу сюртука, недостающий зуб или привычную ошибку в речи; этим мы смущаем других и одновременно портим себе настроение. — Если главное хорошо, то не только правиль­но, но и умно не замечать недостатки других, и даже недос­татки в нашем собственном благополучии. Но эта способность абстрагироваться есть сила души, обрести которую можно толь­ко упражнением" (Кант, 1994, с. 147-148, курсив автора).

К явлениям невнимания относятся, прежде всего, состояния рассеян­ности. Они различаются как по своему характеру, так и по причинам, ко­торые, предположительно, их вызывают. Рассеянность первого вида может быть результатом усталости, бессонницы, головной боли, монотон­ной и однообразной деятельности. Превосходное описание этого состояния дает У. Джеймс:

"Большинство людей ежедневно испытывает и не раз ни­жеследующее состояние: глаза устремляются в пространст­во, звуки, доносясь извне, сливаются в однообразный смутный гул, внимание рассеивается настолько, что все тело ощущается как бы сразу, а передний план сознания переполняется как бы чем-то, каким-то печальным чувством подчинения бесплодно проходящему времени. На заднем фоне мышления мы смутно представляем себе, что должны что-то сделать: встать, одеться, ответить лицу, говорившему с нами перед этим,— словом, сде­лать следующий шаг в нашем размышлении. Но почему-то мы не можем сдвинуться. La pensee de derriere la tete (мысль, копоша­щаяся где-то как бы на заднем плане нашего ума) еще не может прорваться через оболочку летаргии, которая сковывает на­ше душевное состояние. Каждое мгновение ожидаем мы, что эта оболочка, наконец, разорвется, ибо не сознаем никаких причин, почему такое состояние могло бы длиться. А между тем, оно продолжается мгновение за мгновением, и по-прежнему мы куда-то плывем, но вдруг — без всякой по­нятной нам причины — откуда-то является толчок энергии, что-то невидимое сообщает нам способность подтянуться, сосре­доточиться, мы начинаем мигать глазами, встряхиваем голо­вой, идеи, которые таились где-то на задах сознания, приходят в действие — и колесо жизни начинает по-прежнему вращаться" (Джемс, 1902, с. 170).

Нередко такое состояние сопровождается скукой, определяемой как "тягостное чувство от косного, праздного, недеятельного состояния души; томление бездействия"[5]. При этом виде рассеянности соз­нание затопляется случайными неконтролируемыми восприятиями и воспоминаниями обрывочного характера. Субъект как бы отключен от тех аспектов внешнего окружения, которые могут иметь значение для выполнения каких-либо планов или намерений. Более того, сами эти намерения у него в данный момент отсутствуют. Дж. Селли назы­вает подобное состояние сонливостью или отупением и отмечает: "Ха­рактерными признаками истинного невнимания или умственного без­различия служит уменьшение напряжения и появление, вместо преоб­ладания известных восприятий или представлений, неясного ряда смутных ощущений и мыслей" (Селли, 1912, с. 123). В другом месте он упоминает о попытках произвольного вызывания такого состояния, которые удавались ему и некоторым другим психологам перед засыпанием (Sully, 1892). У. Джеймс пишет, что такое "удиви­тельное состояние торможения" может быть вызвано на мгновение произвольно, путем фиксации глаз в пустоту и что это состояние не следует путать или сравнивать со сном. Скорее оно напоминает гипно­тический транс, после которого субъекты на вопрос: "Думали ли вы о чем-нибудь?", отвечают: "Ничего особенного" (James, 1890/1990, с. 261). Теперь известно, что контролируемое погружение в подобное состояние обеспечивают некоторые специальные техники релаксации и медитации.

Равнодушие к значимым аспектам ситуации характерно также для состояния субъективно прямо противоположного рассеянности первого вида. Здесь рассеянность выступает как оборотная сторона медали или негативное следствие глубокой внутренней концентрации. Поэтому такую рассеянность называют мнимой. Иногда, дополнительно, различают две ее разновидности — рассеянность поэтиче­скую и рассеянность профессорскую.

О поэтической рассеянности говорят в тех случаях, когда человек находится в состоянии мечтательности или грез наяву. Он погружен, не замечая ничего вокруг, в неконтролируемый поток приятных мыслей и ярких образов. Английский поэт-романтик С. Колридж с детства от­личался склонностью к мечтам и погружению в мир воображения. Био­графы и современники называли поэта "демоническим гением", "богоопьяненным человеком" и "великим пророком фантазии", отмечая при этом, что "фантазия насиловала Колриджа". "Заражая энтузиаз­мом горячие головы слушателей, он держал длинные вдохновенные речи о всевозможных, самых несхожих между собою предметах. В то время его интересовали равно все темы; он способен был увлекать­ся до самозабвения и однажды не заметил, как какой-то шутник обре­зал во время речи длинные полы его "гауна". " Таким он остался и два­дцать лет спустя ", — пишет один из исследователей творчества С. Колриджа[6]. Слушатели, и тогда и позже, зачастую не понимали поэта, хотя и были очарованы прихотливым течением его слов и мыслей. Диалог быстро превращался в монолог С. Колриджа, и он терпеть не мог, когда его прерывали. Его близкий друг, тоже поэт и литератор, Ч. Лэм предпочитал поэтому вести с ним переписку, нежели вступать в какие-либо споры по ходу "разговора", а его выступления характери­зовал как проповеди. О рассеянности С. Колриджа можно судить по одному из случаев, который Ч. Лэм, вспоминая, описывает следую­щим образом:

"Однажды утром я торопливо, поскольку опаздывал, шел из дома в Инфилде в Индиахаус, когда встретил Колриджа, направлявшегося ко мне с визитом; он был переполнен какой-то новой идеей и, несмотря на мои заверения в недос­татке времени, затащил меня через ворота пустынного сада на боковую аллею и там, укрывшись от наблюдения за изгородью вечнозеленых кустов, схватил меня за пуговицу пальто и, за­крыв глаза, начал красноречивое рассуждение, плавно разма­хивая правой рукой в соответствии с \ мелодичной речью, лившейся непрерывным потоком из его уст. Я завороженно слушал, однако бой церковных часов пробудил во мне чувст­во долга. Я понимал, что все попытки вырваться будут безус­пешными, и решил сыграть на его поглощенности предметом размышления. Перочинным но­жом я потихоньку срезал пуговицу моего пальто и удрал. Пять часов спустя, возвращаясь домой мимо того же сада, я услышал голос Колрида и обнаружил его на том же месте, с закрытыми глазами, с пуговицей, зажатой между пальцами и грациозно покачивающего правой рукой - точно таким я его оставил. Кольридж не заметил моего отсутствия" [7].

Рассеянность поэта была следствием творческого воображения и потому с лихвой окупалась результатами его философской и поэтиче­ской деятельности, казалась простительной чертой и причудой ге­ния. Иную оценку такого рода рассеянности уже применительно к бо­лее обыкновенным и распространенным случаям подобного состояния дает И. Кант:

"Одна из душевных слабостей состоит в том, что репро­дуктивное воображение останавливается на одном пред­ставлении и обращает на него большое или продолжительное внимание и не может оторваться от этого представления, т.е. снова сделать свое течение свободным. Если эта дурная привычка становится постоянной и направляется на один и тот же предмет, то это может довести до помешательства. Быть рассеянным в обществе невежливо, а иногда и смешно. Женщины обычно не впадают в такое состояние; разве толь­ко когда они занимаются науками. У слуги, если он, прислу­живая за столом, рассеян, обычно на уме что-то дурное либо он что-то замышляет, либо опасается последствия чего-то... у человека, подверженного этому злу, всегда какой-то сонный вид, а в компании он бесполезен, так как слепо сле­дует свободной игре своего воображения, не регулируемого разумом. - Чтение романов не только приводит часто в дурное настроение духа, но и делает рассеянность привыч­ной" (Кант, 1994, с. 233-235, курсив автора).

В состоянии профессорской рассеянности контролируемый и эмо­ционально нейтральный ход мыслей логически упорядочен и строго направлен на достижение идеальной и отдаленной цели или на поиск решения сложной задачи. Гротескное описание наружности и поведе­ния рассеянных людей этого типа дал Дж. Свифт в образе высшего сословия лапутян, занятых исключительно и непрерывно либо музы­кой, либо математикой. Гулливер рассказывает:

"... никогда еще мне не приходилось видеть смертных, которые вызывали бы такое удивление своей фигурой, одеждой и выражением лиц. У всех головы были скошены направо и налево; один глаз косил внутрь, а другой глядел прямо вверх... Поодаль я заметил несколько человек в одежде слуг. В руках они держали небольшие палки. К палкам были привязаны надутые воздухом пузыри. Как мне сказали потом, в пузыри было насыпано немного сухого гороха или мелких камешков. Время от времени слуги хлопа­ли этими пузырями по губам и ушам лиц, стоявших подле. Я долго не мог уразуметь, для чего это делается. По-видимому эти люди так погружены в глубокомысленнейшие размыш­ления, что почти не способны ни слушать речи собеседников, ни отвечать на них. Чтобы побудить их к этому, необходимо какое-нибудь внешнее, чисто физическое воздействие на ор­ганы речи и слуха... Обязанность хлопальщика заключается в том, чтобы при встрече нескольких лиц слегка хлопать по губам того, кому следует говорить, и по правому уху тех, кто слушает. На прогулках хлопальщик должен время от времени похлопывать своего господина по глазам, ибо в про­тивном случае тот на каждом шагу подвергается опасности упасть в яму, или стукнуться головой о столб, или же столкнуться с другими прохожими" [8].

Действительные примеры профессорской рассеянности обычно находят в жизнеописаниях великих философов, изобретателей и ученых. В этом смысле особенно не повезло лауреату Нобелевской премии, математику Д. Гильберту. Из одной публикации в другую кочует следующая история. Однажды вечером, накануне прихода гостей, госпожа Гильберт заметила, что супруг надел неподходящий галстук и послала его в спальню, наказав заменить этот галстук на другой. Гильберт пошел и не вернулся. Когда, обеспокоенная долгим отсутствием мужа, она поднялась в спальню, то нашла знаменитого ученого в кровати, раздетого и почти спящего. Такого типа ошибки, когда из-за нашей рассеянности правильно начатая последователь­ность действий сбивается в привычную, но в данной ситуации неверную колею, могут быть известны читателю по собственному опыту. Так, вместо набора нового телефонного номера мы набираем привычный номер, начинающийся теми же двумя или тремя цифрами, и неожи­данно услышав знакомый голос, в полной растерянности понимаем, что позвонили не туда куда следовало. Говорят, что И. Ньютон, отслежи­вая по часам, варил куриные яйца. Однажды, задумавшись, он поло­жил в воду карманные часы и сварил их, глядя при этом на яйцо. По­скольку за достоверность этого эпизода авторы не ручаются, приведем пример из своего опыта. Бывает, что вместо зубной пасты, перепутав тюбики, мы выдавливаем на щетку крем для бритья и замечаем свою оплошность лишь тогда, когда рот заполняется мыльной пеной.

Как видно из вышеописанных случаев, мнимая рассеянность может проявляться в так называемых ошибках невнимания, возникающих по ходу привычной, автоматизированной деятельности. В Приложении 3 приведен ряд действительных примеров, а также классификация и теория ошибок рассеянности, предложенная Дж. Ризоном (Reason, 1990). Ошибочные действия такого рода входят, по З. Фрейду, в широ­кий класс отбросов феноменального мира или явлений психопато­логии обыденной жизни (Фрейд, 1989). Специальное исследование сбоев привычных действий показало, что они происходят и довольно часто у всех людей — в среднем три раза в неделю (Reason, 1984a). В обычных условиях бытового поведения эти промашки вы­глядят довольно безобидно и в худшем случае приводят к незначи­тельным травмам, а чаще всего вызывают только раздражение или смех. "Мы смеемся над рассеянностью как над простым фактом",— пишет А. Бергсон (1992, с. 16). Однако, в определенных ситуациях и видах профессиональной деятельности последствия ошибок невни­мания могут быть печальными и даже катастрофическими. "Любой из нас, если он совершенно поглощен чем-либо, становится рассеянным. Воры-карманники, например, пользуются этим, занимаясь своим ремеслом в толпе зрителей циркового представления или уличного шествия",— пишет Дж. Джастроу (Jastrow, 1928, с. 170). В ином, мо­рально-личностном плане предлагает рассматривать невнимание и его последствия Ю.А. Шрейдер: "Совесть требует от нас быть вниматель­ными к людям и ситуациям. В некотором смысле совесть — это обо­стренная внимательность, позволяющая усмотреть в этически без­различной, на первый взгляд, ситуации необходимость четкой мораль­ной оценки. Когда человек оставил открытым водопроводный кран и не заметил, что в раковине лежит оставленная для мытья миска, через которую вода перельется потом на пол и протечет через потолок ниж­них соседей, он не делал дурной выбор, т.е. не предпочитал зло добру. Он просто был невнимательным. Совесть напоминает о том, что нужно обращать внимание на целый ряд вещей, и это может уберечь от дурного поступка. Внима­тельность важна и в большом, и в малом"[9]. Укоры совести как одно из возможных следствий ошибки невнимания могут показаться расплатой слишком незначительной в тех случаях, если в результате рассеян­ности пострадает сам субъект и/или другие люди. "На кухне ошибка "по рассеянности" может быть всего лишь комичной, но та же ошибка в кабине пилотов пассажирского авиалайнера может привести к катаст­рофе... Отличие заключается не в природе этой ошибки, а в той мере, в какой данные обстоятельства накажут за нее",— подчеркивает Дж. Ризон (Reason, 1979, с. 68). В настоящее время феномены и послед­ствия невнимательности и внимательности как стилей деятельности человека изучают не только инженерные, но и социальные и клиниче­ские психологи (см. Приложение 7).

В качестве особого примера мнимой рассеянности можно привести знакомое всем явление пустого взора, на которое указывал уже Авгу­стин. Г. Стаут описывает его следующим образом: "Случается, что, пробуждаясь из состояния задумчивости или мечтания, мы ловим себя на том, что пристально глядим на предмет или лицо, стоящее перед нами. Мы смотрим, не видя. Более разительный пример, который легче проверить, встречается часто при чтении. Конвергенция глаз, аккомо­дация хрусталика и проч., постоянно происходят, когда мы перехо­дим от буквы к букве, от слова к слову. Но опытный читатель не обра­щает обыкновенно внимания на буквы или слова; его мысли заняты смыслом. Порою случается, что читая вслух, читатель позволяет своей мысли блуждать, так что чтение становится автоматическим про­цессом. Зрительные приспособления столь же необходимы как и раньше, хотя внимание уже не обращено ни на слова, ни на смысл" (Стаут, 1923, с. 270). Действительно, иногда, читая книгу, мы ловим себя на том, что взгляд привычно скользит по строкам, и рука листает страницы при полном игнорировании смысла текста. Мы встряхиваем головой и замечаем, что думали о чем-то постороннем или наболев­шем и затем, довольно точно, возвращаемся на несколько абзацев и даже страниц выше, чтобы возобновить и продолжить вдумчивое чте­ние. Таким же пустым взором мы нередко смотрим телевизионные пе­редачи и пустым ухом слушаем лектора или собеседника, не понимая смысла увиденного или сказанного. Такая рассеянность замечается нами и окружающими редко, возможно потому, что она, как правило, не приводит к непосредственным ошибкам. К более серьезным и даже плачевным результатам может привести пустой взор оператора пульта наведения зенитно-ракетного комплекса или атомной электростанции, шофера, летчика и хирурга. В литературе описан еще один, родственный пустому взо­ру феномен, получивший название временного провала или дорожно­го гипноза. Он заключается в том, что после выполнения какой-то ру­тинной задачи, длительной прогулки или ведения машины человек не может вспомнить, что делал, когда и какие места прошел или проехал (Reed, 1974).

Третий вид рассеянности выступает как следствие чрезвычайной подвижности и отвлекаемости внимания. Буквальное значение слова "рассеянность" наиболее адекватно для определения этого состояния. Здесь внимание непроизвольно и хаотически перемещается с одного внешнего объекта на другой, как бы порхает, не задерживаясь длитель­но ни на одном из них. Рассеянность такого рода характерна для так называемых подвижных помехонеустойчивых детей; поэтому ее ино­гда называют ученической. Кроме того, она встречается в случаях психопатологии, например, у параноиков. Более обычная и слабая форма этой рассеянности возникает и наблюдается в ситуациях, когда человек вынужден заниматься трудным или малоинтересным делом.

К расстройствам внимания, получившим название старческой рассеянности относят его "плохую переключаемость в сочетании с недостаточно активной концентрацией" (Баскакова, 1989, с. 15). Здесь, в отличие от ученической рассеянности, внимание человека как бы залипает на одном предмете, деятельности или теме размышле­ния, но при этом, в отличие от рассеянности профессорской, его сте­пень невелика и потому такое сосредоточение неэффективно. Здесь можно вспомнить расхожий образ ворчливой и неряшливой старуш­ки, теряющей и закладывающей вещи домашнего обихода; так она может долго искать очки, которые находятся у нее на лбу. Сходное явление рассеянности наблюдается в состояниях депрессии и тревоги, сопровождаемых так называемой умственной жвачкой, когда мыш­ление человека долго и непрерывно занято одними и теми же, повто­ряющимися и бесплодными мыслями и образами.

Если при характеристике рассеянности подразумевают глобальное невнимание к большей части содержаний сознательного опыта, то в случаях направленного невнимания речь идет об игнорировании спе­цифических действий, восприятий, мыслей и чувств. Так, отмечается известная трудность в произвольном сосредоточении внимания на эмоциональных и даже аффективных (напр., гнев, но не страх) процессах. По мнению некоторых авторов, подтверждаемому данны­ми экспериментальных исследований, намеренное внимание к чувст­вам приводит к их ослаблению или разрушению. "Если попытаться это сделать, удовольствие или недовольство сразу же ускольза­ют от нас и пропадают, а мы обнаруживаем себя внимающими ка­кому-нибудь назойливому ощущению или идее, наблюдать которые вовсе не собирались",— пишет Э. Титченер и приводит следующее вы­сказывание О. Кюльпе: "Широко известен факт, что созерцание, специ­альное внимание к эмоциям снижают их силу и предотвращают их естественное проявление. Такое уменьшение интенсивности... как проявление тенденции к полному исчезновению аффективных содер­жаний, прокладывает дорогу к состоянию безразличия... Следова­тельно, внимание враждебно чувствам, если оно сосредоточено прямо на них" (Titchener, 1908, с. 69). Примерно о том же говорит Н.Н. Ланге: "... существенное различие чувств и ощущений состоит в том, что ощущения становятся яснее и отчетливее, когда на них мы обращаем наше внимание, чувству же всегда присуща неясность или расплывча­тость, и, сосредоточивая на нем внимание, мы не столько делаем его яснее, сколько ослабляем и даже совсем уничтожаем" (Ланге, 1914, с. 263). Добавим, что данная закономерность давно учитывается и ис­пользуется во многих видах религиозной практики и психотерапии.

Существует также обширный класс феноменов избирательного невнимания в когнитивной и моторной сферах. Привычное невнимание распространяется на повторяющиеся события. Мы не замечаем тика­ния часов, деталей домашней обстановки, давления одежды и обуви, бликов на стеклах очков, биений своего сердца, дыхания, движе­ний языка и глаз. Отсутствие восприятия подобных обстоятельств, событий и процессов понятно и вполне оправдано. Для кого-то невни­мание окружающих к своей персоне может оказаться не только полезным, но и необходимым. Так, в отличие от политика, франта и кокетки, детектив и солдат на фронте, рэкетир, вор и шпион, да и просто застенчивый человек не хотят быть замеченными. Индивидуаль­ные и общие зоны невнимания встречаются и в области умственной деятельности. У. Джеймс пишет: "У каждого из нас есть такие темы, от которых мы сторонимся не хуже пугливой лошади, избегая даже о них задумываться" (Джемс, 1902, с. 1.76). Мысли о предстоящей смерти, собственной ущербности, последствиях ядерной войны и мно­гие другие идеи, так или иначе связанные с основами существования, личностью и самооценкой субъекта, редко попадают и с трудом удер­живаются в фокусе сознания большинства людей. Столь же трудно сосредоточиться на хорошо известном учебном материале, чьих-то не­однократно слышанных словах и банальных мыслях, не представляю­щих для нас ни малейшего интереса. "Из действий и речей, хорошо усвоенных и часто повторяемых, не только внимание, но и сознание улетучиваются, и они совершаются и произносятся по привычке, т.е. совершенно механически без сопровождения сознания. Быть внимательным к пустому анекдоту, рассказы­ваемому в десятый раз, выслушивать повествование о крайне мелоч­ных и вполне ничтожных событиях и обстоятельствах, в высшей степени трудно, потому что это значит сосредоточивать свое внимание почти ни на чем",— пишет П.Ф. Каптерев (1889, с. 38). В моторной сфере постепенный уход внимания характеризует процессы стихийного и специального формирования любых навыков и умений.

Не менее разнообразны и внешние проявления внимания. Особенно­сти позы, мимики и взгляда человека позволяют судить о степени и направленности его внимания. Богатым материалом для анализа объективной картины внимания служат произведения искусства фото­графии, сюжетной и портретной живописи. Определенным умением различать состояния внимания других людей обладает каждый из нас, поскольку оно необходимо для успешного взаимодействия и обще­ния. Мы достаточно уверенно схватываем внешние проявления разных видов чувственного внимания — зрительного, слухового, осяза­тельного и органического. Специфические картины образуют также внешние признаки интеллектуального внимания в состояниях спокой­ного размышления, припоминания, напряженной мысли, глубокой ду­мы и экстаза. Различия в характере и степени внимания фиксиру­ются десятками эпитетов. Например, внимание может быть исключи­тельным и рассеянным, широким и узким, напряженным и ослаблен­ным, ленивым и жадным, досужим и заинтересованным, ледяным и восторженным. На разницу пассивного и активного внимания указы­вают оттенки значений глагольных форм описания восприятия. Можно, соответственно, видеть и смотреть, слышать и слушать, чувствовать запах и нюхать, чувствовать вкус и смаковать.

Точные и яркие описания внимательного и рассеянного поведения встречаются в работах Ч. Дарвина (1896), Н.Н. Ланге (1893), Т. Рибо (1890), И.А. Сикорского (1904). "Прислушивающийся приостанавли­вает свои шаги, поворачивает в сторону звука то свое ухо, которое у него лучше слышит, прикладывает при этом к уху руку, увеличи­вая тем самым ушную раковину и собирая благодаря этому большее количество звуковых волн; дыхание его при этом задерживается... Увидевшая дичь охотничья собака переживает как бы судорогу вни­мания, вся замирая в "стойке" и "пожирая глазами" предмет своего внимания. С другой стороны, педагог в большинстве случаев не ошиба­ется, когда упрекает в невнимательности к его рассказу школьника, то и дело смотрящего в классе по сторонам и болтающего ногами и рука­ми",— пишет С.В. Кравков (1925, с. 75).

Большинство движений при сенсорном или перцептивном внимании имеют явно приспособительный характер, выполняя функцию на­стройки органов чувств. Роль же и происхождение некоторых других движений понять нелегко. В процессе сильной концентрации, например, продевая нить в игольное ушко, многие непроизвольно высовывают кончик языка. Особое значение могут иметь задержки дыхания. Установлено, что в ситуациях длительного сосредоточения дыхание становится поверхностным, а временами прекращается вооб­ще. Если студент на трудной лекции зевает, то не всегда потому, что ему скучно или хочется спать — зевота может быть неизбежным след­ствием предшествующей задержки дыхания. При жалобах учителей и родителей на невнимательность детей, специалисты, прежде всего, спрашивают о состоянии носоглотки ребенка (хронический на­сморк, аденоиды, гланды и т.п.).

Массивные задержки движений наблюдаются и в случаях интел­лектуального внимания — в процессах размышления или припомина­ния. В состоянии глубокой задумчивости человек обычно направляет свой взор в бесконечность или закатывает, прищуривает и закрывает глаза; иногда затыкает уши, а во время прогулки замедляет шаги и останавливается. Целесообразность таких движений очевидно заклю­чается в отгораживании и перекрытии внешних, отвлекающих источ­ников стимуляции. О "мудреце из Кенигсберга" рассказывают сле­дующее: "Стараясь углубиться в свои размышления, Кант часто во время сумерек устремлял взор на какой-либо отдаленный предмет, большей частью на Лёбенихтскую башню. С течением времени перед башнею выросли тополи в саду соседа, настолько высокие, что листья их прикрыли башню. Эта перемена стала беспокоить Канта, и он до тех пор упрашивал соседа, пока тот не приказал обрубить верхуш­ки своих тополей"[10]. Более разнообразны, но менее понятны, сопро­вождающие умственное усилие движения типа наморщивания лба, нахмуривания бровей, почесывания затылка, кусания губ или ногтей, верчения пуговицы или цепочки, игры карандашом или ключами, напевания или насвистывания.