Определение от противного: нетерпимость

 

Чтобы разобраться, что такое политическая толерантность и как можно ее достичь, пойдем от противного и обратимся к исследованиям в области политической психологии, которая давно заинтересовалась политической нетерпимостью. Начнем с понятий, которые описывают явления, сопутствующие политической нетерпимости. Этот феномен привлек внимание исследователей, изучающих авторитаризм, национализм, политический конформизм, консерватизм и политические предрассудки и стереотипы.

В известной книге Т. Адорно описывается психологический феномен, названный ими «авторитарной личностью»*. Со времен Адорно политические психологи, изучающие феномен авторитарной личности, подчеркивают, что этот сложный комплекс симптомов включает два вида составляющих: с одной стороны, это набор идеологических представлений: национализм или этноцентризм, консерватизм, милитаризм и религиозность; с другой стороны, психологические особенности: это крайняя нетерпимость к мнениям, не совпадающим с его собственными, нетерпимость к неопределенности, «непорядку», ригидность (застойность) психики, приверженность к стереотипам и закрытость для новых знаний, оценка мира в черно-белых тонах (хорошо-плохо, красиво-некрасиво), неприемлемость сложных понятий** (в тех случаях, когда авторитарная личность вынуждена иметь дело со сложными и запутанными проблемами, она облекает их в упрощенные категории, игнорируя нюансы).

* Адорно Т. Исследование авторитарной личности. — М.: Академия исследований культуры, 2001.

** Среди характеристик когнитивного стиля политические психологи выделяют такие, как понятийная сложность или простота, доверие или недоверие к партнеру. Так, одним людям свойственно восприятие политики в черно-белых тонах, а для других характерны большая понятийная сложность, большее разнообразие оттенков в политических позициях. Низкая интегративная сложность обычно отличает людей негибких, догматичных, невосприимчивых к новому. Ряд исследователей установил и связь такого когнитивного стиля с конкретными политическими ориентациями. Так, было доказано, что низкая понятийная сложность чаще встречается у право-консервативных, чем у либеральных политиков и их сторонников. Вообще радикалы и справа и слева более склонны делить людей на «наших» и «не наших».

 

Комплекс свойств авторитарной личности складывается в отношении власти. Так, авторитарного человека характеризует авторитарная агрессия и авторитарное подчинение, т.е. почитание тех, кто стоит выше во властной иерархии, и стремление подавить, унизить любого, кто находится ниже него. Такие люди вообще склонны мыслить в терминах власти, для них очень важно выяснить, кто главный, кто кому подчиняется. Для авторитарной личности характерно стремление ориентироваться на других людей и на те условности которые приняты в его группе*.

* Greenstein F. Personality and Politics. — Princeton: Princeton University Press, 1987. P. 103- 104.

 

Интерес к проблеме авторитаризма в политической психологии пережил периоды подъемов и спадов. В первые послевоенные годы он диктовался стремлением понять психологические истоки фашистского национал-социализма. Затем был период стабильного политического развития, по крайней мере, в развитых странах Запада, который породил иллюзию, что авторитаризм для них ушел в прошлое. Однако ни национализм, ни авторитаризм не относятся к числу феноменов, с которыми человечество простилось навсегда, в силу того, что в их основе лежат некоторые фундаментальные психологические механизмы, которые вновь и вновь приводят к возникновению этих феноменов, как только политическая ситуация становится для этого благоприятной. Однако это явление имеет не только социальные корни, но и подчиняется определенным психологическим закономерностям. В частности, как уже упоминалось, была установлена зависимость между типом семейного воспитания и проявлениями авторитарности.

Мы уже отмечали, что проявления политической нетерпимости нередко сопутствуют таким феноменам, как этноцентризм. Раскрывая психологическую природу национальной нетерпимости, Адорно утверждал, что этноцентризм связан с противопоставлением «своих» и «чужих». «Чужие» — это объекты негативных оценок и враждебных установок, тогда как «свои» являются предметом позитивных установок, причем это одобрение имеет некритический характер. При этом «чужие» находятся социально ниже «своих»*.

* Адорно Т. Исследование авторитарной личности. — М.: Академия исследований культуры, 2001.

 

Признание безусловного превосходства своего народа над другими невозможно обосновать никакими рациональными мотивами. Когда распался Советский Союз, одним из первых вооруженных конфликтов, вспыхнувших на его территории и до сих пор не нашедших своего разрешения, стал конфликт между Арменией и Азербайджаном по поводу Нагорного Карабаха. Каждая из конфликтующих сторон дает свое обоснование того, почему именно она должна владеть данной территорией. В ход идут и исторические аргументы, и апелляция к справедливости, и призывы к международному общественному мнению. Однако все рациональные аргументы сторон не могут скрыть главного: психологической почвой возникновения конфликта были националистические чувства, подогретые определенными политическими силами, которые использовали их для разжигания конфликта. Даже если объективно никто из его участников уже не будет заинтересован в продолжении военных действий, «выключить» националистические установки автоматически невозможно.

Изучая этноцентризм как частное проявление авторитарности уже в постперестроечные годы, американский ученый С. Макфарланд и российские психологи В. Агеев и М. Абалкина пришли к выводу, что этноцентризм у русских и американцев одинаково укоренены в авторитарной личности. И у американцев, и у русских национальные предрассудки направлены против всех видов культурных «чужаков» (будь это негры, мексиканцы в Америке или выходцы с Кавказа или евреи в России)*.

* McFarland S., Ageev V., Abalkina M. The Authoritarian Personality in the USA and USSR. Comparative Studies. In.: Strengths and Weaknesses: the Authoritarian Personality Today. Ed. by Stone W., Lederer G. — N.Y.: Springer, 1994.

 

Национализм и этноцентризм проявляются прежде всего в форме предрассудков по отношению к представителям иной этнической группы. В книге «Природа предрассудков» Гордон Оллпорт рассматривал предрассудок как социальную установку, приобретенную под влиянием внешних факторов и личностной структуры и выполняющую обычную психологическую функцию. Например, неприязнь к неграм и другим меньшинствам описывается им как иррациональное, извращенное и длительное чувство. Дискриминационное поведение в отношении меньшинств нередко является результатом приспособления индивида к определенным социальным привычкам и ситуационным требованиям, а не выражением впитанной с детства враждебности или глубоким убеждением*.

* Allport G. The Nature of Prejudice. Reading: Addison-Wesley, 1988.

 

Политический конформизм — еще одно явление, для которого характерна нетерпимость к «чужакам», людям из другой группы и одновременно терпимость по отношению к той группе, с которой индивид себя идентифицирует.

Существует связь между авторитаризмом и конформизмом. Так, западные исследования показали, что конвенционализм, т.е. жесткое следование определенным культурным нормам, является центральной чертой авторитаризма. Коммунистические взгляды в бывшем СССР были такой же конвенциальной нормой, как теперь в России — демократия. Агеев и Макфарланд показали, что в перестроечный и постперестроечный периоды авторитаризм привязан именно к конвенционализму. При этом смена коммунистических политических ориентиров на либеральные не приводит к уменьшению конвенциональности, хотя эта конвенциональность и не лишена содержательной окраски. Авторитаризм проявляется как лояльность разным культурным нормам, даже когда эти нормы противоречат друг другу.

Консерватизм

 

Еще в 30-е гг. были проведены первые психологические исследования консерватизма. Так, Лентц* предложил и апробировал шкалу консерватизма-радикализма, включавшую опросник из 60 пунктов. Он обнаружил, что по этой шкале женщины более консервативны, чем мужчины; консервативно настроенные респонденты чаще являются выходцами из слоев с невысоким образовательным и экономическим уровнем, они менее либеральны в своих политических и религиозных предпочтениях, менее активны в научных и прочих спорах. Лентц предложил респондентам выбрать наиболее близкие им по духу имена из списка 156 известных людей. Консерваторы отвели первые места в этом списке религиозным, военным лидерам, звездам шоу-бизнеса и спортсменам — в отличие от радикалов которые поставили в начало списка ученых, изобретателей, поэтов, писателей и исполнителей классической музыки.

* См. Eckhardt W. Authoritarianism // Political Psychology, 1991. Vol. 12. № 1. P. 100.

 

Лентц так суммирует свое исследование: «Работа в целом показывает, что в отличие от радикалов консерваторы:

 

• больше сопротивляются изменениям;

• больше предпочитают все условное, традиционное и рутинное;

• больше предпочитают церковь (не говоря о религии);

• больше отвергают науку, особенно ее будущие открытия;

• более щепетильны в вопросах секса;

• больше склонны к морализированию;

• в целом более застенчивы;

• чаще стремятся сгладить конфликты, как в личных, так и в публичных отношениях и не любят споров;

• менее терпимы к побежденной стороне и не склонны ей симпатизировать;

• больше поддерживают капитализм, хотя их экономический статус ниже, чем у радикалов;

• больше милитаристы и националисты;

• чаще склонны разделять расовые предрассудки;

• больше интересуются спортом;

• больше подвержены предрассудкам;

• меньше интересуются эстетическими темами и обладают меньшим воображением;

• реже разделяют идеи феминизма».

 

Таким образом, еще до второй мировой войны Лентц дал определение консерватизма, которое предваряет понятие авторитарной личности и сводится к таким ее проявлениям, как конвенциональность, религиозность, морализм, капитализм, милитаризм, национализм, расовые предрассудки и сексизм.

Позже эту линию продолжил Г. Айзенк, определивший консерватизм как «предпочтение патриотизма, посещение воскресных церковных служб, признание необходимости смертной казни, суровое наказание преступников, веру в неизбежность новой войны и в реальность Бога»*. Позже (1978 г.) Айзенк доработал свою двухфакторную шкалу социальных установок, в которой представлены два измерения: консерватизм — радикализм и жесткость - мягкость мышления.

* Eysenck H.J. The Psychology of Politics. — N.Y.: Praeger, 1955. P. 118— 119.

 

Милтон Рокич, другой известный психолог, занимавшийся проблемой нетерпимости, показал, что консерваторы существенно больше, чем радикалы, склонны к авторитарности, этноцентризму и ригидности. Он ввел еще одно измерение авторитарности, названное им догматизмом. Рокич считает, что нельзя путать авторитаризм, замешанный на правой идеологии, с обычной закрытостью мышления. Он предложил шкалу догматизма, которая призвана измерять «закрытость психической организации, веру в абсолютную власть... и проявления нетерпимости»*. Например, английские консерваторы и коммунисты имеют одинаково высокие показатели на этой шкале. Позже оказалось, что левые менее догматичны, чем правые, и не более догматичны, чем центристы.

* Rokeach M. The Open and the Closed Mind. - N.Y.: Basic Books, 1960. P. 3.

 

Вообще вопрос о том, связаны ли идеологические предпочтения с определенной психологической структурой личности, не получил достаточно достоверного ответа. С. Липсет проводил различие между политически и экономически левыми взглядами, показав, что хотя рабочий класс экономически высказывается в пользу левых взглядов, но средний класс является политически более левым в вопросе гражданских прав и демонстрирует большую толерантность*. Чуть позже С. Томкинс высказал предположение о связи между идеологическими предпочтениями и эмоциональным настроем респондентов. Так, радикалы чаще верят в изначальную доброту человека. Это убеждение коррелирует с предпочтением демократического правительства, эмпатией, нежесткой дисциплиной, верой в чувства и разнообразие. Консерваторы считают, что человек изначально плох. Это убеждение коррелирует с предпочтением жесткого правительства, которое может наказывать, отсутствием эмпатии, обязательностью дисциплины, страхом перед чувствами и иерархической избирательностью. Таким образом, «то, как человек научается ощущать самого себя и других людей, определяет и его общий идеологический выбор»**.

* Lipset S. Political Man.The Social Basis of Politics. — N.Y.: Dubbleday, 1960. P. 102.

** Tomkins S. and Izard C. Affect, Cognition and Personality. — N.Y.: Springer, 1965. P. 97.

 

Таким образом, как идеологические, так и собственно психологические составляющие авторитарной личности оказываются связанными с проявлением нетерпимости к инакомыслию и непринятием плюрализма. Совершенно очевидно, что эти качества противоположны тем, которые необходимы для того, чтобы человек принял демократические ценности и следовал им. Между тем, понятие «демократической личности» в отличие от авторитарной не получило широкого распространения и встречается в единичных работах по политической психологии. Так, можно встретить в литературе гипотезу, согласно которой для установления демократии необходимо, чтобы определенный «демократический» тип личности приобрел достаточно широкое распространение, хотя о пропорциях «демократов» и «автократов» в разных политических системах нет никаких достоверных сведений. Демократический тип личности отличается открытостью мышления и терпимостью кинакомыслию, способностью к компромиссам и свободой от бессознательной тревоги, приоритетом рационального начала в выборе политической позиции, отсутствием стремления к подавлению других, признанием людей равными и активной жизненной позицией.

Очевидно, терпимость вообще и ее политическая разновидность являются неким желательным, идеальным качеством, стремление к которому декларируется как моральная норма, но достигается в жизни достаточно редко. Особенно затрудняется достижение политической толерантности в ситуациях противостояния, раскола общества на враждующие партии и группы, каждая из которых добивается единства, прежде всего, за счет противопоставления своих членов противникам. Лозунг «Если враг не сдается — его уничтожают» мог появиться как раз в такие сложные времена.

И все же библейская максима, требующая от христианина подставить левую щеку, если тебя ударили по правой, тоже была высказана не в идиллические мирные времена. В ней содержится не просто призыв к терпению и прощению своих врагов, но еще более трудное требование: возлюбить своего врага. Это парадоксальное, не соответствующее здравому смыслу моральное требование, никогда не было простым и естественным. Для его осуществления нужно преодолеть инстинктивное стремление к отмщению за причиненный ущерб, за обиду. Но великая религиозная доктрина 2000 лет назад указала на терпимость как на инструмент подлинного решения конфликтов через любовь, смирение, прощение и отказ от насилия. Все эти качества не появляются сами собой - они являются плодом воспитания, осознанного преодоления нашей животной природы. Таким образом, проявления терпимости являются признаком моральной и социальной зрелости личности, которая, увы, присуща далеко не всем.

Психология демократии

 

Если в психологии авторитарности исследователи, похоже, разобрались и нашли ответы на вопрос о ее истоках и формах, то с психологией демократии дело обстоит гораздо сложнее. Известно лишь, что феномен «демократической личности» никак не поддается эмпирической проверке и гораздо хуже разработан теоретически. Это связано с тем, что сама природа демократии — феномен гораздо более сложный и многомерный. Не пытаясь дать готовых теоретических схем, постараемся все же приблизиться к пониманию связи психологии и демократии, а точнее демократизации, так как нас будет в первую очередь интересовать, как происходит этот процесс в России и какие психологические закономерности ему способствуют или мешают.

Прежде всего многочисленные исследования конца 90-х гг. свидетельствуют об определенном сдвиге в восприятии политической и социальной реальности в России со стороны ее граждан. Так, большинство из них в 1991 - 1995 гг. опасались гражданской войны, экономического краха и этнических конфликтов. Во второй половине 90-х гг. эти опасения сменились страхом перед безработицей, неспособностью оплатить образование детей и возможностью стать жертвой нападения*. Эти страхи служат показателями изменения не столько глубинных уровней ментальности, сколько той среды, которая формирует эту ментальность извне и требует от личности быстрого приспособления.

* Петухов В., Вызов П. Политические изменения в России // Независимая газета, НГ-сценарии, 1998, 10 июня. С. 1 — 3.

 

Второй момент касается эмоциональной стороны демократических перемен. Существуют эмпирические свидетельства того, что на эмоциональном уровне граждане к концу 90-х гг. практически приспособились к экономическим и политическим условиям жизни. Так, накануне кризиса 17 августа 1998 г. социологи зарегистрировали снижение чувства ощущения катастрофы: 16% опрошенных признали существующую ситуацию в стране нормальной -это максимальное значение за 8 предшествующих лет.

Описание эмоционального климата было бы неполным, без упоминания об общем негативном фоне отношения к власти, политическим лидерам, политической системе и режиму. Так, в нашем исследовании 1998 г. почти 92% опрошенных отметили, что они не удовлетворены существующей властью в России; более 59% той же выборки не доверяли ни одному социальному или политическому институту. Следует отметить также, что недоверие и неудовлетворенность граждан относятся ко всему политическому спектру — к официальным властям, оппозиции, левым и правым, ко всем ветвям власти.

Третья важная особенность российской политической реальности эпохи демократизации касается восприятие политико-идеологических явлений. К концу 90-х гг. прежнее политическое противостояние между «демократами» и «коммунистами», весьма явственное в первой половине 90-х гг., сошло на нет. Согласно данным исследования В. Петухова и П. Вызова крайне правые составляли не более 15 — 20%, а крайне левые — не более 10 -15% населения*. Наше собственное исследование показывает, что распределение политических предпочтений слева направо в 1996— 1998 гг. было довольно равномерным.

*Там же.

 

Таков фон политического развития. Этот фон отличался непостоянством и изменчивостью. Однако можно увидеть, что если старые (социалистические) политические ценности оказались разрушенными, то новые (демократические) ценности, а значит, и личностные идентичности, пока не сформированы. Новые ценностные кластеры выглядят размытыми, несвязными и противоречивыми. Примером тому может служить тот факт, что около 70% опрошенных в нашем исследовании убеждены в необходимости демократических институтов и примерно те же 70% являются приверженцами «сильной руки».

Картина, полученная разными исследователями, примерно одинакова. Однако ее интерпретации существенно различаются: одна группа исследователей полагает, что демократические (и особенно либеральные) ценности уже пустили корни в постсоветской ментальности; другие, напротив, считают эти ценности нерелевантными национальным традициям (коммунитарным по преимуществу) и предсказывают возврат к авторитарным привычкам. При этом предполагается, что коммунитаризм (в нашей старой терминологии чаще пишут о коллективизме) близок к авторитаризму.

Нередко ученые, исследующие электоральное поведение используют методологию, которая не позволяет за еженедельными или ежемесячными изменениями установок проследить логику более глубоких сдвигов сознания. Даже когда сдвиги фиксируются, для их объяснения не существует общепринятых концептуальных моделей. Во всех случаях, фиксируемые сдвиги общественного сознания оставляют открытыми следующие вопросы.

1. Каково соотношение прежних советских и новых демократических ценностей в представлении российских граждан?

2. Каков демократический потенциал на личностном уровне?

3. Укоренилась ли демократическая модель (в частности, либеральная) в российской ментальности или демократические институты противоречат традиционной политической культуре, которая характеризуется доминированием коллективистских (коммунитаристских) и авторитарных форм?

Чтобы ответить на эти вопросы, следует в первую очередь установить, что в России понимают под демократией, каково отношение к этой форме правления и какие поведенческие реакции характерны по отношению к ней. В психологии принято выделять эти три уровня установки: когнитивный, эмоциональный и поведенческий.

Чтобы описать когнитивный уровень представлений о демократии, следует выяснить, что индивид знает о ней, правильно ли определяет ее важнейшие составляющие, имеет ли интерес к этому явлению. Что касается первого из названных аспектов, то почти все наши респонденты были более или менее осведомлены о том, что такое демократия. Другое дело, что разброс конкретного содержания этого понятия в их представлении был достаточно велик:

«Демократия — это гласность... и все остальное. Мы в школе учили, только я забыл.»

«Демократия — свобода там...свободно жить» (звучит, как заученный урок).

Демократия — это когда все равны; у каждого есть «мерседес» и три раба.

«Демократия — неизвестное для меня слово.»

«Я не знаю, что такое демократия, никогда не думал и меня это не интересует».

Обращает на себя внимание ряд моментов, характеризующих когнитивные составляющие установок наших сограждан в отношении демократии. Во-первых, это понятие у них не отличается особой когнитивной сложностью. Демократия, как и другие политические понятия, достаточно далека от повседневного опыта опрошенных, а следовательно, их ответы мало детализированы. Во-вторых, респонденты, пытаясь разобраться в значении этого понятия, либо дают весьма размытое определение, либо вовсе не могут этого сделать:

• «Да и вообще этот термин используют сейчас все, так что я уже толком не знаю.»

• «Демократия — даже не знаю, что это. Раньше этого не было. Далее слова такого не было.»

 

Примечательно, что помимо неопределенности и размытости понятие демократии воспринимается как нечто совершенно нереальное, далекое от нашей действительности:

 

• «Демократия — это хорошо, это прекрасно, но неприменимо, к сожалению. Для этого надо, чтобы каждый был умным и активным, а так, к сожалению, не бывает.»

• ««Власть народа», недостижимая на практике.»

• «Демократия — это вроде бы как свобода, а ведь на самом деле ничего нет.»

 

Давая ответы на открытые вопросы о том, что они понимают под демократией, респонденты называли несколько ключевых ассоциаций:

1) свобода, которая понимается как набор политических, гражданских и социальных свобод: печати, совести, слова, взглядов, вероисповедания, мысли, мнения, передвижения, действия, личности, предпринимательства, как «свободный выбор»: свобода в выборе путей, целей, личная ответственность за выбор;

2) закон, с которым связана свобода: «закон определяет степень свободы»; «свобода, которая не выходит за рамки закона»; «свобода при строгом соблюдении законов»; «свобода, помноженная на законы, нормы, правила», «ограничения», «контроль за соблюдением закона», «в демократии действуют законы».

Демократия, по мнению наших респондентов, есть там, где есть «свобода от коррупции», «не ущемляются интересы», есть «порядок, на основании согласия во взглядах»; «безопасность»; «справедливость, стабильность, уверенность в завтрашнем дне»;

3) власть. Демократия — это власть народа. Но представления о власти в демократии намного шире. В демократии «есть обратная связь: правительство — общество»; «учет интересов людей»; «максимальный учет интересов минимальных групп общества»; «те, кто управляют государством, учитывают мнение народа в распределении благ, управлении государством»; «парламент общается с населением». В ответах преобладает представление о том, что демократическая власть должна быть подотчетной народу: «Правительство, избранное большинством, отчитывается перед народом»; «отчитываются друг перед другом»; «власть отвечает... народ может переизбрать власть».

В рамках демократии власть имеет особые моральные характеристики: «глава государства — не единоличный правитель, а правительство людей, ратующих за Россию»; «справедливое правительство». «Управляют государством люди, имеющие высшее политическое, экономическое образование, честные, порядочные», «компетентные, умные, порядочные люди»; «достойны должны быть»; «если узурпируют для себя и для окружения — недостойны»; «порядочное, ответственное отношение к власти у тех, кто у власти»;

4) «государство», с которым непосредственно связано понятие власти: «государство, власть обеспечивают счастливую, свободную жизнь». Государство связано с равенством и законом. У государства только одна функция - разрешено то, что не запрещено, государство должно следить, чтобы запрет действовал на всех, поскольку всегда бывает так, что все равны но одни равнее других»;

5) силовое измерение, т.е. представление о демократии как о «сильном государстве, за которое не стыдно». «Демократия - это сильная власть, основанная на согласии во взглядах»; «демократия — это сильная власть, единая и согласованная, забота о рядовых гражданах, малоимущих и среднем классе»;

6) связь понятия демократии с человеком в противоположность государству. «Давить не надо простого человека; человек ради себя, а не ради государства». «На первом месте человек. Чтобы наладить связи между правительством и обществом». В демократии «человек имеет все необходимое», каждый должен быть умным и активным».

7) права человека, связанные со свободами. «Право выбирать», «право на собственное мнение», «возможность осуществлять права, определенные законом», «право участвовать в общественной жизни».

8) равенство, мир (данные ассоциации с демократией встречаются реже, чем перечисленные): «Равенство в правах»; «равенство и обеспеченная жизнь»; «миролюбивое отношение друг к другу»; «мирное сосуществование»; «прекратить войну в Чечне. Это первое, если у нас в стране демократия».

Среди семьи значений демократии респонденты отмечают те, которые отсутствуют в России, т.е. они определяют демократию как то, чего у нас нет, но есть на Западе: «Нет у нас демократии. Америка — это демократическая страна, но опять же... Там не демократия, там страх перед законом.» «На Западе другой народ... У нас народ привык жить так, что ему еще и на следующую зиму выжить надо... Какая тут демократия?» «Демократия... соблюдение Закона. Как в Америке!» «Демократия — это такой строй, который существует во всех странах на Западе...а у нас — нет.

Прослеживая изменение когнитивных элементов восприятия демократии, следует отметить, что в целом массовые представления о демократии все же становятся с годами более определенными и внятными. Если сравнить наши данные 1998 г. с данными 1993 г., то становится очевидным, что респонденты легче определяют это понятие, так же, как более легко определяют, кого из политиков они могли бы назвать демократом. Если в начале 90-х демократом для них был тот, к кому они испытывали симпатию и доверие (от Г. Явлинского до А. Лебедя и от Б. Ельцина до Г. Зюганова), то в 1998 г. демократом для них были только политики, действительно принадлежащие к либеральному спектру. Можно расценивать это как признак определенной когнитивной «зрелости» граждан.

В нашем исследовании мы просили респондентов проранжи-ровать различные ценности демократии, среди которых были:

свобода,

равенство,

права человека,

индивидуальная автономия,

ответственность,

подчинение закону,

активное участие в управлении,

сильное государство.

Если в 1993 - 1995 гг. набор этих ценностей, составленный респондентами, был весьма противоречив, то в 1996 - 1998 гг. существовали уже некие кластеры понятий, которые гораздо меньше противоречили друг другу. Факторный анализ выявил два таких кластера ценностей.

Первый набор в основном включал свободу, равенство и индивидуальную автономию, которые занимали первостепенное место в трактовке демократии, данной респондентами. Условно можно назвать это либеральным определением демократии. Хотя в российском варианте в него входит и такая коммунитарная ценность как равенство.

Второй набор ценностей содержит сильное государство, ответственность и подчинение закону. Этот вариант явно отражает этатистское представление о демократии. Респонденты, составившие такой набор ценностей демократии, далеки от либеральных взглядов и склонны к более жестким авторитарным моделям поведения, хотя на вербальном уровне признают демократию в силу того, что она является официальной политической ценностью. Во всяком случае именно так они расшифровывают понятие демократии.

Все значения демократии, данные более чем 200 респондентами, распределяются между этими двумя полюсами: либеральным (фактор 1) и авторитарным (фактор 2). Факторные значения для каждого респондента были рассчитаны в пространстве двух выделенных факторов*. (рис. 5.1).

* Исследование естественной группировки респондентов в пространстве двух факторов показывает, что имеется обратная пропорциональная зависимость между этими факторами: чем больше факторная нагрузка по одному фактору, тем меньше она по другому фактору. Другими словами, респонденты довольно равномерно распределяются от группы, отдающей предпочтение таким ценностям, как сильное государство и соблюдение законов и ставящей на последнее место свободу, равенство и личную независимость, до противоположной группы — ценящей свободу, равенство, права человека и личную независимость и ставящей на последнее место сильное государство и соблюдение законов.

 

 

 

Рис. 5.1. Распределение ценностей демократии между фактором 1 и 2

Factor 1 — либеральные представления

Factor 2 — авторитарные представления

 

Как видно из Рис. 5.1., в конце 90-х «либералы» (Factor 1)и «авторитаристы», или «коммунитаристы» (Factor 2),не противостоят друг другу в виде компактных кластеров, как это было в начале 90-х., — они постепенно «перетекают» друг в друга, что может рассматриваться как отсутствие противостояния, существованию на ранних этапах трансформации.

Более детальный анализ когнитивных картин демократии выявляет существенные различия между разными группами населения. Так, восприятие демократии женщинами отличается от восприятия ее мужчинами.

Женщины чаще отдают предпочтение равенству, активному участию в управлении государством, сильному государству.

Легко приписать это большей авторитарности российских женщин. Но следует оговориться, что среди отмеченных ими ценностей содержится ключевая ценность демократии — активизм. Однако следует признать, что либералы вряд ли могут особо рассчитывать на массовую поддержку женщин в силу того, что такие ценности демократии, как индивидуальная автономия и свобода малозначимы для них.

Мужчины чаще рассматривают демократию сквозь призму индивидуальной автономии и свободы и гораздо реже ассоциируют ее с сильным государством. Подчеркнем, что либерально-анархистский оттенок их понимания свободы носит достаточно спекулятивный характер: мужчины не горят желанием лично участвовать в политике, и их интерес к ней носит весьма пассивный характер. Однако русские мужчины достаточно амбициозны. Если уж они решают участвовать в политике, то хотят занимать в ней высокие позиции, например — стать депутатом Думы. К этому надо добавить мужскую доверчивость; они доверяют политическим партиям чаще, чем женщины.

Когнитивные элементы установок на демократию различаются и в зависимости от возраста, так, в нашем исследовании самые младшие респонденты (от 13 до 25 лет) значимо чаще отдают активному участию в политике 4 ранг, а ответственности - последний 8 ранг. Такая комбинация пассивности и безответственности весьма опасна тем, что она серьезно снижает значимость либеральных ценностей, которые эта возрастная группа хорошо усвоила на вербальном уровне.

Примечательно, что больше всего либералов мы обнаружили не среди тех, чья первичная социализация пришлась на конец 80-х - начало 90-х, а среди 45 - 55-летних. Эта группа ставит на 1-е место подчинение закону, на 2-е — права человека, на 3-е — ответственность.

Было бы естественно искать сосредоточие тех, кто исповедует авторитарно-коммунитарные ценности, среди людей старшего возраста. Но этот распространенный стереотип не нашел эмпирического подтверждения: люди 55 — 85 лет на 1-е место ставят ответственность, а сильное государство — лишь на 4-е место. Более пожилые из опрошенных доверяют политическим партиям и официальным властям больше, чем представители других возрастных групп, интересуются политикой.

Образование также коррелирует с некоторыми демократическими ценностями: оказалось, что люди с неоконченным средним и неоконченным высшим образованием чаще других ставят на последнее место такую ценность демократии, как ответственность. Этот парадокс имеет скорее психологическое, чем политическое, объяснение: очевидно, те, кто не сумел завершить свое образование, имеют более низкий уровень самоконтроля и не находят удовольствия от переживания чувства ответственности.

Обнаружилась и еще одна корреляция: между образованием и отношением к сильному государству. Респонденты со средним образованием значимо чаще ставят эту ценность на 1-е, а лица с высшим образованием — на 2-е место. Эти данные были для нас неожиданностью, так как во многих исследованиях, посвященных авторитаризму*, можно найти данные, свидетельствующие о связи между авторитаризмом и низким образовательным уровнем. В литературе обсуждается (хотя и весьма критично) понятие «рабочий авторитаризм», в котором этот тезис выступает уже как аксиома. В нашем исследовании мы столкнулись с гораздо менее однозначной ситуацией. В России, очевидно, люди с высоким уровнем образования стали первыми жертвами демократических реформ. Не исключено, что по этой причине их установка на либерализм, которая изначально была весьма позитивной, сменила свой знак на противоположный.

* Barber, Benjamin R.Strong Democracy.Partidpatory Politics for a new Age.Berkeley, Los Angeles, London: University of California Press, 1984; Almond G., Verba S. The Civie Culture. Political Attitudes and Democracy in Five Nations. — Princeton: Princeton University Press, 1963; Altemeyer B. Right-wing Authoritarianism. - Winnipeg: University Of Manitoba Press, 1981; Greenstein F. Personality and Politics. — Princeton: Princeton University Press, 1987; Lipset S.M. Political Man: The Social Basis of Politics. — Baltimore: John Hopkins University Press, 1981.

Эмоциональный уровень установки на демократию проявляется в таких чувствах, как доверие к демократическим институтам, симпатия и доверие к демократическим лидерам. Но прежде всего в самом отношении к демократии встречаются и позитивно, и негативно окрашенные оценки. Так, большинство наших респондентов само понятие демократии в отрыве от его российских политических проявлений, воспринимает весьма положительно:

 

• «Демократия — это что-то такое приятное, из-за чего хочется утром просыпаться».

 

Но гораздо чаще конкретные ассоциации связаны у опрошенных с той демократией, которую они могут наблюдать в своей собственной жизни, и это восприятие окрашено в иные тона:

 

• «Если это то, что у нас, — то бардак. У нас, по-моему, лишь игра в демократию.»

• «Я сейчас, кроме хаоса, ничего не вижу, если брать наше государство. Может, это, конечно, не та демократия. Я на своем опыте не знаю, что это такое. Я не мoгy себе представить, как может называться наш режим.»

• «Демократия — глупость. Раньше мы жили, имея гарантии безопасности, работы, зарплаты. А сейчас выросла преступность, зарплату не платят, с работы сокращают. Что в ней хорошего? Не понимаю я ее.»

• «Я не воспринимаю слово «демократия», потому что каждая сволочь называет себя демократом.»

• «Ну, понятно, я не верю ни в какие там «демократии», о которых так модно на каждом углу болтать.»

 

Помимо направленности или знака эмоциональной оценки демократии есть смысл проанализировать и ее соотношение с когнитивным аспектом. Оказалось, что есть определенная зависимость между отношением к демократии и интересом к политике. В нашем исследовании было установлено, что 15% тех, кто интересуется политикой, позитивно относятся к ней, а 17% — негативно. При этом из лиц, не интересующихся политикой, 34% относятся положительно и 34% — индифферентно к политике вообще, и демократии в частности.

Эти данные свидетельствуют о наличии двух тенденций: 1) меньшинство населения — люди, интересующиеся политикой, относятся к политике позитивно; 2) большинство населения - люди, политически апатичные — негативно воспринимают политику во всех ее видах, включая демократию. Сомнительно, что эта вторая группа может рассматриваться как социальная база либеральных реформ. Не следует недооценивать и потенциал протеста, который формируется именно среди этих граждан. До сих пор этот протест принимал форму пассивного сопротивления реформам и мотивировался чаще на эмоциональном уровне — около 59% опрошенных просто констатировали, что реформы им не нравятся, не приводя никаких особых аргументов. Но, как известно из психологии, путь от эмоций до поступков гораздо короче, чем путь от когнитивных представлений.

Поведенческий уровень

 

Намерения личности действовать базируются как на осознанных, так и на неосознаваемых ценностях и установках. Оба уровня важны для понимания поведения. Рациональный уровень установок на демократию в конце 90-х стал более явно выражен и играл более заметную роль в поведении граждан, чем в начале десятилетия. Если в 1991 - 1993 гг. российские избиратели доверяли одному политику, симпатизировали другому, а голосовали за третьего, то в 1995 — 1998 гг. их поведение стало больше соответствовать их взглядам, и они уже не приклеивали Г. Зюганову ярлык «демократа», но зато Г. Явлинского определяли как «либерала», что соответствовало программным заявлениям лидера «Яблока» того периода. Однако по-прежнему бессознательный уровень восприятия демократии дает более аутентичную картину их поведения, чем рациональный уровень.

Прежде всего поведенческий уровень восприятия демократии выявляется в ответах на вопрос о готовности участвовать в различных формах политической активности (табл. 5.1).

 

Таблица 5.1