Общественное мнение и разговор 10 страница

Нет. Ответить утвердительно можно только, приняв без дока­зательств банальную неосновательную гипотезу, по которой язы­ки и религии, творения, без сомнения, гениальные, были само­родным и бессознательным созданием масс, и, что особенно за­мечательно, не организованных масс, а нестройных скопищ. Здесь не место обсуждать это слишком легкое решение капи­тального вопроса. Оставим в стороне то, что происходило в дои­сторические времена. Но можно ли в исторические времена ука­зать изобретение, открытие, верную инициативу, которыми бы мы были обязаны этому безличному существу, — толпе? Нет. То, что в революциях было чисто разрушительного, толпа может приписать себе, по крайней мере отчасти, но что основали они, что в действительности открыли такого, что до или после них не было постигнуто и предусмотрено людьми высшими, как Лютер,

Г. Тард «Мнение и толпа»

Толпы и преступные секты

 

Руссо, Вольтер, Наполеон? Пусть мне укажут армию, даже наи­лучшего состава, которая сама собою создала бы план кампании, замечательной или хотя бы посредственной; пусть мне укажут военный совет, который при задумываний, я не говорю уже при обсуждении какого-нибудь маневра, мог бы сравниться с умом, самым посредственным, главнокомандующего. Встречал ли кто-нибудь художественный шедевр в живописи, скульптуре или ар­хитектуре, наконец даже эпопею, которые были бы задуманы и исполнены коллективным вдохновением десяти, ста поэтов или художников? Так фантазировали насчет Илиады в известную эпоху дурной метафизики; теперь смеются над этим. Все гениаль­ное индивидуально, даже в деле преступлений. Нет преступной толпы, нет такой ассоциации преступников, которые изобрели бы новый способ убийства или грабежа; гениальным убийцам и ворам обязаны мы тем, что искусство убивать и грабить ближне­го поднялось, достигло нынешнего совершенства.

От чего зависит указанное несходство? Почему социальным группам несвойственно высокое умственное развитие, тогда как им доступно высокое и сильное развитие воли и даже добродете­ли? Причина этого несходства заключается в том, что поступок добродетельный, даже самый героический, сам по себе есть нечто весьма простое и отличается от обыкновенного нравственного поступка только степенью; в самом деле, сила единства, которое получается в собраниях людей, где чувства и мнения усиливают­ся, благодаря многочисленным точкам соприкосновения, есть сила по преимуществу количественная. Но произведение гения или таланта имеет всегда сложный характер и отличается по самой природе, не только по степени, от обыкновенного умствен­ного акта. Здесь дело заключается не в том, чтобы воспринять и запомнить что попало, приноровляясь к известному типу, а в том, чтобы создать новые комбинации из восприятий и образов, уже известных. На первый взгляд, может показаться, что де­сять, сто, тысяча умов, соединившихся вместе, более способны, чем один, охватить все стороны какого-нибудь сложного вопроса; и эта иллюзия столь же непреоборима и обаятельна, сколько глубока. Во все времена народы, наивно проникнутые этим предрассудком, в тревожные минуты своей жизни ждали от ре­лигиозных и политических собраний исцеления от зол. В сред­ние века это были соборы, в новое время — генеральные штаты, парламенты. Вот какой панацеи ищут больные массы. Из этой же ошибки вытекает вера в суд присяжных, постоянно обманы­вающая и постоянно вновь возрождающаяся. В действительнос-

ти это не просто собрания лиц; это скорее корпорации, вроде больших религиозных орденов, или гражданских или военных ополчений, которые иногда отвечали потребностям народов. Сле­дует при этом заметить, что даже в форме корпораций, коллек­тивные группы бессильны создать что-нибудь новое. Так бывает независимо от того, насколько дееспособен социальный меха­низм, в который вовлечены индивидуумы.

В самом деле, возможно ли, чтоб одновременно по сложности и эластичности своей структуры он равнялся мозговому орга­низму, этой несравненной армии нервных клеточек, которую каждый из нас носит в своей голове? Пока хорошо сотворенный ум стоит выше парламента, даже наилучшим образом устроенно­го, в отношении быстроты и верности функционирования, быст­рого впитывания и выработки многообразных элементов, тесной солидарности бесчисленных действующих сил, до тех пор будет чистым ребячеством, хотя правдоподобно a priori и извинитель­но, рассчитывать, что мятежи и совещательные органы могут скорее вывести страну из затруднительного положения, чем один человек. В самом деле, всякий раз, когда страна переживает один из тех периодов, в которые она чувствует настоятельную потребность не только в великой отзывчивости сердца, но и в великих способностях ума, всякий раз является необходимость в единоличном управлении, в форме ли республиканской, или мо­нархической, или с парламентской окраской. Не раз раздавались протесты против этой необходимости, которая казалась пережи­ванием, и причины которой тщетно доискивались. Может быть намек на ее скрытую причину заключается в выше приведенных соображениях.

Они могут также помочь точно определить, в чем состоит от­ветственность вождей в действиях, совершенных группами, ко­торыми руководят эти вожди. Собрание, ассоциация, толпа или секта имеют лишь ту идею, которая им внушена; эта более или менее разумная идея, указание на то, какую преследовать цель, какие употреблять средства, может сколько угодно распростра­няться из ума одного человека по умам всех, и она все-таки ос­танется одной и той же. Тот, кто внушал ее, отвечает за ее непо­средственные следствия. Но возбуждение, которое соединяется с этой идеей и которое распространяется вместе с ней, не остается одинаковым при своем распространении; интенсивность этого возбуждения растет наподобие математической прогрессии, и то, что было умеренным желанием или нерешительным мнением у виновника этой пропаганды, у того, например, кто первый внушил

'Ы

Г. Тард «Мнение и толпа»

^r

Толпы и преступные секты

ЭДИК

 

рискованное подозрение против известной категории граждан, то быстро превращается в страсть и убеждение, ненависть и фана­тизм в массе, склонной к брожению, куда попало зерно. Сила возбуждения, двигающая толпой и доводящая ее до последней крайности в отношении как добра, так и зла, является в значи­тельной доле ее собственным делом; она — результат взаимного разгорячения этих людей, которые собираются вместе, видя каж­дый в другом свое отражение. Возлагать на вождя толпы ответ­ственность за все преступления, к которым влечет ее это крайнее возбуждение, было бы столь же несправедливо, как приписывать этому вождю всю заслугу великих дел патриотического самопо­жертвования, великих подвигов самоотвержения, порожденных тем же лихорадочным возбуждением. От вождей толпы или мя­тежа всегда можно требовать ответа за то коварство и искусство, которые проявила толпа при совершении своих убийств, грабе­жей и пожаров, но не всегда они ответственны за ярость и коли­чество бед, причиненных преступной заразностью толпы. Гене­ралу одному следует воздать почет за его план кампании, но не ему принадлежит почет за храбрость его солдат. Я не говорю, что этого различия достаточно для решения всех возникающих при этом вопросов об ответственности; я хочу сказать, что его нужно иметь в виду при разрешении их.

II

Как с интеллектуальной, так и с других точек зрения, необхо­димо установить заметные отличительные признаки между раз­ными формами социальных группировок. Не станем останавли­ваться на тех, которые заключаются просто в материальном сближении. Прохожие на многолюдной улице, путешественники, сошедшиеся, даже густо набившиеся на пакетботе, в вагоне, за табльдотом, молчащие или не связанные общим разговором, группируются физически, а не в общественном смысле слова. То же сказал бы я о крестьянах, скопившихся на ярмарке, пока они ограничиваются только заключением торговых сделок меж­ду собою, они преследуют каждый в отдельности свои различ­ные, хотя исходные цели, не устраивают коопераций для одного общего дела. Все, что можно сказать о них, это то, что они носят в себе способность к социальному группированию в той мере, в какой их предрасполагает к более или менее тесному, в случае надобности, соединению сходство языка, национальности, рели­гии, класса, воспитания, всякое сходство социального происхо-

ждения, т. е. всякое сходство, обусловленное распространением через подражание какого-нибудь элемента, исходящего от перво­го изобретателя, анонимного или известного. Стоит, чтобы про­изошел на улице динамитный взрыв, стоит, чтобы возникла опасность крушения судна или поезда, чтобы вспыхнул пожар в отеле, распространилась на ярмарке какая-нибудь клевета про­тив заподозренного барышника, — и тотчас же эти способные к ассоциированию индивидуумы соединяются для стремления к общей цели под давлением общего возбуждения.

Тогда сама собою рождается первая ступень ассоциации, ко­торую мы называем толпой. Через ряд посредствующих ступеней от этого примитивного агрегата, летучего и аморфного мы под­нимаемся к толпе организованной, имеющей иерархическое раз­деление, продолжительную и регулярную жизнь, словом, к той толпе, которую мы называем корпорацией в самом широком смысле этого слова. Самое широкое выражение той и другой -церковь и государство. Заметим даже, что церкви и государства, религии и нации в периоды своего сильного роста всегда имеют тенденцию осуществить корпоративный тип, монастырский или полковой, к счастью никогда не достигая его вполне. Их истори­ческая жизнь проходит в том, что они раскачиваются между тем и другим типом, дают попеременно то идею огромной толпы, как варварские государства, то идею великой корпорации, как Франция эпохи Людовика Святого. Это же происходило с тем, что называлось корпорациями при старом режиме; в обычное время они были корпорациями в гораздо меньшей степени, чем рабочие федерации, эти действительные маленькие корпорации, властно управляемые, каждая в отдельности, своим главой. Но когда общая опасность собирает вместе всех рабочих одной про­мышленной отрасли для общей цели, такой, например, как вы­игрыш процесса, тогда, вроде того, как это бывает с гражданами одной нации во время войны, федеративная связь немедленно скрепляется, и вперед пробивается одно правящее лицо. В про­межутке между моментом этой совместной единодушной работы, деятельность ассоциации среди соединенных рабочих ограничи­вается преследованием какого-нибудь экономическаго или эсте­тического идеала; точно также, как в промежутке между войнами вся национальная жизнь граждан сводится к заботе об известном патриотическом идеале. Современная нация, благодаря продолжи­тельному влиянию эгалитарных идей, имеет тенденцию снова стать большой сложной толпой, которую направляют, в большей или меньшей степени, национальные или местные вожаки.

Г. Тард «Мнение и толпа»

Толпы и преступные секты

 

Но потребность в иерархическом строе среди разросшихся об­ществ стала до того сильна, что по мере их демократизации, как это ни странно, им порою все более и более приходится прини­мать военную организацию, укреплять, усовершенствовать и рас­ширять ту по преимуществу иерархическую и аристократичес­кую организацию, которая называется армией, не говоря уже об администрации, этой второй огромной армии; и этим путем, они, быть может, готовятся по миновании воинственного периода, под эгидой мира, промышленности, науки и искусства облачиться в корпоративную оболочку, чтобы стать огромной мастерской.

Между двумя указанными крайними полюсами можно помес­тить некоторые группы, имеющие временный характер; но их состав набирается по установленным правилам, или они подчи­нены известному краткому уставу. Сюда относятся: суд присяж­ных, некоторые обычные собрания, преследующие цели удоволь­ствия, литературные салоны XVIII века, версальский двор, теат­ральная аудитория, которая, несмотря на несерьезный характер своей цели и своего общего интереса, связана строгим этикетом, имеет определенный иерархический строй с различием мест; сюда относятся, наконец, литературные и ученые общества, ака­демии, которые являются скорее собраниями взаимно обмени­вающихся талантов, чем группами вместе занимающихся работ­ников. К разновидностям корпорации мы причисляем членов заговора и так часто встречающиеся преступные секты. Парла­ментские собрания занимают особое место; это скорее сложные и противоречивые толпы, толпы, так сказать двойственные — дву­главые, как говорят, чудовища - - где с беспорядочным боль­шинством борются одна или несколько составивших коалицию групп меньшинства, и где, вследствие этого, по счастью нейтра­лизуется до известной степени зло единодушия, эта великая опасность, присущая толпам.

Но в форме ли толпы или корпорации, всякая настоящая ас­социация в одном отношении всегда сохраняет одинаковый ха­рактер: ее всегда в большей или меньшей степени создает и ве­дет вождь, явный или сокрытый; он довольно часто скрыт от нас, когда дело идет о толпах; он всегда заметен и бросается в глаза, когда мы имеем дело с корпорациями. С момента, когда масса людей начинает трепетать общим трепетом, одушевляется и идет к своей цели, можно утверждать, что какой-нибудь вдох­новитель или вожак, или группа таких вдохновителей, вожаков, среди которых один является активным ферментом, вдохнули в эту толпу свою душу, вдруг ставшую грандиозной, искаженной,

чудовищной; и сам вдохновитель нередко первый бывает пора­жен и охвачен ужасом. Подобно тому, как всякая мастерская имеет своего руководителя, всякий монастырь — своего настояте­ля, всякий полк — своего командира, всякое собрание — своего председателя, или, вернее, всякая фракция собрания - - своего лидера, точно так же всякий оживленный салон имеет своего ко­рифея в разговоре, всякий мятеж — своего вождя, всякий двор -своего короля, или князя, или князька, всякая клака — началь­ника клаки. Если театральная аудитория имеет, до известной сте­пени, право считаться чем-то вроде ассоциации, то это именно тогда, когда она аплодирует, потому что она подчиняется толчку, который дан первым хлопком, являясь отражением этого импуль­са, а также тогда, когда она слушает, потому что она подчиняется внушению автора, выраженному устами говорящего актера. Та­ким образом, везде, явное или скрытое, царит различие между вожаком и ведомыми, различие, столь важное в вопросе об ответ­ственности. Это не значит, что воля всех исчезла перед волей од­ного; эта последняя, -- она впрочем также внушена, она -- эхо внешних и внутренних голосов, по отношению к которым она служит только сгущенным и первым выражением, - - для того, чтоб импонировать другим, должна делать им уступки и льстить им для того, чтобы вести их. Так бывает с оратором, который не упустит случая принять меры ораторского искусства, с драматиче­ским автором, который должен всегда уступать предубеждениям и меняющимся вкусам своих слушателей, с лидером, который дол­жен ладить с своей партией, даже с тем же Людовиком XIV, ко­торый поневоле сообразуется с своими придворными.

Впрочем, мысль эту следует понимать различно, смотря по тому, идет ли дело о собраниях, образовавшихся самопроизволь­но, или об организованных собраниях. В последнем случае, одна воля, чтобы занять господствующее положение, должна, при своем появлении, согласоваться, до известной степени, со склон­ностями и традициями тех, чья воля подчиняется. Но раз поя­вившись, эта воля одного выполняется тем вернее, чем искуснее организация данной корпорации. Когда же дело касается толпы повелевающей, воле нет необходимости согласоваться с тради­циями, которые не существуют. Она даже может заставить себе повиноваться, хотя бы между нею и склонностями большинства было только слабое согласие; но, сообразуясь или нет, она всегда выполняется плохо и искажается в то время, как оказывает дав­ление. Можно сказать, что признаками, по которым различаются все формы ассоциации, служат:

Г. Тард «Мнение и толпа»

Толпы и преступные секты

 

1) способ, которым одна мысль или одна воля среди тысячи
других становится руководящей, условия соревнования
мыслей и воль, из которых она выходить победитель­
ницей;

2) большая или меньшая возможность, которая открывается
распространению руководящей мысли, руководящей воли.

Так называемая демократическая эмансипация стремится всем открыть доступ к интересующему нас соревнованию, которое сначала ограничивается известными категориями лиц, постепен­но затем расширяющимися. Но всякое усовершенствование со­циальной организации, в демократической или аристократиче­ской форме, дает в результате возможность индивидуальному намерению, обдуманному и связно построенному, входить в умы всех членов ассоциации в более чистом виде, с меньшими иска­жениями, более глубоко, путями, более надежными и краткими. Глава бунта никогда не располагает вполне своими людьми, ге­нерал почти всегда располагает своими; руководство первого идет медленными и окольными путями, благодаря тысячам ук­лонений, второй действует прямо и быстро.

III

Несмотря на приведенные выше соображения, мысль о том, что роль вожаков, по крайней мере по отношению к толпе, является универсальной и весьма важной, оспаривалась и оспаривалась энергично¹. В самом деле, есть толпы, не имеющие явного вож­дя. В стране свирепствует голод, со всех сторон подымаются ис­томленные голодом массы, требуя хлеба; по-видимому, вожака нет; единодушие рождается само собою. Вглядитесь однако по­пристальней. Все эти волнения вспыхнули не сразу; подобно пороховому приводу, они начались от первой искры. Первая вспышка началась где-нибудь в местности, более других постра-

¹ На брюссельском Конгрессе уголовной антропологии в августе 1892 года, один русский ученый делал нам подобные возражения, ссылаясь на аграрные волнения во время недорода. Затем один итальянский уче­ный доктор Бианки, на которого мы скоро сошлемся, приводил в воз­ражение нам аналогичные факты. В ответ на это я могу указать, что положение, развиваемое здесь мною, уже раньше в 1882 году доказы­вал замечательный русский писатель Михайловский в журнале «Оте­чественные Записки».

давшей и склонной к взрыву, в местности, где больше работали агитаторы, явные или скрытые, давшие сигнал к мятежу. Далее взрыв последовал в соседних местностях, и новым агитаторам предстояло уже меньше дела, благодаря их предшественникам, и так от одного места к другому распространяется их деятель­ность, через подражание одной толпы другой толпе, распростра­няется с постоянно растущей силой, которая вместе с тем ослаб­ляет значение местных вожаков, до тех пор, пока, наконец, дея­тельность руководителей не скроется совершенно от глаза, в особенности когда народный циклон перешел далеко за пределы, в которых он имел raison d'etre, за пределы области недорода. Странно, по крайней мере для того, кто не признает могущества за силой подражания, что самопроизвольность в мятежах тем полнее, чем менее она мотивирована. Именно это упускает из виду итальянский писатель, который в возражение нам ссылает­ся на агитацию в верхней части Миланской области в 1889 году. Во время ряда этих мелких сельских бунтов он заметил, что не­которые из них зародились почти сами собою; что, однако, удив­ляет его, так как он признает, что причина, выставленная аги­тацией, была недостаточна для ее оправдания. Жалобы на собст­венников по поводу контрактов не заключали в себе ничего серьезного, и если год был плохим, то ввоз произведений новой промышленности отчасти вознаградил за недород. Как же при подобных условиях можно думать, что эти итальянские крестья­не восстали сами собою, без всяких побуждений извне или из­нутри или, вернее, извне и изнутри одновременно? Он должен был дойти до первой из этой вспышек, чтоб убедиться, что на­родное недовольство, бывшее местным и частным, прежде чем распространиться и стать общим, не родилось единым, что здесь, как это бывает во время пожаров, были свои зажигатели, из фермы на ферму, из корчмы в корчму разносившие клевету, злобу и ненависть. Именно они дали глухому брожению, вы­званному ими, эту точную формулировку: «Собственники не хо­тят смягчить арендных контрактов; чтобы принудить их к это­му, необходимо внушить им страх». Все средства были указаны: скопление толпами, крики, пение угрожающих песен, битье сте­кол, грабежи и пожары. Для агитатора, раз действует сила за­ражения, требуется немного труда, чтобы толпу в две-три сотни крестьян или крестьянок, по окончании обедни или вечерни, склонить к подобного рода манифестациям. Ему нужно только швырнуть камнем, испустить крик или затянуть песню, - - не­медленно все последуют за ним; а нам скажут потом, что волнение

Г. Тард «Мнение и толпа»

Толпы и преступные секты

 

началось само собою. Между тем, инициатива этого человека бы­ла безусловно необходима.

При беглом взгляде все беспорядочные сборища вытекающие из одной первой вспышки и тесно примыкающие одно к друго­му, это обычное явление -революционных кризисов, — можно считать одной общей толпой. Таким образом, существуют слож­ные толпы, как в физике - - сложные волны, ряд волнистых групп. Если стать на эту точку зрения, мы увидим, что не быва­ет толпы без вожака; мы увидим, кроме того, что, если, идя от первой из этих составных толп к последней, значение второс­тепенных вожаков уменьшается, то значение первоначальных вожаков все возрастает, увеличиваясь с каждой новой сумяти­цей, которая порождается предшествующей, путем заражения на расстоянии. Эпидемии стачек служат тому доказательством. Пер­вая стачка несомненно та, в которой недовольство имело наибо­лее серьезный характер, и которая, вследствие этого, более всех других должна бы возникать сама по себе; эта первая стачка всегда вырисовывает пред нами личность агитаторов; следующие за нею стачки, хотя порою лишены всякого смысла и толку -как это обозначилось среди рабочих, двигающих жернова в Пе-ригоре, которые просто хотели стать модными — эти следующие стачки производят впечатление взрывов, происшедших без по­мощи фитиля; можно было бы сказать, что они производят вы­стрел сами, одни, подобно плохим ружьям. Впрочем, я признаю, что мало подходит имя вожаков сюда, в применении к простым смутьянам, которые без определенного желания, полубессозна­тельно нажали курок ружья. Я беру пример из недавнего време­ни у доктора Бианки: «В одной деревне в исходе марта месяца народ, который, как нам известно, был уже чрезмерно возбуж­ден, заметил полицейских агентов, явившихся для надзора за ним; вид этих агентов привел народ в крайнее раздражение; по­слышались свистки, затем крики, потом революционные песни, и вот эти бедные люди, дети и старцы, воспламеняют друг друга. Толпа ринулась, принимаясь, конечно, бить стекла и разрушать все, что может». Следует кстати отметить эту необыкновенную склонность толп к разбитым стеклам, к шуму, к ребяческому разрушению; это одна из многочисленных сходных черт между толпой и пьяницей, для которого величайшее удовольствие, опо­рожнив бутылку, разбить ее. В нашем примере, первый, издав­ший свист или крик, не давал себе, вероятно, отчета в том воз­буждении, которое он вызовет. Но не следует забывать, что мы имеем здесь дело с волнением, которому предшествовали многие

другие, имевшие своих агитаторов, действовавших более созна­тельно, добровольно.

Случается также часто, что толпа, приведенная в движение кучкой воспламененных людей, образующих ядро, обгоняет их и всасывает в себя, и, ставши безголовой не имеет, как может по­казаться, вожака; но в действительности она не имеет его в том смысле, в каком тесто, поднявшись, не имеет больше дрожжей.

Наконец — существенное замечание — роль этих вожаков тем значительнее и заметнее, чем с большим единодушием, последо­вательностью и разумом действует толпа, чем более приближает­ся она к нравственной личности, к организованной ассоциации.

Итак, мы видим, что, несмотря на важное значение, которое имеет характер ее членов, ассоциация, в конце концов, будет хотеть того, чего захочет ее глава. И первостепенное значение имеет характер этого последнего; несколько менее справедливо это может быть по отношению к толпе. Но, если здесь неудач­ный выбор вождя может не произвести таких гибельных послед­ствий, как в корпоративной ассоциации, зато здесь меньше шан­сов, что этот выбор будет удачен. Толпы, а также собрания, даже парламентские, готовы ухватиться за хорошего говоруна, за пер­вого встречного неизвестного им. Но корпорации купцов, collegia древнего Рима, церкви и первые христиане, словом все корпора­ции, выбирая приора, епископа, синдика, подвергали его сперва продолжительному испытанию, или если они брали своего главу вполне готовым, как например армия, то он выходил из рук ра­зумной и хорошо осведомленной власти. Ассоциации менее под­вержены «закупориванию», потому что они не пребывают всегда в состоянии собрания, а чаще пребывают в состоянии рассея­ния, которое предоставляет их членов, освобожденных от тисков соприкосновения, влечению их собственного разума. - - Далее, если глава известной корпорации признан превосходным, он может умереть, и его дело переживет его; основатель религиоз­ного ордена, причисленный после смерти к лику святых, живет и действует в сердцах своих учеников; к его учению присоединя­ется учение всех аббатов и реформаторов, которые следуют за ним, и престиж которых, так же как и его престиж, растет и очищается по мере того, как увеличивается время, отделяющее

¹ К сожалению, это бывает по временам и в тех случаях, когда глава не заслуживает такой чести после смерти: политические партии служат тому доказательством. Во Франции буланжисты пережили Буланже, в Чили бальмаседисты — Бальмаседу.

Г. Тард «Мнение и толпа»

Толпы и преступные секты

 

их; между тем, добрые вожаки толпы¹ • - встречаются и такие — перестают действовать, как только они исчезли; их забывают прежде, чем успеют заменить. Толпа повинуется только живым и присутствующим вожакам, которые имеют престиж, так ска­зать, телесный, физический, она никогда не повинуется призра­кам идеального совершенства, воспоминаний, ставших бессмерт­ными. Как я мимоходом заметил, корпорации в своем продолжи­тельном существовании, которое иногда тянется целые столетия, выставляют ряд беспрерывно следующих друг за другом руково­дителей, которые как бы прививаются одни над другими и очи­щают друг друга; еще одно отличие от толпы, где в лучшем слу­чае существует группа вожаков временных, действующих одно­временно, которые отражаясь друг в друге, приобретают увели­ченный характер. Таковы отличительные признаки, таковы при­чины, почему толпа стоит ниже.

Существуют и другие. Не только ниже всех стоят самые во­жаки, которые решаются быть избранниками толпы или терпеть ее над собою; самого низкого качества, бывают и те внушения, которые исходят от них. Почему? Во-первых, потому, что чувст­ва и идеи, наиболее заразительные, естественно обладают наи­большей силой, как среди колоколов наибольшей силой облада­ют не те, которые лучше или правильнее звучат, а самые боль­шие, звук которых разносится как можно дальше; во-вторых, потому, что наибольшей силой обладают идеи самые узкие или самые ложные, идеи, которые поражают не ум, а чувство, точно так же самыми интенсивными чувствами бывают наиболее эгои­стические; вот почему в толпе легче распространить пустой об­раз, чем абстрактную истину, легче склонить ее к сравнению, чем к разумному соображению, легче внушить ей веру в челове­ка, чем заставить отказаться от предрассудка; и вот почему, -ввиду того, что в толпе удовольствие от поношения кого-нибудь

¹ В конференции по вопросу о Промышленном примирении и роли вожаков (Брюссель 1892) один весьма компетентный бельгийский ин­женер, Вейлер, указывает, какую полезную роль в спорах между па­тронами и рабочими могут играть добрые вожаки, именно, как он их называет, «вожаки профессии», а не вожаки по профессии. Он указы­вает также на то, что рабочие не обнаруживают в эти критические мо­менты особенной охоты иметь дело с политиканами. Почему? Потому что им хорошо известно, что, раз явившись, эти последние заставят их волей-неволей покориться. Это — оковы, которых они боятся, но кото­рые они, тем не менее, носят.

всегда живее, чем удовольствие поклонения, и чувство самосо­хранения всегда сильнее чувства долга, - - свистки скорее раз­даются в толпе, чем крики «браво», и порывы паники чаще ох­ватывают ее, чем порывы храбрости.

IV

Не без основания высказывалась относительно толпы мысль¹, что она в умственном и нравственном отношении стоит в общем ниже среднего уровня своих членов. Социальный состав в дан­ном случае, как всегда, не только не похож на свои элементы, по отношению к которым он скорее является произведением или комбинацией, чем суммой, но он, по обыкновению, имеет и меньше ценности, чем они. Но это справедливо только по отно­шению к толпе или к сборищам, которые приближаются к поня­тию толпы. Напротив, там, где царит больше дух корпораций, чем дух толпы, часто случается, что составное целое, в котором упрочивается гений великого организатора, выше своих отдель­ных элементов. Смотря по тому, является ли труппа актеров корпорацией или толпой, т. е. смотря по тому, насколько она обучена и организована, актеры эти играют вместе лучше или хуже, чем в отдельности, когда они читают монологи. В корпо­рации, прекрасно дисциплинированной, как например в жан­дармерии, превосходно разработанные правила для розыска пре­ступников, для допроса свидетелей, составления протоколов -всегда хорошо составленных вплоть до стиля -- передаются по традиции и поддерживают дух индивидуума, опиравшегося на высший разум. Если латинская поговорка утверждала, что се­наторы хорошие люди, а сенат — дурное животное, то я имел сотни случаев заметить, что жандармы, хотя они очень часто бывают умными людьми, все-таки ниже в этом отношении, чем жандармерия. Один генерал говорил мне, что вынес такое же убеждение во время смотра своих рекрутов. Когда он расспра­шивал их в отдельности о военных маневрах, он нашел их отве­ты довольно слабыми; но, раз они собрались вместе, они пора­жали его стройным и бодрым исполнением маневров; они прояв­ляли коллективную разумность, гораздо высшую, чем та, которую они обнаруживали каждый в отдельности. Точно также, полк часто храбрее, отважнее и нравственнее солдата. Корпора­ции - - полки, религиозные ордена, секты, - - заходят гораздо