Если бы мне дали рычаг, которым

Я МОГ БЫ ПЕРЕВЕРНУТЬ МИР,

Я БЫ ЕГО ПЕРЕВЕРНУЛ, НО У МЕНЯ

ЕГО НЕТ, СЛАВА БОГУ!»

1. Это вещи очень тонкие. Я над этим не думал. По про­фессии своей я не журналист, а художник, романист. Журна­листом, главой газеты стал только потому, что изменилась по­литическая ситуация - рухнула страна, и возникла страшная угроза моим ценностям. Мое личностное, мое мировоззренчес­кое, мое идеальное, мое советское подверглось смертельной угрозе. У меня не было средств вести вооруженную борьбу с Горбачевым. Я полагал, что с этим справятся мои друзья в гос­безопасности, что ГКЧП положит предел распаду. Но они не справились, и я оказался без страны, без оружия, с огромным количеством друзей и близких, лишенных государства. Все это побудило меня взяться за перо. Лучше всего умею писать: ро­маны, тексты, и, как оказалось, публицистику. Так и начал писать политические памфлеты, ориентированные на борьбу со злом, которое вижу в лице новых политиков. Постепенно, за­нимаясь публицистикой политической, абсолютно неэкономи­ческой, нетрадиционной и нежурналистской, а писательской, создал политическую газету, потому что ко мне тянулись. Я стал публичным политиком. Сейчас совмещаю в себе несколь­ко ролей: хозяина небольшого, но концерна - газеты, полити­ческой машины; активно пишущего политического публицис­та; сопредседателя Народно-Патриотического Союза России. И эти три роли счастливо сочетаются.

Классические же политические журналисты, такие, как Михаил Леонтьев, являются узкопрофессиональными. Они ан­гажированы, у них есть заказчик - их политический, идеоло­гический, экономический хозяин. И в этом смысле они явля­ются их слугами. Я в данном случае выпадаю из этой схемы, потому что являюсь хозяином, который заказывает музыку, сам же под эту музыку танцую и, когда возникает возможность

выйти на публичный уровень, выхожу. Для меня политичес­кая журналистика и открытая публичная профессиональная политика едины. Это синтез. Но, мне кажется, это достаточно частный случай. Скорее исключение, потому что сейчас функ­ции журналиста и политика дифференцированы. Бывали та­кие периоды в нашей недавней истории, когда политические журналисты становились профессиональными публичными политиками. Но время прошло. Сегодня в России политичес­кий журналист должен быть резко ограничен в своей публич­ности. Он ангажирован, он пластически вписан в политичес­кий рынок. И если он с такой ролью справляется плохо, а рано или поздно он с ней начинает справляться плохо, скажем, как Сергей Доренко, он уходит и из журналистики, и из политики.

Про идеальные модели я не знаю. Но мне все-таки кажет­ся, что в консервативно-спокойных обществах, двигающихся эволюционными путями, эти две роли — журналиста и полити­ка - должны быть разделены. В России идеальной модели не будет. Она сейчас «щупает» мир, режиссирует, создает модель. Но она эту модель до конца, видимо, не создаст: мы вступаем в период очень быстро меняющихся социальных формаций, и на сломах этих формаций у людей возникают самые странные и неожиданные роли, когда, например, олигарх становится по­литиком и т. д.

2. В ту пору, которую мы живем, а не в ту гипотетически консервативную и спокойную, политическая журналистика, почти вся, реализуется в контексте очень жестоких информа­ционных войн. Нет информационных машин, которые вбрасы­вают информацию, о чем-то сообщают, нет педагогической, просветительской журналистики, нет журналистики нравов. Есть журналистика непрерывных информационных войн. В этих войнах сшибаются интересы, и заканчиваются эти войны анигиляцией, когда исчезают целые направления в политике. Сегодня политический журналист - это ландскнехт, воин ин­формационной войны. Чем он профессиональнее умеет истреб­лять, навязывать образ мысли, диффонировать противника, создавать многоэшелонированные интеллектуально-информаци­онные провокации, подавлять противника, отбивать контрата­ки, менять направление курса в политике или корпорации, создавать и возвеличивать политических персон или наоборот

 

их гасить - тем он профессиональнее. И в этом смысле снова назову имя Доренко - он в данном случае чрезвычайно профес­сиональный человек, это такой спецназ, восхитительный убий­ца, человек, оснащенный стилетом, который умеет пробивать доспехи на очень большую глубину. Да, это цинично, но в Рос­сии тот журналист является классным профессионалом, кто с наибольшей эффективностью и успехом ведет информационные войны.

В более спокойные эпохи, в более уравновешенных обще­ствах информационные войны носят скрытый, латентный ха­рактер, имеют этические ограничения и их острота притупле­на. Но время от времени они вспыхивают. Например, информационная война Америки в период войны в Персидс­ком заливе носила оглушительный, тотальный характер и дол­жна была оглушить американское и мировое общественное мнение. Та же история с бомбардировками Югославии. Но по­том эти информационные войны уходят на задний план, и воз­никают более мягкие формы политического поведения.

Я тоже очень активно участвую в информационных вой­нах. Я имею свою небольшую газету и, как фанерный истреби­тель, вылетаю против этих армад. Я такой же воин, как тот же Евгений Киселев, только у меня другие интересы.

3. Пошлость - это бездарность. Это когда предпринимают­ся усилия на разрушение какой-то политической преграды, и эти усилия неэффективны. Пошлая лексика, низкая энергети­ка слова, оперирование омертвелыми формами, работа на вы­топтанном поле - вот это пошло. Для примера, - мне кажется, что очень вял, неинтересен и тривиален Владимир Познер. Он является примером очень низкой энергетики, старомодных форм взаимодействия с аудиторией. Его передачи очень неэф­фективны. Мне кажется, что Александр Любимов растратил свой былой молодой пыл, отяжелел, утратил ощущение тон­ких энергий, он не попадает, у него неверная мимика, он под­бирает неверные сюжеты.

Пошлость - это повторение уже известного, это скука, это неумение найти созвучие с чем бы то ни было, ухватить квин­тэссенцию явления. В жизни нет пошлости. Изображение ге­ниталий в античной культуре не является пошлостью. Весь вопрос в том, как к этому подойти. Не понимая законов, по

которым их можно изображать, люди впадают в пошлость, не­верный стиль. То же самое в политической журналистике. Пошлым является неумение. Послушать тех же правдистских газетчиков, которые сейчас иногда вылезают, как ящеры из своих ущелий, и пытаются формулировать нынешнюю полити­ку. Это уже скучно и пошло. Советская журналистика стала скучной и пошлой, когда она встретила серьезного противни­ка — либеральную журналистику, которая демонстрировала дру­гие методики.

4. Это совершенно не укладывается в мое представление о журналистике, о власти. Никаких ролей и задач у журналиста нет. Журналист должен блестяще писать. Этого маэстро могут пригласить на работу. Например, власть или корпорация, ко­торой нужен блестящий журналист. И сегодня в России не ос­талось так называемых правозащитных журналистов, которые защищают ценности как таковые. Все журналисты распреде­лены, захвачены теми или иными корпорациями. И оппони­рования власти нет, а есть борьба властных групп и их инте­ресов. Поэтому этих функций, о которых вы говорите, у журналистики нет. Они придуманы лабораторно. Есть инфор­мационная война. Впервые об этом еще Наполеон сказал, срав­нивая парижские газеты с батальонами. И с помощью этих га­зет создается атмосфера в общественном сознании, которую потом эксплуатируют властные институты. Журналисты теперь играют роль орудий по воздействию на массовое сознание в интересах определенных политических групп.

Я не считаю, что СМИ должны играть роль посредника между обществом и властью. Это сентиментальный подход. Может быть, он сформулирован властью, чтобы закамуфлиро­вать истинное назначение СМИ. Мир должен управляться. И «четвертая власть» здесь, я считаю, - это власть второго парал­лельного центра. И даже в благополучной Америке. Я был там несколько раз. Там общество власть понимает, в том смысле, что у конформистского среднего класса к ней нет никаких пре­тензий. Это общество насыщено, нереволюционно, ограничено в своих потребностях, очень эгоистично, ему наплевать на про­цессы в мире, и власть кормит это общество очень дозирован­ной информацией. Если в обществе возникает какой-то момент возмущения, он безжалостно подавляется, сначала информаци-

 

онно, а потом и силой. Есть группа северных газет, есть газеты либерального направления, обслуживающие интересы респуб­ликанцев. Есть другая группа, близкая к южанам, демократам. Но нет газет маленьких, которые бы обслуживали интересы индейцев, черной Америки. Но это же целые людские пласты, они нуждаются в своих информационных машинах, но они не сумели их создать.

5. Я каждую неделю пишу передовицу в свою газету...

Я вижу подавленность народа, я вижу угнетенность наро­да, я вижу его глубокое уныние, атрофию, отсутствие творче­ства, самопроявления, неверие в будущее, в Родину, апатию, диструкцию, готовность принять всю эту тьму, которая идет из этих информационных войн. Откройте газеты, посмотрите лю­бую программу: 15 трупов, отравление газом, взрывы, коровье бешенство, мать убила четверых ребят. Если вдруг этого нет, они все равно найдут, что в алтайском селе взорвался баллон газа, в результате сгорела кошка Милка. Вот это отчаяние и безнадежность являются формой подавления нации, и народ в отчаянии. Я своими статьями пытаюсь вложить в людей обра­зы, метафористику, хочу поднять тонус, вернуть народу веру в красоту, в возможность действия, в грядущее. И конечно же, хочу отодвинуть все эти беды, иногда точно стреляя по тем ог­невым точкам, которые уничтожают мой народ. И в этом зада­ча всей газеты в целом.

6. Что такое «свободен»? Мы же знаем, что человек абсо­
лютно несвободное существо. Чем он свободнее и экзистенци­
альное, тем он глубже проваливается в свое подполье, где ше­
велятся такие бездны, такая тьма самых странных пороков,
ограничений, страхов, что там эта свобода превращается в кош­
мар. Если говорить о классической схеме, я не вижу свободной
прессы на Западе, где жесточайшая цензура, запреты на опре­
деленные темы, где табуированы целые пласты.

Что касается России... Я не могу говорить за всех. Я не­тривиальный в этом смысле человек. Вот, например, «Незави­симая газета», которая находится на дотации Березовского. Как сноб, как высоколобый интеллектуал Виталий Третьяков* пользуется свободой, но до определенных пределов: когда Бе-

* Интервью с А. Прохановым проводилось до ухода В. Третьякова с поста.

резовскому нужно запустить газету в дело, его воля, модус и формируют эту «независимую» газету. Там нет полной свобо­ды. Моя же газета не получает деньги ни от кого. Она не зави­сит ни от компартии, ни от банковских структур. Мы бьемся сами. И, казалось бы, я свободен, делаю, что хочу. Но свободен ли я? Свободен ли я от морали, от своих симпатий (от своих антипатий я абсолютно свободен)? Я не думаю. И потом меня ограничивают суды. Я постоянно сужусь, поднимая самые эк­стравагантные темы, и в том числе табуированный еврейский вопрос.

Но с другой стороны... Мне почему-то кажется, что поли­тический журналист - ангажированный журналист, легионер информационных войн - он должен любить свое дело. И если он любит свое ремесло, пускай оно будет самым ужасным, са­мым грязным с точки зрения общественной морали, - он сво­боден. Если ему нравится то, что он делает, и он выполняет эту работу блестяще - внутренне он свободен.

7. Ответственность только перед своими ценностями. Дол­
жен быть ценностный ряд (но небесконечный), базовые поня­
тия. Причем у всех свои. У меня - Родина, народ.

8. Я думаю, что это важный момент. Этот тандем не под­
ходит под классические пары, такие, как художник и модель,
жертва и палач или, скажем, парикмахер и клиент, но это тоже
симбиоз. Иногда в этой паре политический журналист оказы­
вается более значительным, чем его суверен. И более того, воз­
можны моменты, когда политический журналист, приближен­
ный к суверену, может его эксплуатировать и управлять им,
даже во вред этому высокому клиенту. Но что касается симпа­
тий-антипатий - среди тех политиков, которым я близок, нет
антипатичных мне, потому что мы сошлись в грозное время и
нас формировали не корыстные интересы, не погоня за удачей.
Нас соединили высокие ценности. На их основе мы сформиро­
вались как политическая группа, команда. Причем это боль­
шой разброс людей: от Альберта Макашова, Виктора Анпило-
ва, с одной стороны, до Александра Баркашова и Эдуарда
Лимонова, с другой стороны, до Геннадия Зюганова, Геннадия
Семигина и Геннадия Селезнева - с третьей, и еще весь спектр
литераторов - и все они симпатичны мне. Они все пострадали,
но оказались на высоте положения. Иногда возникают размол-

 

вки. Ну вот, например, с Аманом Тулеевым поссорились. От симпатии перешли к антипатии, потому что мне показалось, что он изменил корпорации, корпоративным ценностям, стал играть не на общее дело, а на себя. Но все-таки область антипа­тий к моим соратникам очень ничтожна. Все они симпатичны, все пользуются моей поддержкой, и газетной, и личной. Мо­жет, это слишком высокопарно звучит, но это род некоего брат­ства.

Что касается личностных оценок на страницах газеты. Ну, а как в рукопашной? Разве есть этика в том, чем сражаться на войне: саперной лопаткой, штыком или грызть зубами? Это беспощадная борьба без правил. Ведь уничтожаются огромные массивы - СССР! С одной стороны - правила игры, а с другой стороны, - государство? Нет! Журналистика будет соблюдать условия игры? Смешно. Она является жалкой функцией тех безумных, страшных процессов, которые происходят в стране и в обществе.

9. Убий (смеется - прим. автора). А на самом деле, мне кажется, что в кодексе политического журналиста главным должна быть верность политической корпорации. Не нужно торопиться продаваться другой корпорации, которая заплатит тебе больше. Иначе происходит девальвация. Игроки, которые гуляют по спортивным клубам, в конце концов перестают быть любимцами. Когда болельщики «Спартака» видят, что их лю­бимого форварда перекупает «Реал», они чувствуют, что их обманули, что это ренегация, предательство. То же самое и в журналистике. Когда журналист убегает из «Московского ком­сомольца» и переходит в «Новую газету», а потом еще куда-то, происходит девальвация в отношении к нему. Так потерялся Александр Минкин, очень талантливый, кстати, человек.

Поэтому в кодексе журналиста главное, прежде всего, вер­ность хозяину, благодетелю. А изменение взглядов... Как мож­но поменять взгляды настолько, чтобы сегодня защищать фа­шистскую Германию, а завтра - великую Америку? Такого не бывает. Взгляды эволюционируют очень медленно. Радикаль­но взгляды меняются только потому, что сумма предложена большая. А люди интуитивно это чувствуют. И потом измене­ние взглядов - мировоззренческая катастрофа. А человек, пе­реживший катастрофу, - журналист, художник — часто вооб-

ще перестает писать. Например, журналист, который всю жизнь служил ядерной энергетике. После чернобыльской катастрофы, увидев, что три республики стали мутантами, он должен убить себя, а не сразу же перейти в партию зеленых и спасать дель­финов.

10. Во-первых, страх, очень много страхов. Политический
журналист крупного масштаба всегда должен знать, что его
могут убить. В буквальном или переносном смысле. Он нахо­
дится под пристальным вниманием своих противников. А у
каждого из нас есть свой андеграунд: свои слабости, пороки,
проступки. Все они так или иначе зафиксированы. На каждо­
го политического журналиста есть досье. Поэтому для полити­
ческого журналиста первым искушением является искушение
поддаться вот этим страхам. Вторым - поддаться крупным сум­
мам, перекупщикам. И третье... Когда ты работаешь очень дол­
го, и не достигаешь целей, когда ты видишь, что твои усилия,
как бы страстно ты не работал, ни к чему не приводят, у тебя
может возникнуть либо усталость, апатия, желание все бросить
и уйти, либо, что еще страшнее, имитировать дело. Есть ими­
таторы любви, силы. Политический журналист тоже может
имитировать активность, страсть, ярость, ненависть к против­
нику, а внутри он уже пуст, сгорел. Вот это тоже искушение.
Все три, на мой взгляд, должны быть журналистом преодоле­
ваемы.

11. Впереди очень много бед, тяжелых, страшных момен­
тов, которые ожидают Родину довольно скоро. Поэтому в этих
условиях должен появиться такой тип журналиста, которому
удастся избежать всех трех искушений. Я думаю, что будуще­
му политическому журналисту будет работать очень интерес­
но, хотя он будет действовать в атмосфере напряженной и даже
катастрофической реальности.

12. Своей судьбы я бы пожелал. Пусть они будут такие же
«безответственные», такие же независимые, такие же ограни­
ченные в своих возможностях (потому что, если бы мне дали
рычаг, которым я мог бы перевернуть мир, я бы его перевер­
нул, но у меня нет его, слава Богу). Я бы пожелал им быть
страстными и адекватными тем катастрофам, которые грядут.

 

Политика «делается» головой, а не какими-нибудь другими частями тела или души. И все же самоотдача политике, если это не фривольная интеллектуальная игра, но подлинное человеческое деяние, должна быть рождена и вскормлена только страстью. Но полное обуздание души, отличающее страстного политика и разводящее его со «стерильно возбужденным» политическим дилетантом, возможно лишь благодаря привычке к дистанции — в лю­бом смысле слова. «Сила» политической «личности» в пер­вую очередь означает наличие у нее этих качеств.

Макс Вебер

 

1. Один из самых больших знатоков политики Макс Вебер ут­
верждал, что политический журналист — это тип професси­
онального политика. Если Вы разделяете это утверждение,
то прокомментируйте реальную роль российского полити­
ческого журналиста в реальной политике. Если нет, то что
отличает профессионального политического журналиста от
политика?

2. Дефицит профессионализма обнаруживается в нашей се­
годняшней стране во всех сферах деятельности. Как Вы по­
нимаете «профессионализм» политического журналиста?

3. Что такое «пошлость» в политической журналистике?

4. Широко распространено представление о том, что полити­
ческая журналистика — это «общественный контролер» и
«оппонент» власти и одновременно - «посредник» между
обществом и властью. Посредник же должен работать на
сотрудничество между партнерами. Как совместить оппо­
нирование, оппозиционность с необходимостью сотрудни­
чества?

5. На какие последствия Вы рассчитываете, обнародуя свой
материал?

6. Для любого журналиста самое сладкое слово — «свобода».
Что такое свобода для политического журналиста?

7. В чем и как проявляется ответственность политического
журналиста?

8. Политический журналист и статусный политик — это еди­
ное «политическое существо». Насколько велик фактор лич­
ных отношений в работе политического журналиста? Как
Вы справляетесь со своими симпатиями и антипатиями?

9. Если бы Вы писали этический кодекс политического жур­
налиста, какие правила сочли бы общими?

10. Какие искушения есть у политического журналиста?

11. Как будет развиваться политическая журналистика в Рос­
сии?

12. Пожелали бы Вы моему поколению журналистов своей
судьбы?

 

Людмила Теленъ, заместитель главного редактора газеты «Московские новости»:

«ОППОНИРОВАНИЕ И СОТРУДНИЧЕСТВО -ВПОЛНЕ СОЧЕТАЕМЫЕВЕЩИ»

1. Я думаю, что основное отличие прежде всего в том, что
для журналиста главное - представить объективную картину,
связанную с той или иной проблемой, а для политика важнее его
собственные представления об этом. Для журналиста всегда важ­
нее аргументы, система доказательств, система информации. Если
этого в журналистике нет, то она превращается в пропаганду, а
пропаганда есть разновидность профессиональной политики. Для
политического журналиста это очень важно понимать: сейчас он
зачастую переходит грань между журналистикой и пропагандой.
Чтобы эта грань не стиралась, важны несколько моментов: пер­
вый - журналисту необходима широкая информация по той про­
блеме, о которой он пишет; второй - использование правила «двух
рук», то есть знание, по крайней мере, двух точек зрения, проти­
востоящих друг другу по тому или иному вопросу; и третий -
отделение информации от комментария - это непреложное пра­
вило, потому что как только факты и комментарии перемешива­
ются, мы получаем агитацию и пропаганду.

2. Сейчас, говоря о профессионализме журналиста, преж­
де всего надо сказать о существовании заказной журналисти­
ки, обслуживании журналистом той или иной политической
силы. По сути такие «профи»-маргиналы выводят себя за рам­
ки журналистского сообщества, хотя считают себя журналис­
тами по профессии.

3. Пошлость в политической журналистике — это прежде
всего платная ангажированность (именно платная, потому что
если она бесплатная, так сказать, идейная, то это уже не по­
шлость, а отсутствие профессионализма). И второе - это исполь­
зование фактов личной жизни, которые не должны использо­
ваться в публичной деятельности. Добываются эти факты
аморальными методами — подслушиванием, подглядыванием,
сбором сплетен и т. д.

4. Я считаю, что оппонирование и сотрудничество вполне
сочетаемые вещи. Ведь говорят же, что опираться можно толь­
ко на то, что сопротивляется. Если журналистика выполняет
роль обслуживания власти, то ни о каком сотрудничестве речи
быть не может. Это и есть обслуживание.

Сотрудничество же проявляется в возможности донести до власти другую точку зрения. Даже если власти не нужно со­трудничество, у СМИ, выполняющих свои функции в полной мере, нет другого выхода, кроме как пытаться достучаться до нее. Посмотрим на Чечню: мы пытаемся достучаться до власти и добиться политического урегулирования этой проблемы. Увы, не получается, но стучаться будем до тех пор, пока не получит­ся. В том числе и методами оппозиционной журналистики. В данном случае происходит некое совмещение ролей. Иногда критические аргументы бывают доходчивее для власти, помо­гают быстрее до нее достучаться.

5. Максимум того, на что я рассчитываю, - это вдумчивое
отношение читателей к материалу. И необязательно разделять
мою точку зрения. Людей не надо поучать, морализировать,
напротив, нужно стремиться подать факты так, чтобы читате­
ли могли сами сделать выводы из прочитанного.

Журналист, предавая факты огласке, всегда решает внут­реннюю нравственную проблему, исходя из собственных мо­ральных принципов. Я не часто сталкиваюсь с дилеммами мо­рального характера в своей журналистской деятельности. Мои собственные нравственные ориентиры для меня вполне ясны.

6. Прежде всего, это свободный доступ к информации,
причем к информации на разных уровнях: от политических
деятелей, чиновников, партийных, общественных лидеров; это
открытость информации, которая есть у государства (потому
что государство более, чем кто либо, стремится закрыть свою
информацию); это, наконец, средства, на которые можно суще­
ствовать независимым изданиям.

7. Это очень личная категория. Что же касается общере­
дакционных заповедей, то в нашей редакции сформулирован­
ных не существует, за исключением одной: мы не предоставля­
ем слово фашистам и националистам - это исключено в рамках
ведения дискуссии. Все остальные правила не писаны и, может
быть, отчасти не формулируемы, но те, кто работает в редак-

 

ции, их более или менее себе представляют. Если отвлечься от редакционной практики, ответственность вообще — это прежде всего ответственность перед собой. Ответственность политичес­кого журналиста ничем не отличается от этой категории в при­менении к другим журналистам и вообще к человеку. Ответ­ственность перед собой - свод нравственных обязательств, которые он выполняет на профессиональном поприще.

8. Да, фактор личных связей и контактов очень велик для
политического журналиста, потому что он означает возмож­
ность получения информации. Чем больше связей, тем больше
информации. Но здесь всегда есть опасность, которую все по­
литические журналисты рано или поздно ощущают. Как толь­
ко ты вступаешь в личный контакт, - накладываешь на себя
ряд ограничений. Если ты пользуешься информацией какого-
либо лица и тем более, если ты с ним дружишь, становится
сложнее относиться к нему объективно на страницах газеты.
Полагаю, что никто из политических журналистов не избежал
соблазна симпатизировать кому-то больше, кому-то меньше,
исходя из личных отношений. Все через это проходят, но каж­
дый в разной степени. Причем от этого соблазна избавиться
нельзя, надо просто все время отдавать себе отчет, что он суще­
ствует.

Зачастую негативная информация о человеке, к которому журналист хорошо относится, не публикуется, чтобы сохранить хорошие отношения. В журналистике в этом отношении суще­ствует некий баланс: одни журналисты имеют хорошие отно­шения с одними политиками, другие - с другими.

9. Прежде всего, правило «двух рук»: выслушивать в спо­
ре и одну сторону, и другую. Объективная реальность всегда
предполагает существование разных точек зрения. Чтобы избе­
жать тенденциозности, всегда следует представлять точку зре­
ния своего оппонента. Второе - не пользоваться информацией,
почерпнутой из сомнительного источника. Если такая инфор­
мация представляет общественный интерес и есть настоятель­
ная необходимость предать ее гласности, не будучи уверенным
в ее достоверности, - это обязательно нужно оговорить в тек­
сте. Читатель должен понимать степень достоверности такой
информации. Третье правило - разделять факт и комментарий,
делать это открыто, чтобы читатель мог понять, где факт, а где

чье-то мнение. Четвертое - исключить для себя аморальные способы получения информации: подслушивание, подглядыва­ние, кражу документов.

10. Морализаторство. Политические журналисты грешат
этим в достаточно большой степени. Они пытаются научить
читателя, навязать ему свою точку зрения. Это исторический
грех нашей журналистики: слишком долго мы существовали в
условиях не журналистики, а идеологии. Тогда как журналист
должен выстроить систему аргументов и фактов в своем мате­
риале так, чтобы подвести читателя к тому или иному само­
стоятельному выводу. Если он этого не умеет, - он не профес­
сионал.

11. К сожалению, последние несколько лет отечественная
политическая журналистика развивается в очень опасном на­
правлении. Заказные публикации, обслуживание предвыборных
кампаний, грязные технологии оказывают на нее очень мощное
воздействие. Мне кажется, что эти тенденции нарастают.

12. Да, безусловно. Потому что мое поколение журналис­
тов испытало фантастические перемены: пришли журналисты
при советской власти, ощутили все «прелести» ее журналисти­
ки и, наконец, получили возможность свободно работать, смог­
ли оценить контраст. Те, кто придет после нас, уже будут дру­
гими людьми. У них не будет разного социального опыта,
материала для сравнения. Мы были счастливы и потому, что
имели эту возможность сравнивать. А те проблемы политичес­
кой журналистики, о которых я говорила, - мне кажется, это
болезни роста демократии вообще, а не только журналистики.
Поэтому, если демократия будет развиваться поступательно,
они будут постепенно преодолеваться журналистами.