Революция навстречу социуму

Поиск новых оснований для объяснения сознания упорно про­должался даже тогда, когда говорить о тайне сознания в психологиче­ских научных кругах, влюбившихся в бихевиоризм или физиологизм, стало считаться дурным вкусом. Одно перечисление всех возмож­ных подходов (и, тем более, их разветвлений) вряд ли реалистично. Однако отчётливо выявляется большая группа исследователей, кото­рые пытались найти объяснение сознанию в социальных процессах. По крайней мере, со времён Г. Ле Бона — одного из отцов социаль­ной психологии — стало общепризнанно, что окружающие люди (у Де Бона — толпа) влияют на сознание и поведение людей. Раз социаль­ное влияет на сознание, то, может быть, оно и порождает сознание?

'Шихи Н„ Чепман Э., Конрой У. (ред). Психология. Биографический библиограческий словарь. СПб, 1999,с. 570-573.

'См. Современная психология (под ред. В. И. Дружинина). М., 1999, с. 487.

Это также логично как попытка объяснить сознание с помощью физио­логического.

Одну из наиболее оригинальных попыток в этом направлении сделал Л. С. Выготский. Он выбрал в качестве основания психологии философию марксизма. Сама по себе эта идея в тоталитарном государ­стве с марксизмом в качестве официальной идеологии не была слиш­ком неожиданной. Более того, для построения марксистской психоло­гии в СССР существовали иные, отнюдь не психологические, органы '. И всегда находились психологи, которые искренне хотели стать «ещё большими марксистами». М. Я. Басов, например, сам снял себя с поста директора института и направил рабочим на завод для социалистичес­кого перевоспитания (впрочем, что ещё мог предложить партии и стра­не «педолог» Басов?). Серая научная масса психологов Советской Рос­сии (сам Выготский называл их представителями «столь развившегося теперь в науке фельдшеризма»), разумеется, приняла марксизм. И ле­нинскую теорию отражения приняла. И в учебниках, в главе о характе­ре, писала о замечательном характере товарища Сталина и других «вож­дей» мирового пролетариата...

Однако принятие идеологии тоталитарного государства для чело­века масштаба Л. С. Выготского, с его умом и талантом (Моцартом в психологии назвал его известный методолог науки С. Тулмин ²) было воистину непозволительной шалостью гения. И Выготский очень доро­го заплатил за свой выбор. Вспоминает Б. В. Зейгарник: «У него была тяжёлая жизнь. Его обвиняли в том, что он не марксист, хотя он был настоящим марксистом. Он тяжело переживал, что его не понимают. И фактически он убил себя. Точнее: он сделал всё, чтобы не жить» ³.

Выготский взахлёб читал К. Маркса ещё в нелегальных изданиях, до того как марксизм стал официальной идеологией. При разработке своего подхода, получившего название культурно-исторического, он

' Трудно поверить А. В. Петровскому, который заявляет, что для решения этой за­дачи понадобилась огромная работа «всех советских психологов» (Петровский А. В. Вопросы истории и теории психологии. Избр. труды. М., 1982, с. 134.). Существенная часть этих психологов тогда называлась иначе, и полную победу они одержали лишь в 1936 г., когда ЦК ВКП(б) приняло орвелловской мощи постановление «О педологических извращениях в системе Наркомпроса».

² Любопытно, что А. А. Леонтьев не согласен с Тулминым. По его мнению, Вы­готского надо сравнивать не с Моцартом, а с гениальными первооткрывателями: с Мен­делеевым, с Эйнштейном и даже (с тысячью извинений, ибо подумать об этом страш­но!) с самим Карлом Марксом — см. Леонтьев А. А. Л. С, Выготский. М., 1990, с. 134,

³ Ярошевский М. Г.В школе Курта Левина, Из бесед с Б. В. Зейгарник. // Вопро­сы психологии, 1988,3, с. 179.

никогда не рассматривал марксизм как догму или талмуд, не мусо­лил ходячие цитаты, «надерганные из разных мест». (Разумеется, уже одно это не нравилось психологам из органов). Психолог, утверждал Выготский, «есть всегда философ» — конечно, если он не техник, не 'регистратор, а исследователь '. Строить научную психологию, писал Выготский — это и значит строить марксистскую психологию. И пи­сал он об этом отнюдь не из конъюнктурных соображений. Он писал в предчувствии смерти (врачи в больнице давали ему тогда три ме­сяца жизни³) — писал в рукописи, которая впервые будет опубликова­на только через 70 лет!

Выготский понимал революционность своих взглядов. Не случай­но, в противопоставление глубинной психологии, он называл свою пси­хологию вершинной. Беда, однако, в том, что ни одна философская си­стема не может служить обоснованием для конкретной науки. Философские утверждения, по самому существу дела, должны быть спра­ведливы сразу для всех реальных и мыслимых явлений. Никакой опыт в принципе не может опровергнуть философские конструкции, равно как ни один эмпирический закон не может быть с их помощью обоснован. Попытки опровергать генетику, кибернетику и пр. с помощью диалек­тической фразеологии дорого стоили советской науке. Принятие той или иной философской позиции задает ученому лишь угол зрения на факты, а не объяснение этих фактов. Без общей картины мира (что и есть, собственно, философия) на факты смотреть нельзя. Кстати, отказ от философской позиции—тоже философская позиция, только или очень рафинированная, или, что чаще, наивная и плохо отрефлексированная. Подход Выготского явился скорее философией психологии, чем психо­логией. «Культурно-историческая психология стала произведением новой культуры понимания человека, вышедшим из творческой мас­терской Л, С. Выготского и его соратников»³, а не естественнонаучной теорией. Сам Выготский, тем не менее, декларировал свою тенденцию «к материалистически точному естественнонаучному знанию»⁴.

Выготский размышлял так: сознание—это идеальное отражение объективной реальности, а значит, всегда какое-то удвоение реальности. Он искал слова; реакция на собственную реакцию, рефлекс рефлексов,

'Выготский Л. С. Собр. Соч. 1. М., 1982, с. 365.

² Об этом вспоминает А, Р. Лурия — см. Левитин К. Мимолетный узор. М., 1978., с.40.

³ Асмолов А. Г. Культурно-историческая психология и конструирование миров. М.­Воронеж;, 1996, с- 21. (Витиеватый стиль характерен не только для Выготского, но и для его последователей).

⁴ Выготский Л. С. Психология искусства. М., 1987, с. 7.

переживание переживаний, эхо '. Но зачем это удвоение нужно? Вариант ответа он находит в известной формуле Маркса, которую берет в каче­стве эпиграфа к своей статье о сознании: «...самый плохой архитектор от наилучшей пчелы отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил её в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в пред­ставлении человека, т. е. идеально». Позднее он пересказывает эту идею собственными словами: «Система наших мыслей (т. е. сознание — В. А.) как бы предварительно организует поведение, и если я сперва подумал, а потом сделал, то это означает не что иное, как такое удвоение и ус­ложнение поведения, когда внутренние реакции мысли сперва подгото­вили и приспособили организм, а затем внешние реакции осуществили то, что было наперед установлено и подготовлено» ².

А. Н. Леонтьев — наверное, самый амбициозный из учеников Выготского — решил, что этого уже достаточно, и создал на этой осно­ве собственную концепцию, которую назвал теорией деятельности. Тай­ну сознания, говорил Леонтьев, «вне марксизма» не раскрыть³. А все поклонники марксизма знают, что труд создал из обезьяны человека. Итак, повторяет Леонтьев, именно труд создает человека вместе с его сознанием. Поэтому сознательный образ возникает при переходе к спе­цифической и присущей только человеку трудовой деятельности как «ис­торическая необходимость презентированности психического образа субъек­ту»⁴. Дело в том, рассуждает Леонтьев, что трудовая деятельность заведомо направлена на результат. Для того чтобы достигнуть этого ре­зультата, он должен быть заранее представлен («презентирован») субъек­ту. Эта представленность и есть то таинственное субъективное ощуще­ние, которое мы называем осознанием. Вот, мол, в чем состоит тайна сознания.

Однако Леонтьев не заметил проблемы. При осуществлении лю­бой деятельности, корректируемой по каналу обратной связи, необхо­димо изначальное представление о желаемом результате — как иначе организм (или даже котёл парового отопления) узнает, что он уже дос­тиг желаемого? Маркс ошибся: архитектор не отличается от пчелы пред­варительно продуманной целью — пчеле эта цель генетически задана. Другое дело, что архитектор обладает возможностью выбора. Пчела строит

' Выготский Л. С. Собр. соч., 1, с. 58, 89 и др.

² Выготский Л. С. Педагогическая психология. М., 1991, с. 199.

³Леонтьев А. И. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975, с. 24

⁴Там же, с. 126. Следует иметь в виду, что для упрощения понимания Леонтьев обычно предпочитает терминологические затемнения.

только соту, а архитектор может спроектировать и гнездо, и дворец, и стадион, и баню'. К сожалению или к счастью, но сознание непосред­ственно невыводимо ни из трудовой деятельности, ни из представле­ния о цели деятельности.

Выготский, похоже, это понимал, а потому искал новую идею. Психическую деятельность, утверждал он, следует рассматривать именно как деятельность, как совершение определённых операций. Но психические операции должны совершаться с «удвоенной» реальностью. Специфика психической деятельности, по Выготскому, сострит в том, что её объектами и орудиями выступают не предметы, а их заместители — знаки. «Всякая высшая форма интеллектуальной деятельности... зак­лючается в переходе от непосредственных интеллектуальных процес­сов к опосредованным с помощью знаков операциям» ². «Слово, — вторит Выготскому его соратник А. Р. Лурия, — удваивает мир и позво­ляет человеку мысленно оперировать с предметами даже в их отсут­ствие» ^?. (И в этом позиция школы Выготского сближается со взгляда­ми выдающихся русских философов и культурологов начала века. Сравним, например, у М. М. Бахтина — В. Н. Волошинова; «Сознание слагается и осуществляется знаками» ⁴).

За свою короткую жизнь Выготский написал очень много красивых текстов, но, поскольку спешил, то зачастую писал впопыхах, небрежно, не всегда тщательно вычитывая написанное. Вот он вводит важное различе­ние смысла и значения слова: «Слово в различном контексте легко изменя­ет свой смысл. Значение есть только одна из зон того смысла, который приобретает слово в контексте какой-либо речи, и притом зона наибо­лее устойчивая, унифицированная и точная. Изменение смысла мы могли установить как основной фактор при семантическом анализе речи. Ре­альное значение слова неконстантно. В одной операции слово выступа­ет с одним значением, в другой приобретает другое значение... Слово, взятое в отдельности в лексиконе, имеет только одно значение. Но это значение есть не более чем потенция, реализующаяся в живой речи, в которой это значение является только камнем в здании смысла»⁵.

'См. Бонгард М. М. Проблема узнавания. М„ 1967. Думаю, это единственное легальное издание в СССР того времени, в котором так и было опубликовано: «Маркс ошибся». (На это обратил мое внимание В. Л. Ганзен).

²Выготский Л. С. Собр. соч., 2, с. 135.

³ Лурия А. Р. Язык и сознание. Ростов-на-Дону, 1998, с. 40.

⁴Волошинов В. И. Марксизм и философия языка. М., 1930, с. 17.

⁵ Выготский Л. С. Собр. соч.. 2, с. 346-347. Замечу, я не выискивал в текстах Выгот­ского специального примера невразумительной формулировки. Данный текст принципиа­лен для автора и многократно восторженно цитируется другими исследователями — см., например, Ячин С. Е. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, 1992, с. 140; Верч Дж. Голоса разума. М., 1996, с. 53-54; и др.

 

Вчитаемся в сказанное буквально: реальное значение неконстант­но, хотя само значение устойчиво (вопрос: какое же значение устойчи­во, т. е. константно — неужто нереальное?); слово в лексиконе имеет только одно значение, но приобретает другое (которого не имеет?); один камень в здании смысла слова — это его значение, а другие камни, пользуясь этой же метафорой, значениями не являются, но что они тог­да такое? здание смысла — это нечто размытое (поелику речь идёт о зоне смысла), а в живой речи реализуется камень этого неопределённо­го здания — значение... Понять сказанное Выготским трудно, посколь­ку текст противоречив. Но всё-таки можно — правда, при достаточно вольной интерпретации ', Я готов предположить, что Выготский хотел сказать следующее: у каждого слова существует много закреплённых в социальном опыте значений, а в речи выбирается только одно из них — сделанный выбор и определяет смысл этого слова². Но, конечно, Вы­готский украсил свою мысль эффектными метафорами!

Представление о сознании как удвоении ставит ещё одну пробле­му. Сознание не может быть полным дубликатом реальности, так как это бессмысленно и невозможно. Но поскольку сознание — это всегда только «удвоение», то в нем не может содержаться что-либо сверх того, что удваивается. Следовательно, «удваивается», т. е. содержится в со­знании, только часть того, что есть в мире и дано организму в целом. Мне неизвестен такой вывод у самого Выготского, но об этом говорит П. Я. Гальперин, обычно относимый к его последователям: «Как по­буждения, так и образы, каждые по-своему, открывают для индивида какие-то новые возможности. И это парадоксально! Парадоксально уже тем, что в психических отражениях не может быть «ни грана» больше того, что есть в физиологической основе... В психических отражениях открывается даже меньше того, что есть в их основе, в физиологичес­ких отражениях ситуации. Но именно это «меньше» и открывает новые возможности действия!» ³. Конечно, парадоксально, но как найти вы­ход из этого парадокса?

' Для сравнения: текст А. Н. Леонтьева, на мой взгляд, практически не подлежит не­противоречивой интерпретации — см. Аллохвердов В. М. Ук. соч., с. 123-124,253-254.

² Ср. у гораздо более понятного Лурии А. Р. (Языки сознание, с. 61): «Одно и то же слово имеет значение, которое объективно сложилось в истории и которое потенциально сохраняется у разных людей, отражая вещи с различной полнотой и глубиной. Однако наряду со значением каждое слово имеет смысл, под которым мы имеем в виду выде­ление из этого значения тех сторон, которые связаны с данной ситуацией и аффективным отношением субъекта».

³Гальперин П. Я. Введение в психологию. М:, 1976, с. 61.

Сам Л. С. Выготский рассуждает так. Сознание человека, в пол­ном согласии с Марксом, — это продукт общественного развития. По­этому социальное выступает как еще одна причина удвоения реально­сти. Сознание, по Выготскому, взаимодействует с ситуацией не непосредственно, а через другое лицо. «Мы можем сформулировать общий генетический закон культурного развития: всякая функция в культурном развитии ребенка появляется на сцену дважды, в двух планах: сперва—социальном, потом — психологическом, сперва между людьми, как категория интерпсихическая, затем внутри ребенка, как катего­рия интрапсихическая»'. Таким образом, сознание вторично, а соци­альное взаимодействие, общественное бытиё первично. Исходная внешняя деятельность (для Выготского «внешнее» тождественно «социальному») постепенно погружается внутрь (интериоризуется, как начинает называться этот процесс) и переходит во внутреннюю («идеальную») деятельность. (Г. В. Суходольский в связи с этим иронически замечает, что обсуждаемый постулат Выготского никак не может объяснить процесс порождения нового знания, так как новое знание не может быть усвоено извне)².

Любимый пример Выготского, поясняющий эту его идею и экспериментально изученный А. Н. Леонтьевым: вначале запоминание осуществляется как внешняя деятельность, посредством завязывания узелков «на память», а уже затем возникают внутренние мнемические процессы, в которых завязывание этих узелков осуществляется не реально, а идеально. Приведенный пример, однако, показывает невозможность разгадки сознания на пути, предложенном Выготским. Человек может завязывать узелки на память «в идеальном плане» только в том случае, если он предварительно обладает этим «идеальным планом», т. е., знанием. В противном случае, где и что он будет завязывать после интериоризации? Процесс перехода внешней деятельности во внутреннюю реален, его можно показать в эксперименте. На этой идее можно построить систему эффективных педагогических приемов (что предлагал сам Выготский в дефектологии и успешно делали его ученики в других областях). Но нельзя с помощью этого процесса объяснить наличие внутреннего мира, т. е. возникновение сознания.

Попробуем лишь допустить, что в филогенезе сознание появляется вследствие каких-то возникших на заре человечества социальных процессов. Мол, именно эти процессы постепенно интериоризовались и

' Выготский Л. С Собр. соч.,3, М., 1983, с. 145.

² Суходольский Г. В. Введение в математико-психологическую теорию деятельности. СПб. 1998, с, 20-21.

породили сознание. Мы снова столкнемся с неразрешимой проблемой; если древние предки человека, напрочь лишенные сознания, смогли со­здать неведомые в животном мире социальные отношения, смогли в совершенно бессознательном состоянии начать трудиться или, тем бо­лее, беседовать друг с другом, то что им мешало продолжать свою бессознательную социальную жизнь? Зачем им потом понадобилось сознание? И как, собственно, они могли его создать, если изначально его не было? Социальные процессы оказывают огромное влияние на сознание, но они не могут его породить.

Развиваемые подходы не могли противостоять бихевиоризму. На­пример, Дж. Мид, прямо называвший себя социальным бихевиористом, также пытался вывести всё многообразие психической жизни из соци­ального взаимодействия (его подход получил соответствующее назва­ние — интеракцпапизм). Мид был философом, а не исследователем; к тому же, его книги — это записи учебных лекций, сделанные другими людьми. Всё это не облегчает понимание высказанных им идей. Сегод­ня, как заметил Дж. Дэвис, его идеи уже не кажутся ни смелыми, ни оригинальными, но в этом, продолжает он, заключается триумф, а не провал мидовской мысли, так как его позиция стала аксиоматичной'. Мид утверждал: человек только тогда становится подлинной личностью, когда относится сам к себе как к объекту, т. е. относится к себе так, как к нему относятся другие люди ². Наши взгляды на все объекты (в том числе на самый любимый объект наших мыслей — на себя) воз­никают из нашей способности видеть мир глазами других людей, пони­мать и поддаваться воздействию социальных символов. Ключевая ги­потеза Мида — что мы принимаем новые точки зрения (установки, по Миду) путем принятия, включения в себя установок других людей. Мид называл этот процесс интернализацией. Но при этом он понимал и под­черкивал: из социального взаимодействия можно вывести самосозна­ние, но не сознание ³.

Попытки найти объяснение сознанию в его общественной приро­де встречаются до сих пор. Сознание в такой интерпретации существует,

'Дэкис Дж. Социология установки. //Американская социология. М., 1972, с- 56.

² Ср. у С. Л, Рубинштейна; «Ребенок далеко не сразу осознает себя как Я, в тече­ние первых лет он сам сплошь и рядом называет себя по имени — как называют его окружающие; он сначала существует для самого себя скорее как объект для других людей, чем как самостоятельный по отношению к ним субъект». — Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М., 1946.

210

как иронически замечает Д. И. Дубровский, где-то между головами лю­дей '. Очевидна загадочность такого предположения. Но оно вело ис­следователей к экспериментальному изучению процесса совместного или индивидуального приписывания значений окружающему миру, дру­гим людям и самому себе. Они настойчиво подчеркивали: сознание оперирует значениями и смыслами. Такой акцент в эксперименталь­ных исследованиях приводил к плодотворным результатам. Эти резуль­таты были благосклонно восприняты преемниками. Тем не менее, со­знание как самоочевидность (непосредственная данность) не может само по себе возникнуть ни в трудовом процессе, ни в общении, ни в тугих социальных актах. Оно должно существовать до начала социаль­ного взаимодействия. Ведь даже выражаемые в словах значения и смыс­лы могут появиться в сознании, только если оно уже существует. Краткие выводы:

* Сознание — это всегда какое-то удвоение реальности.

* Специфика психической деятельности состоит в том, что ее объектами и орудиями выступают не предметы, а их заместители — знаки. Сознание оперирует значениями,

* Вначале психическая деятельность (например запоминание) осуществляется как внешняя деятельность (например, посредством завязывания узелков «на память»), а уже затем возникают внутренние процессы, в которых эта же деятельность (завязывание узелков) осуществляется не реально, а идеально.

*В сознании отражается только часть того, что в целом дано орга­низму.

* Взгляд человека на все объекты (в том числе на себя) возникает из способности видеть мир глазами других людей, понимать и поддаваться воздействию социальных символов.

* Из социального взаимодействия можно пытаться вывести самосо­знание, но само сознание из социального принципиально невыво­димо.

' Дубровский Д. И. Психика и мозг. Результаты и перспективы исследований. // Мозг и разум. М., 1994, с. 8. Дубровский иронизирует, а М. Мамардашвили серьёзен: «Мы определили сознание как нечто, что — МЕЖДУ нашими головами» — сб. Тайны сознания и бессознательного. Минск, 1998, с. 25.

 

Предшественники психологики

Бихевиоризм за 50 лет заполонил психологический мир внача­ле Америки, затем Европы и даже России, где якобы официально и был объявлен слугой чуждой идеологии, но по существу проник в исследовательские коллективы. Изданная в 1984 г. монография самого титулованного в то время советского психолога Б. Ф. Ломова «Методо­логические и теоретические проблемы психологии», встреченная со­ветскими психологами с восторгом, является, на мой взгляд, гимном бихевиоризму, хотя автор и подчеркивает свою ориентацию на диалек­тический материализм. Во всяком случае, попытки решения фундамен­тальных проблем объявляются Ломовым (вполне в бихевиористском духе!) абсурдными и ненаучными, вырывающими отдельные связи из целостной системы '.

Возникает целая индустрия экспериментальных исследований, изучающих мало осмысленные, но вполне конкретные частности. На­пример (и это не шутка!): как влияет цвет глаз на склонность к наруше­ниям правил дорожного движения? Что ж, исследователь «не может ждать откровения, которое осенит другого» ² — он решает те задачи, которые может. Собирать факты, искать корреляционные зависимости можно всегда. Стоит лишь надеяться, что потом кто-нибудь восполь­зуется полученными данными. Такая позиция вдохновляет исследова­телей, не давая им надежды на получение Нобелевской премии (ко­торая всё равно психологам не присуждается), но и не принося разочарования. В условиях, когда неизвестно, в каком направлении и что именно искать, эта позиция перспективна, ибо стимулирует поиск во всех возможных направлениях-

' См. Аллахвердов В, М. Опыт теоретической психологии, с. 108-113.

²Зинченко В. П.. Гордон В. М. Методологические проблемы психологического анализа деятельности. // Системные исследования. Ежегодник. 1975, с- 96.

И всё же психология должна была что-нибудь противопоставить бихевиоризму. Главной проблемой оставалась тайна сознания. Путь к её разгадке оставался неведомым.