Победа когнитивизма, обернувшаяся его поражением — отказом от собственных постулатов 2 страница

Для демонстрации поверхностности или наивности используемых когнитивистами объяснений приведу только одно опровержение — один, но зато, на мой взгляд, яркий пример ограничений, которые сознание накладывает само на себя и которые какими-либо природными ограни­чениями объяснить очень трудно. П. Жане ещё в 1889 г. в своей класси­ческой работе, хорошо известной практически всем когнитивистам, опи­сал опыты, после которых допущение о структурной ограниченности, мне кажется, должно выглядеть не столько неверным, сколько не очень серьезным.

Вот очень часто цитируемый рассказ Жане о методе, с помощью которого он лечил свою больную Мари:

«Я решил исследовать слепоту левого глаза, но в состоянии бодр­ствования Мари возражала, говоря, что она слепа от рождения. Во время сомнамбулического (под воздействием гипноза — В. А.) сна па­циентки нетрудно было убедиться в том, что она ошибается: посред­ством обычных процедур пациентка была превращена в пятилетнего ребенка, при этом у нее восстановилась чувствительность, свойствен­ная ей в этом возрасте, и было обнаружено, что она может прекрасно видеть обоими глазами. Следовательно, она потеряла зрение в шести­летнем возрасте. При каких обстоятельствах? По пробуждении Мари твердила, что не знает. Приведя пациентку в состояние сомнамбулиз­ма, я осуществил ряд последовательных перевоплощений, заставив её вновь пережить основные события этого периода её жизни, и заметил, что слепота поразила её в определенный момент в связи с одним незначи­тельным эпизодом. Однажды, несмотря на слезы протеста, её насильно

¹Норман Д. Память и научение. М., 1978, с.41.

уложили спать вместе с ребенком её возраста, у которого левая сторона лица была сплошь покрыта сыпью. Некоторое время спустя лицо Мари также покрылось сыпью, по виду почти такой же и на том же самом месте. Эта сыпь несколько раз появлялась в течение ряда лет, а затем исчезала; при этом, однако, никто не обратил внимания на то, что именно с этого момента левая сторона её лица потеряла чувствительность,а левый глаз перестал видеть. Чувствительность с тех пор так и не вос­становилась; во всяком случае, не выходя за рамки моих наблюдений, можно сказать, что в какой бы возраст я затем ни переносил её путем внушения, чувствительность левой стороны лица не восстанавливалась, хотя во всех других частях тела эта чувствительность полностью соответствовала её возрасту в тот или иной период. Через некоторое время я предпринял ещё одну попытку излечить больную. Я вновь показал ей ребенка, который вызвал у нее ужас, и заставил её поверить, что он очень мил, что у него нет никакой сыпи. Я лишь наполовину убедил её в этом. Повторив эту сцену дважды, я достиг успеха: она обняла воображаемого ребенка без страха. Чувствительность левой стороны лица сразу же восстановилась, и когда я разбудил Мари, она могла видеть левым глазом. Со времени этих опытов прошло пять месяцев. У Мари не появлялось признаков истерии, она вполне здорова, и состояние ее всё улучшается. Я не придаю этому излечению большего значения, чем оно того заслуживает, и не знаю, надолго ли его хватит. Я полагаю, однако, что эта история заслуживает внимания» ¹.

Но когнитивисты, если и упоминают опыты, подобные описан­ному Жане, то не для коррекции исходных допущений, а в качестве легкой иронии мудрых и остроумных людей над собственными построе­ниями. Так же спокойно когнитивисты принимают не только эмпири­ческие, но и логические затруднения, которые неизбежно возникают при любом конкретном допущении о предопределенной природой ограниченности возможностей сознания по переработке информации. Рассмотрим, например, представление об ограниченности кратковременной памяти. Как известно, обычно человек способен с первого предъявления запомнить около 7 знаков. Но почему так немного? Впрочем, ответ когнитивистов ясен: это так, потому что, мол, так устроен мозг! Ответ замечателен хотя бы уже тем, что так можно сказать всегда. Логика такого ограничения понятна любому человеку, знакомому с устройством калькулятора: при проведении арифметических вычислений выгодно некоторые промежуточные результаты хранить в буферной памяти; вполне

————————————

¹Жане П. Психический автоматизм. М., 1913.

 

естественно, что буферная память может быть достаточно ограничен­ной и при этом успешно справляться с простыми вычислениями.

Однако эта модель сразу сталкивается с эмпирическими и логи­ческими затруднениями. Эмпирические обсуждались ранее, в методо­логическом вступлении, здесь рассмотрим подробнее только логичес­кие проблемы. Во-первых, что такое 7 знаков? В среднем человек запоминает примерно семь десятичных и девять двоичных цифр, а так­же пять односложных слов. Но, например, объем памяти в 5 однослож­ных слов может быть с таким же правом назван объемом памяти в 15 и более фонем, поскольку каждое слово образовано не менее, чем тремя фонемами. Достаточно научиться перекодировать двоичные цифры в восьмеричные — и запоминание 6 восьмеричных цифр даст возмож­ность воспроизвести 18 двоичных чисел. В итоге чрезвычайно трудно операционально сформулировать, в каких единицах, собственно, состоит структурное ограничение на объем кратковременной памяти. Это затруд­нение достаточно активно упоминалось когнитивистами, хотя они так и не нашли убедительного способа его преодоления ¹.

Во-вторых, даже если мы ясно определим, о каких знаках идет речь, мы не можем измерить объём запоминания этих знаков. Действи­тельно, испытуемый, воспроизводя предъявленные знаки, например вслух, должен помнить не только те знаки, которые ему были предъяв­лены, но и (хотя бы частично) те, которые он уже до этого воспроизвел. В противном случае он все время воспроизводил бы первый знак, каждый раз забывая, что до этого он его уже воспроизвел. Но это зна­чит, что объём воспроизведения всегда меньше объёма запоминания. Об этом затруднении вскользь упоминается в некоторых работах, но выход из этого тупика мне также неизвестен. Не столь он прост, как иногда кажется.

Наконец в-третьих, чтобы измерить в эксперименте у испытуе­мого объем памяти на знаки, предъявленные для запоминания, необхо­димо предположить, что испытуемый помнит в этот же краткий мо­мент времени не только эти знаки, но ещё многое другое: в частности, он должен помнить, что должен нечто воспроизводить, а не, скажем, плакать или объяснять экспериментатору, как надо удить рыбу; он дол­жен помнить, что это именно он должен нечто воспроизводить, а не кто-нибудь другой; он должен помнить, что ему следует воспроизво­дить предъявленные знаки, а не детали костюма экспериментатора; он

¹ Миллер Дж. Магическое число семь плюс или минус два. О некоторых пределах нашей способности перерабатывать информацию.//Инженерная психология. М 1964 с.217.

должен помнить язык, на котором он разговаривает с экспериментато­ром и т. д. до бесконечности… ¹

Без решения этих и многих других возникающих проблем ги­потеза об ограниченности измеряемых в эксперименте объемов крат­ковременной памяти логически весьма сомнительна, что, однако, на­прочь игнорируется ее приверженцами. Такое игнорирование, как отмечалось выше, служит признаком методологического дефекта ис­ходного допущения.

Впрочем, работа мозга описывается в химических, физических и физиологических терминах, а информационное содержание этой рабо­ты является лишь более-менее правдоподобной интерпретацией. Из огра­ничений, наложенных на сознание, опасно выводить ограничения, наложенные на мозг. К тому же, многочисленные и самые разноплановые исследования доказывают одно и то же: возможности мозга по переработ­ке информации явно превосходят возможности сознания. Следователь­но, причина ограничений, наложенных на сознание, скорее всего не Связана с мозгом. Для того чтобы решить проблему ограничений, необ­ходимо вначале решить проблему сознания. Неудивительно, что теоре­тические построения когнитивистов зачастую сами противоречат пред­ставлениям о структурной ограниченности.

Вот Дж. Миллер разъясняет различие между конструктивными и селективными процессами. Когда мы читаем текст, пишет Миллер и иллюстрирует сказанное примерами, мы строим некий образ в памяти. Интроспекция показывает нам, как последовательно с продолжением Текста в сознании добавляются всё новые и новые детали. Эти образы памяти не должны быть абсолютно чёткими — в тексте не содержится всех деталей. Какие-то детали мы добавляем, исходя из имеющейся у нас информации, непосредственно не связанной с данным текстом, кое-что забываем, кое-что выдумываем. Формирование образов в такой мо­дели — конструктивный процесс. Однако сам Миллер склоняется к дру­гому описанию того, что происходит при чтении текста.

Перед чтением текста читатель должен очистить своё сознание от всего постороннего. В таком состоянии можно представить себе любое положение дел. Информация, поступающая от предложения к предложе­нию, последовательно ограничивает множество возможных положений дел. Имеющееся на любом отрезке текста представление об этом множестве всех возможных положений дел называется семантической моделью. Семантическая модель задана изначально; далее, по мере знакомства с

¹См. А ллахвердов В. М. Опыт теоретической психологии, с. 190.

текстом, она конкретизируется, отбрасывая неподходящие варианты — это селективный процесс. Смысл текста (его концепт, в терминологии Миллера) определяется комбинацией «образ/модель» ¹. Однако на воз­можности мозга по переработке информации наложены очень сильные ограничения. Он вроде бы не может даже помнить более 7 знаков одно­временно, даже один образ в памяти нелегко удержать. Как же он мо­жет справиться с бесконечным множеством всех возможных положе­ний дел?

Исследуя микроструктуру познавательных актов, когнитивные психологи изучали процессы, которые сами по себе испытуемыми не осознавались, но которые, тем не менее, по неявно выраженному мне­нию когнитивистов, определяли содержание сознания. Иначе говоря, они исследовали протосознательные процессы. Беда когнитивистов в том, что они не старались при этом ясно сформулировать, что такое сознание. Почти в бихевиористском стиле они предлагают: мол, давай­те исследовать, а там посмотрим. Конечно, в отличие от бихевиористов, они не отказываются от проблемы сознания, но видят препятствия на пути её экспериментального разрешения и признают, что «психоло­гия сознания ещё не вышла из детского возраста»².

Сознание для психологов когнитивного направления — нечто не­ведомое: то ли некий блок (этап) в системе переработки информации, то ли какой-то механизм, управляющий процессами переработки одно­временно в нескольких блоках, или же, как полагает У, Найссер, зага­дочный «качественный аспект психической активности»³. Дж. Миллер с соавторами заранее предупреждали: «предмет психологии трагически невидим, а наука с невидимым содержанием станет, по всей вероятнос­ти, невидимой наукой»⁴. Их пророчество отчасти сбылось. Их детище — когнитивная психология — стала все более походить на нечто не слиш­ком видимое.

Сама любовь когнитивистов к блокам стала вызывать нескрывае­мую иронию. Их оппоненты заявляют, например, что из когнитивистских блоков-кубиков можно построить разум только в виде громадной бюрократической системы. По мнению В. Маттеуса, эти блоки ведут себя наподобие бюрократов с точно определенными, строго ограниченными

¹Миллер Дж. Образы и модели, уподобления и метафоры. // Теория метафоры. М., 1990, с.237-243.

²Норман Д. Память и научение. М., 1985, с, 27.

³ Найссер У. Познание и реальность. М., 1981, с. 120-122. Найссер добавляет: «На­прасно искать в этой книге теорию сознания».

⁴ Миллер Дж. и др. Планы и структура поведения. М., 1965, с. 18.

 

знаниями и обязанностями и валят свои служебные дела в служебном порядке друг на друга. А принятую в когнитивизме архитектуру по­знавательного процесса Маттеус издевательски описывает так; вата­га гомункулусов (т. е. сидящих в мозге маленьких, наделенных со­знанием существ) таращит глаза на один-единственный дисплей, где мелькают символы, касающегося того или иного гомункулуса ¹. Впро­чем, как бы мы ни ненавидели бюрократию, любая организация — в том числе и когнитивная — необходимо должна иметь бюрократи­ческую составляющую.

Воспитанная бихевиоризмом небрежность к разгадке тайны со­знания в конце концов погубила когнитивную психологию. Триумф ког­нитивистов внезапно обернулся их поражением. Они опровергали свои собственные постулаты, хотя, пожалуй, даже не заметили этого. Число по-настоящему оригинальных экспериментов постепенно уменьшает­ся. В работах начала 90-х гг. всё еще пережёвываются давно экспери­ментально отвергнутые модели 60-х. Создается впечатление, что пер­вые проникновения в микроструктуру познавательных процессов оказались для когнитивистов более счастливыми, чем последующие.

Самоопровержение — великое достижение когнитивистов. До них этого не удалось никому. И всё же когнитивная психология славна не только этим. Она действительно породила новый взгляд на психику. Полученные ими экспериментальные данные сильно изменили суще­ствовавшие до них представления о познавательных процессах. Обна­руженные ими явления и высказанные ими идеи — неиссякаемый клад для любой психологической теории. В итоге даже многие психологи-практики вооружились когнитивной теорией для объяснения своих те­рапевтических техник. Человеческое поведение, осознали вдруг психо­терапевты, не может быть понято без ссылок на познавательные явления и процессы ². Даже многие психологические явления, которые ранее объяснялись исключительно физиологически, например старение, стали трактоваться как результат преждевременно возникших или излишне устойчивых когнитивных связей (М. Б. Игнатьев, Э. Лангер).

Именно когнитивизм начал в полной мере формировать психологию по канону естественной науки, сочетающей логику и эксперимент. Студенты, сдающие экзамены по когнитивной психологии, уже не могут

¹ Маттэус В. Вопросы теории установки Д. Н. Узнадзе (в адрес компьютерного подхода к психологии познавательных процессов). // Теория установки и актуальные проблемы психологии. Тбилиси, 1990, с. 190.

²См. Морли С.. Шефферд Дж., Сцене С. Методы когнитивной терапии в тренинге социальных навыков. СПб, 1996.

 

отделываться ни зубрёжкой каких-то экспериментальных данных (обычно достаточной для изложения теории бихевиоризма), ни общими словами (что в какой-то мере всегда возможно при изложении диалектико-материалистических положений советской психологии или воззрений гума­нистических психологов). Студенты вынуждены рассуждать и находить своим рассуждениям опытное подтверждение. А приход в науку рас­суждающего поколения меняет облик этой науки. Подведём краткие итоги:

* Когнитивные психологи вселили надежду, что анализ процесса познания рано или поздно сможет привести к пониманию всех аспектов психической жизни.

* Они также показали, что человек постоянно принимает решения, какую информацию перерабатывать и осознавать, а какую отбро­сить, исключить из информационной системы.

* Когнитивисты создали множество оригинальных эксперименталь­ных парадигм, в том числе парадигму изучения модели процесса сличения.

* Они изучали процессы, которые сами по себе испытуемыми не осознавались, но которые, тем не менее, определяли содержание сознания.

* Все известные и якобы структурно заданные сознанию ограниче­ния на информационные процессы были экспериментально опровергнуты. Оказалась методологически дефектной гипотеза, что в ограничениях на сознательную переработку информации ре­шающую роль играют ограничения, наложенные на организм или мозг.

 

Подводя итоги...

Прошлое всегда непредсказуемо. Каждый рассказывает о нем по-своему. Конечно, исторические факты более достоверны, чем их интер­претация, однако из моря разных и зачастую противоречащих друг дру­гу фактов историк выбирает только те, которые соответствуют его пониманию истории. Факты, в свою очередь, понимаются читателем и Принимаются им за действительные факты только при наличии интер­претации. Изложенный мной взгляд на историю психологии субъекти­вен. Разумеется, хотелось бы надеяться на внутреннюю согласованность изложения, ясность интерпретации и, в конечном счете, на убедитель­ность сказанного. Но я не историк науки и ещё менее, чем они, претен­дую на беспристрастность. Наоборот, исторический экскурс был сде­лан лишь для того, чтобы подготовить читателя к восприятию идей психологики. Этим, в первую очередь, определялся выбор обсуждае­мых проблем и примеров экспериментальных исследований.

Разумеется, далеко не все психологические школы представлены в столь кратком обзоре. Например, не была рассмотрена генетическая эпистемология Жана Пиаже, хотя его учение является очевидной пред­шественницей психологики. Ведь Ж. Пиаже также утверждает возмож­ность логического описания психологических феноменов. Он искал и ваходил соответствие между двигательными и логическими операция­ми, рассматривал последовательность возникновения всё более и более сложных логических операций в процессе развития ребёнка. Взгляд Ж. Пиаже на ребёнка как на исследователя, проводящего эксперимен­ты над миром, благодарно воспринят психологикой. Однако логика по­знавательной деятельности была для Пиаже лишь средством познания, а не причиной психологических явлений. С помощью логики он лишь описывает, а не объясняет феноменологию психического. Ключ к объяснению «познавательной адаптации», по терминологии Пиаже, лежит в биологии. Познавательное развитие, уверяет женевский психолог, восходит своими корнями к биологическому росту.

Пиаже (долгое время занимавшийся одновременно и логикой, и изучением моллюсков) предпочитает биологические термины даже там,

 

где можно было бы обойтись без них. Не случайно он говорит о позна­вательном развитии как об «умственной эмбриологии» ¹. Для приспо­собления к среде организм должен овладеть логическими операциями. И Пиаже показывает, какие алгебраические преобразования появляют­ся у детей в разном возрасте. Как он сам подчёркивает, его задача — нахождение логических структур психологических фактов, а не логи­ческое объяснение этих фактов². Пиаже лишь систематизирует и клас­сифицирует психологическую феноменологию. Конкретные результа­ты, полученные в Женевской школе, разумеется, подлежат рассмотрению и в психологике, просто их авторская интерпретация представляется иногда весьма искусственной.

Ряд ученых изучал особенности проявления сознания в зависи­мости от генетических факторов, другие искали объяснение тех или иных сознательных явлений нормального человека в психопатологии, предполагая, что природа психического наиболее отчетливо раскрыва­ется в её крайнем, патологическом виде. Э. Кречмеру и Л. Зонди уда­лось совместить оба этих подхода. Кречмер показал корреляционную связь между генетически обусловленным типом строения тела больного и его психическим заболеванием. Он обнаружил, например, что между психической предрасположенностью к маниакально-депрес­сивным заболеваниям и пикническим типом строения тела существует «ясное биологическое родство»; такое же ясное родство существует между психической предрасположенностью к шизофрении и астени­ческим строением тела ³. Правда, это мало что говорит о природе сознания. Впрочем, Кречмер и не ставил задачу создать какую-либо теорию сознания.

Л. Зонди эмпирически доказывал существование взаимного при­тяжения родственников по одной наследственной линии. Люди, всту­пающие в брак, часто не ведают, что являются членами семей, в кото­рых встречаются одни и те же болезни. Он назвал такой наследственно обусловленный выбор генотропизмом. Зонди считал, что наследствен­ность влияет не только на выбор супруга, но и на выбор друзей, про­фессии, болезни и даже способа смерти (например, самоубийство). На­следственность «навязывает» человеку судьбу, но сам человек всё-таки

¹ФлейвеллДж. Генетическая психология Жана Пиаже- М., 1967, с. 64. Сам Флейвелл приводит этот пример именно как показатель биологической ориентации Пиаже.

²ПиaжeЖ. Избр.психол.труды. М., 1969,с,591.

³Кречмер Э. Строение тела и характер. М., 1995, с. 369. Упрощенно: астени­ческий тип телосложения — удлиненный, худой; пикнический тип — укороченный, полный.

обладает свободой выбора. Человек, убеждал Зонди, является существом, в котором свобода и необходимость соединяются по принципу «как — так и». Но откуда эта свобода берётся? Ответ Зонди обесценивает его концепцию как естественнонаучную: от сверхъестественной высшей ин­станции. Мол, Дух есть Бог ¹.

Исследования в области поиска генетических или патологичес­ких оснований поведения обычно не были напрямую направлены на разгадку тайну сознания, Если психопатология и дает ключ к понима­нию тех или иных особенностей проявления сознания, в ней вряд ли может содержаться ответ о природе сознания вообще — особенности могут замечаться только у уже существующего сознания. Патологические нарушения по существу не затрагивают сам феномен непосредственной данности, субъективное ощущение самоочевидности. А если психически больной человек, как кажется наблюдателю, и утрачивает это чувство (находится в бессознательном состоянии), то тем более загадочно, как можно в этот момент изучать природу сознания. Генетический фактор, разумеется, оказывает влияние на сознание. Из человеческого плода появляется человек, а не муравей. Появление и нервной системы, и сознания генетически предопределено. Правда, описание специфики сознательных явлений на уровне молекулярной биологии имеет еще меньше шансов на успех, чем описание на уровне физиологии.

И все же обзор закончен. В нём, к сожалению, нет точек зрения многих блистательных учёных — таких, например, как Т. Рибо и П. Жане, А, А. Ухтомский и Б. Ф. Поршнев. Но не стоит сейчас обсуждать, по­чему он оказался именно таков, что именно и почему в нём пропущено или не рассмотрено с надлежащей тщательностью. Всё-таки мною на­писана лишь историческая преамбула, а не полноценный обзор истории психологии. Пришла пора собирать камни, т. е. подвести итоги и свести воедино поставленные в тексте акценты.

Сознание как эмпирическое явление, как переживаемый всеми факт непосредственной данности (самоочевидности) не имеет научного Обоснования. Это субъективное переживание не получает и не может получить самоочевидного объяснения. Сознание невыводимо непосред­ственно ни из окружающего нас и осознаваемого нами мира, ни из внутренних глубин, принципиально сознанию недоступных. Явление

¹ См. Альтенвегер А. и др. Судьбоанализ Леопольда Зонди. // Психология судьбы. Сборник статей по глубинной психологии. Екатеринбург, 1994, с. 22-56. Как заметил И. Пригожин, для правдоподобного описания поведения живого существа как автома­та Бог или нечто подобное просто необходим. См. Пригожин И.. Стенгерс И. Порядок из хаоса. М.. 1986, с. 47.

сознания нельзя вывести ни из структуры нервной системы, ни из зако­нов её функционирования. Еще менее вероятно вывести сознание из законов генетики или молекулярной биологии. Оно также не имеет обо­снования с точки зрения полезности для организма. Феномен непос­редственной данности ни достаточен, ни необходим для процессов со­циального взаимодействия — во всяком случае, из этих процессов невыводим. Он не выявляется при анализе содержания того, что вос­принимается как самоочевидное, и не объясняется законами трансфор­мации этого содержания. Изучение случаев патологических нарушений сознательной деятельности также не может привести к пониманию при­роды этого феномена. Сознание не имеет никаких аналогов в техничес­ких системах— все они лишены чувства самоочевидности.

Но сознание нельзя и исключить из рассмотрения. Человек само­очевидно воспринимает себя хозяином своих поступков, которые со­вершает на основе непосредственно данных ему представлений об окру­жающем мире и самом себе. Связь сознания с действием, деятельностью отчетливо осознаётся, но остается загадкой: зачем для действия нужен феномен самоочевидности?

Разные психологические школы и направления отличаются друг от друга выбором оснований, с помощью которых они пытались объяс­нить феномен сознания, В этом контексте наиболее существенная ли­ния водораздела между разными школами может быть проведена в за­висимости от того, как они относятся к роли осознаваемой информации. Одни явно или неявно исходят из того, что сознание способно осуще­ствлять выбор из разных возможных вариантов поведения, что реше­ния, принимаемые на основе осознанной информации, играют более важную роль в деятельности, чем решения, принятые на основе неосо­знанной информации (структурализм, гештальт-психология, культурно-историческая школа). Другие (прежде всего, глубинная психология) за­нимают скорее противоположную позицию. Третьи (например, когнитивные психологи) не готовы выразить свою точку зрения и в лучшем случае подчёркивают, что для них тайна сознания во многом остается тайной.

Каким всё-таки образом данное человеку самоочевидное содер­жание сознания может на что-то воздействовать? Субъект обладает спо­собностью свободного выбора, он не катится по заранее проложенным рельсам. Но если признать, что сам процесс свободного выбора ничем не детерминирован, то мы отказываемся от возможности научного опи­сания. Отрицание же самоочевидного факта существования свободного выбора сводит человека к автомату. Не могут решить эту проблему и

высказывания, что человек — это очень сложный или сломанный авто­мат. Или, в формулировке любителей системной терминологии, чело­век — сложная система, учитывающая длинные цепочки причинных связей, включая вероятностные переходы и много-многозначные соот­ветствия. Раз человек — автомат, каким бы он ни был сложным, он всё равно остаётся автоматом и не обладает свободой выбора. Какие бы много-многозначные связи ни рассматривались, надо ясно сформулиро­вать, каким образом принимаются решения. Ведь в каждой конкретной ситуации человеку приходится принимать единственное конкретное ре­шение. Если у него есть критерий, позволяющий выбрать из многих возможных вариантов единственный, то описание поведения сводимо к автоматике — например, принятие решения по жребию может быть легко реализовано на компьютере. Если критерия нет, то никакое реше­ние не может быть принято.

Можно, конечно, принять, что самоочевидность свободного вы­бора — артефакт, который в жизни субъекта не играет никакой роли и ни на что не влияет. Но стоит начать сомневаться в каких-нибудь само­очевидных вещах, как уже любая самоочевидность начнет вызывать сомнения. Всё усложняется тем, что вообще не бывает науки без приня­тая каких-то истин или фактов как самоочевидных... Самоочевидное содержание сознания детерминируется разными причинами: окружаю­щим миром, физиологическими и социальными процессами и т, п., но к ним несводимо.

Итак, любое мало-мальски серьёзное предложение по разгадке тайны сознания должно подразумевать решение вроде бы не решае­мых головоломок: о природе самоочевидности и о том, как сознанию удается однозначно и непротиворечиво понимать происходящее, о свободном выборе, о связи осознанного и неосознанного, о природе ограничений на возможности сознания по переработке информации, о порождении смыслов и значений. Все проблемы падают в космиче­скую бездну, и не видно, как из этой бездны выбраться. Можно лишь надеяться, что ответы на них теснее всего связаны с механизмами обратной связи.

Впрочем, споры о сознании малопродуктивны, поскольку сам тер­мин «сознание» омонимичен, противоречив и плохо определен. В. В. На­лимов удовлетворенно цитирует Дж. Рея, попытавшегося проанализиро­вать все употребления слова «сознание» и пришедшего к выводу; «Нет ясного смысла, который можно было бы связать с этим словом в терми­нах какого-либо реального феномена в мире» ¹. Приведу лишь ещё один

¹ Налимов В. В. Спонтанность сознания. М., 1989, с. 39.

 

пример. Р. Солсо, как когнитивный психолог, привык к достаточно стро­гим дефинициям. Тем загадочнее выглядит его определение сознания:

«Осведомленность о событиях и стимулах окружающего мира и о по­знавательных явлениях — таких, как воспоминания, мысли и телесные ощущения» ¹. Нельзя не согласиться с В. П. Зинченко и А, И. Назаро­вым, которые замечают в предисловии к книге Солсо, что данное опре­деление не выдерживает никакой критики². Но разве кто-нибудь пред­ложил что-либо существенно лучшее?

Психология как наука не находила выхода из этого колеса про­блем. И застыла в ожидании очередной научной революции. Тайну со­знания необходимо решать. Ясно, что разгадка этой головоломки не ле­жит на исхоженных дорогах. Там мудрые люди уже искали и до сих пор ничего не нашли. Какую же новую дорогу стоит предпочесть? Н. Бор предлагал формулировать безумные идеи. Правда, никто не знает, как найти такую идею, чтобы она была не только безумной, но ещё и эвристичной.

Длящиеся более ста лет экспериментальные попытки разгадать тайну сознания так и не решили кардинальных вопросов. Однако по­чти во всех экспериментальных исследованиях, почти во всех теорети­ческих конструкциях постоянно обнаруживались одни и те же узловые точки. Попробуем сделать из всего этого какие-то общие выводы и по­ставить важные для последующего изложения акценты, которые долж­ны в той или иной мере учитываться при построении любой психоло­гической теории.