Увертюра для оркестра мировых держав. 4 страница

Нет, не обошлось. В Берлине и Вене кипела тайная работа. Вырабатывали ультиматум Сербии – такой, чтобы она не могла принять. Австрийский император Франц Иосиф писал Вильгельму II: “Нужно, чтобы Сербия, которая является нынче главным двигателем панславянской политики, была уничтожена”. Вильгельм полностью соглашался, поучал: “Надо покрепче наступить на ноги всей этой славянской сволочи”. Текст ультиматума утвердили 14 июля, но вручение задержали. 23 июля французская эскадра с президентом и премьер-министром отчалила из Петербурга. С русским правительством расстались, а до Франции ее руководству еще предстояло добраться. И тогда-то ультиматум был предъявлен.

От Сербии требовали чистки офицеров и чиновников, замеченных в антиавстрийской пропаганде, ареста подозреваемых в содействии терроризму. Один из пунктов требовал допустить австрийцев к расследованию на сербской территории и к наказанию виновных. Принять этот пункт Сербия никак не могла. Официально – он нарушал суверенитет страны. Но премьер Пашич знал и другое: если даже дать согласие, австрийцы виновных найдут. Террористы были арестованы, от них следы вели к офицерам из “Черной руки”. Вена все равно получит повод к войне, но Сербия окажется в еще более невыгодных условиях. А на ответ давалось всего 48 часов, дипломатическое урегулирование заведомо исключалось.

Принц-регент Александр воззвал к Николаю II, прося защиты. Царь заверил его: “Пока остается хоть малейшая надежда на избежание кровопролития, все мои усилию будут направлены к этой цели”, но в любом случае Россия “не окажется равнодушной к участи Сербии”. Государь и англичане предложили вынести вопрос на международную конференцию. Франция и Италия согласились, Германия отказалась. 25 июля, не дожидаясь сербского ответа на ультиматум, она начала скрытую мобилизацию – без официального ее объявления рассылались повестки резервистам. Флоту, находившемуся в Норвежском море, кайзер приказал возвращаться на базы – он намеревался бросить все корабли на Балтику, против России.

А 26 июля, когда ни одна из держав Антанты еще не приступала к военным приготовлениям, германское правительство заблаговременно утвердило ультиматум... нейтральной Бельгии. Дескать, Германия, получила “надежную информацию”, будто Франция намерена напасть на нее через Бельгию. А поскольку бельгийская армия не сумеет остановить французов, Германия вынуждена “в целях самосохранения” ввести в Бельгию войска. Если она согласится, немцы обещают после войны уйти с ее территории и возместить убытки. А если откажется, “будет считаться врагом” Германии.

Тем временем сербский премьер Пашич проявил чудеса дипломатического искусства, составляя ответ. Он принял все пункты, кроме одного. Вместо разрешения австрийцам вести расследование в Сербии предлагал передать вопрос Гаагскому международному трибуналу, заранее обещая подчиниться его решениям. Но для Австрии было достаточно хоть какого-нибудь формального несогласия. 26 июля она разорвала отношения с Сербией.

Николай II реагировал очень осторожно, чтобы не спровоцировать столкновение. 26 июля царь согласился на подготовительные мероприятия к мобилизации – но не саму мобилизацию. Он пытался использовать свою, как он считал, личную дружбу с “кузеном Вилли”. Одну за другой слал ему телеграммы, умоляя помешать австрийцам “зайти слишком далеко”. Но Вильгельм воспринимал миролюбие царя как доказательство его слабости. А на предупреждениях российского МИД, что наша страна не оставит Сербию на растерзание оставил заметки на полях, “Что ж, валяйте”, “Это как раз то, что нужно!”

Конечно, достаточно было одного намека из Берлина, чтобы Австро-Венгрия склонилась к примирению, но шли совершенно другие инструкции. Мольтке требовал от австрийцев: “Отвергните мирные предложения Великобритании. Европейская война – это единственный шанс на спасение Австро-Венгрии. Поддержка Германии вам абсолютно обеспечена”. А канцлер Бетман-Гольвег, наоборот, просил, чтобы не отвергали мирных инициатив, а делали вид, будто собираются их рассмотреть, иначе “будет трудно возложить на Россию вину за пожар в Европе”.

28 июля Австро-Венгрия объявила Сербии войну. В Вене и Будапеште это вызвало общее ликование. Горожане заполонили улицы, пели песни, дамы засыпали цветами военных, которым предстояло побить проклятых сербов. Война воспринималась как недолгая и, без сомнения, победоносная прогулка. 29 июля на Белград посыпались снаряды с кораблей Дунайской флотилии и с батарей крепости Землин, расположенной на другом берегу Дуная.

В этот же день германскому послу в Брюсселе привезли пакет с ультиматумом для Бельгии. Но вскрыть его следовало позже, по особому указанию. А Франции и России Бетман-Гольвег направил угрожающие ноты. В Париж – что “военные приготовления, которые Франция собирается начать, вынуждают Германию объявить состояние угрозы войны”. А нота в Петербург “очень серьезно уведомляла” – “если Россия будет продолжать свои военные приготовления, даже не приступая к мобилизации ”, эти меры “заставят нас мобилизоваться, и тогда едва ли удастся избежать европейской войны”. Немцы в открытую задирали соседей.

Важную роль в развитии событий могла сыграть Англия. Министр иностранных дел Сазонов и президент Пуанкаре неоднократно обращались к ней, просили сделать официальное заявление и твердо поддержать союзников. Глядишь, подействовало бы на немцев или хотя бы австрийцев, как это уже бывало в прошлых кризисах. Но нет, на этот раз Грей разводил руками: “Мы должны сохранять полнейшую свободу действий”. В кабинете министров и парламенте развернулись нескончаемые дебаты, консультации с США – стоит ли вспоминать о взятых обязательствах или лучше забыть о них? Немцы оценили эти колебания по-своему, и канцлер Бетман-Гольвег открытым текстом предложил Англии купить ее нейтралитет. Уже подразумевалось, что будет война с Францией, хотя она никак не была причастна к “сербскому вопросу”, и канцлер обещал – если британцы не вмешаются, Германия не станет присоединять собственно французские территории, а французские колонии согласна поделить.

Лишь первый лорд адмиралтейства У.Черчилль уже серьезно опасался, как бы грянувшая война не застала корабли врасплох. Он приказал флоту перебазироваться на север, в Скапа-Флоу, подальше от баз немецких миноносцев и подводных лодок, уговорил премьер-министра Асквита подписать приказ о “предварительном военном положении”. Во Франции такое же беспокойство проявлял начальник генштаба Жоффр. По французским законам, солдатам предоставлялись отпуска на время жатвы, половина армии разъехалась по деревням. Жоффр доказывал, что немцы могут ворваться без единого выстрела, убеждал начать мобилизацию. Но даже вчерашние сторонники войны в правительстве осаживали его. Стоит ли спешить, навлекать на себя удар? Может, немцы и австрийцы навалятся на сербов и русских? Жоффру разрешили лишь отозвать солдат из отпусков и изготовить 5 приграничных корпусов. Но одновременно приказали отвести их на 10 км от границы. Показать – Франция не будет атаковать первой.

А в Петербурге, когда загрохотали австрийские пушки, Николай II решил припугнуть Вену военной демонстрацией. Распорядился начать частичную мобилизацию Киевского, Одесского, Казанского и Московского округов, но не Варшавского, граничившего и с Австро-Венгрией, и с Германией. Однако такого плана в генштабе не существовало – все военные и политики прекрасно понимали, что в одиночку, без немцев, австрийцы против России не выступят. А сами русские нападать на них не собирались. Но на полную мобилизацию царь не согласился. Если частичная была невозможной, решил пока вообще не объявлять мобилизации.

К государю стекалась самая противоречивая информация. Прикатилась вызывающая и оскорбительная нота канцлера Бетман-Гольвега, но и после этого германский посол в Петербурге Пурталес передавал миролюбивые заявления, одна за другой приходили обнадеживающие телеграммы от Вильгельма II: “Я прилагаю последнее усилие, чтобы вынудить австрийцев действовать так, чтобы прийти к удовлетворительному пониманию между вами. Я тайно надеюсь, что Вы поможете мне в моих стремлениях сгладить трудности, которые могут возникнуть. Ваш искренний и преданный друг и брат Вилли”. Особо кайзер просил не начинать военных приготовлений – это, мол, помешает его посредничеству. Царь отвечал, благодарил за помощь, предлагал вынести конфликт на рассмотрение Гаагской конференции.

Но Австрия после всех виляний отказалась от любых переговоров. В следующих телеграммах тон кайзера изменился, он повторял ту же ноту Бетман-Гольвега. А от русских дипломатов и военных хлынули тревожные сведения, что в Германии военные мороприятия идут полным ходом, немецкой флот из Киля перемещается в Данциг на Балтике, к границе выдвигаются кавалерийские соединения, уже в полевой форме. А России для мобилизации требовалось на 10-20 дней больше, чем немцам. Становилось ясно, что они просто морочат голову, хотят выиграть еще и дополнительное время… Когда неутешительные выводы доложили царю, он задумался. Сказал: “Это значит обречь на смерть сотни тысяч русских людей! Как не остановиться перед таким решением”. Но потом, взвесив все факты, добавил: “Вы правы. Нам ничего другого не остается, как ожидать нападения…”

31 июля Россия объявила мобилизацию. При этом российский МИД разослал разъяснения, что она будет сразу остановлена в случае прекращения боевых действий и созыва конференции. Но Германия как раз и ждала этой зацепки. Кайзер телеграфировал Николаю II, что царь еще может “предотвратить конфликт, если отменит все военные приготовления”. Ждать ответа Вильгельм не намеревался, через час после отправки телеграммы он въехал в Берлин на коне и под восторженный рев толпы объявил с балкона, будто его “вынуждают вести войну”. Тотчас были направлены два ультиматума, Франции и России. А одновременно с ультиматумами утвердили тексты объявления войны. Зачем лишний раз собирать правительство, если все решено?

От французов потребовали в течение 18 часов ответить, останется ли Франция нейтральной в случае войны с Россией, а если да… то передать Германии “в залог” мощные крепости Туль и Верден, “которые сначала будут оккупированы, а после окончания войны возвращены”. В общем, не хотите воевать – пустите в свою страну оккупантов. От такой наглости ошалело не только французское правительство, а даже германский посол, вручавший ультиматум. А об ультиматуме России в Петербурге сперва узнали… из прессы. Его опубликовали в немецких газетах, но посол Пурталес получил инструкцию вручить его в только полночь с 31 июля на 1 августа, чтобы русским было невозможно что-либо предпринять. Требовалось отменить мобилизацию и “дать нам четкие разъяснения по этому поводу”, но немцы все еще темнили и слова “война” избегали:“Если к 12 часам дня 1 августа Россия не демобилизуется, то Германия мобилизуется полностью”.

Среди ночи пытались консультироваться с союзниками. Но в Лондоне Грей заявлял, что “конфликт между Россией, Австрией и Германией не затрагивает интересов Англии”. Оставалось неясным даже то, поддержит ли русских Франция – ведь союзный договор не был ратифицирован французским парламентом. В Париже царил полный разброд. В одном из кафе патриот застрелил лидера пацифистов Жореса, призывавшего сорвать мобилизацию. Правительство впало в панику, ждало восстания левых. Готовилось ввести в действие план “Карне-Б”, арестовать по спискам всех левых социалистов, анархистов, экстремистов.

Но позицию Франции определили не ее союзные обязательства, а немцы. Утром 1 августа они без всякого объявления войны вторглись в нейтральный Люксембург. Французы в этот день отклонили ультиматум о сдаче крепостей, объявили мобилизацию. Вторжение обеспокоило и Бельгию. По международным договорам 1839 и 1870 г. она обязана была соблюдать полный нейтралитет, а гарантами выступали все великие державы. Теперь ее правительство обратилось к немецкому послу фон Белову за разъяснениями по поводу Люксембурга. Оно получило заверения: “Бельгии нечего опасаться Германии”. “Может гореть крыша вашего соседа, но ваш дом будет в безопасности”.

А Николай II все еще делал попытки избежать столкновения. Направил в Берлин заявление, что мобилизация – это еще не война, настаивал на переговорах. Но по истечении срока ультиматума к Сазонову явился Пурталес, официально спросил, отменяет ли Россия мобилизацию, услышал “нет” и вручил ноту: “Его Величество кайзер от имени своей империи принимает вызов” и объявляет войну. Хотя посол допустил грубейшую накладку. Дело в том, что ему из Берлина передали две редакции ноты, в зависимости от ответа России. Война объявлялась в любом случае – варьировался только предлог. А Пурталес переволновался и отдал Сазонову обе бумаги сразу…

Между тем, в Берлине шли споры. Мольтке и Тирпиц настаивали, что вообще нельзя заниматься глупыми формальностями с ультиматумами, объявлениями войны. Надо напасть – и все. А противники ответят, тогда-то и назвать их “зачинщиками”. Иначе получается глупо, Германия провозглашает себя миротворцем, хочет возложить вину на Россию, а объявляет войну первой. Но кайзер слишком любил красивые жесты, и эти соображения отверг. Он лишний раз покрасовался перед публикой и торжественно провозгласил войну. Со 2 августа начиналась мобилизация.

Впрочем, здесь требуется уточнение. Германия была единственным государством, где слово “мобилизация” автоматически означало “война”. Призыв резервистов шел еще раньше. А приказ о мобилизации давал старт плану Шлиффена. Он считался чудом военной мысли и основывался на разнице сроков мобилизации в Германии (10 дней) и России (30 дней). Следовало быстро кинуть все силы на Францию, молниеносно разгромить ее, пока русские не успели сосредоточиться, а потом перебросить войска на восток. Любое промедление грозило сорвать план, и он многократно отрабатывался на учениях. На железных дорогах вводился военный график, на узловые станции направлялись офицеры генштаба, начинали дирижировать перевозками: в короткие сроки требовалось перебросить для наступления 40 корпусов, а для каждого требовалось 140 поездов. В общем-то ситуация получилась далекой от логики. Пока объявили войну только России, которая якобы угрожала Германии и Австрии, а немецкие армии двинулись на запад! Каждый офицер уже имел карту с маршрутом своего полка по Бельгии и Франции.

2 августа посол в Брюсселе получил указание вручить ультиматум Бельгии. Тот самый, где требовалось впустить германские войска, на размышления давалось 12 часов. Бельгийское правительство пребывало в трансе – только вчера оно получило противоположные обещания. Насчет обязательств немцев, что они будут вести себя хорошо и уйдут после войны, иллюзий уже ни у кого не было, Берлин показал, чего стоят его слова. Король Альберт и его министры приходили к выводу: остается только защищаться.

А Англия еще не определилась. К ней взывали французы, напоминали о морском соглашении. Но из 18 членов кабинета 12 были против того, чтобы поддерживать Францию. Грей откровенно намекнул французскому послу Камбону, чтобы в Париже “не рассчитывали на помощь”. Камбон в интервью газете “Таймс” прокомментировал – не пора ли выбросить слово “честь” из английского словаря? Но угроза Бельгии изменила настроения. Не из-за того, что Британия считалась главным гарантом ее нейтралитета. Это был плацдарм, с которого немцы могли блокировать берега Англии, наносить удары по ней самой. Но даже теперь в правительстве и парламенте многие считали нужным остаться в стороне от войны. Ллойд Джордж и ряд других политиков доказывали: если немцы захватят не побережье Бельгии, а только ее восточную часть, нарушение нейтралитета стоит считать “незначительным” и не вмешиваться. Но все-таки возобладала другая точка зрения. Из Лондона в Берлин посыпались требования не задевать бельгийцев.

Зато Турция уже определилась полностью. 2 августа в Стамбуле была подписана тайная конвенция между Германией и Турцией. Ее текст составлялся в июле, во время визита Энвера в Берлин, и успел устареть. Пункт 1 предусматривал, что “в австро-сербском конфликте” Германия и Турция обязуются держать нейтралитет. Пункт 2 гласил – если в конфликте примут участие Россия и Германия, Турция выступит на стороне Германии. Но в момент подписания Россия и Германия уже находились в состоянии войны – иттихадистов это ничуть не смутило. Заключив договор о войне с Россией, они продолжали пускать пыль в глаза. На следующий день опубликовали декларацию о нейтралитете. Но одновременно с ней начали мобилизацию резервистов с 23 до 45 лет – фактически всеобщую. А статс-секретарь германского МИДа Циммерман 3 августа направил в Стамбул просьбу поднять против русских народы Кавказа.

В этот день Германия объявила войну Франции. Текст тоже составляли заранее, 31 июля, но в словоблудии немцы не стеснялись. Заблаговременно придумали для французов обвинения в воздушных бомбардировках германских деревень, даже в нарушении “бельгийского нейтралитета”. Хотя картина оказывалась обратной. Бельгия ответила отказом на германский ультиматум, и первый секретарь посольства фон Штумп удивленно записал: “Почему они не уйдут с дороги?… Мы не хотим делать им больно, но если они окажутся на нашем пути, мы втопчем их в грязь, смешаем с землей. О, несчастные глупцы…”

4 августа лавина войск хлынула через бельгийскую границу. Британское правительство предъявило ультиматум – прекратить вторжение. Немцы этим очень возмутились, подняли шум о “расовом предательстве”, о “враждебном окружении”. Рейхстаг единогласно проголосовал за военный кредит в 5 млрд марок на “защиту страны”. Кайзер, узнав о столь единодушной поддержке, удовлетворенно отметил, что “отныне в Германии нет никаких партий, а только немцы. На ультиматум Лондона еще не ответили, но германские газеты вопили: “Англия объявила войну!” А когда его срок истек, Черчилль приказал флоту открыть боевые действия.

Италия и Румыния, несмотря на союзные договоры с Германией и Австрией, предпочли заявить о нейтралитете. В Берлине были уверены, что союзницей станет Япония или займет благожелательный неатралитет, и русским придется держать значительные контингенты на Дальнем Востоке. Но она осталась верна дружбе с Англией, да и почему бы не поживиться за счет Германии? 15 августа, совершенно неожиданно для немцев, Япония предъявила ультиматум. Потребовала передать ей германскую базу в Китае Циндао, отозвать из китайских и японских вод военные корабли. А когда немцы отказались, объявила войну.

Началась Первая мировая. Могла ли Россия уклониться от нее? Факты показывают – нет. Агрессия была предрешена в Берлине и нацеливалась именно на русских. Царь был честным и благородным человеком, он никогда не пошел бы на нарушение союзнического долга. Но даже в гипотетическом случае, если бы Россия разорвала альянс с Францией, пожертвовала Сербией, реализовался бы именно тот вариант, который случился в 1941 г. Легко сломив противников на западе, неприятели обрушились бы на восток. Россия осталась бы в одиночку против коалиции из Германии, Австро-Венгрии и Турции. При подобном раскладе к ним наверняка примкнули бы Италия, Румыния, могли соблазниться и Япония, Швеция. В Петербурге это понимали и строили политику соответствующим образом. И было так, как было.

 

АРМИИ И ПЛАНЫ.

В начале ХХ в. в армиях различных государств примерно 70 % солдат составляла пехота, 15 % артиллерия, 8 % конница. Аэропланы использовались в основном для связи и разведки. Бомбы бросали вручную, они были разные типы, до 10 кг. Авиация, связь, автомобильный транспорт еще не выделились в самостоятельные рода войск (в России они входили в инженерные войска вместе с саперами). А границы всех стран прикрывались линиями мощных крепостей. Во Франции – Мобеж, Седан, Верден, Туль, Эпиналь, Бельфор. В Германии вдоль французских границ – Кельн, Майнц, Мец, Страсбург, вдоль русских – Кенигсберг, Летцен, Данциг, Торн, Позен, Бреслау. У австрийцев – Краков, Перемышль, Галич, Миколаев. У русских – Ковно, Гродно, Осовец, Новогеоргиевск, Брест.

По технической оснащенности лучшей армией была германская. Она насчитывала 2,5 млн штыков и сабель. Солдаты у немцев 2 года служили на действительной, 4,5 года числились в резерве, потом переходили в ландвер (территориальные войска), а допризывники в возрасте от 17 до 20 лет, лица от 35 до 45 лет и непригодные к службе по состоянию здоровья составляли ландштурм (ополчение). В других странах служба в запасе была формальностью, но в Германии она понималась буквально. С запасниками регулярно проводились сборы, учения, и войска резерва не уступали кадровым. Германский пехотный корпус насчитывал 45 тыс. человек, состоял из 2 дивизий и специальных частей. В дивизии (17 тыс.) было 2 бригады, в бригаде – 2 полка, в полку 3 батальона по тысяче человек. В дивизии имелось 24 пулемета и 72 орудия, из них 12 тяжелых. А корпусная артиллерия состояла из 16 тяжелых орудий (калибр 150 мм). Кавалерийский корпус состоял из 2-3 дивизий по 4200 сабель.

Профессиональные качества командиров были высокими. Действовал строгий порядок “синих конвертов” – под новый год нерадивый офицер находил на столе извещение, что он уволен, и жаловаться было бесполезно. Но и доверие было высоким. Командир в рамках поставленной задачи мог не оглядываться на начальство и выполнять ее так, как считает нужным. В обучении войск важная роль отводилась идеологии, вбивались в головы все те же теории о “расовых особенностях”, “особой исторической миссии”.

Но у германской армии имелись серьезные уязвимые стороны. Тактика очень отставала от современных требований. Обороне отводилось недостаточное внимание. При наступлении предусматривались атаки в полный рост густыми цепями, с интервалами в 2 шага, а то и сомкнутыми колоннами. Цепь должна была держать равнение. Отрабатывался и такой архаичный прием – через определенное число шагов цепь останавливалась, прицеливалась, давала залп и маршировала дальше (под огнем противника). Кавалерия тоже готовилась к атакам в плотных строях. А германская стратегия по опыту прошлого века нацеливалась на победу в одном генеральном сражении. Отрицалась необходимость стратегических резервов, следовало бросить в бой все сразу – и выиграть.

Основой стратегии был план Шлиффена. 7 армий направлялось на французов, а против русских оставались лишь 2 корпуса и ландвер. Граница Франции по географическим условиям была неудобной для массированного наступления, вдоль нее тянутся лесистые горы – Арденны, Аргонны, Вогезы, проходы в них запирались крепостями. Поэтому вторжение предполагалось через нейтральные Люксембург, Бельгию и Нидерланды. Здесь, на правом фланге, сосредотачивался ударный кулак, а левый, в Лотарингии прикрывали довольно слабые силы. Шлиффен допускал, что в начале войны будет временно потеряна Восточная Пруссия, придется отступать в Лотарингии. Но атакующие французы сами втянутся в мешок. А тем временем мощный правый фланг проламывает оборону, выходит в долину Сены, обходит Париж и весь французский фронт, прижимает французские армии к границе и устраивает им разгром, грандиозные “Канны”. Затем войска быстро перекидываются на Россию. Наносятся сходящиеся удары, немцы с севера, а австрийцы с юга, от Кракова. Окружают русских в Польше и громят.

Мольтке, преемнику Шлиффена, план показался чересчур рискованным. Что толку в прорыве ударной группировки, если русские в это время выйдут к Берлину, а французы вторгнутся за Рейн? По Германии покатится паника, массы беженцев парализуют дороги, и все замыслы рухнут. Мольтке ослабил ударную группировку на 5 корпусов, 2 переместил в Восточную Пруссию, а 3 в Лотарингию. При этом стало возможно не нарушать нейтралитет Голландии – уменьшившаяся группировка могла развернуться в одной Бельгии. Но все равно успех казался обеспеченным. Операция была расписана по суткам. На 12-й день мобилизации предстояло взять Льеж, на 19-й Брюссель, а на 39-й Париж. Верховным главнокомандующим являлся кайзер, а фактическое руководство осуществлял его начальник штаба – Мольтке.

Армия Австро-Венгрии насчитывала 1,5 млн. штыков и сабель. Ее структура была близка к германской, но вооружение было слабее, на корпус приходилось 132 орудия (у немцев 160). Похуже была и подготовка солдат, командный состав. Австрийские офицеры, в отличие от германских, активно отдавали дань “житейским радостям”, любили сверкать мундирами по балам, театрам, ресторанам, увлекались дамами (или мужчинами, в австрийском “свете” это было модно). Войска ослабляла и национальная неоднородность. Лучшими частями были венгерские, в бою они ничуть не уступали германским. Отличными воинами были немцы, хорваты, босняки. Но у поляков, русинов, словаков, а особенно у чехов и румын воинский дух и дисциплина были заметно ниже.

Императору Францу Иосифу исполнилось 74 года, а наследником после смерти Франца Фердинанда стал эрцгерцог Карл, далекий от политики и военных вопросов. Верховным главнокомандующим поставили другого родственника императора, эрцгерцога Фридриха. Разумеется, номинальным. А фактическим стал начальник генштаба Франц фон Конрад фон Гетцендорф. Планы австрийцев представляли собой некую вариацию плана Шлиффена. Войска развертывались тремя группировками. Эшелон “А”, 50% сил, против России. Эшелон “В”, 25% сил, против Сербии. А эшелон “С” в центре страны для усиления той или иной группировки. Конрад тоже учел разницу сроков мобилизации в 15 дней между Россией и Австро-Венгрией. Эшелон “А” должен был атаковать в Галиции и бить русских, еще не успевших сосредоточиться. А эшелон “С” направлялся на Балканы. Вместе с эшелоном “В” они мгновенно давили Сербию, потом их перебрасывали на восток. К этому времени подтягивались германцы, разгромившие Францию, и австрийцы наносили главный удар в Польше, навстречу им.

Планы развертывания Австро-Венгрии стали известны русским, завербовавшим начальника австрийской контрразведки полковника Редля. Но в 1913 г. он попался. В то время методы агентурной работы были еще довольно примитивными, и Редль (профессионал!) получал вознаграждение по почте, ходил туда, переодевшись и напялив парик. Полиция обратила внимание на странного получателя переводов. Конрад поступил хитро – не поднимая шума, Редля вынудили застрелиться, а план развертывания изменили, о чем русские не знали.

К вооруженным силам Турции в странах Антанты относились пренебрежительно, помнили, как легко ее громили в Балканской войне. Но в 1912 г. терпели поражения разложившиеся революционные войска, а к лету 1914 г. с помощью немцев возникла практически новая армия. Было сформировано 13 корпусов и 2 отдельных дивизии. Турецкий корпус (45 тыс. бойцов) состоял из 3 пехотных дивизий, кавалерийской бригады, артдивизиона, истребительного и санного батальонов. В дивизии было 3 полка по 3 батальона, пулеметная рота, кавалерийский эскадрон, дивизион тяжелых и дивизион легких орудий. Турция готова была выставить армию в 800 тыс. человек и имела еще 1 млн обученного резерва. Эти силы дополнялись иррегулярной конницей курдов и арабов (200 тыс. сабель).

Слабым местом османов было вооружение, его закупали за границей. Но к началу войны немцы построили в Стамбуле патронные заводы. Части, стоявшие на главных направлениях, перевооружили современными германскими винтовками “маузер”. А старые винтовки “маузер”, однозарядные “пибоди” и “мартин” пошли на вооружение курдских племен. Но артиллерии еще не хватало. Корпусные и дивизионные тяжелые батареи оснащались немецкими орудиями калибра 105 мм, в легких батареях имелись пушки и гаубицы разных систем, Круппа, “Шкоды”, “Крезо”.

Турецкие солдаты были очень выносливыми, стойкими и дисциплинированными, офицеры имели отличную подготовку, многие учились и стажировались в Германии, на командных постах находились 70 немецких военных специалистов. А планы во многом определялись идеологией “туранизма” и панисламизма. Предполагалось два удара. На Кавказ, отобрать его у русских, и на Суэц, перекрыть англичанам ближайшую дорогу в Индию. Считалось, что эти удары вызовут восстания мусульман в России и Северной Африке.

Самой отсталой из великих держав была армия Франции. Из уроков франко-прусской войны она сделала весьма своеобразные выводы – надо двигаться не вперед по пути прогресса, а… назад, к традициям Наполеона. Была принята теория “жизненного порыва”. Чья воля сильнее, тот выиграл. Добиться порыва, напора, и враг бежит. Особенности местности, фортификация, вооружение – все это объявлялось ложными теориями “низшей части воинского искусства”. Оборона вообще сбрасывалась со счетов. Полевой устав, принятый в 1913 г., учил: “Французская армия, возвращаясь к своей традиции, не признает никакого другого закона, кроме наступления”.

Временный переход к обороне допускался только для “экономии сил” на второстепенных участках, откуда снимались войска для наступления. Для укрытия предполагалось использовать лишь складки местности. Окапываться солдат не только не учили, но и запрещали, чтобы не испачкали форму, не утратили бодрого вида и наступательного духа. В приказах писалось: “Никогда французская армия не будет рыть окопы, она будет всегда решительно атаковать и не унизит себя до обороны”. За месяц до войны один гусарский лейтенант угодил под арест за то, что познакомил эскадрон с рытьем окопов. Стратегических резервов не предусматривалось – все должно решиться в первых сражениях.

Требовалось “сразу, без оглядки пускать в бой все средства”. Атаковать “змейками”, а лучше, для пущего напора, сомкнутыми строями. Разведка считалась несущественной мелочью – нельзя задерживаться, раздумывать. “Важнее воспитать в себе дух, необходимый для победы, нежели разбирать способы ее достижения”. А роль артиллерии сводилась к “огневому шквалу” – продожить дорогу броску пехоты. Французы оснащали войска легкими пушками калибра 75 мм, но тяжелой артиллерии не было совсем. Полагали, что она замедлит темпы наступления. Правда, на французских заводах производились отличные тяжелые орудия, но их изготовляли не для своей армии, а по иностранным заказам.