Руслан Аушев. Штрихи к портрету

 

В марте 1993 года Аушев был избран президентом Ингушетии. За него проголосовали более 95 процентов избирателей. В республике, несмотря на свежие раны после трагических событий осени 92-го (когда разразился вооруженный осетино-ингушский конфликт), царил душевный подъем. Инаугурация обещала стать всенародным праздником.

Он появился в зале не в своей любимой генеральской форме, а в обычном костюме, но со звездой Героя Советского Союза. Первоначально сценарием предусматривалось, что текст президентской клятвы он будет произносить по-ингушски, положив руку на Коран. Однако в последний момент решили «не дразнить гусей». Все речи выступавших звучали на русском языке.

Зал был забит до отказа. Вдруг с шумом распахнулись двери… и присутствующие расступились, сжавшись как пружина. Вошел Джохар Дудаев. Он проследовал по «живому коридору», поднялся на сцену, оборвав своим появлением речь официального представителя российского правительства (тот безропотно сошел с трибуны), обнялся с Аушевым и резко начал говорить. Говорил по-чеченски минут пятнадцать, эмоционально жестикулируя. Зал завороженно слушал чеченского лидера и, когда тот закончил, взорвался истерической овацией.

Аушев светился счастьем. Сейчас ему было не до посланника Москвы — тот униженно дожидался окончания ритуала где-то у кулис… С той поры отношения президентов соседних республик походили на крепкую дружбу. Кстати, позднее и с Асланом Масхадовым у Аушева сложились особые отношения.

Эпизод второй. Весной 1998 года, в антракте между двумя чеченскими кампаниями, в Назрани состоялась встреча двух министров внутренних дел — Сергея Степашина (МВД России) и Казбека Махашева (МВД Ичкерии) — при посредничестве Руслана Аушева. В тот период Чечня уже окончательно превратилась в «черную дыру» России, где бесследно исчезали люди, деньги, общественное и личное достояние наших сограждан, процветала преступная торговля людьми. Степашин пытался как-то решить эти проблемы с помощью чеченских властей. Встреча эта в конечном счете ничего не дала. Но бросалась в глаза одна любопытная деталь финальной сцены.

Из президентского дворца вышел Махашев в сопровождении Аушева. Руслан Султанович бережно придерживал (или приобнимал) его за спину, что-то говорил ему, улыбаясь, а сзади, в двух метрах, одиноко семенил российский министр, словно забытый двумя «державными» мужами. Толпа зевак наблюдала эту трогательную картину расставания. Через несколько минут президентский кортеж машин уже сопроводил Махашева до административной границы с Чечней.

Эпизод третий. История эта довольно старая. Но тем более любопытная, потому что говорит о хроническом симптоме.

В ту пору Руслан Аушев только что стал Героем Советского Союза, приехал в родные края в отпуск из Афганистана и отмечал высокую награду Родины (полученную действительно заслуженно). В их доме в Грозном — в районе «Березка», собралось много гостей (один из них и посвятил меня в некоторые подробности), в том числе были старейшины — уважаемые люди. Они обычно сидят за столом своим кругом, без молодежи, а тем более — без женщин (такие нравы). Обслуживает стол младший в семье мужчина. Им в тот день оказался Руслан, поскольку его младший брат Багаутдин отсутствовал. Виновник торжества подавал блюда сам, не присаживаясь к столу. То есть все шло, как и предписано вековыми традициями. Однако потом решили: а почему бы не сделать единственный раз исключение, ведь событие эстраординарное — впервые в истории ингуш стал Героем Советского Союза.

— Садись с нами, Руслан! — пригласил один из старейшин.

Герой-афганец, стоя в дверях, ответил:

— Для меня обычаи наших предков важнее даже самой высокой награды Родины. Поэтому сесть за ваш стол я не могу, — извинился виновник торжества и скромно продолжил подавать блюда на стол.

Красиво сказал, гости были довольны.

За буквальную точность слов не ручаюсь, но смысл фразы был именной такой: дескать, Родина (то есть Советский Союз) с ее наградами — это одно, а национальные традиции — нечто другое. И советский офицер выбрал то, что сердцу ближе. Ближе оказались обычаи предков.

То, о чем я веду речь, — материя тонкая. Сразу и не разберешься. При других обстоятельствах такого рода нюансы можно было бы и опустить. Но в том-то и дело, что во всем, что делает и говорит Руслан Аушев ныне, что делал и говорил в последние годы, постоянно, вольно или невольно, присутствует этот нюанс. А именно: дистанцирование, разделение чего-то общего (советского, российского, федерального и т. п.) с чем-то помельче, но зато кровным (вайнахским, ингушским, родовым и т. п.). А вместе с этим неизбежно приходит необходимость выбора, альтернативы. Во всех упомянутых эпизодах просматривается выбор его в пользу голоса крови. Ничего дурного в этом в общем-то нет, если бы не одно обстоятельство: Аушев — государственный деятель и слушать должен не только подсказки сердца, но еще и голос разума.

Не хочу принижать больших личных заслуг президента Ингушетии в решении многих социально-экономических, культурно-национальных проблем. Он немало доброго сделал для республики. Кто бывал в последние годы в Назрани или в Магасе, мог в этом убедиться. Однако некоторые действия Аушева для меня остаются необъяснимыми.

Взять ту же проблему беженцев. Известно, что в лагерях в Ингушетии проживают немало родных и близких тех, кто воюет с оружием в руках против «федералов» в отрядах Басаева и Хаттаба. Известно, что гуманитарная помощь (продукты, одежда, медикаменты), поступающая сюда со всей страны и из-за рубежа, зачастую прямиком идет к боевикам. Известно, что непрерывная миграция, когда беженцы курсируют из Чечни в Ингушетию и обратно, серьезно осложняет поиск террористов и прочего отребья. Известно, что возвращение беженцев на места постоянного проживания способствовало бы скорейшему восстановлению разрушенной войной республики, известно, насколько это серьезная социально-экономическая проблема для самой Ингушетии.

Тогда почему же Аушев, его администрация так сопротивляются возвращению людей к родным очагам? Даже если у кого-то разрушили дом, неужели так трудно перевезти палатку с одного места на другое? А не объясняется ли все это более жестким режимом контроля в Чечне? В Ингушетии Аушев полновластный хозяин, кому подчинены и местные «силовики», так почему же тогда здесь так вольготно чувствуют себя боевики из Чечни? Они получают медицинскую помощь, им созданы условия для отдыха. Через Ингушетию почти без проблем идут наливники с «паленым» горючим. В некоторых машинах обнаруживали оружие и боеприпасы. Такое ощущение порой, что здесь нет федеральной власти. Это своего рода буферная зона между так называемой Большой Россией и Чечней, где свои законы (вспомним нашумевший закон о многоженстве). Бесконечные упреки Аушева по поводу того, что Центр не учитывает национальных особенностей горцев, больше похожи на «дымовые шашки», скрывающие реальную картину действий, на отвлекающий маневр.

Резонно спросить: а в Ингушетии что, так уж считаются с национальными особенностями веками проживающих здесь славян? А учитываются ли особенности цивилизации как таковой? Кровная месть — это что, та национальная специфика, которую следует пестовать?

Руслан Султанович не раз публично заявлял, что чеченцы и ингуши — это почти один народ — вайнахи, связанный кровными узами, а помогать попавшим в беду родным — это святой долг и прямая обязанность порядочного человека. Позиция понятная, но базируется она больше на эмоциональных началах. Возьму смелость утверждать: если бы Аушев был более рационален (а это значит и более федерален), мы сообща быстрее бы разделались с бандитами, и в Чечне скорее воцарился бы подлинный мир. Разве это противоречит голосу крови?

Представим на минуту, чисто гипотетически, что у всех россиян (а это представители более ста наций и народностей) вдруг взыграл бы голос крови, обострились националистические чувства. Что ожидало бы нас? Участь бывшей Югославии, если не хуже. Прислушиваясь только к голосу крови, можно утонуть в крови. Неужели Аушев не понял этого на примере раздираемых распрями (в том числе и по национальным мотивам) афганцев, с которыми в свое время воевал? Конечно, понял. На рациональном уровне он давно сделал выбор в пользу федерализма, Ингушетия без России немыслима. Но, глядя на то, как федералы громят чеченских сепаратистов, видимо, непросто ему сдерживать крик вайнахского сердца: «Наших бьют!»

Допускаю, что я излишне придирчив к Аушеву, и это вполне объяснимо. Я человек военный, федеральный, давно привык глушить в себе национально-эмоциональные всплески и считаю: государственный человек высокого ранга не имеет права на национальные слабости и пристрастия. Выбирая между общим и частным, между федеральным и региональным, между нацией и родом (тейпом), между общенародным и индивидуальным — он обязан отдавать предпочтения первому.

По моему глубокому убеждению, военные по самой сути своей, по призванию являются сословием людей государственных. В истинном и самом высоком понимании этого слова. Увы, постоянно находясь в ситуации выбора, легко спутать ориентиры. Отсюда временами двойственная политика, отсюда противоречивость заявлений и поступков.

Я склоняю голову перед героическим прошлым Руслана Султановича, за честь считал бы в былые времена служить под одним боевым знаменем. В армейской жизни все и сложнее и проще, чем «на гражданке», потому что здесь слишком многое определяется четко и ясно, независимо от характера и качеств личности. А в политике не так; там свой устав, который трудно усваивать кадровому военному, тем более в зрелом возрасте. Поэтому я никогда не одобрял стремление амбициозных военных баллотироваться в депутаты, в губернаторы. Как правило, чужими оказываются для них коридоры власти и тяжелым — разочарование.

 

 

ИНФОРМАЦИОННАЯ ВОЙНА

 

Ингушское противостояние заставило задуматься о многом. И в первую очередь о так называемой информационной войне. Уже не один год журналисты и политики с особым пристрастием обсуждают проблемы: насколько российское общество способно «переварить» чеченскую войну и ее последствия, так ли объективны и бескорыстны СМИ в освещении событий на Северном Кавказе, как должны вести себя «силовики», непосредственно возглавляющие контртеррористическую операцию, чтобы удовлетворять сполна возрастающий спрос на правду о Чечне.

Информационный компонент в современных вооруженных конфликтах способен серьезно влиять на развитие событий. Мы имеем в этом отношении свой опыт. И горький, и положительный. Я, например, свой первый личный опыт, как читатель уже знает, получил во время конфликта в Ингушетии. Как хорошо, что я тогда обратился за помощью к прессе. Это пошло во благо делу. Но ведь не у всех моих товарищей и далеко не всегда так было.

Неоперативное, некачественное, порой сумбурное информирование общественности в первой чеченской кампании сегодня практически возведено в ранг хрестоматийного примера порочной работы силовых ведомств с прессой. Что бы там ни говорили о войне 1994-1996 годов, убежден: проиграли ее не военные, которые находились в окопах и боролись с бандитами, а политики и те, кто отвечал за информационное обеспечение операции «по восстановлению конституционного порядка».

Какие только сказки и небылицы не рождались в той войне! Увы, информационные «утки» почти никто не опровергал. Потому и живучи мифы о «бездарности» Российской армии. Военные, за редким исключением, боялись журналистов (по себе могу судить). А те, в свою очередь, нередко выплескивали на страницы своих изданий и на экраны телевизоров, мягко говоря, непроверенную, а то и откровенно лживую информацию.

Отсутствие здесь четкой системы взаимодействия, подчеркну еще раз, приводило к информационной вакханалии, когда у каждого журналиста была «своя правда». Сейчас, по прошествии времени, я спрашиваю себя и других моих коллег: а справедливо ли обвинять во всем корреспондентов, если они вынуждены добывать факты из недостоверных источников?

В последнее время меня нередко упрекали за частое появление на телеэкране: несолидно, мол, командующему округом комментировать далеко не самые громкие события, для чего пресс-секретарь тогда, соответствующие специалисты-аналитики? Когда-то, повторюсь, я думал примерно так же. Но информационные бои, сопровождавшие события в районе Аршты, заставили по-другому взглянуть на проблему, оценить важную роль прессы. Понимаю, сам прочувствовал, как тяжело публично говорить о тактических просчетах и боевых потерях. Но и умалчивать о беде нельзя. В противном случае общество просто перестанет доверять официальным источникам. К сожалению, этого не понимают или не хотят понимать некоторые руководители-"силовики". Их поведение напоминает позицию страуса, прячущего голову в песок…

В то же время доброжелательность к прессе не следовало бы путать с беспринципностью. Что я имею в виду: армия должна уметь защищаться не только от огня противника, но и от информационных атак недобросовестных журналистов. Причем не только с помощью тех же СМИ, но и юридически, как это принято в цивилизованном мире, где давно привыкли к судебным процессам по защите чести и достоинства личностей, организаций, фирм… Наши силовые ведомства тоже имеют право на защиту от лжи, клеветы. Тем более что защищать будут не товарную марку или прибыльный бизнес, а, как бы это громко ни звучало, интересы государства, нравственное здоровье общества, честь своих солдат, спокойствие их родных и близких. От кого? От нечистоплотных политиков и их журналистской «обслуги», от тех, для кого не существует правил приличия и элементарной профессиональной этики.

На такие нерадостные мысли меня навела нашумевшая история с корреспондентом «Новой газеты» А. Политковской, которая в августе 2000 года сопровождала гуманитарный груз для дома престарелых в Грозном. Военные, как и положено, сформировали колонну, выделили усиленную охрану (любое продвижение людей по городу небезопасно). Но журналистка, похоже, об этом не думала. По пути то и дело требовала непредусмотренных остановок для решения каких-то своих проблем. В очередной раз остановив колонну, приказала военным ждать и растворилась в одном из городских кварталов. Почти час солдаты и офицеры торчали на улице в качестве отличной мишени для боевиков. Командир весь извелся: всего одной гранаты в борт БТР или снайперской пули из окна хватило бы для трагедии. Именно это и высказал он вернувшейся журналистке, которая тут же выплеснула на военных ушат оскорблений. Позже в газете появилась ее статья, где она повторила обвинения военным во всех тяжких грехах: мол, и трусы они, и бездельники.

Через полгода новая скандальная история с той же журналисткой. Теперь Политковская обнаружила какие-то ямы, где якобы «федералы» держат пленных из числа мирных жителей. Понаехали комиссии, проверили все до последней телеги, но ничего не обнаружили. Приведенные в публикации факты не подтвердились. Политковская настолько, видимо, ненавидит армию, что в День защитников Отечества в телепрограмме «Глас народа» дошла до прямых оскорблений в адрес солдат и офицеров, воюющих в Чечне. Как же отреагировали на это, мягко скажем, недостойное поведение журналистки в Министерстве обороны? А никак. Не захотели связываться. Могу ошибиться, но не припомню случая (кроме разве что иска П. Грачева к «Московскому комсомольцу»), чтобы военные подавали в суд за откровенную клевету или оскорбления со стороны некоторых СМИ.

Я знаком со многими журналистами, с некоторыми установились дружеские отношения. Среди них Ирина Таболова (ИРИНФОРМ), Александр Абраменко и Александр Сладков (РТР), Владимир Сварцевич («Аргументы и факты»), Валерий Матыцин (ИТАР-ТАСС), Руслан Гусаров, Ирина Зайцева, Кирилл Набутов (НТВ). Список можно продолжить. Это настоящие мастера-профессионалы. Их всегда отличала сдержанность, корректность, а это, согласитесь, важное условие добрых взаимоотношений прессы и армии. И еще — несколько слов о пресс-службах силовых ведомств. Глядя на некоторые «говорящие головы», комментирующие те или иные события, чувствуешь, что все это делается не для широкого информирования людей, а ради интересов своего ведомства, спасения имиджа высокопоставленного начальника. А защищать от лжи они должны прежде всего огромную массу людей, имеющих непосредственное отношение к защите Родины.

Должны потому, что, во-первых, человек в форме и при погонах — тоже человек. И не всегда хуже того или иного журналиста, а зачастую наоборот. Во-вторых, у него есть родные и близкие, очень неравнодушные к его судьбе и авторитету. Они заинтересованы в том числе и в чистоте его имени и мундира. В-третьих, молодое поколение, готовящееся надеть погоны, а тем более ехать служить на Северный Кавказ, должно не только знать правду, но и верить, что вражеская пуля и грязное слово журналиста его не убьют и не доведут родню до инфаркта. Иначе — безысходность. Иначе мы не только не переварим обе чеченские войны, но и доведем дело до третьей.

 

 

«ПОБЕДА НАД ДУДАЕВЦАМИ»

 

Переговоры не принесли никаких результатов. Боевики постоянно нарушали договоренности о прекращении огня, участились случаи нападения на наши подразделения, и поэтому было решено ввести на территорию Чечни войсковые маневренные группы (ВМГ), сформированные на базе 58-й армии. В марте-апреле 1996 года были проведены успешные операции в районах Новогрозненского, Серноводска, Самашек, Орехова, Старого Ачхоя, ликвидированы многие опорные пункты и базы боевиков. А в мае центр боевых действий переместился к Бамуту.

С самого начала чеченской кампании здесь базировалась мощная бандгруппировка — более тысячи боевиков, в том числе около двухсот наемников, — имевшая на вооружении, кроме стрелкового оружия, танки, бронетранспортеры, орудия и минометы, реактивные и зенитные установки. Ядро ее составляли так называемый галанчошский полк под командованием Х. Хачукаева, батальон Р. Хайхароева, отряд «Асса» А. Амриева и десятки афганских моджахедов. Командующим всей группировкой являлся житель ингушского селения Аршты Ширвани Албаков, который впоследствии был убит. Финансировал боевиков родственник Албакова — Адам, в недалеком прошлом директор грозненского завода по производству и реализации нефтепродуктов.

Оборонительные сооружения в Бамуте готовились боевиками фактически с начала боевых действий, т. е. еще с осени 1994 года. Были созданы рубежи, подготовленные к ведению длительной обороны, способные выдерживать мощное воздействие авиации и артиллерии. Наиболее укрепленным районом являлась высота 444,4 (северо-восточные склоны), где располагались четыре опорных пункта — тщательно замаскированные, с перекрытыми блиндажами в шесть накатов (!) бревен диаметром до 0,6 метра. Часть огневых точек укрыто железобетонными колпаками. Подходы к опорным пунктам заминированы, а вся местность перед ними пристреляна с использованием ориентиров, закрепленных на деревьях и других объектах. Кроме того, в районе Бамута в советские времена дислоцировалась ракетная часть, и после нее остались заброшенные шахты и заранее подготовленные доты.

В результате успешно проведенных федеральными войсками операций в Урус-Мартановском и Шатойском районах часть бандгрупп перебазировалась в Бамут. Мало того, для пополнения отрядов НВФ были организованы вербовочные мероприятия на территории Ингушетии. К примеру, в станице Орджоникидзевская набор добровольцев проводил Руслан Хайхароев. В довершение всего в мае в Бамут прибыла еще и группа наемников из Грузии.

По замыслу руководителя операции генерал-майора В. Шаманова (на тот момент он был командующим группировкой Минобороны в составе ОГВ), захват базового центра боевиков в Бамуте был спланирован и проводился в три этапа. В соответствии с решением командующего войсками Северо-Кавказского военного округа генерал-полковника А. Квашнина была сформирована войсковая маневренная группа (ВМГ) в составе 131-й бригады, усиленных батальонов 136-й и 166-й бригад, подразделений внутренних войск.

Для огневого поражения опорных пунктов боевиков были созданы две артиллерийские группы. Для нанесения бомбоштурмовых ударов с воздуха использовались 18 самолетов СУ-24 и СУ-25. Огневую поддержку осуществляли также вертолеты и огнеметы.

На первом этапе разведгруппы провели детальную доразведку намеченных маршрутов выдвижения наших войск и опорных пунктов боевиков, а затем были произведены огневые авиационно-артиллерийские точечные удары по выявленным позициям бандитов. К исходу дня 19 мая основные силы ВМГ совершили перегруппировку и сосредоточились в исходных районах в двух километрах севернее Бамута.

На следующий день авиация и артиллерия накрыли огнем вновь выявленные огневые средства и опорные пункты НВФ. Преодолевая жесточайшее сопротивление, наши подразделения ВМГ блокировали Бамут по господствующим высотам и тактически выгодным рубежам, что позволяло перекрыть пути переброски резервов и отрезать отход боевиков на территорию Ингушетии и в горные районы.

Во второй половине дня 23 мая, ближе к вечеру, спецназовцы после интенсивной огневой подготовки ворвались на северную окраину селения, продвинулись к центру почти на два километра и за полночь закрепились на достигнутых рубежах.

Боевики сопротивлялись с какой-то особой яростью. В их тактике появились новые элементы. Так, для обнаружения еще на подступах наших разведгрупп стали использовать специально обученных собак, привязывая их вблизи позиций. Не раз бандиты предпринимали психологические контратаки: шли в бой в полный рост под плотным прикрытием огня. Они были в новом камуфляже, как выяснилось, иностранного производства, многие находились под наркотическим воздействием. По всему чувствовалось, что их действиями руководил опытный военный, который громко подавал команды на чистом русском языке. Весь этот антураж должен был морально надломить наших ребят. И еще один тактический прием противника. При нанесении нашей артиллерией ударов бандиты тут же стремительно сближались с наступающими подразделениями до 100-150 метров, что, естественно, резко снижало эффективность артогня.

И тем не менее боевое мастерство и мужество спецназовцев сделали свое дело. 24 мая стал днем окончательного разгрома бандформирований в Бамуте. Тщательно спланированная, а главное, четко проведенная операция развеяла миф о неприступности «крепости» (ведь федеральные войска ранее уже дважды безуспешно штурмовали ее).

Противник понес ощутимые потери: только убитых около трехсот пятидесяти, уничтожено несколько танков, БМП, минометов, захвачено много оружия и боеприпасов. К сожалению, были потери и в наших войсках: 52 человека, в том числе 21 погибший.

В тот период многие считали, и вполне оправданно, что необходимо развить этот успех и в кратчайшие сроки завершить уничтожение бандитских группировок. Однако федеральная власть вновь изменила весь сценарий, вступив в диалог с сепаратистами, руководствуясь политическими соображениями, — предстояли президентские выборы. 27 мая Б. Ельцин и чеченский лидер З. Яндарбиев подписали соглашение о прекращении боевых действий на территории Чеченской Республики с ноля часов 1 июня. На последовавшей за этим встрече командующего армейской группировкой генерала В. Шаманова, председателя правительства Чеченской Республики Н. Кошмана, заместителя представителя Президента России в Чечне В. Страшко с администрацией и старейшинами села Шали стороны договорились о мирном урегулировании конфликта. Старейшины дали согласие на проведение операций по задержанию боевиков по месту жительства. Это был первый серьезный совместный шаг по пути к миру.

28 мая в Чечню неожиданно для всех прилетел российский президент. Выступая перед личным составом 205-й бригады, Б. Ельцин заявил: «Война окончилась. Победа за вами. Вы победили мятежный дудаевский режим».

Но мы, военные, понимали, что это заявление носило исключительно конъюнктурный характер и преследовало единственную цель — привлечь голоса избирателей. Большинство из нас к тому времени уяснили очевидную истину: наши миротворческие усилия противник расценивает как нашу слабость, и, следовательно, надо кардинально решать проблему. В атмосфере эйфории, поддерживаемой в обществе некоторыми пропрезидентскими силами, мало кто мог предположить, что уже через два месяца после объявленной «победы над дудаевцами» те захватят Грозный, а войска вынуждены будут покидать республику.

30 мая З. Яндарбиев отдал приказ о прекращении боевых действий, но уже через несколько дней стало ясно, что полевые командиры не собираются его выполнять. В Грозный начали просачиваться мелкие группы боевиков. Понимая, что в создавшейся политической ситуации широкомасштабные операции федеральных войск исключены, они вернулись к тактике партизанской войны. И одновременно в горных районах бандгруппы активно использовали тайм-аут для перегруппировки и восстановления боеспособности.