Там, где рационально-дискурсивное обсуждение догматов не может привести к согласию, побеждает благоговейное удивление перед таинством, богословие ангельской хвалы. Повинуясь внушениям Духа, язык песнописцев изрек такие слова, которые с сердечной верою, «во гласе радования и исповедания», повторит и сегодня любящий Христа человек на скалах Афона, в сибирской тайге, среди виноградников Прованса, или на португальском побережье Атлантики.
Весьма важные перспективы в этом смысле открывает углубленное изучение канонов Козмы Маюмского и Иоанна Дамаскина на праздник Преображения Господня. Общеизвестно, что для богословского сознания Востока и Запада в 14 веке тема Фаворского света явилась полем очередной битвы. Свт. Григорий Палама в своих трудах о Фаворском свете многократно ссылается на тексты праздничных канонов; но похоже, что в свое время эти свидетельства не были в достаточной мере учтены его противниками. В нашем исследовании мы будем особо отмечать те места, где песнотворцы выступают свидетелями исконного церковного предания о Фаворской тайне. Но «исихастские» споры 14 века имели свой исторический контекст, и их предмет гораздо шире нашей темы. Поэтому, чтобы не усложнять чрезмерно свою задачу, мы в своих комментариях воздержимся от привлечения текстов самого свт. Григория, а будем преимущественно пользоваться свидетельствами авторов, наследие которых использовали в своем богословском и поэтическом труде сами святые песнописцы.
Праздник Преображения упоминается с 5 в. Самое раннее сохранившееся поучение на этот день принадлежит константинопольскому патр. Проклу (патриарх в 434-447 гг.). Имеющееся в нашем славянском Прологе «Слово на Преображение Господне», подписанное именем прп. Ефрема Сирина, – на самом деле, написано не менее чем лет на сто позднее. Оно сохранилось только на греческом, и по своему стилю не сродно ни медитациям «пророка сирийцев», ни живым беседам великих проповедников 4-го века, но очень напоминает подобные же похвальные «Слова» более поздних византийских авторов, рассчитанные на ритмическую декламацию.
Тогда же, когда у нас, Преображение празднуется у несториан, отделившихся от православной Церкви в 5 в.; также и у коптов-монофизитов, отколовшихся со второй половины то 28 го же столетия. Возможно, праздник стал входить в церковный обычай незадолго до этого времени. У армян этот праздник – переходящий, включенный в пасхальный круг (празднуется в 7-ю неделю по Пятидесятнице). Наиболее ранние песнопения праздника Преображения до нас не дошли. От прп. Романа, который составил кондаки на праздники, принятые в его время (5 в.) в Константинопольской Церкви, не осталось каких-либо гимнов, посвященных этому дню. Впрочем, в единственной рукописи сохранился текст древнего кондака на Преображение, включающего в себя 18 икосов, написанного неизвестным автором.
Каноны преподобных Иоанна и Козмы, к изучению которых мы приглашаем читателя, написаны ими в годы пребывания в монастыре прп. Саввы Освященного. И содержание, и стилистика показывают, что поэты работали, находясь в живом и тесном общении. Нам, людям 21 века, было бы заманчиво представить себе своеобразный «поэтический конкурс». Но, с другой стороны, двухголосье поэтов – это прекрасный способ реализации единой общей творческой идеи. Вероятно, они составили оба канона по поручению священноначалия Иерусалимской Церкви, специально для храма Преображения Господня, воздвигнутого на Фаворе еще во времена императора Иустиниана. Тогда же Иоанном Дамаскином было написано и «Слово на Преображение Господне», которое было предназначено для чтения во время праздничной службы.
В канонах прп. Иоанна и Козмы на Преображение заметна та же закономерность, что и в канонах тех же авторов на Успение Пресвятой Богородицы: они содержат и смысловые, и буквальные заимствования из поучений Иоанна Дамаскина на тот же праздник. В своем комментарии к успенским канонам[1] я высказал предположение, что текст проповедей был «заготовкой», или, лучше сказать, сырым материалом для дальнейшей поэтической переработки. Теперь мне кажется более вероятным, что ранние каноны, по самому замыслу создателей этого жанра, составляли единое целое с поучениями. В одном потрясающем духовном порыве соединялись молитва, поэзия, музыка, высокое богословие и общедоступная катехеза. И это позволяет считать жанр канона, в его классических образцах, одним из наиболее монументальных и величественных произведений христианского духа.
Тропарь. Глас 7.
Преобразися на горе, Христе Боже, показав учеником Своим славу Свою, якоже можааху. Да возсияет и нам, грешным, свет Твой присносущныи, молитвами Богородицы. Светодавче, слава Тебе.
У нас нет свидетельств того, что тропарь праздника принадлежит творчеству прп. Иоанна или Козмы. Разные части праздничных чинопоследований, сохраняемых в наших церковно-гимнографических сводах, нередко различаются по времени и месту создания. По своей главной мысли тропарь Преображению Господню очень близок к проповеди прп. Иоанна Дамаскина на тот же праздник. Лишь слегка касаясь вопроса о природе света, которым воссиял на Фаворе Господь, Дамаскин уже задает то направление мысли, которое развито было впоследствии свт. Григорием Паламой. Вот что он, в частности, пишет:
Оставаясь Сам по себе тем же, чем был прежде, Господь теперь является ученикам Своим еще чем-то другим, сверх того, кем они видели Его прежде. И просветися лице Его, т. е. Того, Кто Своею властию осветил солнце и сотворил свет древнейший солнца, — Того, Кто есть истинный и невещественный Свет, Сияние славы, естественный Образ ипостаси Бога Отца(Евр 1, 3). Просветися лице Его, яко солнце, не потому, чтобы оно было не светлее солнца, но потому, что столько могли вместить зрители (ибо не тотчас ли они были бы сожжены, если бы Он явил всю славу Свою!). Просветися лице Его, яко солнце: ибо, что солнце между предметами чувственными, то Бог между существами разумными. Ризы же Его быша белы яко свет. Как иное дело — солнце (оно есть источник света и не может быть ясно зримо) и иное — разливающийся от него по земле свет (на него премудрость Божия даровала нам возможность взирать): так и лице Господа сияет ясно, как солнце, а одежды Его становятся белыми, как свет, сияя сообщенным им светом Божественным».
Мы, однако, затрудняемся утверждать прямую связь тропаря с творениями Иоанна Дамаскина, потому что центральное и важнейшее слово тропаря – «свет присносущный» – у Дамаскина не присутствует ни в проповеди, ни в каноне на Преображение. Вместо этого, в его «Слове» упоминается «самосущий Свет» (т. е. существующий сам от себя, а не от другого начала или источника), и нам понятно, что это есть Само безначальное и сущее «прежде всех век» Единородное Отчее Слово – Христос. Но в тропаре ясно сказано: «да воссияет и нам свет Твой присносущный», и эти слова обращены ко Христу. Значит, в данном случае имеется в виду свет, не тождественный с самой божественной сущностью, но имеющий Христа-Бога в качестве своего начала. Под «светом присносущным» может разумеваться благодать, просвещающая ум христианина-подвижника. Второе возможное значение – слава Божия, которая вполне откроется праведным в жизни будущего века. Оно может быть проиллюстрировано нескольким местами из Нового Завета: «Ибо Господь Бог освещает их; и будут царствовать во веки веков» (Откр 22, 5). «Тогда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их» (Мф 13, 43).
Да возсияет… свет… присносущный (то фос то аидион) – выражение из библейской книги Премудрости Соломоновой (7, 26): «Есть бо в ней дух разумен и свят, и сияние света присносущнаго, и зерцало непорочно Божия делания, и образ благостыни Его» (по слав. переводу Острожской Библии).
Якоже можааху – сколько они могли (вместить). Апостолы, как никто из людей, и даже из высших ангельских чинов, не были в состоянии вынести непостижимую и безмерно превосходящую всё сотворенное славу Божества. Поэтому в Своем преображении Господь позволил им видеть ее лишь в меру, данную им по благодати Его.
Молитвами Богородицы (греч. презвиес тис Феотоку) – обычная литургическая формула, сопровождающая многие молитвословия в византийском обряде.
Светодавче. – Податель света. В начале Евангелия от Иоанна Сын Божий называется «Светом истинным, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир» (1, 9). Св. Григорий Богослов комментирует эти слова так: «Если неведение и грех – тьма, то ведение и жизнь Божественная – свет» (О богословии слово 4-е). Образ света, символически обозначающий познание истины о Боге и том жизненном законе, который Он дает человеку, проходит сквозь все Священное Писание. Особенно ярко представлен этот образ в Псалмах и книгах пророков. Надо полагать, что в нашем тропаре Христос именуется Подателем света в этом же смысле.
В «Слове на святое крещение» того же св. Григория мы находим яркое перечисление божественных светоявлений из истории Ветхого и Нового Заветов. Здесь в одном ряду приводятся знамения, так сказать, разного уровня: например, Преображение на Фаворе упоминается непосредственно после Вифлеемской звезды.
Но и еще многими светами украсим наше слово. Свет было и явившееся Моисею во огне, когда видение сие опаляло, но не сожигало купину, – чтобы и естество показать, и силу явить. Свет – и путеводившее Израиля в столпе огненном (…) Свет – вознесшее Илию на огненной колеснице, и не опалившее восхищаемого. Свет – облиставшее пастырей, когда довременный свет соединился с временным. (Имеется в виду осияние Божией славы с одновременным явлением ангела, которого чуть выше Григорий называет «вторым светом», а здесь – «светом временным». Здесь и далее курсив мой – С. С.). Свет – и та красота звезды, предшествовавшей в Вифлеем, чтобы и волхвам указать путь, и сопутствовать Свету, который превыше нас и соединился с нами. Свет – явленное на горе Божество, впрочем, нестерпимое для слабого зрения. Свет – облиставшее Павла видение и поражением очей уврачевавшее тьму душевную. Свет – и тамошняя светлость для очистившихся здесь, когда «праведницы просветятся, яко солнце»(Мф 13, 43), и станет Бог посреди их, богов и царей, распределяя и разделяя достоинство тамошнего блаженства. Сверх сего, свет, в собственном смысле, есть просвещение крещения, о котором у нас ныне слово, и в котором заключается великое и чудное таинство нашего спасения».
Св. Григорий, оставшийся в памяти Церкви как образец епископа, богослова, ритора и поэта в одном лице, не был склонен к категорическим высказываниям по спорным вопросам и даже призывал, ради мира, многое покрывать молчанием. Характерно, что он избегает теоретизировать о природе явленного свыше света в том или ином случае, а весь упор делает только на воспитательном, путеводительном значении знамений.
Преобразившись на горе, Ты, Христе Боже, показал ученикам Своим славу Свою, насколько они могли (вместить). Да воссияет и нам, грешным, свет Твой, вечно сущий, по молитвам Богородицы. Податель света, слава Тебе!
