Основные направления развития

Византийской культуры

IV—первой половины VII в.

П ервые столетия существования Византийского государства можно рассматривать как важнейший этап в формировании мировоззрения византийского общества, опиравшегося на традиции языческого эллинизма и принципы обретшего официальный статус христианства.

Христианство противопоставило свой богословско-философский синтез последнему великому философскому синтезу античности,— неоплатонизму, универсальной мировоззренческой структуре, подводившей итог многовекового эллинско-римского идейного развития, охватившей все области общественной жизни и духовного творчества.

В ранней Византии, как мы видели, новый расцвет переживает спиритуалистическая философия неоплатонизма. Появляется целая плеяда выдающихся философов-неоплатоников — Прокл Диадох, Плотин, Псевдо-Дионисий Ареопагит. В неоплатонизме, который непосредственно примыкает и сосуществует с собственно ранневизантийской философской мыслью, слиты воедино строгая философская система, сконструированная по всем правилам античной диалектики, религия, имевшая своих прозелитов и активных защитников (Юлиан Отступник), утверждавшая свой образ жизни, по строгости установлений не уступавший монашеству. Но неоплатонизм требовал от своих приверженцев глубокой и чрезвычайно сложной философской подготовки, рафинированного мышления, т. е. был элитарен и недоступен народным массам. В этом сказалась не только его аристократическая замкнутость, но и историческая обреченность.

Формирование христианства как философско-религиозной системы было, как известно, сложным и длительным процессом. Христианство синтезировало, впитало в себя многие философские и религиозные учения той эпохи. Христианская догматика складывалась под сильным воздействием не только ближневосточных религиозных учений, иудаизма, манихейства, но и неоплатонизма, восходящего к философии Платона, перипатетиков.

Мистический и теистический характер философской системы неоплатоников, их эстетические воззрения перекликались с христианским аскетизмом, открывали путь к сближению этих учений. Догмат о троичности божества, один из центральных догматов христианского вероучения,— это, по существу, переосмысленная триада неоплатоников. Однако христианство, несмотря на наличие общих с манихейством и неоплатонизмом черт, принципиально отлично и от манихейского дуализма, и от неопла-{668}тоновского монизма. Само христианство являлось не только синкретическим религиозным учением, но и синтетической философско-религиозной системой, важным компонентом которой были античные философские учения. Это, может быть, объясняет в какой-то мере и то, что христианство не только боролось против античной культуры, но и использовало ее в своих интересах. На смену ригористической непримиримости раннего христианства, отрицавшего все, на чем стояло клеймо язычества, постепенно приходит известный компромисс между античным и христианским миросозерцанием. В самом неоплатонизме в борьбе двух течений — радикального, враждебного христианству, и более умеренного — постепенно берут верх сторонники компромисса с христианским богословием. Происходит как бы двуединый процесс отталкивания, обособления и одновременно сближения, слияния неоплатонической философии и христианского богословия. Он завершается, как мы видели, поглощением неоплатонизма христианством.

Борясь против язычества и его квинтэссенции — философии, христианство не могло только осудить и отринуть «мудрость язычников». Для создания своей богословской системы оно вынуждено было перенять понятийную систему платоновской традиции, осмыслить свое учение в терминах эллинистической философии. Собственно, эта работа была начата еще до победы самого христианства в Александрийской школе, где Филон Александрийский пытался сочетать библейский образ бога с платоновской теорией идей. Столь показательные для ранневизантийской мысли представления о боге-творце как боге-демиурге через Александрийскую школу восходят к понятийной образности платоновского «Тимея».

Наиболее образованные и дальновидные христианские богословы поняли необходимость овладения всем арсеналом языческой культуры, использования ее филигранной формы при создании новых философских и эстетических концепций. В патристической литературе ранневизантийской эпохи, в трудах Василия Кесарийского, Григория Нисского и Григория Назианзина, в речах Иоанна Златоуста мы видим сочетание идей раннего христианства с неоплатонической философией, порой парадоксальное переплетение античных риторических форм с новым идейным содержанием.

Каппадокийские мыслители Василий Кесарийский, Григорий Нисский и Григорий Назианзин закладывают фундамент собственно византийской философии. Их философские построения уходят глубокими корнями в древнюю историю эллинского мышления. В центре патристической философии находится понимание бытия как совершенства, что ведет к своеобразному оправданию космоса, а следовательно, мира и человека. У Григория Нисского эта концепция порой приближается к пантеизму.

В христианском понимании бытия как совершенства по сравнению с античной, и в частности неоплатонической, традицией появляются новые черты: распределение совершенства по жребию заменяется представлением о бытии как даре бога-творца, по своей воле создающего мир и человека из небытия.

Однако на грекоязычном Востоке и латиноязычном Западе эта проблема приобретала различные акценты. В византийской философской мысли обнаруживается тяга к онтологической интерпретации, порождающей менее острое переживание дуализма небесного и земного, блага и зла, чем в западной средневековой философии. {669}

Различие прежде всего философской ориентации Востока и Запада в рамках одной мировоззренческой системы христианства совершенно определенно проявилось уже в ходе христологических споров, начавшихся в IV в. и неоднократно дававших рецидивы в течение всего средневековья. В этих чрезвычайно остро протекавших дискуссиях, имевших далеко идущие социальные и политические последствия, суть заключалась не только в выработке и систематизации единой христианской догматики. Философским содержанием их была антропологическая проблема. В теологизированной форме ставился вопрос о смысле и пределе человеческого существования и человеческих возможностей. В этих спорах выразилась идейная борьба между антропологическим максимализмом, растворявшим человеческую природу в божественной, и антропологическим минимализмом, низводящим человека до крайних ступеней самоуничижения.

Запад, приняв горячее участие в церковной борьбе в стремлении укрепить позиции римского престола, остался практически равнодушным к философской сущности христологических споров. На Западе идейная борьба развернулась в связи с трактовкой свободы воли. Пелагианство, отстаивавшее независимость человеческой воли от божественного предопределения, свободный выбор человеком своего пути и плодотворность его усилий по восхождению к совершенству, несколько героизировавшее антропологический идеал в духе античной этики, встретило самое суровое осуждение со стороны Аврелия Августина, отводившего определяющую роль в спасении человека божественной благодати и христианской церкви.

Однако в конце ранневизантийского периода, в связи с эволюцией общественных отношений и началом упадка образованности, перед философией встали новые задачи. Спекулятивная диалектика Григория Нисского и каппадокийцев сменяется энциклопедическим кодифицированием наук под главенством теологии, формализировавшимися логическими изысканиями в сочинениях Леонтия Византийского (VI в.), метод которого был распространен в VIII в. на всю сферу изложения и философского толкования христианского вероучения Иоанном Дамаскином.

В переходную эпоху гибели рабовладельческого и становления феодального общества коренные сдвиги происходят во всех сферах духовной культуры Византии. Рождается новая эстетика, новая система духовных и нравственных ценностей, более соответствующие складу мышления и эмоциональным запросам средневекового человека. Патристическая литература, библейская космография, литургическая поэзия, монашеская повесть, всемирная хроника, христианская агиография, пронизанные религиозным миросозерцанием, мало-помалу овладевают умами византийского общества и приходят на смену античной литературе.

Меняется и сам человек той эпохи, его вдение мира, его отношение к вселенной, природе, обществу. Создается новый по сравнению с античностью «образ мира», воплощенный в особую знаковую систему символов. На смену античному представлению о героической личности, античному пониманию мира как мира смеющихся богов и бесстрашно идущих на смерть героев, где высшее благо — ничего не бояться и ни на что не надеяться, приходит мир страждущего, раздираемого противоречиями, маленького, греховного человека. Он бесконечно унижен и слаб, но он верит в свое спасение в иной жизни и в этом пытается найти утешение. {670}

Если классическое античное представление о человеке было статуарно-замкнутым, целостно-пластичным, то христианство с небывалой интенсивностью выявляет мучительное раздвоение внутри человеческой личности. Меняется и представление человека о космосе, о времени и пространстве, о ходе истории: на смену замкнутым историческим циклам античных писателей приходит телеологическое, обусловленное волей бога, библейское вдение поступательного движения истории ранневизантийских историков и хронистов. Усиливается дидактический, «учительский» элемент во всех сферах культуры; слово книга, знак и символ, пронизанные религиозными мотивами, занимают большое место в жизни человека той эпохи. Расшифровать этот язык, понять глубину его символики, выявить скрытые за официальными стереотипами мысли и представления византийского человека, его этические и эстетические взгляды, проникнуть в его сознание — означает раскрыть человеческое содержание в византийской культуре, увидеть человека Византии в его социально-культурной обусловленности.

Духовная жизнь тогдашнего общества отличается драматической напряженностью; во всех сферах знания, в литературе, искусстве наблюдается удивительное смешение языческих и христианских идей, образов, представлений, колоритное соединение языческой мифологии с христианской мистикой. Эпоха становления новой, средневековой культуры рождает талантливых, порой отмеченных печатью гениальности мыслителей, писателей, поэтов. Индивидуальность художника еще не растворилась в церковно-догматическом мышлении. Интимная биографичность, глубочайший самоанализ, смятенность душевных переживаний характерны для некоторых поэтических произведений того времени. Так, психологизм и душевная открытость поэзии Григория Назианзина или гимнов Синесия перекликаются со знаменитой на Западе «Исповедью» Августина.

В церковной историографии ранней Византии создается основанная на Библии концепция всемирной истории. Выдвигается на первый план апология христианства и православной церкви. Изменяются представления об историческом времени и пространстве. На смену античным концепциям исторического развития приходит теория линейного времени, отсчет которого ведется от сотворения мира и до бесконечности. Замкнутость и гордая исключительность Римской империи, презиравшей варваров, заменяется открытостью христианской ойкумены, включавшей все народы, принявшие христианство. Этническая исключительность заменяется религиозной.

От ранней Византии сохранились поразительные по своей наивной экзальтации и фанатичной преданности религиозной идее сочинения церковных писателей-еретиков — арианина Филосторгия, монофиситов Иоанна Эфесского, Захария Ритора, несторианина Бархадбешаббы, страстно отстаивавших свои воззрения. Эти труды, пронизанные богословской полемикой, с огромной искренностью, правдивостью и художественной силой отражают лихорадочный темп жизни той эпохи, полной социальных, политических и религиозных катаклизмов, особенно в восточных провинциях империи.

В Византии V — первой половины VII в. общественная мысль находится в постоянном движении. В империи бушуют тринитарные и христологические споры, идет непримиримая борьба господствующей церкви с ересями, звучат грозные обличительные проповеди Иоанна Златоуста. {671}

В формирующейся христианской идеологии в этот период можно выявить два течения: аристократическое, связанное с господствующей церковью, и плебейско-народное, выросшее из ересей и корнями уходящее в толщу религиозно-этических представлений народных масс и широких слоев беднейшего монашества.

Первое течение опиралось на светскую и церковную элиту, образованные слои византийского общества. Ортодоксальная церковь, господствующие классы империи, императорский двор, константинопольская аристократия и образованное высшее духовенство все энергичнее выступали за использование всего лучшего, что дала человечеству античная культура. Христианские богословы, писатели, проповедники все чаще и чаще заимствовали из сокровищницы греко-римской цивилизации импонирующую простоту и пластичность философской прозы, филигранные методы неоплатонической диалектики, логику Аристотеля, психологизм и красноречие античной риторики. Постепенно происходит своего рода подспудная реабилитация классического образования и античной литературы; в школах наряду с Библией изучают Гомера. В ранневизантийский период христианская ученая литература достигает высокой степени утонченности, соединяя изысканное изящество формы с глубоким спиритуализмом содержания. Византийская богословско-патристическая литература оказала огромное влияние на формирование богословско-философских концепций в Западной Европе раннего средневековья.

Иные этические и эстетические идеалы в это же время были выдвинуты представителями плебейского, народного течения в христианской идеологии. Питаемые народной средой, рождаются новая монашеская повесть и хроника, церковная поэзия, агиография. Это направление вольно или невольно все больше приближает христианскую литературу к народу и отрывает ее от ученой античности. В художественное творчество все сильнее проникают стихийный темперамент, народная цельность и наивность восприятия мира, искренность и эмоциональность, приподнятость нравственных оценок, неожиданное соединение мистицизма с жизненностью бытового колорита, набожной легенды с деловитым практицизмом.

Сильная народная струя проникает в литургическую поэзию, где складывается новая метрика и ломаются античные нормы стихосложения, где торжествуют новые эстетические идеалы, пронизанные народным духом. В VI в. появляется такой выдающийся поэт, гимнограф и музыкант, как Роман Сладкопевец, поэзия которого оказала огромное влияние на всю византийскую гимнографию последующего времени.

Интенсивно развивается и политическая мысль. Она оформляется в целостную теорию, сложившуюся в неразрывной связи с социально-политическими отношениями в империи и традициями общественной жизни вошедших в ее состав областей. Специфика ее определялась синтезом трех ее основных компонентов — эллинистических традиций, римской государственности и христианства.

Эллинистическая политическая мысль передала в наследство Византии, хотя и в трансформированном виде, идею гражданской общины как политического сообщества граждан, которые участвуют во всех сферах общественной жизни сообразно с «общественной пользой», неприятие деспотии восточного типа. Из римской политической традиции, более авторитарной, Византия усвоила представление о неделимости верховной {672} власти и признание большой роли права-закона (в римской политической теории проблема законности впервые получила четкую юридическую основу).

Со времени Константина в политической идеологии Византии возобладала, и притом окончательно, римская государственная традиция. Она включала признание примата идеи государства над обществом, государственных интересов над личными, взгляд на императора как на неограниченного правителя, но тем не менее не «собственника» империи. Победа римской государственной традиции дала византийцам основание рассматривать себя, свою государственность и политические институты как преемников Рима.

В ранней Византии постепенно кристаллизуется одна из фундаментальных идей средневековья — идея союза христианской церкви и «христианской империи». Необходимым условием этого союза для теоретиков христианства была правоверность христианской церкви, правоверие императора. Со времени Константина христианская концепция императорской власти постепенно сливается с римской государственной теорией. Именно в ранней Византии были заложены теоретические основы господствовавшей долгое время в империи политической теории симфонии, гармоничных отношений между православной церковью и христианским императором. С Византийской империей теперь связывается идея ее христианской, провиденциальной избранности.

Концепция римского универсализма и римской исключительности отныне модифицируется в теорию христианского ойкуменизма. В тесной связи с позитивной оценкой христианства, «христианской империи» и ее главы — правоверного императора находится и политическая теория об избранном «народе божием» — христианах, которая приходит на смену теории об избранности иудейского народа и античному противопоставлению римлян варварам.

Христианская церковь в Византии обосновала теорию божественного происхождения императорской власти, дав религиозную санкцию неограниченной христианской монархии. В теоретическом оформлении учения об автократии важную роль сыграло унаследованное от Поздней Римской империи обожествление личности императора, а также философско-политические концепции абсолютной власти. Культ императора — правителя всей православной ойкумены и культ державы ромеев — защитницы и покровительницы христианских народов, проповедь исключительности византийской государственности, родившись еще в ранней Византии, достигнут своего апогея в последующие века.

Острейшая социально-политическая и идеологическая борьба в Византии IV — первой половины VII в. как в зеркале отразилась в сочинениях византийских историков как светского, так и церковного направления. Историческая литература этого периода чрезвычайно богата. Ранняя Византия оставила потомкам труды целой плеяды прославленных светских историков: Аммиана Марцеллина, Евнапия, Олимпиодора, Зосима, Приска Панийского, Прокопия Кесарийского, Агафия Миринейского, Менандра Протиктора и Феофилакта Симокатты.

В произведениях этих историков смешивались элементы античной и нарождающейся средневековой культуры. Их мировоззрение еще носит на себе родимые пятна идеологии рабовладельческого мира. Это находит свое выражение в прославлении величия Рима и римской миродержавной {673} исключительности, в своего рода «консервативной политической оппозиции» и во вполне определенной социальной позиции писателей. Вместе с тем в их трудах уже обнаруживаются новые тенденции, связанные с воздействием христианства. Это и утверждение новых этических принципов, и изменение отношения к варварским народам, которое становится все более примирительным и компромиссным, это и напряженные поиски решения мучительных философских вопросов о соотношении божества, человека и природы, о месте человеческой личности во Вселенной.

Изменения в идеологической сфере вызвали к жизни новые жанры историографии, в том числе жанр всемирных хроник. В ранневизантийской хронографии причудливо соединились христианская историко-философская концепция всемирной истории с античными реминисценциями, языческими мифами и легендами. Византийские хронисты, особенно Иоанн Малала, испытали воздействие великих древних историков — Геродота, Фукидида, Тита Ливия и корифеев античной литературы — Эсхила, Еврипида, Вергилия. Но при этом они отказались от основных принципов античности историографии, в частности от теории цикличности, и заимствовали у церковных историков идею линейного времени. Изложение строилось на строгом хронологическом принципе, собственные мнения и оценки нередко отсутствовали, индивидуальные черты почти не проявлялись. Все это явно снижало оригинальность произведений, ослабляло их актуальность. В дальнейшем эти характерные признаки хронографии как жанра еще более усиливаются, что подтверждает летописание средневековой Византии.

Византийская риторика той эпохи, выполнявшая функцию современной публицистики и пользовавшаяся популярностью (речи и проповеди для народа), также являлась ареной острых идейных и религиозных битв. В Константинополе при императорском дворе процветал жанр похвальных речей и панегириков в честь василевсов, их семей — по случаю торжественных праздников или побед над врагами. Но даже при правоверных императорах эти речи были облечены в античные одежды, риторы изощрялись в классическом ораторском искусстве, их энкомии блистали метафорами и образами языческой мифологии и литературы. Языческие риторы Фемистий, Гимерий, Ливаний потрясали слушателей отточенностью классического стиля, необычайной эрудицией, знанием всех тайн ораторского искусства.

Открытую и непримиримую борьбу с язычеством и античной культурой вели в ту эпоху христианские церковные проповедники. Среди них выделялся ораторским талантом, неукротимым темпераментом и поразительной силой воздействия на народные массы Иоанн Златоуст, гневно бичевавший пороки языческой знати и растленность языческой морали.

Ареной борьбы старой и новой идеологии стали и такие сферы, как право, дипломатическое и военное искусство. Влияние новых общественных отношений властно проникало даже в такие бастионы римской правовой науки, как кодификация права и юридическое образование. В эпоху грандиозных реформ Юстиниана в законодательстве ощущались новые веяния. Впервые была юридически признана теория естественного права, согласно которой от природы все люди равны и рабство, основанное на подчинении чужому господству, противоречит человеческой природе.

Византийское право той эпохи выработало немало новых частноправовых норм, в известной мере опиравшихся на обычное право этнически {674} пестрого населения империи, что обеспечило ему в будущем большую жизнеспособность. Вместе с тем юридическая санкция принципа частной собственности, регулирование торгово-ростовщических операций, прав наследования, семейного права и других институтов римско-византийского законодательства оказали бесспорное влияние на развитие юридической мысли в Западной и Восточной Европе и породили рецепцию Юстинианова права в буржуазном обществе.

Ранний период в истории византийской дипломатии характеризуется прежде всего значительным накоплением эмпирических знаний. Активная внешняя политика империи помогала византийским дипломатам знакомиться с дипломатическими системами крупнейших государств Востока, таких, как сасанидский Иран, Цейлон, Индия, Китай, королевства Африки и Аравии, с дипломатическим делом варваров, в частности гуннов и варварских королевств Запада. С другой стороны, это был период теоретического осмысления и юридического оформления сложной и разветвленной дипломатической системы Византии, впитавшей в себя лучшие достижения дипломатии Поздней Римской империи и эллинистического Востока. Высокий уровень классической образованности, многовековый опыт греко-римской дипломатии, строгая централизация посольского дела и всего административного управления ведомства внешних сношений послужили прочной основой дипломатической системы Византии. Византийская империя обладала штатом блестяще образованных дипломатов, знавших языки многих соседних стран, и могла выдвинуть на высшие дипломатические посты таких талантливых дипломатов, как Приск Панийский, Петр Патрикий, Ноннос и многие другие. По счастью, византийские дипломаты зачастую были одновременно писателями, учеными, историками и оставили в своих мемуарах впечатляющую картину развития дипломатии и посольского дела в ранней Византии.

Не менее интересна для истории византийской культуры эволюция военного дела и военного искусства.

Военное искусство Византия унаследовала от Поздней Римской империи. Поэтому немудрено, что в военных трактатах того времени еще многое заимствовано у классиков античной военной мысли: Асклепиодота, Элиана, Арриана и особенно Онасандра и Вегеция. Вместе с тем наблюдается значительный подъем и даже расцвет военного искусства, теоретическое осмысление и развитие стратегии и тактики предшествующего времени.

Военные трактаты VI — первой половины VII в. отразили своего рода качественный скачок в развитии военного искусства в Византии. Это проявилось в создании новых теоретических положений, в выработке и уточнении военной доктрины, в систематизации и обобщении практического опыта. В этих трактатах, особенно в «Стратегиконе Маврикия», кристаллизуется византийская военная доктрина, приспособленная к новым условиям времени, острие которой направлено на борьбу с варварами. Описание военной тактики новых противников империи — восточных кочевых народов, а также славян, скифов, франков, лангобардов — имело большое практическое и теоретическое значение. Образ идеального полководца, нарисованный автором, отражает политическую теорию высшей военной власти, созданную тогда в Византии.

Античные традиции еще господствуют в естественных науках, где сохраняется высокий уровень научного познания мира. Особое внимание в {675} Византии уделялось тем отраслям знаний, которые были связаны с практикой, прежде всего с медициной, сельским хозяйством, ремеслом, военным и строительным делом. Была проделана огромная работа по систематизации и комментированию трудов античных авторов. Разыскание, переписывание и толкование классических памятников способствовали их сохранению и передаче достижений античности будущим поколениям. В то же время шел процесс постепенного переосмысления и расширения позитивных научных знаний, накопленных древностью. Это помогло византийским ученым существенно продвинуться в математике, механике, астрономии, в навигации, строительном и военном деле и многих других отраслях науки. Но исходными позициями в развитии естественнонаучных знаний оставались античные традиции.

Однако развитие научной мысли в Византии шло не только по восходящей линии: наблюдались зигзаги, отступления, приводящие порой даже к забвению эмпирических знаний предшествующих веков. Так, развитие географических представлений о Вселенной, мире, Земле происходило в обстановке острейшей идейной борьбы. Для христианской церкви вопрос о мироздании, строении Вселенной был важнейшим концептуальным, мировоззренческим вопросом. Это было именно то поле битвы, где христианские богословы и философы стремились дать решительный бой античным космогоническим и космографическим теориям. Поэтому немудрено, что в космографии, географии и природоведении той эпохи наблюдается глубокая двойственность. С одной стороны, развитие мореплавания и торговли, дипломатии и миссионерской деятельности стимулировало заморские путешествия, изучение далеких неведомых стран, их природы, экзотической флоры и фауны, столь удивлявших европейцев. Все это приводило к огромному накоплению в ранней Византии эмпирических знаний по географии, навигационному делу, ботанике, зоологии, картографированию. Но, с другой стороны, все большее воздействие на науку оказывала библейская концепция мироздания. Географическая теория, специфическая для раннего средневековья, была разработана христианскими богословами в рамках библейской экзегезы. Географические концепции теологов лишь в минимальной степени опирались на эмпирическое знание. Они являлись прежде всего результатом истолкования положений Священного писания, хотя и учитывали в какой-то мере античное географическое наследие.

В IV—VI вв. оформились две основные школы христианской географической мысли. Первая, антиохийская, отличалась догматическим подходом к истолкованию Священного писания и крайне негативным отношением к античной географии. Основные космогонические принципы этой школы состояли в признании плоской земли, над которой распростерто куполообразное твердое небо; существования двух небес, между которыми заключены небесные воды; единого океана, окружающего сушу со всех сторон. Последователем и наиболее известным популяризатором изложений антиохийской школы был Косьма Индикоплов. Принципы антиохийцев утвердились в средневековой географии и сыграли крайне реакционную роль, ибо заменили созданную античными классиками модель мироздания (неполную, не вполне точную, но научную по существу) фантастической картиной мироустройства, не имеющей ничего общего с наукой. {676}

Представители другого направления — каппадокийско-александрийского — с уважением относились к языческому наследию, активно использовали идеи античных философов и географов. Главные принципы этой школы: признание шарообразности Земли, сферичности небес, окружающих Землю со всех сторон, стремление решать географические проблемы, исходя скорее из их внутреннего содержания, чем из библейских построений. При всем том, что и представители этой школы оставались христианскими экзегетами и их концепции во многих аспектах были ограничены влиянием богословской традиции, именно они являлись выразителями прогрессивного в условиях раннего средневековья течения в географии. Его прогрессивность — не в самостоятельных теоретических достижениях, а в сохранении для будущего ряда важнейших идей античной науки.

В ранней Византии продолжают развиваться унаследованные от античности жанры географической литературы. Характерной чертой подобного рода произведений — итинерариев, периплов, индексов географических названий — была их утилитарность и энциклопедизм. Христианство оказало на развитие этого вида литературы лишь формальное и сугубо поверхностное влияние. Что же касается собственно космогонической и географической теории, то борьба античных и христианских концепций завершилась в целом победой христианства. В последующие века господствующей стала «антиохийская» концепция мироздания; в сфере конкретной географии в основном продолжалось развитие античных тем и жанров, включенных в христианскую культуру. Географическая мысль ранней Византии смогла впитать в себя значительную часть опыта античной науки и передать ее последующим поколениям.

Отличительной особенностью системы образования в ранней Византии было сохранение еще в значительных масштабах античных традиций. Византия унаследовала от греко-римского мира классическое образование, в основу которого было положено изучение семи свободных искусств. Программы обучения как в высшей, так и в начальной школе, выработанные в предшествующие столетия, еще не подверглись коренной ломке. В IV— первой половине VII в. в Византийской империи существовали и даже процветали высшие школы. В крупнейших городах они сохраняли выдающееся значение центров классической науки, просвещения, культуры. Сохранили свою былую славу школы философии и естественных наук в Александрии и Антиохии, ораторского искусства в Кесарии, Газе, Никомидии. Центром античной философии оставались Афины. Философские школы сохранялись в Пергаме, Эфесе, Сардах. В VI в. приобрел большую популярность Константинопольский университет с кафедрами греческой и латинской грамматики, риторики, философии и права. В связи с кодификацией римского права и расцветом юриспруденции при Юстиниане окрепли старые центры юридического образования, подобные Бейруту, и возникли новые в Константинополе. Поражает многочисленностъ научных центров и высших школ в Византийской империи, широкий ареал их распространения. При этом бросается в глаза, что большинство их концентрируется в это время в восточных провинциях империи. Исключение составляли лишь Афины и Константинополь.

Церковь, разумеется, не могла оставить вне своего влияния образование и воспитание молодежи. Она начала активную борьбу за приспособление классической системы обучения к своим религиозным интересам, {677} стремясь воздействовать главным образом на нравственное воспитание юношества в духе христианской религии. Православному духовенству в это время еще не удалось создать свои церковные школы, но оно использовало для распространения христианского вероучения и этики светские языческие школы. Основным религиозным догматам детей обучали в семьях, через богослужение и проповеди священников. Однако постепенно начали возникать монастырские школы, куда отдавали детей с самого раннего возраста. Там их воспитывали в духе фанатизма, приучая к полному повиновению церковным иерархам.

Вместе с тем христианству необходима была систематизация философских знаний, создание образованного и сведущего в теологии духовенства. Именно в этот период возникают богословские высшие школы — в Александрии, Антиохии, Эфесе, Нисибисе, которые иногда именовались богословскими академиями. Они были тесно связаны с православными патриархиями Востока. В богословских академиях наряду с изучением теологии большое внимание уделялось преподаванию светских наук. Там велись острые богословские дискуссии, тесно связанные с формированием христианской догматики, с христологическими спорами того времени. Иными словами, классическое образование в Византии все более и более подвергается воздействию христианства и становится ареной борьбы античных традиций и христианской идеологии.

Коренные изменения происходят в сфере изобразительного искусства и эстетических воззрений византийского общества. Византийская эстетика развивалась на основе всей духовной культуры Византии, пронизывая и связывая воедино все ее ветви, эстетически окрашивая различные сферы духовной жизни общества. Она во многом опиралась на античные воззрения о сути прекрасного, однако синтезировала и переосмысливала их в духе христианской идеологии. Отличительной чертой византийской эстетики был ее глубокий спиритуализм.

Отдавая предпочтение духу перед телом, она вместе с тем пыталась снять дуализм небесного и земного, божественного и человеческого, духа и плоти. Не отрицая телесной красоты, византийские мыслители красоту души, добродетель, нравственное совершенство ставили много выше. Большое значение для кристаллизации византийского эстетического сознания имело раннехристианское осмысление мира как прекрасного творения божественного художника. Именно поэтому красота естественная ценилась выше, чем красота, созданная руками человека, как бы «вторичная» по своему происхождению.

Определяющим принципом античной эстетики, как известно, был принцип гармонии. Василий Кесарийский отверг античные представления о гармоничном устройстве космоса, о мерном вращении небесных сфер, издающих вечную музыку, как не соответствующие космологии, изложенной в Библии. Вместе с тем каппадокийцами, в особенности Григорием Нисским, была сделана попытка использовать античную теорию гармонии, красоты для обоснования христианской теологии, которая получила дальнейшее развитие в византийской эстетике. Гармоническая устроенность мира рассматривалась как доказательство его божественного происхождения. Основываясь на пифагорейско-платоновских воззрениях, Григорий Нисский усваивает порой и их пантеистическое звучание.

В сочинениях каппадокийцев, Псевдо-Дионисия Ареопагита, Максима Исповедника разрабатывается столь важная для средневекового созна-{678}ния система образов, знаков, аллегорий. Искусство должно было служить разгадке тайного смысла, заложенного создателем в свое творение. Образ представлялся обладающим онтологическим бытием, откуда вытекала его узнаваемость даже для непосвященного, он должен был жить в человеческой душе. При всей символичности и закодированности глубинного смысла произведение византийского искусства должно было быть понятным, пластически и ритмически выразительным, вызывающим у человека соответствующий эмоциональный отклик, побуждающим его к целостному восприятию мира, настраивающим на созвучие макрокосма и микрокосма. Новые эстетические принципы находили выражение в формирующейся христианской литургии, приобретавшей в Византии особенно пышные и торжественные формы, синтезирующей многие виды искусства.

Византийское искусство генетически восходило к эллинистическому и восточнохристианскому художественному творчеству. В ранний период в византийском искусстве как бы слились воедино рафинированная пластичность и трепетная чувственность позднеантичного импрессионизма с наивной, порой грубоватой экспрессивностью народного искусства Востока. Эллинизм долгое время оставался главным, хотя и не единственным, источником, откуда византийские мастера черпали изящество форм, правильность пропорций, чарующую прозрачность колористической гаммы, техническое совершенство своих произведений. Но эллинизм, естественно, не мог в полной мере противостоять мощному потоку восточных влияний, нахлынувших в Византию в первые столетия ее существования. В это время ощущается значительное воздействие на византийское искусство египетских, сирийских, малоазийских, иранских художественных традиций.

В IV—V вв. в искусстве Византии были еще сильны позднеантичные традиции. Если классическое античное искусство отличалось умиротворенным монизмом, если оно не знало борьбы духа и тела, а его эстетический идеал воплощал гармоническое единство телесной и духовной красоты, то уже в позднеантичном художественном творчестве намечается трагический конфликт духа и плоти. Монистическая гармония сменяется столкновением противоположных начал, «дух как бы стремится сбросить оковы телесной оболочки». Это противоборство духовного и плотского элементов привело к сочетанию в позднеантичном искусстве языческой чувственности с огромной духовной напряженностью,

Эстетика византийского общества на первых порах впитала из эстетических идеалов поздней античности взволнованную одухотворенность и философский спиритуализм, подобно тому как сама восточнохристианская религия восприняла элементы мистики из неоплатонической философии. В дальнейшем византийское искусство преодолело конфликт духа и тела, его сменила спокойная созерцательность, призванная увести человека от бурь земной жизни в сверхчувственный мир чистого духа. Это «умиротворение» происходит в результате признания примата духовного начала над телесным, победы духа над плоть ю. Основной эстетической задачей византийского искусства отныне становится стремление художника воплотить в художественном образе трансцендентную идею. Это было закономерным следствием глубокого изменения всех общественных отношений, всей идеологии Византийской империи: сенсуалистическая эстетика античности не отвечала уже запросам господствующего класса и православной церкви Византии и была постепенно вытеснена спиритуалистически-{679}ми идеалами средневековья. Эллинистический языческий антропоморфизм отныне был наполнен совсем иным идейным содержанием: искусство прониклось философскими представлениями христианской религии, а эстетика византийских мастеров оказалась органически связана с религиозным миросозерцанием.

В VI—VII вв. византийские художники сумели не только впитать эти многообразные влияния, но и, преодолев их, создать свой собственный стиль в искусстве. С этого времени Константинополь превращается в прославленный художественный центр средневекового мира, в «палладиум наук и искусств». За ним следуют Равенна, Рим, Никея, Фессалоника, также ставшие средоточием византийского художественного стиля.

Расцвет византийского искусства раннего периода связан с укреплением могущества империи при Юстиниане. В Константинополе в это время воздвигаются великолепные дворцы и храмы. Непревзойденным шедевром византийского зодчества стал построенный в 30-х годах VI в. храм св. Софии. Впервые в нем была воплощена идея грандиозного центрического храма, увенчанного куполом. Блеск разноцветных мраморов, мерцание золота мозаик и драгоценной утвари, сияние множества лампад создавали иллюзию беспредельности пространства собора, превращали его в подобие макрокосма, символически приближали к образу Вселенной. Недаром он всегда оставался главной святыней Византии.

Другой шедевр византийской архитектуры — церковь св. Виталия в Равенне — поражает изысканностью и элегантностью архитектурных форм. Особую славу этому храму принесли его изумительные мозаики не только церковного, но и светского характера, в частности изображения императора Юстиниана и императрицы Феодоры и их свиты. Лица Юстиниана и Феодоры наделены портретными чертами, цветовая гамма мозаик отличается полнокровной яркостью, теплотой и свежестью.

В живописи VI—VII вв. кристаллизуется специфически византийский образ, очищенный от инородных влияний. В основе его лежит опыт мастеров Запада и Востока, пришедших независимо друг от друга к созданию нового искусства, соответствующего спиритуалистическим идеалам средневекового общества. В этом искусстве уже намечаются отдельные направления и школы. В искусстве Константинополя той эпохи сохраняются преемственность классической культуры, благородство нерастраченных эллинистических традиций, преображенное и трансформированное спиритуалистической одухотворенностью. Для столичной школы характерны великолепное качество исполнения, утонченный артистизм, живописность и красочное разнообразие, трепетность и переливчатость колористической гаммы. Одним из самых совершенных творений столичных мастеров были мозаики в куполе церкви Успения в Никее. Нежные, полные чувственной прелести и вместе с тем душевной чистоты лица ангелов, изображенных на этих мозаиках, созданы под явным влиянием позднеантичного искусства. Вместе с тем это был опыт перевоплощения античной телесной красоты в спиритуалистический образ, который должен был воплотить византийскую художественную мечту об одухотворении чувственной плоти.

Другие направления в искусстве ранней Византии, воплотившиеся в мозаиках Равенны, Синая, Фессалоники, Кипра, Паренцо, знаменуют отказ византийских мастеров от античных реминисценций. Образы становятся более аскетическими, не только чувственному, но и эмоциональному {680} моменту в таком искусстве уже нет места, зато духовность достигает необычайной силы. Византийское искусство в дальнейшем все более приобретает вневременной и внепространственный характер; абстрактный золотой фон, столь любимый византийскими мастерами, заменяет реальное трехмерное пространство, выполняя важную эстетическую функцию: он призван как бы отгородить отвлеченное изображение того или иного явления от живой действительности окружающего мира. Торжественный монументализм все чаще соединяется с усложненной символикой. Победа обобщенно-спиритуалистического принципа в эстетике приводит к растворению многообразия реального мира в символах, художник стремится освободиться от излишних, докучливых деталей, не раскрывающих, по его мнению, основной идеи произведения. О твлеченные архитектурные ансамбли, фантастические пейзажи фона делаются все более абстрактными и зачастую заменяются золотыми или пурпурными плоскостями. В живописи и архитектуре начинает господствовать строгая, рассудочная симметрия, спокойная, торжественная уравновешенность линий и движений человеческих фигур на фресках и мозаиках храмов. В искусстве господствует пышная декоративность. Творчество художника приобретает отныне безликий характер, оно сковано традицией и церковным авторитетом, а порывы индивидуальных творческих исканий мастера все больше подчиняются нивелирующему действию канона.

Глубокий спиритуализм эстетических воззрений византийского аристократического общества не увел, однако, искусство Византии окончательно в мир голой абстракции. В отличие от мусульманского Востока, где примат духовного начала над плотским привел к господству в изобразительном искусстве геометризма и орнаментальных форм, вытеснивших изображение человека, в искусстве Византии человек остался в центре художественного творчества. Человеческая фигура выступала в византийской живописи носителем основных художественных идей.

Церковное богослужение превратилось в Византии в своего рода пышную мистерию. В полумраке сводов византийских храмов сумеречно сияло множество свечей и лампад, озарявших таинственными отблесками золото мозаик, темные лики икон, многоцветные мраморные колоннады, великолепную драгоценную утварь. Все это должно было, по замыслу церкви, затмить в душе человека эмоциональную приподнятость античной трагедии, здоровое веселье мимов, суетные волнения цирковых ристаний и даровать ему отраду в тусклой повседневности реальной жизни. И поскольку эти надежды редко сбывались и простые радости бытия часто брали в народе верх над усиленно проповедуемым аскетизмом, постольку церковь стремилась с особой настойчивостью использовать для идейного воздействия на широкие массы магическую силу искусства.

Светское художественное творчество в ранней Византии еще живет полнокровной жизнью. Оно находит яркое воплощение в пышных и элегантных дворцах императоров и знати, в величии и красоте общественных зданий. Константинопольские дворцы в это время, по сведению литературных источников, были щедро декорированы фресковыми росписями, мозаиками, скульптурой, первоклассными произведениями прикладного искусства. На стенах императорского дворца в Константинополе были изображены репрезентативные сцены побед василевсов, особенно Юстиниана, над варварскими народами. Прекрасными произведениями скульптуры был украшен и столичный ипподром. Замечательными дворцами и ше-{681}деврами светского искусства славились Антиохия, Александрия, Афины и другие города империи. Шедевром светской живописи раннего периода были мозаики полов Большого дворца в Константинополе. С поразительной реалистической полнокровной чувственностью, заимствованной из позднеантичного искусства, на них были изображены буколические сцены, ристания, сцены охоты на диких зверей и мифологические персонажи.

Высокого уровня совершенства достигло в ранней Византии прикладное искусство малых форм. В первые века существования империи в прикладном искусстве четко прослеживаются две струи: аристократическая и народная. Аристократическое прикладное искусство было рассчитано на рафинированные вкусы императорского двора, столичной знати и высшего духовенства. Изумительной красоты ювелирные украшения из золота и драгоценных камней, диптихи и ларцы из слоновой кости, украшенные резьбой и инкрустациями, утонченные изделия из цветного стекла — сосуды, бусы, светильники, вышитые причудливыми рисунками шелковые ткани. Из неиссякаемого родника народного творчества черпали свои навыки и высочайшую технику мастера, создававшие эти произведения рафинированного искусства. Но рядом жило и прикладное искусство, прямо рассчитанное на широкие народные массы: разнообразные керамические изделия, более грубые украшения, сосуды из стекла, дешевые ткани. Христианская церковь покровительствовала в первую очередь, разумеется, искусным мастерам, изготовлявшим драгоценную церковную утварь — паникадила, чеканные сосуды из золота и серебра, украшенную вышивкой одежду церковных иерархов. В этих произведениях прикладного искусства уже широко использовались христианские сюжеты и благочестивые символы и эмблемы. Одновременно церковь поддерживала и простых ремесленников, изготовлявших украшения для скромных храмов и монастырей. Все чаще при храмах и монастырях создавались свои ремесленные мастерские.

Однако в прикладном искусстве Византии в меньшей мере, чем в архитектуре и живописи, определилась ведущая линия развития византийского искусства, отражающая становление средневекового миросозерцания. Живучесть античных традиций здесь проявлялась как в образах, так и в средствах художественного выражения. Особенно отчетливо это видно на памятниках, созданных в крупных эллинизированных центрах, и наиболее ярко в искусстве столичных мастеров. Вместе с тем и в искусство Византии проникали и постепенно ассимилировались художественные традиции народов Востока, различных провинций, не столь приверженных античным принципам и в большей мере воспринявших новые образцы и художественные формы. Здесь сыграло свою роль, хотя и в несравнимо меньшей степени, чем в Западной Европе, и воздействие варварского мира.

Музыка занимала особое место в византийской цивилизации. Своеобразное сочетание авторитарности и демократизма, столь характерное для общественного строя ранней Византии, не могло не сказаться и на характере музыкальной культуры, которая представляла сложное и многоликое явление духовной жизни эпохи.

В V—VII вв. происходило становление христианской литургии, развивались новые жанры вокального искусства. Музыка обретает особый гражданский статус, включается в систему репрезентации государственной власти. Особый колорит сохраняла музыка городских улиц, театральных {682} и цирковых представлений и народных празднеств, отразившая богатейшую песенно-музыкальную практику многих народов, населявших империю. Каждый из этих видов музыки имел свой собственный эстетический и социальный смысл и в то же время, взаимодействуя, они сливались в единое и неповторимое целое. Христианство очень рано оценило особые возможности музыки как искусства универсального и в то же время обладающего силой массового и индивидуального психологического воздействия, и включило ее в свой культовый ритуал. Именно культовой музыке суждено было занять доминирующее положение в средневековой Византии.

В жизни широких народных масс по-прежнему огромную роль играли массовые зрелища. Правда, античный театр начинает клонится к упадку — античные трагедии и комедии все чаще заменяются выступлениями мимов, жонглеров, танцовщиков, гимнастов, укротителей диких зверей. Место театра занимает ныне цирк (ипподром) с его конными ристаниями, пользующимися огромной популярностью. Именно цирк становится центром социальных битв, местом столкновения спортивных и политических страстей. Христианская церковь предавала анафеме светские языческие зрелища, стремилась заменить их церковными праздниками, требовала, чтобы христиане шли на литургию, а не в цирк. Однако усилия церкви еще не имели большого успеха. Лишь к концу изучаемого периода массовые зрелища и народные организации (димы) приходят в упадок и в социальной психологии народных масс происходит решительный поворот к образу жизни, насаждаемому христианской церковью.

В повседневной жизни византийцев довольно долго сохранялись унаследованные от поздней античности традиции и обряды, особенно те, которые сопровождали человека в наиболее важные моменты его жизни (рождение ребенка, вступление в брак, потеря близких). Вместе с тем наряду с продолжавшими жить языческими традициями, быт и нравы византийцев постепенно обретают новые черты. Новые особенности быта людей той эпохи проявились в постепенной (хотя и не всегда глубокой) христианизации общества, в укреплении семьи и одновременном падении интереса к общественным делам, в тенденциях уйти в частную жизнь. С этим связаны такие новые явления быта, как распространение закрытой одежды, более закрытого для посторонних жилища, перемещение торговли с рынка (агоры) в портики улиц.

Итак, пришло время подвести итоги. В ранней Византии, как мы видели, интенсивно формировались основные особенности византийской культуры, окончательно сложившиеся в последующий период. Прежде всего к ним следует отнести «открытость» византийской культуры многообразным культурным влияниям, получаемым как извне, от соседних стран и народов, так и впитываемым изнутри, из культуры полиэтничного населения империи. Но постепепенно уже в ранний период эти влияния абсорбировались и затем синтезировались главной, ведущей греко-римской культурой. Греко-римская в своей основе, византийская культура в процессе становления и развития значительно обогатилась элементами культуры народов Востока, что придало ей тот неповторимый колорит, который так отличает ее от культуры Западной Европы. Окончательной победе именно греко-римской культуры над многообразными, в том числе и сильными восточными, влияниями способствовало сохра-{683}нение в Византии в значительных масштабах античного культурного наследия. И здесь, как в сфере взаимодействия восточных и западных влияний, на наш взгляд, произошел органический синтез позднеантичных элементов с нарождающейся культурой средневекового общества. Если на Западе, как известно, замечательные произведения античности были преданы забвению и для их возрождения к новой жизни потребовались столетия, то в Византии античное культурное наследие фактически никогда не переставало существовать, хотя и подвергалось глубокому переосмыслению.

Культура ранней Византии была городской культурой. Крупные города империи, и в первую очередь Константинополь, были не только центрами ремесла и торговли, но и очагами высокой культуры и образованности, где сохранялось богатое наследие античности. Выдающаяся роль городов и светской городской культуры является, на наш взгляд, важнейшим отличием византийской цивилизации от культуры Западной Европы той эпохи.

Многие особенности византийской культуры были порождены существенными различиями между восточной, православной и западной, католической церквами. Различия эти сказывались в своеобразии философско-богословских воззрений православных теологов и философов Востока, в догматике, литургике, обрядности православной церкви, в системе христианских и эстетических ценностей ранней Византии. В Византии IV— первой половины VII в. при возрастании влияния христианства все еще жила полнокровной жизнью светская культура и образованность, связанная, с одной стороны, с византийской аристократией и светской интеллигенцией, но с другой — черпавшая могучие импульсы из народной культуры. Борьба светской и церковной культуры особенно характерна для первого периода истории Византии. В истории византийской культуры первые века существования Византийской империи были временем острой идеологической борьбы, столкновения противоречивых тенденций, сложных идейных коллизий, но и временем плодотворных исканий, интенсивного духовного творчества, позитивного развития науки и искусства. Это были века, когда в муках борьбы старого с новым рождалась культура будущего средневекового общества. {684}

Библиография

КЛАССИКИ МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА

Маркс К. Тезисы о Фейербахе.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 1—4.

Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству.— Там же, т. 46, ч. I, с. 461—508.

Маркс К. Хронологические выписки.— Архив Маркса и Энгельса, т. 5, с. 5—21, 36—38.

Энгельс Ф. Бруно Бауэр и первоначальное христианство.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 19, с. 306—314.

Энгельс Ф. Диалектика природы.— Там же, т. 20, с. 507—508.

Энгельс Ф. К истории первоначального христианства.— Там же, т. 22, с. 465— 492.

Энгельс Ф. Книга откровения.— Там же, т. 21, с. 7—13.

Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии.— Там же, т. 21, с. 269—317.

Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.— Там же, т. 21, с. 23—178.

Энгельс Ф. Юридический социализм.— Там же, т. 21, с. 495—516.

Маркс К., Энгельс Ф., Ленин В. И. О религии. М., 1975.

ОБЩИЕ РАБОТЫ

Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977.

Античность и Византия. М., 1975.

Банк А. В. Византийское искусство в собраниях Советского Союза. М.; Л., 1966.

История Византии. М., 1967, т. 1.

Лазарев В. Н. История византийской живописи. М., 1947—1948, т. I—II.

Липшиц Е. Э. Очерки истории византийского общества и культуры (VIII — первая половина IX века). М.; Л., 1961.

Пигулевская Н. В. Византия на путях в Индию. М.; Л., 1951.

Пигулевская Н. В. Культура сирийцев в средние века. М., 1979.

Пигулевская Н. В. Сирийские источники по истории народов СССР. М.; Л., 1941.

Рудаков А. П. Очерки византийской культуры по данным греческой агиографии. М., 1917.

Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1980.

Удальцова З. В. Идейно-политическая борьба в ранней Византии (по данным историков IV—VII вв.). М., 1974.

Удальцова З. В. Италия и Византия в VI в. М., 1959.

Удальцова З. В. Некоторые нерешенные проблемы истории византийской культуры.— ВВ, 1980, 41, с. 46—67.

Удальцова З. В. Советское византиноведение за 50 лет. М., 1969.

Ahrweiler H. ĽEmpire byzantin.— In: Les Grands Empires. Bruxelles, 1973.

Ahrweiler H. Ľidéologie politique de ľempire byzantin. Р., 1975.

Akurgal Е. Ľart en Turquie. Fribourg, 1981.

Beck B.-G. Das byzantinische Jahrtausend, München, 1978.

Beck B.-G. Geschichte der byzantinischen Volksliteratur. München, 1971.

Beck H.-G. Geschichte der ortodoxen Kirche un byzantinischen Reich. Göttingen, 1980.

Beck H.-G. Ideen und Realitaeten in Byzanz. L.,1972.

Beck B.-G. Kirche und theologische Literatur im byzantinischen Reich. München, 1959; 2. Aufl. München, 1977.

Bonini R. Introduciorie allo studio dell età Guistiniana. Bologna, 1977.

Bréhier L. Le monde byzantin. Р., 1947, 1949, 1950, t. I—III.

Browning R. The Emperor Julian. L., 1975.

Browning R. Justinian and Theodora. L., 1971.

The Cambridge History of Later Greek and Early Medieval Philosophy / Ed. by A. H. Armstrong. Cambridge, 1967.

The Cambridge Medieval History, vol. IV: The Byzantine Empire, Part 1—2. Cambridge, 1966—1967.

Cameron Av. Continuity and Change in sixth-century Byzantium. L. 1981.

Chastagnol A. Le Bas-Empire. Р., 1969.

The Conflict between Paganism and Christianity / Ed. A. Momigliano. Oxford, 1963.

Dagron G. Naissance ďune capitale. Con-{685}stantinople et ses institutions de 330 à 451. Р., 1974.

Daniélou J., Marrou В. Nouvel Histoire de ľEglise. Р., 1963, t. 1.

Dempf A. Die Geistgeschichte der frühchristlichen Kultur. Wien, 1964.

Demus O. Byzantine Art and the West N.Y., 1970.

Ensslin W. The Emperor and the Imperial Administration in Byzantium. An Introduction to East Roman Civilization. Oxford, 1961.

Grabar A. Ľempereur dans ľart byzantin. Р., 1936.

Guilland R. Etudes de topographie de Constantinople byzantine. Berlin, Amsterdam, 1969, I—II.

Guillou A. La civilisation byzantine. Р., 1974.

Haussig H. W. A History of Byzantine Civilization. L., 1971.

Haussig H. W. Kulturgeschichte von Byzanz. Stuttgart, 1959.

Hellenisthe Polis. В., 1973.

Hunger H. Die hochsprachliche profane Literatur der Byzantiner. München, 1978, Bd. 1—2.

Hunger H. Reich der Neuen Mitte. Der christliche Geist der byzantinischen Kultur. Graz; Wien; Köln, 1965.

Janin R. Gonstantinople byzantine. Р., 1964.

Jones A. H. M. The Later Roman Empire. 284—602. A Social, Economic and Administrative Survey. Oxford, 1964, v. I—III.

Kaegi W. E. Byzantium and the Decline of Rome. Prnceton, 1968.

Krumbacher K. Geschichte der byzantinischen Literatur. München, 1897.

Lamma P. Ricerche sulla storia e la cultura del VI secolo. Brescia, 1950.

Lampe G. W. В. А Patristic Greek Lexicon. Oxford, 1961.

Lemerle P. Le premier humanisme byzantin. Notes et remarques sur enseignement et culture à Byzance des origines au X^e siècle. Р., 1971.

Magoulias H. J. Byzantine Christianity: Emperor, Church und West N. Y., 1970.

Mango C. Byzantium: The Empire of New Rome. L., 1980.

Meyendorff J. Byzantine theology. Historical tends and doctrinal themes. London; Oxford, 1974.

Moravcsik Gy. Byzantinoturcica. В., 1958, Bd. I.

Moravcsik Gy. Einführung in die Byzantinologie. Budapest, 1976.

Müller-Wiener W. Bildlexikon zur Topographie Istanbuls. Byzantion-Konstantinupolis — Istanbul bis zum Beginn des 17. Jahrhunderts. Tübingen, 1977.

Obolensky D. The Byzantine Commonwealth. Eastem Europe 500—1453. New York; Washington, 1971.

Ostrogorsky G. History of the Byzantine State. New Brunswick, New Jersey, 1957.

Patlagean E. Pauvrété économique et pauvreté social à Byzance. 4—7 siècles. Р., 1977.

Piganiol A. ĽEmpire chrétien. Р., 1972.

Rubin В. Das Zeitalter Justinians. В., 1960.

Runciman S. The Byzantine Theocracy. Cambridge, 1977.

Schneider G. Geistgeschichte des antiken Christentums. München, 1954, Bd. 1, 2.

Stein E. Histoire du Bas-Empire, Paris; Bruxelles; Amsterdam, 1949, II.

Studien zum 7. Jahrhundert in Byzanz. B., 1976.

Studien zur Frühgeschichte Konstantinopels. München, 1973.

Tinnefeld F. H. Kategorien der Kaiserkritik in der byzantinischen Historiographie von Procop bis Niketas Choniates. München, 1971.

Vasiliev A. A. Justin the First. An Introduction to the Epoch of Justinian the Great. Cambridge (Mass.), 1950.

Wallis R. T. Neoplatonism. L., 1972.

Wessel K. Die Kultur von Byzanz. Frankfurt а. М., 1970.

Winkelmann F. Die östlichen Kirche in der Epoche der christologischen Auseinandersetzung. В., 1980.

Zakythinos D. Byzance: Etat, Société, Economie. L., 1973.

Zakythinos D. A. Byzantinische Geschichte, 325—1071. Wien; Köln; Graz, 1979.

ИСТОЧНИКИ

Агафий. О царствовании Юстиниана / Пер., ст. и примеч. М. В. Левченко. М.; Л., 1953.

Анонимный географический трактат «Полное описание вселенной и народов» / Пер. и примеч. С. В. Поляковой и И. В. Феленковской.— ВВ, 1956, VIII, с. 277—305.

Олимпиодор. История / Пер., ст. и примеч. Е. Ч. Скржинской.— ВВ, 1956, VIII, с. 223—276.

Памятники византийской литературы IV—IX веков. М., 1968.

Прокопий из Кесарии. Война с готами / Пер. С. П. Кондратьева. М., 1950.

Прокопий Кесарийский. О постройках / Пер. С. П. Кондратьева.— ВДИ, 1939, № 4, с. 203—283.

Прокопий Кесарийский. Тайная история / Пер. С. П. Кондратьева.— ВДИ, 1938, № 4, с. 273—360.

Синезий Киренский. О царстве / Пер. и предисл. М. В. Левченко.— ВВ, 1953, VI, с. 327—357.

Феофилакт Симокатта. История / Пер. {686} С. П. Кондратьева, примеч. К. А. Осиповой. М., 1957.

Aetii Amideni Libri medicinales / Ed. A. Olivieri. Leipzig, 1935, 1—4.

Agathiae Myrinaei. Historiarum libri quinque / Rес. В. Keydell.— CFHB, 1967, v. II.

Agazia Scolastico. Epigrammi / Testo, traduz. e comm. a cura di G. Viainsmo. Milano,1967.

Ammiani Marcellini Rerum gestarum. В., 1910—1915, v. I—II.

Ammianus Marcellinus. Römische Geschichte. В., 1968—1971, Bd. 1—4.

Ammonius in Analytica Priora / Ed. М. Wallies.— CAG, 1899, IV, 6.

Ammonius in Categorias / Ed. A. Busse.— CAG, В., 1895, IV, 4.

Anonyma de musica scripta Bellermanniana / Ed. D. Najock. Leipzig, 1975.

Aphthonii Progymnasmata / Ed. H. Rabe.— Rhetores graeci, 1926, X.

Aristides Quintilianus De musica libri tres / Ed. R. P. Winnington-Ingram. Leipzig, 1963.

Aristoxeni Elementa Harmonica / Rec. R. da Rios. Roma, 1954.

Aristoxeni Rhythmica / Ed. C. B. Pighi. Bologna,1959.

Asclepius in Metaphysica / Ed. М. Hayduck.— CAG, 1888, VI, 2.

Asclepius of Tralles. Commentary to Nicomachus’ Introduction to Arithmetic / Ed. L. Tarán.— TAPS, 1969, 59, 4.

Aurelius Augustinus. De Civitate Dei. Lipsiae, 1909.

Basilius Magnus, archiepiscopus Caesariensis. Opera onmia.— PG, t. 29—32.

Boethius A. М. T. S. De consolatione philosophiae libri quinque. Ac. atque Opuscula Sacra / Rec. A. Peiper. Lipsiae, 1871.

Des Byzantiner Anonymos Kriegswissenschaft.— In: H. Köchly, W. Rüstow. Griechische Kriegsschriftsteller. 2. Th.: Die Taktiker. 2. Abteilung. Leipzig, 1855.

Candidi Fragmenta.— HGM, I, p. 441—445.

Choricii Gazaei Opera / Rec. R. Foerster. Lipsiae, 1929.

The Christian Topography of Cosmas Indicopleustes / Ed. Е. O. Winstedt. Cambridge, 1909.

Chronicon Paschale / Rec. L. Dindorf. Bonnae. 1832.

Corpus Hippiatricorum Graecorum / Ed. Е. Oder, C. Hoppe. Leipzig, 1924, 1927, Bd. 1—2.

Corpus juris civilis. v. I. Institutiones, Digesta / Ed. Th. Mommsen. P. Krueger. В., 1954; v. II. Codex