Дом, где разбиваются сердца 1 страница

Золя

 

Западня

 

Действие романа разворачивается в Париже и повествует о жизни нескольких героев в течение двадцати лет.

Ночь. Молодая женщина Жервеза в своей жалкой комнате ждёт сожителя Лантье. Она стройна, «с тонкими чертами лица, уже потрепанного суровой жизнью». Жервеза хромает на одну ногу. В комнате спят два сына: восьмилетний Клод и четырёхлетний Этьен. Лантье возвращается под утро, разговаривает с ней очень грубо. Забирает одежду Жервезы, чтобы получить за неё деньги. Позже, придя в прачечную, Жервеза узнаёт о том, что Лантье ушёл из дома: уехал с Аделью в красивом фиакре, который он нанял на деньги, полученные за одежду Жервезы.

В прачечной присутствует Виржини, которую Жервеза видела вместе с Аделью. В истерике Жервеза бросается на неё: завязывается драка между двумя женщинами.

Сцена драки описана очень натуралистично, реплики героинь — отборная парижская брань. Девушек никто не разнимает: «прачечная наслаждалась». Наконец, Жервеза задирает Виржини юбки, срывает панталоны и лупит её по ягодицам вальком для выбивания белья. Побеждённая Виржини, всхлипывая, уходит.

«Западня» — это кабачок, где выпивают и проводят время многие герои романа.

Именно там кровельщик Купо признаётся в своих нежных чувствах к Жервезе и делает ей предложение.

Они идут в гости к его сестре с мужем (Лорилле), живущим вместе с матерью (г-жаКупо). Г-н Лорилле — цепочных дел мастер, делает украшения из золота. Г-жаЛорилле — вздорная завистливая женщина, сразу невзлюбила Жервезу.

Свадьба Жервезы и Купо.

Приглашённые представляют собой людей постоянно сплетничающих, бранящихся, завистливых. Г-жа Лорилле даёт Жервеза кличку: «Хромуша».

Гости напиваются. А один из гостей, пьяный дядя Базуж, начинает разглагольствовать: «Когда человек помер… это уж надолго».

Четыре года жизни Жервезы и Купо прошли в тяжелой работе. Жервеза родила дочь. Очень натуралистично описана сцена родов: Жервеза рожает, не прекращая обычных дел — ведь ей надо работать и готовить мужу еду: «Котлеты были уже на сковородке, когда опять начались схватки. Слезы градом катились у нее из глаз, но она продолжала топтаться у печки; перевернула жаркое. Ну что ж из того, что она родит? Это еще не значит, что надо оставить Купо без обеда! Но она едва успела поставить бутылку вина; добраться до кровати ей уже не хватило сил, — она упала на пол и родила тут же, прямо на рогожке».

Купо очень заботливо относится к Жервезе и маленькой дочке, которую назвали Нана.

Вторую квартирку наверху занимало двое жильцов — мать и сын Гуже. Мать занималась починкой кружев, а сын, кузнец, работал на гвоздильном заводе.

Сбережения четы Купо достигли шестисот франков. С этого времени Жервеза потеряла покой. Ею овладела честолюбивая мечта — открыть свою собственную прачечную и самой нанять работниц.

Но пока её мечтам не суждено сбыться. Работая, Купо падает с крыши: «Его тело описало легкую кривую, два раза перевернулось в воздухе и с глухим звуком, как узел белья, брошенный с высоты, рухнуло на середину улицы». Купо при смерти. Жервеза тратит все сбережения на его лечение. Завистливые Лорилле рады такому раскладу событий.

Однако Гуже, тайно влюблённый в Жервезу, предлагает ей занять у него деньги — 500 франков, и открыть прачечную. Сам Гуже откладывал их на свадьбу, как того желала его мать.

Жервеза открыла прачечную и наняла работниц: кривую Огюстину и долговязую Клеманс. Лорилле окончательно рассорились с Жервезой. Г-жа Лорилле открыто обвиняла Жервезу в любовной связи с Гуже. Жервеза же стала ещё красивее и была счастлива: её мечты сбывались.

А Купо начал часто напиваться, приставать к прачкам. Однако Жервеза прощала его.

Сын Жервезы Этьен работает подмастерьем у Гуже в кузнице, Жервеза иногда приходит к ним отнести бельё и любуется на то, как Гуже работает.

На лестнице как-то раз Жервеза встречает Виржинии, и между ними завязывается разговор, ставший началом закадычной дружбы. Виржини рассказала, что Лантье бросил Адель и ему негде жить.

19 июня — день рождения Жервезы. Все гости в сборе, нет только Купо — он пьёт в «Западне». А чуть позже он, пьяный, приходит домой в обнимку с Лантье.

Купо предлагает Лантье жить у них. Лантье поселяется и начинает очень свободно вести себя с Жервезой. Как-то раз, во время одного из домогательств Лантье, их с Жервезой застаёт Гуже: он решил, что Жервеза спит с Лантье. Но Жервеза разубеждает его: она бы никогда не стала так делать. Гуже предлагает ей уехать в Бельгию, на что Жервеза отвечает отказом. Да, она любит его. Но у неё муж, дети, прачечная.

В одну из ночей Жервеза вернулась с Лантье и увидела, что вся комната в блевотине пьяного Купо. В эту минуту Лантье стал домогаться до Жервезы, она согласилась: «Купо сам виноват». За этой сценой с любопытством наблюдает маленькая дочь Жервезы — Нана.

Скоро весь квартал узнал, что Жервеза каждую ночь ходит к Лантье. «В первое время она чувствовала себя преступницей, испытывала отвращение к себе, ей казалось, что она окунулась в грязь. Выйдя из комнаты Лантье, она чуть не до крови терла себе плечи, точно желая смыть эту грязь. Ей хотелось бы, меняя мужчин, менять и кожу. Но мало-помалу Жервеза привыкла. Слишком утомительно было каждый раз мыться». Жервеза понемногу начала забрасывать прачечную, стала хуже работать.

Старуха Купо рассказала Гуже о том, что происходит между Жервезой и Лантье. Гуже заболел от горя. Жервеза пришла принести им бельё — Гуже попросил её уйти. «Жервеза вернулась в прачечную тупо, без единой мысли, — так коровы возвращаются к себе в стойло».

Через некоторое время прачечная разорилась, а Купо процветал среди этого разорения. «Положительно, этот проклятый пьяница только жирел от водки». Вместе Купо и Лантье частенько бьют Жервезу. Она уже привыкла «в конце концов она смирилась, она поняла, что им просто доставляет удовольствие лупить ее, и безропотно подставляла под удары свою жирную спину».

Умерла мать Купо, на глазах у маленькой Нана. На похороны приходят всё те же люди — злобные, завистливые сплетники и лицемеры.

На похороны приходит Гуже. Он говорит Жервезе о том, что она всегда может на него рассчитывать.

Супруги Купо переехали в жалкую каморку, потому что денег становилось всё меньше и меньше.

Сосед супругов Купо, Бижар, ударом ноги в живот убил свою жену. Теперь он регулярно бьёт свою восьмилетнюю дочь Лали. «А между тем сивуха „Западни“ начала свою разрушительную работу и в семействе Купо. Прачка уже предвидела день, когда ее муж, подобно Бижару, возьмется за кнут и заставит ее „плясать“». Жервеза понемногу «опускается», начинает крепко выпивать.

Купо очень жестоко обращается со своей дочерью Нана. Бьёт её, подозревает в том, что она пошла на панель. На самом деле Нана — просто кокетка, любит красиво одеваться и хорошо выглядеть. Ей 15 лет, а она уже выглядит как настоящая женщина. «Всем своим существом Нана жаждала „покутить и покрутиться“, как говорил папаша Купо».

За Нана начинает бегать какой-то старик; и однажды, когда девушка получила очередную порцию брани от пьяных родителей, она уходит из дома.

Вскоре Лантье говорит, что видел её, хорошо одетую, идущую под руку со стариком.

Через некоторое время Купо и Жервеза увидели Нана на площади, поймали её, избили и забрали домой. «В конце концов, родителям пришлось примириться с Нана. Пусть приходит или не приходит, — как хочет, только бы закрывала за собою дверь. Что делать, привычка сильнее всего, даже порядочности!»

Как-то раз Жервеза бранила девушку, на что она ответила: «Я не раз видела, как ты разгуливала в одной рубашке и чулках! Оставь меня в покое, не надо было показывать пример!»

Восьмилетняя соседка Лали умирает от истощения и побоев своего отца.

Для Жервезы и Купо наступает время платить за квартиру. Жервеза — в долгах и голодает, Купо — пьёт. От голода Жервеза идёт на панель, где совершенно случайно встречает Гуже. Он приводит её домой, в комнату покойной матери, и кормит. Гуже всё ещё любит её. И она любит его, но уходит. «Она вспомнила свою давнюю мечту: спокойно работать, всегда иметь хлеб, спать в чистенькой комнатке, хорошо воспитать детей, не знать побоев, умереть в своей постели.

Теперь она не работала, голодала, спала в грязи, дочь ее пошла по рукам, муж бил ее походя.

Оставалось одно — умереть на мостовой, и если бы она нашла в себе мужество выброситься из окна, — это случилось бы сейчас же».

Купо в «Западне» напился и умер. С этого дня Жервеза стала часто забываться.

«Так Жервеза протянула несколько месяцев. Она опускалась все ниже, выносила последние унижения и с каждым днем понемногу умирала с голоду. Никто не знал, отчего она умерла. Истина была в том, что она погибла от нищеты, от грязи и усталости, от невыносимой жизни. Однажды утром в коридоре распространился дурной запах, и соседи вспомнили, что вот уже два дня не видно Жервезы; когда вошли к ней в каморку, она уже разлагалась».

Жервезу хоронит дядя Базуж со словами: «Послушай… Это я, Веселый Биби, по прозвищу Утешенье дам… Счастливая ты! Бай-бай, красавица!»

 

Жерминаль

 

Механик Этьен Лантье, изгнанный с железной дороги за пощечину начальнику, пытается устроиться на работу в шахту компании Монсу, что близ городка Воре, в поселке Двухсот Сорока. Работы нет нигде, шахтеры голодают. Место для него на шахте нашлось лишь потому, что накануне его прихода в Воре умерла одна из откатчиц. Старый забойщик Маэ, чья дочь Катрина работает с ним в шахте второй откатчицей, берет Лантье в свою артель.

Работа невыносимо трудна, и пятнадцатилетняя Катрина выглядит вечно изможденной. Маэ, его сын Захария, артельщики Левак и Шаваль работают, лежа то на спине, то на боку, протискиваясь в шахте шириной едва в полметра: угольный пласт тонок. В забое невыносимая духота. Катрина и Этьен катают вагонетки. В первый же день Этьен решает было покинуть Воре: этот ежедневный ад не для него. На его глазах руководство компании разносит шахтеров за то, что те плохо заботятся о собственной безопасности. Молчаливое рабство шахтеров поражает его. Только взгляд Катрины, воспоминание о ней заставляют его остаться в поселке еще на некоторое время. Маэ живут в непредставимой бедности. Они вечно должны лавочнику, им не хватает на хлеб, и жене Маэ ничего не остается, как пойти с детьми в усадьбу Пиолена, принадлежащую помещикам Грегуарам. Грегуары, совладельцы шахт, иногда помогают бедным. Хозяева усадьбы обнаруживают в Маэ и её детях все признаки вырождения и, вручив ей пару старых детских платьиц, преподают урок бережливости. Когда женщина просит сто су, ей отказывают: подавать — не в правилах Грегуаров. Детям, однако, дают кусок булки. Под конец Маэ удается смягчить лавочника Мегра — в ответ на обещание прислать к нему Катрину. Покуда мужчины работают в шахте, женщины готовят обед — похлебку из щавеля, картошки и порея; парижане, приехавшие осмотреть шахты и ознакомиться с бытом шахтеров, умиляются щедрости шахтовладельцев, дающих рабочим столь дешевое жилье и снабжающих все шахтерские семьи углем.

Одним из праздников в шахтерской семье становится мытье: раз в неделю вся семья Маэ, не стесняясь, по очереди окунается в бочку с теплой водой и переодевается в чистое. Маэ после этого балуется с женой, называя свое единственное развлечение«даровым десертом». Катрины между тем домогается молодой Шаваль: вспомнив о своей любви к Этьену, она сопротивляется ему, но недолго. К тому же Шаваль купил ей ленту. Он овладел Катриной в сарае за поселком.

Этьен постепенно привыкает к работе, к товарищам, даже к грубой простоте местных нравов: ему то и дело попадаются гуляющие за отвалом влюбленные, но Этьен полагает, что молодежь свободна. Возмущает его только любовь Катрины и Шаваля — он неосознанно ревнует. Вскоре он знакомится с русским машинистом Сувариным, который живет с ним по соседству. Суварин избегает рассказывать о себе, и Этьен нескоро узнает, что имеет дело с социалистом-народником. Бежав из России, Суварин устроился на работу в компанию. Этьен решает рассказать ему о своей дружбе и переписке с Плюшаром — одним из вождей рабочего движения, секретарем северной федерации только что созданного в Лондоне Интернационала. Суварин скептически относится к Интернационалу и к марксизму: он верит только в террор, в революцию, в анархию и призывает поджигать города, всеми способами уничтожая старый мир. Этьен, напротив, мечтает об организации забастовки, но на нее нужны деньги — касса взаимопомощи, которая позволила бы продержаться хоть первое время.

В августе Этьен перебирается жить к Маэ. Он пытается увлечь главу семейства своими идеями, и Маэ как будто начинает верить в возможность справедливости, — но жена его тут же резонно возражает, что буржуи никогда не согласятся работать, как шахтеры, и все разговоры о равенстве навсегда останутся бредом. Представления Маэ о справедливом обществе сводятся к желанию пожить как следует, да это и немудрено — компания вовсю штрафует рабочих за несоблюдение техники безопасности и изыскивает любой предлог для урезания заработка. Очередное сокращение выплат — идеальный повод для забастовки. Глава семьи Маэ, получая безбожно сокращенный заработок, удостаивается также выговора за разговоры со своим жильцом о политике — об этом уже пошли слухи. Туссена Маэ, старого шахтера, хватает только на то, чтобы испуганно кивать. Он сам стыдится собственной тупой покорности. По всему поселку разносится вопль нищеты, На новом участке, где работает семья Маэ, становится все опаснее-то ударит в лицо подземный источник, то слой угля окажется так тонок, что двигаться в шахте можно, только обдирая локти. Вскоре происходит и первый на памяти Этьена обвал, в котором сломал обе ноги младший сын Маэ — Жанлен. Этьен и Маэ понимают, что терять больше нечего: впереди только худшее. Пора бастовать.

Директору шахт Энбо сообщают, что никто не вышел на работу. Этьен и несколько его товарищей составили делегацию для переговоров с хозяевами. В нее вошел и Маэ. Вместе с ним отправились Пьеррон, Левак и делегаты от других поселков. Требования шахтеров ничтожны: они настаивают на том, чтобы им прибавили плату за вагонетку лишь на пять су. Энбо пытается вызвать раскол в депутации и говорит о чьем-тогнусном внушении, но ни один шахтер из Монсу еще не состоит в Интернационале. От имени углекопов начинает говорить Этьен — он один способен спорить с Энбо. Этьен в конце концов прямо угрожает, что рано или поздно рабочие вынуждены будут прибегнуть к другим мерам, чтобы отстоять свою жизнь. Правление шахт отказывается идти на уступки, что окончательно ожесточает шахтеров. Деньги кончаются у всего поселка, но Этьен убежден, что забастовку надо держать до последнего. Плюшар обещает прибыть в Воре и помочь деньгами, но медлит. Наконец Этьен дождался его. Шахтеры собираются на совещание у вдовы Дезир. Хозяин кабачка Раснер высказывается за прекращение забастовки, но шахтеры склонны больше доверять Этьену. Плюшар, считая забастовки слишком медленным средством борьбы, берет слово и призывает все-таки продолжать бастовать. Запретить собрание является комиссар полиции с четырьмя жандармами, но, предупрежденные вдовой, рабочие успевают вовремя разойтись. Плюшар пообещал выслать пособие. Правление компании между тем задумало уволить наиболее упорных забастовщиков и тех, кого считали подстрекателями.

Этьен приобретает все большее влияние на рабочих. Скоро он совершенно вытесняет их былого лидера — умеренного и хитрого Раснера, и тот предрекает ему со временем такую же участь. Старик по кличке Бессмертный на очередном собрании шахтеров в лесу вспоминает о том, как бесплодно протестовали и гибли его товарищи полвека назад. Этьен говорит страстно, как никогда. Собрание решает продолжать стачку. Работает на всю компанию только шахта в Жан-Барте, Тамошних шахтеров объявляют предателями и решают проучить их. Придя в Жан-Барт, рабочие из Монсу начинают рубить канаты — этим они вынуждают углекопов покинуть шахты. Катрина и Шаваль, которые живут и работают в Жан-Барте, тоже поднимаются наверх. Начинается драка между бастующими и штрейкбрехерами. Руководство компании вызывает полицию и армию — драгун и жандармов. В ответ рабочие начинают разрушать шахты. Восстание набирает силу, пожаром распространяясь по шахтам. С пением«Марсельезы» толпа идет в Монсу, к правлению. Энбо теряется. Шахтеры грабят лавку Мегра, погибшего при попытке спасти свое добро. Шаваль приводит жандармов, и Катрина едва успевает предупредить Этьена, чтобы он не попался им. Этой зимой на всех шахтах расставляют полицию и солдат, но работа нигде не возобновляется. Забастовка охватывает новые и новые шахты. Этьен наконец дождался прямой стычки с предателем Шавалем, к которому давно ревновал Катрину, и победил: Шаваль вынужден был уступить её и спасаться бегством.

Между тем Жанлен, младший из Маэ, хоть и хромая на обе ноги, выучился довольно резво бегать, разбойничать и стрелять из пращи. Его разбирало желание убить солдата — и он убил его ножом, по-кошачьи прыгнув сзади, не умея объяснить свою ненависть. Столкновение шахтеров с солдатами становится неизбежным. Углекопы сами пошли на штыки, и, хотя солдаты получили приказ применять оружие только в крайнем случае, вскоре раздаются выстрелы. Шахтеры швыряют в офицеров грязью и кирпичами, солдаты отвечают пальбой и первыми же выстрелами убивают двух детей: Лидию и Бебера. Убита Мукетта, влюбленная в Этьена, убит Туссен Маэ. Рабочие страшно испуганы и подавлены. Вскоре в Монсу приезжают представители власти из Парижа. Этьен начинает ощущать себя виновником всех этих смертей, разорения, насилия, и в этот момент лидером шахтеров снова становится Раснер, требующий примирения. Этьен решает уйти из поселка и встречается с Сувариным, который рассказывает ему историю гибели своей жены, повешенной в Москве, С тех пор у Суварина нет ни привязанностей, ни страха. Выслушав этот страшный рассказ, Этьен возвращается домой, чтобы провести в семье Маэ свою последнюю ночь в поселке. Суварин же идет к шахте, куда рабочие собираются вернуться, и подпиливает одну из скреп обшивки, защищающей шахту от подземного моря —«Потока». Утром Этьен узнает, что Катрина тоже собирается пойти в шахту. Поддавшись внезапному порыву, Этьен идет туда с ней: любовь заставляет его еще на один день остаться в поселке. К вечеру поток прорвал обшивку. Скоро вода прорвалась на поверхность, все взрывая своим мощным движением. На дне шахты остались покинутыми старик Мук, Шаваль, Этьен и Катрина. По грудь в воде они пытаются выбраться в сухую шахту, блуждают в подземных лабиринтах. Здесь и происходит последняя стычка Этьена с Шавалем: Этьен раскроил череп вечному сопернику. Вместе с Катриной Этьену удается выскрести в стене некое подобие скамьи, на которой они сидят над несущимся по дну шахты потоком. Три дня проводят они под землей, ожидая смерти и не надеясь на спасение, но вдруг доносятся чьи-то удары сквозь толщу земли: к ним пробиваются, их спасают! Здесь, в темноте, в шахте, на крошечной полоске тверди, Этьен и Катрина в первый и последний раз сливаются в любви. После этого Катрина забывается, а Этьен прислушивается к приближающимся толчкам: спасатели дошли до них. Когда их подняли на поверхность, Катрина была уже мертва.

Оправившись, Этьен уходит из поселка. Он прощается с вдовой Маэ, которая, потеряв мужа и дочь, выходит на работу в шахту — откатчицей. Во всех шахтах, еще недавно бастовавших, кипит работа. И глухие удары кайла, кажется Этьену, доносятся из-подрасцветающей весенней земли и сопровождают каждый его шаг.

 

 

Ги Де Мопассан

 

Новелла «Одиночество»

 

Было это после обеда в мужской компании. Обед прошел очень весело. Один из присутствующих, мой старый приятель, сказал мне:

— Давай пройдёмся пешком по Елисейским Полям.

И мы пошли медленным шагом по длинной аллее, вдоль деревьев, почти не одетых ещё листвой. Кругом ни звука, только обычный глухой и неустанный гул Парижа. Свежий ветерок веял в лицо, мириады звёзд золотой пылью рассыпались по небу.

Спутник мой заговорил:

— Сам не знаю отчего, ночью мне здесь дышится легче, чем где-либо. Сознание моё словно расширяет свои пределы, озаряется на миг таким светом, что чудится: вот сейчас мне откроется божественная тайна бытия. И вдруг окошко захлопывается. Всё кончено.

Порой перед нами под деревьями скользили две тени; мы проходили мимо скамьи, где два существа, сидя рядом, сливались в одно чёрное пятно.

Мой приятель пробормотал:

— Бедные люди! Не отвращение, а безмерную жалость внушают они мне. Из всех загадок человеческой жизни мне удалось постичь одну: величайшая мука нашего существования — вечное одиночество, и все наши поступки направлены на то, чтобы уйти от него. Вот и они, эти любовники на скамейках под открытым небом, подобно нам, подобно всем живым тварям, стремятся хотя бы на миг не быть одни; но они были и будут всегда одиноки, и мы тоже.

Иные ощущают это сильнее, другие слабее — только и всего.

С некоторых пор я терплю жестокую пытку оттого, что понял, познал, в каком страшном одиночестве я живу, и нет средства спастись от него.

Как бы мы ни старались, как бы ни изощрялись, каким бы ни был страстным порыв наших сердец, призыв губ и пыл объятий, — мы всегда одиноки.

Я увёл тебя нынче вечером с собой, чтобы не возвращаться к себе, потому что я мучительно страдаю теперь в одиночестве моего дома. Но чем ты поможешь мне? Я говорю, ты слушаешь, и оба мы одиноки, мы рядом, вместе, — но мы одиноки.

Понимаешь ты меня?

Блаженны нищие духом, гласит писание. У них есть иллюзия счастья. Они не томятся нашей одинокой тоской, они не бредут, как я, по жизни, не ведая другого общения, кроме мимолётных встреч, не ведая другой радости, кроме эгоистичного удовлетворения, что именно мне дано было понять, увидеть, постичь наше вечное одиночество и выстрадать сознание его.

Ты думаешь, что я заговариваюсь? Послушай. С тех пор, как я почувствовал свою отчуждённость от других, мне кажется, будто изо дня в день я всё глубже спускаюсь в угрюмое подземелье, не нащупываю его стен, не вижу ему конца, да и нет у него, быть может, конца! Я иду, и рядом со мной нет никого, и вокруг меня — никого, и больше никто из людей не совершает этот мрачный путь. Это подземелье — жизнь. Временами мне слышатся шум, голоса, крики… Ощупью направляюсь я на эти смутные звуки, но я не знаю, откуда они доносятся; я никогда не встречаю никого, я никогда не нахожу человеческой руки посреди окружающего мрака. Ты понимаешь меня?

Бывали порой люди, сознававшие эту нестерпимую муку.

Мюссе **) восклицал:

Кто-то зовёт меня, шепчет уныло…

Кто-то вошёл. Моя келья пуста.

Нет никого, это полночь пробило…

О одиночество! О нищета!

 

(Перевод А. Н. Апухтина)

Но у него это была лишь случайная догадка, а не бесповоротная уверенность, как у меня. Он был поэт; он населял жизнь видениями и мечтами. Он никогда не был по-настоящему одинок. А я, я один! Недаром Гюстав Флобер, великий страдалец нашего мира, потому что он был великим провидцем, писал женщине-другу такие безнадежные строки: «Все мы живём в пустыне, никто никого не понимает».

Да, никто никого не понимает, что бы люди ни воображали, что бы ни говорили, что бы ни предпринимали. Разве знает земля, что творится вон там, на звёздах, огненным зерном разметанных по вселенной, таких далёких, что до нас доходит сияние только немногих из них, меж тем как несметные полчища остальных затеряны в беспредельности, и таких близких между собой, что, быть может, они лишь части одного целого, молекулы одного тела?

И вот, человек столько же знает о том, что творится в другом человеке. Мы дальше друг от друга, чем от небесных светил, а главное, больше разобщены, потому что мысль непостижима.

Нет ничего ужаснее постоянного соприкосновения с живыми существами, которых нельзя постичь!

И любим мы друг друга так, словно нас приковали к стене совсем рядом, и мы простираем руки, но не можем дотянуться друг до друга. Мучительная жажда соединения терзает нас, но все усилия наши бесполезны, порывы напрасны, признания бесплодны, объятия бессильны, ласки тщетны. Стремясь слиться друг с другом воедино, мы лишь ушибаемся друг о друга.

Сильнее всего ощущаю я одиночество, когда раскрываю сердце другу, потому что тогда особенно ясно понимаю непреодолимость преграды. Вот он здесь, передо мной: его светлый взгляд устремлён на меня, но душа, скрытая за этим взглядом, недоступна мне. Он слушает меня. Но что он думает? Да, что он думает? Это мучение непонятно тебе? А вдруг он ненавидит меня? Или презирает? Или издевается надо мной? Он размышляет над моими словами, порицает, осмеивает, осуждает меня, считает, что я ограничен или глуп. Как узнать, что он думает? Как узнать, любит ли он меня так же, как я люблю его? Что волнует эту круглую, как шар, голову? Нет тайны большей, чем неведомая мысль другого существа, скрытая и вольная мысль, которую нам не дано ни познать, ни направить, ни подчинить, ни сломить!

А сам я, сколько ни стараюсь отдаться весь, целиком, раскрыть все окна души, — мне не удаётся довериться до конца. Где-то в глубине, в самой глубине храню я тайник своего «я», куда никто не проникает. Никто не может найти его, заглянуть в него, потому что никто не похож на меня, — никто никого не понимает.

А ты, понимаешь ты меня хоть сейчас? Нет, ты считаешь меня безумным! Ты наблюдаешь меня, сторонишься меня! Ты думаешь: «Что это на него нашло?» Но если когда-нибудь ты постигнешь, разгадаешь мою жестокую и утончённую пытку, приди и скажи мне только: «Я понял тебя!» И ты, хоть на одну секунду, дашь мне счастье.

Женщины, как никто, заставляют меня ощущать одиночество.

Горе мне! Горе! Сколько я выстрадал из-за них, потому что они чаще и больше, чем мужчины, заставляли меня поверить, что я не одинок! Когда приходит любовь, чувствуешь, что душа наполняется неземным блаженством! А знаешь почему? Отчего это ощущение необъятного счастья? Да только оттого, что кажется, будто пришёл конец одиночеству. Будто уж нет отчуждённости, замкнутости. Какое заблуждение!

Женщина — великий обман мечты, и больше, чем нас, томит её вечная жажда любви, терзающая человеческое сердце.

Тебе ведь знакомы чудесные часы наедине с ней, с длинноволосой чаровницей, чей взгляд туманит ум. Какой бред кружит нам голову! Какое самообольщение увлекает нас!

Так и кажется, что она и я сольёмся сейчас воедино. Но этот час никогда не наступает, и после недель ожидания, надежды, обманчивого счастья я оказываюсь вдруг ещё более одинок, чем до тех пор.

С каждым поцелуем, с каждым объятием растет отчуждение, такое безысходное, такое ужасающее!

Недаром поэт Сюлли Прюдом ***) написал:

О трепет ласк людских! Как жалок твой удел,

Беспомощной любви бесплодная попытка

Достичь слиянья душ в сплетенье наших тел…

 

(Перевод Б. В. Горнунга)

А затем — прощай! Всё кончено. И почти незнакомой становится та женщина, которая на миг была для нас всем, хотя мы так и не проникли в её затаённую и, должно быть, пошлую мысль!

Даже в часы, когда в таинственном единении двух существ, в полном смешении всех желаний, всех стремлений, казалось, уже достигнуты самые глубины её души, одно слово, одно-единственное слово открывало нам нашу ошибку и, словно молния в ночи, освещало тёмную бездну, зияющую между нами.

И всё-таки лучшая отрада на земле — провести вечер подле любимой женщины, ничего не говоря, наслаждаясь только ощущением её присутствия. Не будем требовать большего, ибо слияние двух существ невозможно.

Я же теперь замкнулся в себе. Я никому не говорю уже, во что я верю, о чём думаю, что люблю. Обречённый на жестокое одиночество, я смотрю вокруг, но мнения своего не высказываю никогда. Что мне до идей, разногласий, верований, наслаждений. Я не в силах ничем поделиться с другими и охладел ко всему. Мысль моя незрима и непостижима. На обыденные вопросы я отвечаю общими фразами и улыбкой, которая говорит: «да», если мне не хочется тратить слова.

Ты понял меня?

Мы прошли всю аллею вплоть до Триумфальной Арки и возвратились к площади Согласия, потому что излагал он всё это не спеша, добавляя ещё многое, что я уже позабыл.

Вдруг он остановился и, указав рукой на высокий гранитный обелиск, стоявший посреди парижской площади и своим длинным египетским профилем уходящий в звёздное небо, указав на одинокий памятник, отторгнутый от родины, история которой странными письменами запечатлена на его гранях, приятель мой воскликнул:

— Смотри, все мы точно этот камень!

И он ушёл, не добавив ни слова.

Был он пьян? Был он безумец? Или мудрец? Сам ещё не знаю. Порой мне кажется, что он был прав; порой кажется, что он потерял рассудок.

 

 

Жизнь

 

Северо-запад Франции. Руан. Майское утро 1819 г. Жанна, белокурая девушка с глазами, похожими на голубые агаты, дочь барона Ле Пертюи де Во, сама укладывает чемоданы и снова смотрит в окно: дождь не утихает… А так хочется ехать!

Жанна только что вернулась в родительский дом из монастыря, где воспитывалась«в строгом заключении» с двенадцати лет. И вот наконец свобода, начало жизни, и они с папой и мамочкой едут в «Тополя», в родовой замок на берегу моря, в деревню на все лето! Дождь не утихает, но они все-таки едут. В экипаже чудаковатый, добрейший отец, сильно располневшая мамочка и молодая служанка Розали. Замок в «Тополях», конечно, стар, но отец продал одну из своих ферм и на эти деньги привел все в порядок: ведь они с мамой решили подарить этот замок Жанне. Она станет там жить, когда выйдет замуж… А пока они едут туда на все лето.