Семантическая модель перевода

Семантическая модель перевода, построенная на принципах компонентного анализа (расчленения семантики значимых еди­ниц языка на элементарные смыслы — семы), может быть пред­ставлена следующей схемой:

Эта схема показывает, как смысл некой единицы ориентиро­вания (ЕО), воспринятой сознанием переводчика (ПЗ — перево­дящее звено), расщепляется на элементарные смыслы, среди ко­торых выбираются наиболее существенные (b, d) которые нужно обязательно сохранить. При этом, естественно, некоторые эле-

 

См.: Гак В.Г. Сравнительная лексикология. М., 1977. С- 14—15.

Гак В.Г- Указ. соч. С. 15.

 

39Х

менты смысла выпадают (а, с, е). После этого в переводящем языке выбирается единица перевода (ЕП), имеющая данные еди­ницы смысла (/>, d). Разумеется, она в большинстве случаев мо­жет иметь и другие элементарные смыслы, которые волей-нево­лей приращиваются к общей системе смыслов сообщения, что и приводит иногда к искажениям и во всех случаях дает в переводе не вполне симметричную картину ситуации, описываемой в ори­гинале.

Возникает вопрос: сохранение какого количества элементар­ных смыслов необходимо для того, чтобы перевод данной едини­цы мог считаться эквивалентным?

Дж. Кэтфорд, анализировавший контекстуальные отношения языковых единиц, т.е. связь грамматических или лексических единиц с лингвистически релевантными элементами в ситуациях, где эти единицы употребляются, как, например, в текстах, ис­пользует в своей теории перевода понятие контекстуального зна­чения¹. Контекстуальное значение представляет собой набор си­туационных элементов, релевантных данной лингвистической форме. Сочетание ситуационных элементов варьирует от языка к языку и очень редко бывает одинаковым в любой паре языков. Кэтфорд приводит пример следующей ситуации: входит девушка и говорит: / have arrived. В переводе на русский язык это выска­зывание вероятнее всего приобретет форму: Я пришла. Если срав­нить наборы элементов ситуаций, отраженных в исходном и переведенном высказывании, то можно увидеть не только их асимметрию, но и количество совпадающих и разнящихся эле­ментов:

Я

> говорящий

женщина прибытие пешком

have arrived

пришла

предшествование < связь с настоящим завершенность

 

Чтобы убедиться в том, что для достижения эквивалентности в переводе достаточно передать лишь половину набора элемен­тарных смыслов, проведем такой же эксперимент на материале другой пары языков, а именно русского и французского. Возьмем небольшое высказывание из «Собачьего сердца» Булгакова и его перевод: Пес пополз, как змея, на брюхе — Le chien s'approche, rampant sur le venire comme un serpent.

le chien

nee

собака < муж:, род ед. число определенность

начало действия

де

'твие в процессе развития

муж. род

ед. число

s 'approche rampant

приближение

пополз

> движение <

медленно

'припадая туловищем к поверхност состояние

женск. род мужск. род

comme un serpent

как змея

ед. число неопределенность <-

подобно змее

живот

sur le ventre

на брюхе

у животного

животом вниз

определенность

 

Английское высказывание содержит набор из четырех эле­ментов смысла, отражаютцих четыре признака ситуации, а рус­ский эквивалент — шесть. Общая сумма элементов смысл равна семи. Схема наглядно показывает, что из семи элементов смысла совпадают только три, т.е. чуть меньше половины.

¹ См.: Кэтфорд Дж.К. Лингвистическая теория перевода // Вопросы тео­рии перевода в зарубежной лингвистике. М., 1978. С. 106 и далее.

Семный анализ высказывания показывает, что исходное со­общение содержит набор из 15 сем, а переводное — 17. Обшее число сем обоих высказываний равно 22, а число совпадающих сем — 11, т.е. составляет ровно половину. Наибольшее разли­чие отмечается в группе, обозначающей движение, где из 12 сем совпадают только три. Если исключить сему единственного числа субъекта, совершающего действие, которая дублирует сему, со-

держащуюся в имени, согласованном с глаголом, то совпадающих сем остается всего две. Русский глагол пополз содержит в себе семы и собственно движения, и стадии движения (начала), и способа движения, и скорости движения. Французский глагол s'approcher передает лишь значения движения и приближения. Кроме того, как можно заметить, во французском переводе использован при­ем модуляции: ситуация представлена как бы с противоположной стороны. В русской фразе пес начинает движение откуда-то, а во французской он приближается к кому-то.

Категория рода субъекта движения оказывается нейтрализо­ванной (пес — le chien} в силу того, что половые различия животных не всегда актуализируются в речи. В данной ситуации категория рода и в русском, и во французском языке оказывается малозна­чимой. В тексте эта категория достаточно отчетливо выражается формой подлежащего, согласованного с глаголом. Поэтому ее дублирование формой глагола может рассматриваться как избы­точное. Разумеется, и в русском, и во французском языке в неко­торых случаях формы глаголов дублируют категорию рода, вы­раженную подлежащим или восстанавливаемую из контекста. В русском и французском языках такое дублирование отмечается, в частности, в формах единственного числа глаголов, согласован­ных с подлежащим. Формы французских глаголов не дублируют в формах спряжения категорию рода, эти значения передаются раз­дельными формами. Во французском высказывании значение движения и его стадии передается глаголом, а значение способа движения — причастной формой другого глагола гатрег, опреде­ляющей состояние субъекта, в которой также дублируется сема движения.

Проведенный эксперимент наглядно показывает, что для достижения эквивалентности переводного текста исходному ока­зывается достаточным передать лишь половину общего набора элементарных смыслов. Это доказывает относительность самой категории переводческой эквивалентности и определяет тот по­рог, за которым та или иная единица ориентирования как единица смысла исходного текста не может уже превратиться в единицу перевода, т.е. считаться эквивалентно переведенной. Кроме того, этот эксперимент, который может быть продолжен на материале иных пар языков и разных по своей протяженности высказыва­ний, показывает, что в переводе происходит скорее увеличение набора элементарных смыслов, нежели их сокращение. В приме­ре Кэтфорда русский перевод, потеряв из исходного набора один элемент (связь с настоящим), привнес три новых (женщина, пешком, завершенность). В нашем примере, где русское выска­зывание сравнивается с французским, в переводе оказались утра-

ченными такие элементы смысла, как прошедшее время (дей­ствие началось до момента речи), начало действия, образ дей­ствия (медленно).

В среднем в переводе достигается сохранение половины от общего семного состава системы смыслов, заключенной в той или иной единице смысла, но в некоторых случаях это число мо­жет быть значительно меньше. Это происходит прежде всего если переводчик применяет адаптацию — прием, изменяющий саму предметную ситуацию. Закономерно предположить, что если в переводе одна предметная ситуация заменяется другой, то и сем-ный состав единиц, описывающий эти предметные ситуации, бу­дет совершенно иным.

Адаптация

Термин «адаптация» используется в теории перевода для обозначения такого вида преобразования, в результате которого происходит не только изменение в описании той или иной пред­метной ситуации, но и заменяется сама предметная ситуация. Адаптация является последним шагом, пройдя который, перевод­чик покидает область перевода и оказывается в области иных, похожих на перевод, но менее строгих форм межъязыкового и межкультурного посредничества — рефератов, переделок, подра­жаний и т.п. В основе адаптации как способа достижения соот­ветствующего коммуникативного эффекта, т.е. сохранения в тексте перевода прагматического значения, присущего тексту оригинала, лежит представление о том, что некоторые предметные ситуации, выведенные в оригинальном речевом произведении, могут быть превратно истолкованы получателем текста перевода. Соответ­ственно текст не сможет вызвать нужного коммуникативного эффекта, насторожив получателя понятиями о непривычных, чуждых, а может быть, и враждебных его культуре предметах и явлениях. Поэтому адаптации широко применялись при переводе религиозных текстов на языки народов, чей общекультурный уровень резко отличался от среднеевропейского. Теоретические обоснования адаптация получила, как известно, в концепции ди­намической эквивалентен Ю. Найды. В его работе, упоминав­шейся во второй части этой книги, можно найти немало приме­ров «переводческой аккультурации» оригиналов. Но сейчас в пе­реводе господствует противоположная тенденция; переводчики предпочитают не переодевать иностранцев в национальные одеж­ды народа переводящего языка, они не маскируют пионеров под бойскаутов, кус-кус под кашу и т.п.

К адаптации следует подходить с большой осторожностью. Положительное свойство этого приема — облегчить получателю переводного текста понимание смыслов оригинального произве­дения — обедняет межкультурную коммуникацию, нивелирует межкультурные различия, создает ложное представление о том, что «везде все так же».

Адаптация вызывается, таким образом, не столько межъязы­ковой асимметрией, сколько межкультурной. Поэтому она встре­чается иногда при переводе реалий, т.е. таких понятий, которые, существуя в культуре языка оригинала, отсутствуют в культуре переводящего языка. Эти понятия могут соотноситься с предме­тами и явлениями самой разной природы. Можно говорить о ре­алиях бытовых, социальных, политических и т.п. Достаточно подробную классификацию реалий можно найти в книге болгар­ских переводчиков С. Влахова и С. Флорина. Разумеется, адапта­ция — не единственный прием для передачи реалий в переводе. Более того, в современной переводческой практике для перевода реалий адаптация используется значительно реже, чем другие трансформирующие операции, в связи с тем, что она в значитель­ной степени деформирует представления об иной культуре.

Тем не менее в некоторых случаях адаптация оказывается не­обходимой именно для того, чтобы сохранить целостную систему смыслов исходного речевого произведения, добиться аналогично­го коммуникативного эффекта. Применение адаптации в этих случаях продиктовано не тем, что получатели переводного текста не в состоянии понять какое-то явление чужой для них действи­тельности, а асимметрией языковых картин мира, неоднозначно­стью ассоциативных связей, устанавливаемых между именами, понятиями и предметами реального мира.

Приведем ставший уже классическим пример перевода назва­ния советского фильма 60-х гг. «Летят журавли» на французский язык — «Quand passent les cigognes». Во фрашгузском переводе один предмет (журавли) заменен другим (аисты}. Французской культуре журавли так же хорошо известны, как и аисты. Соответственно во французском словаре есть лексическая единица, обозначаю­щая этот вид птиц — la grue. Поэтому семантически эквивалент­ный перевод вполне возможен. Но во французском языке еще с XV в. за этим словом закрепилось и переносное значение — про­ститутка. В другом контексте, где речь шла бы о журавлях, на­пример журавлиный клин — les vols en V de la grue, никакой дву­смысленности не возникло бы. Однако название фильма — особый текст: он призван будить воображение и вызывать интерес к тому неизвестному, что будет в фильме, лишь намекая потенциальному зрителю на то, о чем там может идти речь. Появление в названии

 

.

двусмысленного слова la grue в сочетании с глаголом passer, кото­рое обозначает и движение людей, могло вызвать у потенциаль­ных французских зрителей совсем не те ассоциации, на которые рассчитывали авторы романтического советского фильма. Иначе говоря, оказалось бы утраченым то прагматическое значение, ко­торое заложили авторы в название фильма на языке оригинала.

Таким образом, адаптация, предполагающая замену самой предметной ситуации, в переводе оказывается наиболее карди­нальным переводческим преобразованием. Если мы определили, что в большинстве случаев в результате семантических преобразо­ваний сохраняется около 50% сем той или иной единицы перево­да, то при адаптации число совпадающих сем в единице текста оригинала и соответствующей ей единицы перевода значительно меньше. Это число несколько увеличивается при переходе к сле­дующему типу трансформационных операций — эквиваленции.

§ 4, Эквиваленция

Эквиваленцию можно рассматривать как переводческую транс­формацию, располагающуюся уже в пределах эквивалентности, а не адекватности. Эквиваленция обеспечивает сохранение в пере­воде не только прагматической аналогии, но и описывает анало­гичную предметную ситуацию (денотат). Термин «Эквиваленция» предложен Вине и Дарбельне для обозначения такой переводче­ской трансформации, в результате которой предметная ситуация, описанная в тексте оригинала, передается в переводе иными структурными и стилистическими средствами, а иногда и иными семантическими компонентами. Иначе говоря, в общей системе смыслов переводимой единицы исходного текста при сохранении денотативного значения в переводе происходит изменение сигни­фикативного значения. Переводчик пишет либо говорит о том же, но иначе.

В этой связи можно рассмотреть эквиваленцию на разных уровнях, а именно такие варианты эквиваленции, при которых эквивалентность предполагает изменения структурного, семанти­ческого или стилистического компонентов единицы оригиналь­ного текста, подлежащей переводу.

Можно предположить, что Эквиваленция — это такой пере­водческий прием, при котором в единице текста, соответствующей какой-либо единице исходного текста, сохраняется минимально возможное число сем.

Начнем с первого варианта эквиваленции, т.е. с тех случаев, когда переводчик, стремясь описать какую-либо предметную си­туацию теми средствами, которые традиционно закреплены за

ней в переводящем языке, полностью «отвлекается» от форм ори-гинала, которые, на первый взгляд, должны представлять собой аналоги.

Как мы помним, в качестве классического примера эквива-ленции канадские лингвисты приводили ситуацию, когда чело-век, попадая молотком по пальцу, соответственно вскрикивает; Ale! по-французски и Ouch! по-английски.

Речь идет о восклицаниях, связанных с определенными типа­ми предметных ситуаций и являющихся звуковым проявлением определенных эмоций. Переводчик вынужден преодолевать структурную асимметрию формы, имитирующей звуки, издавае­мые людьми или животными. В переводе мы сталкиваемся, есте­ственно, не с самим звуком, а с его условным воспроизведением языковыми средствами. Иначе говоря, речь идет о воспроизведе­нии некой металингвистической функции высказывания. В эту категорию следует включить не только воспроизведение звуков, сопровождающих некоторые типичные процессы и эмоции чело­века, но и другие виды ономатопеи (звукоподражания), а именно воспроизведение криков животных и звуков природы. К этой же категории могут быть отнесены и слова, обозначающие как про­изводство разных звуков, так и связанные с этими звуками предме­ты, если звуковые оболочки этих слов напоминают обозначаемые явления, например, гавкать, мяукать, мычание, блеяние, кукушка, ревун и т.п.

Некоторые слова, построенные на звукоподражаниях, напо­минают своей звуковой оболочкой друг друга в целом ряде язы­ков. Классическим примером такой межъязыковой аналогии зву­ковой формы является слово кукушка: фр. -- соисои; англ. — cuckoo; нем. — Kuckuck; ит. — cuculo\ иен. — сисо, cuclilto.

Напоминают друг друга звуковой оболочкой и эквиваленты глагола мяукать в разных языках: фр. -- miauler; англ. — to miaow; нем. — miauen; ит. — miagolare; исп. — maullar.

Если по-русски о звуках, издаваемых овцами и козами, мы го­ворим блеять, то по-немецки об овцах говорят bloken, а о козах — meckern. Во французском языке для обозначения звуков, издавае­мых этими животными, также могут использоваться два глагола: для блеяния овец скорее используется глагол beler, а для блеяния коз — chevroter.

Когда мычат французские быки и коровы, французы говорят mugir. В этом глаголе, восходящем к латинскому mugire, в котором угадывается ономатопея, первый слог напоминает звуковую фор­му русского глагола. Но мычание быков и коров по-французски может обозначать и глагол, не имеющий в своей основе звуко­подражания, — beugler. О мычании немецкого крупного рогатого

скота говорят muhen и brullen. Мычание английских коров и бы­ков передается глаголами to low, to bellow.

Но при всей вариативности форм слов, имен и глаголов, созданных в языках для обозначения звуков, издаваемых людьми и животными, их перевод на другие языки не представляет осо­бой сложности для перевода, так как эти формы зарегистрирова­ны в словарях. Переводчику важно только быть внимательным и постараться не перепутать мычание английских коров и быков или блеяние французских и немецких коз и овец. Сложнее обстоит дело, когда в тексте оригинала используются «чистые» звукопод­ражания, т.е. имитируются звуки, издаваемые животными или людьми. Сложность состоит, во-первых, в том, что люди, говоря­щие на разных языках, по-разному представляют в графических формах звуки окружающего мира, т.е. ассоциируют их с разными буквенными комбинациями. Во-вторых, информация о способах отображения звуков окружающего мира тем или иным языком обычно не фиксируется ни словарями, ни какими-либо иными систематизированными источниками. Рассмотрим пример из пове­сти Булгакова «Собачье сердце», которая начинается с ономатопеи. В первой главе этой повести ономатопея встречается неоднократ­но. Сравним формы, используемые английским, французским и итальянским переводчиками для передачи этих звукоподражаний. Первые четыре строки показывают, каким образом обозначаются звуки, издаваемые собакой, а следующие пять — восклицания людей:

 

русский	ан&гийский	французский	итальянский
У-у-у-у-у-у-гу-гугу-уу!	OO-OO-WOO-WOO- hoo-oo!	Whouu. whouuu, whouhouhouhouuuuuu!	u-u-u-u-u-u-hu-hu-huu!...
У-у-у-у-у!	оо-оо-оо-оо-оо...	Whouhouhouuuu...	u-u-u-u-uh...
Р-р-р... гау-гау...	Gr-r-r... gruff... vvuff...	Grr-grrr... Ouaou! Ouaou!	r-r-r... bau-bau...
Ф-р-р... гау...	Fr-г-г... Wuffi	Ffrrrr! — Ouaou!	R-r-г... bau!
Куть, куть, куть!	Rip- pup-pup	Pstt, pstt	Ehi!
Фить-фить-фить!	Phew -phew- phew	Pstt. pstt	Ffih.ffih
Ай-яЙ-яй	Dear me, dear me...	Aieayeaye	Ahi-ahi-ahi...
А-га!	Ah. ah!	Aha!	Bene!
Ух...	ooh	-	Ah!

Приведенные примеры наглядно показывают различия в пе­реводных версиях обозначений звуков, издаваемых людьми и жи-

вотными. Переводчики абстрагируются от форм языка оригинала и выбирают в языках перевода формы, закрепленные за данными ситуациями. Особенно наглядно это проявляется в способах по­дозвать собаку. Они оказываются наболее вариативными. Во всех переводах избраны привычные формы, с помощью которых под­зывают собак в каждой из сравниваемых культур.

Разумеется, в сравниваемых языках можно выявить целый ряд аналогий в звукоподражаниях. Мы видим, что во всех языках вой собаки передается обозначением звука, близкого русскому \у]. В рычании везде присутствует обозначение звука, близкого русскому [р]. Но гавканье передается во всех языках особыми формами. Английская форма не имеет в своей звуковой оболочке ничего общего с фонетической формой русского языка.

Французская форма немного напоминает русскую, а в италь­янской звук [г] заменяется звуком [б\.

Приведенные формы, различающиеся своей звуковой струк­турой, соотносятся с одними и теми же предметными ситуация­ми (вой, рычание, гавканье собаки, способы подозвать собаку, выражение сожаления, удовлетворения и т.п.). Переводчик, по­няв смысл этих форм и их соотнесенность с предметными ситуа­циями, выбирает такие формы, которые регулярно используются для обозначения аналогичных ситуаций в языке перевода.

Если перевод осуществляется на родной язык, то поиск соот­ветствующих форм для передачи подобных звукоподражаний не вызывает особых затруднений. Перевод на неродной язык может вызвать сложности, так как обычно эти формы не фиксируются словарями. Переводчику приходится действовать в соответствии с так называемой денотативной моделью перевода: искать в самых различных источниках (книгах, кинофильмах, обращениях к ин­формантам—носителям переводящего языка) описания аналогич­ных типических ситуаций и нужные формы их обозначения. По­степенно в сознании переводчика накапливается необходимая информация о формах описания тех или иных предметных ситуа­ций неродным языком. Эти знания должны быть структурирова­ны определенным образом. Структурированное знание о типич­ных предметных ситуациях и формах их описания может быть определено термином фрейм. Этот термин стал широкоунотреби-тельным после выхода в свет в 1974 г. работы Марвина Минского «Фреймы для представления знания»¹.

Фрейм — это структура данных для представления стереотип­ной ситуации. С каждым фреймом ассоциируется информация

¹ Minsky M. A Framework for Representing Knowledge. Cambridge, 1974. В русском переводе работа вышла в 1979 г.

разных видов, в том числе культурологического плана. Минский представляет фрейм в виде сети, состоящей из узлов и связей меж­ду ними. Верхние уровни фрейма четко очерчены, так как образо­ваны такими понятиями, которые всегда являются справедливыми в отношении какой-либо определенной ситуации. На низких уров­нях имеется множество особых вершин-терминалов, которые не­обходимо заполнить характерными примерами.

Таким образом, в самом общем плане фрейм определяется как иерархическая структура знаний о некотором стереотипном положении вещей — о ситуации, событии, факте, явлении, дей­ствии, каком-либо материальном или нематериальном объекте. Объединение знаний в составе фрейма обусловлено тем, что они в совокупности описывают некоторый стандартный стереотип­ный набор, с которым человеку приходится иметь дело в повсед­невной практике. Например, при словах день рождения у каждого возникают определенные представления: гости, подарки, празд­ничный обед. Разумеется, такой стереотип культурно обусловлен и зависит не только от языка. Сравнение стереотипов, присущих культуре оригинала, с теми, которые функционируют в культуре переводящего языка, показывает все типы оппозиций картин мира: обобщенной общечеловеческой и национально-этнической, общечеловеческой и индивидуальной, этнической и индивиду­альной.

Переводчик, накапливая знания о чужой культуре, обычно фиксирует их в сознании именно в виде фреймов. Так, в нашей ситуации фреймом будет собака, а его терминалами — вой, гав­канье, рычание, способы подозвать собаку, а также ошейник, конура, названия различных пород собак, частей тела и многое другое.

Понятие фрейма оказывается важным с дидактической точки зрения. Будущие и «действующие» переводчики, изучая ино­странный язык или совершенствуясь в нем, должны постоянно пополнять и структурировать свои знания иностранного языка и стоящей за ним культуры именно способом заполнения всех тер­миналов фрейма. Такое структурирование знаний поможет пе­реводчику понять, какой информации ему недостает, и найти недостающую информацию до того, как она ему понадобится в переводе.

Эквиваленция используется нередко при переводе идиомати­ческих выражений, пословиц, поговорок. В самом деле, фразео­логические обороты, как правило, содержат метафору, в которой в образной форме передается какая-либо идея. Так, идея абсо­лютной тишины, необычной для мест скопления людей, в рус­ской речевой практике часто передается гиперболическим фразео­логическим оборотом слышно, как муха пролетела. В испанском

языке в аналогичных ситуациях используется фразеологизм с ана­логичным смыслом oir el vuelo de unpdjaro — слышать полет пти­цы. Данные фразеологические обороты различаются как структур­ной моделью (сложная глагольная конструкция в русском языке и именная в испанском), так и конкретным образом (муха в рус­ском языке и птица в испанском). Однако эти различия в данном случае не существенны, так как в оригинальном тексте фразеоло­гический оборот синтагматически не связан, иначе говоря, образ, лежащий в основе перевода, нигде в тексте более не используется. Двуязычные фразеологические словари, а также словари по­словиц и поговорок предоставляют обширный материал, иллю­стрирующий различия способов обозначения одной и той же си­туации, идеи, морали. Переводчики, как правило, используют именно те обороты, которые приняты в переводящем языке, неза­висимо от того, как описывается ситуация, идея, мораль в тексте оригинала. Приведем некоторые примеры:

Apple polishing -— полировка яблок — угодничество То hang up one's axe — повесить топор — отойти от дел То take the cake — взять пирожное — выиграть приз То spill the beans — рассыпать бобы — проболтаться¹ Manger Dieu — есть Бога — причащаться Travaux d'Hercule — труды Геракла — двенадцать подвигов Ге­ракла, титанический труд

Пан или пропал — Cesar on rien

Когда рак свистнет — Quand les poules auront des dents

Как можно заметить, последняя русская поговорка Когда рак свистнет, обозначающая идею неопределенного и невероятного будущего, на французском языке может быть передана аналогом Quand les poules auront des dents (когда у кур будут зубы). «В пере­воде, — отмечали Вине и Дарбелъне, — следует придерживаться классических форм, так как упрек в англицизмах, германизмах, испанизмах всегда будет звучать в адрес тех, кто создает иннова­ции путем калькирования»². Это предостережение весьма важно для переводчика. Обычно переводчики и не стремятся выйти за пределы общепринятого в переводящем языке, не стесняясь ис­пользовать прием эквиваленции.

В той же первой главе «Собачьего сердца» мы встречаем не­сколько выражений, обозначающих разные чувства: возмуще­ние (Черт знает, что такое!}, требование продолжения рассказа ~yty, сожаление (Боже мой!). Во всех случаях переводчики ис-

 

пользуют формы, принятые в языке перевода для выражения этих идей и эмоций:

ит.: Che razza di roba! — Davve-e-ro? (в самом деле!) — Dio mio! англ.: / don't know what the world's coming to! — Well? — Good God! фр.: Qu'est-ce que c'est encore que cette histoire! — Quoi-oi? -Seigneur!

Но эквиваленция оказывается не всегда возможной и не все­гда желательной в переводе. Мы уже упоминали о том, что совре­менная «мода» художественного перевода предписывает, чтобы переводчики в большей степени следовали формам текста ориги­нала. Искушенному читателю уже не интересно узнать, о чем пи­шет автор оригинала. Ему интересно узнать, как это «звучит» на языке оригинала.

Но иногда сам текст предписывает калькирование идиомати­ческих выражений. Это происходит, в частности, в случае так на­зываемой игры слов, представляющей собой одну из сложнейших ситуаций перевода, когда обыгрывается один из компонентов идиоматического выражения путем восстановления его первона­чального значения, утраченного в идиоме.

Эквиваленция может в некоторой степени деформировать стилистическую окраску единицы перевода. Это происходит тог­да, когда передается только денотативное значение какого-либо фрагмента текста, а его стилистическое значение остается невос­произведенным. В подобных случаях иногда говорят о стилисти­ческой нейтрализации. Такая трансформация оказывается весьма опасной, так как она затрагивает уже прагматический уровень единицы перевода. В самом деле, выбор автором исходного сооб­щения определенной стилистической формы всегда преследует цель оказания определенного воздействия на получателя сообще­ния, т.е. достижения определенного коммуникативного эффекта, реализации эстетической функции высказывания.

Механизм выбора переводчиком формы, которая описывала бы аналогичную предметную ситуацию и имела бы соответствую­щую стилистическую окраску, т.е. выбор наиболее точного экви­валента, можно продемонстрировать следующим примером.

Рассмотрим, как в тексте пародийно-юмористического рома­на французского писателя Сан-Антонио «История Франции, по Сан-Антонио»¹ описывается внешность галла, древнего предка французов. Для анализа механизма переводческого коммуника­тивного акта выберем, однако, лишь те единицы, которые не

 

¹ Английские примеры заимствованы из кн.: Крупнова В.Н. В творческой лаборатории переводчика. М., 1976. С. 120 и далее.

² Vmay, J.-R, DarbelnetJ. Op. cit. R 52.

¹ San Antonio. L'histoire de France vue par San-Antonio. Paris, 1970. Сан-Анто­нио — псевдоним французского писателя Фредерика Дара (Frederic Dard), автора популярных детективных романов.

имеют словарных эквивалентов в двуязычных словарях или име­ют упрошенный эквивалент. Выделенные лексические единицы обозначают элементы портрета человека. Но портрета не обычно­го, а юмористически окрашенного, данного в описании, стили­зованном под просторечье:

Mais pour toujours, le Gaulois restera un grand costaud avec des lampions bleu-candide...

Начало высказывания не представляет особой сложности для перевода, а соответственно и интереса для анализа. Его можно перевести дословно, не нарушив при этом нормы переводящего языка:

(1) Mais (2) pour (3) toujours, (4) le Gaulois (5) restera (6) un grand (7) costaud (8) avec...

(1) Ho (2) на (З) всегда (4) галл (5) останется (6) рослым (7) детиной (8) с...

Обратимся к первому выделенному слову. Первая естествен­ная операция на этапе декодирования, если единица декодирова­ния недостаточно хорошо известна переводчику, — обращение к двуязычному словарю. Для слова des lampions (мн. число слова lampion) во французско-русском словаре предлагаются следую­щие эквиваленты: плошка (для иллюминации), лампион, бумаж­ный фонарик, цветной фонарик для иллюминации.

Образ галла предстает несколько загадочным: с какими плош­ками для иллюминации ходили галлы? А может быть, они любили цветные фонарики? За расшифровкой приходится обратиться к специальным французским словарям. В одном из них — словаре арго — обнаруживаем, что слово lampions обозначает глаза.

На этапе декодирования происходит идентификация трех ти­пов: идеографическая (1) — глаза, образная (2) — бумажные шары или плошки, содержащие масло и фитиль для освещения, и сти­листическая (3) — просторечье. Сначала идентифицируется об­щее нейтральное значение единицы, в котором устанавливается связь знака с окружающей средой (денотативное значение): lampions =yeux, т.е. обнаруживается наиболее нейтральный сино­ним, связанный с денотатом через понятие, содержание которого отражает, как известно, не все, а лишь главные, сущностные свойства объекта. Затем определяется образная основа знака. Об­ращает на себя внимание значение sphere de papier plisse (бумаж­ный шарик). Знак приобретает метафорическое значение: глаза, похожие на шары. И, наконец, устанавливается место знака сре­ди стилистических синонимов. Слово lampions в значении уеих относится к сфере арго.

/. lampion -* уеих (идеографическая, денотативная иденти­фикация);

/У. lampion —> lanteme venitienne; cylindre ou sphere de papier plisse; godet utilise pour les illuminations (образная идентификация);

Ш, lampion — •> argo (стилистическая идентификация).

На этапе декодирования формируется полное представление о единице, которой требуется найти эквивалентное обозначение в языке перевода на этапе реконструкции.

Реконструкция начинается с установления денотативной экви­валентности между нейтральным синонимом единицы исходного текста и соответствующим знаком переводящего языка. В нашем случае нейтральным синонимом текстовой единицы lampion ока­зывается слово уеих, а русским эквивалентом последнего — слово глаза.

Затем определяется соответствующая стилистическая пара­дигма синонимов, к которой должен относиться избираемый знак. В данном случае арготическая окрашенность французского слова дает нам основания обратиться к парадигме просторечных и жар­гонных синонимов слова глаза. Соответственно из общей сино­нимической парадигмы, состоящей из 11 членов, исключаются все иные стилистические парадигмы (поэтические, официальные, интимные и др.). После этого из стилистической парадигмы гру­бых и просторечных синонимов выбирается знак, имеющий близ­кую образную основу: шары — сферическая форма и достаточно большой размер.

Очи (уст., поэт.)
Вежды (уст., поэт.)
Глаза нейтральное познание предмета

Глазоньки (прост, и народно-поэт.) Глазенапы (прост, и шутл.) Глазищи (прост.) Гляделки (грубо, прост.) Буркалы (грубо, прост.) Зенки (грубо, прост.) Шары (грубо, прост.)

Выбор окончательного эквивалента на этапе реконструкции (Р) происходит в обратной последовательности по сравнению с процессом идентификации единицы исходного текста на этапе декодирования (Ц).

Д: образная стилистически окрашенная единицы ИТ -> нейт­ральная (понятийная) единица ИТ + стилистические и образные коннотации;

Р: эквивалентная нейтральная (понятийная) единица ТП + эквивалентные стилистические и образные коннотации -* экви­валентная образная и стилистически окрашенная единица ТП.

Таким образом, avec des lampions bleu-candide ~ с простодушно-синими шарами.

Разумеется, переводчик был вправе выбрать и иную основу для образного сравнения, а именно плошку или блюдце, тем более что в русском языке сравнительный оборот глаза, как блюдца в просторечном употреблении возможен. Однако ни плошка, ни блюдце не являются в русском языке метафорическими обозначе­ниями глаз. Варианты типа с плошками или с блюдцами, которые скорее всего стали бы понятны из контекста, представляют собой окказиональные метафоры, созданные переводчиком там, где ав­тор употребляет стертую метафору, просторечное клише. Более сложные конструкции, сравнительный оборот (с глазами, как плошки) или иная, прямо-переносная конструкция (типа с блюд­цами глаз) необоснованно утяжелили бы описание.

Данным примером мы показали, каким образом происходит переводческий поиск эквивалента, имеющего не только анало­гичное предметное значение, но и близкое стилистическое значе­ние. Однако стилистическая эквиваленция как переводческий прием заключается не в сохранении стилистического значения, а в его нейтрализации в силу межъязыковой асимметрии. Эта асимметрия особенно отчетливо проявляется в тех случаях, когда исходное высказывание построено с использованием простореч­ных, стилистически сниженных элементов. Можно вспомнить очень тонкое наблюдение одного из первых мастеров русского перевода В.А. Жуковского, который отмечал, что «все языки име­ют между собой некоторое сходство в высоком и совершенно от­личны один от другого в простом или, лучше сказать, в простона­родном»¹. Стилистически маркированные элементы речи указы­вают на определенное отношение автора к описываемой ситуа­ции: пренебрежение, негодование, презрение, восхищение. Они свидетельствуют о социальном положении, уровне образованнос­ти, эмоциональном состоянии самого автора речевых произведе­ний, его отношении к языку и литературным нормам. Вспомним пародию на «народных» писателей у И. Ильфа и Е. Петрова: «Инда взопрели озимые, рассупонилось красное солнышко, рас-талдыкнуло свои лучи по белу светушку...», а также шокирующие тексты Э. Лимонова и пр.

Если мы говорим о переводе художественной литературы, то необходимо отличать речь персонажей, их реплики, внутренние

¹ Жуковский В.А, О басне и баснях Крылова. 1809 // Русские писатели о переводе. Л.. 1960. С. 87.

монологи и пр. от речи автора литературного произведения. Ав­тор часто стилизует речь персонажей, для того чтобы сделать бо­лее полной их характеристику. Вернемся к первой главе «Собачь­его сердца». Она построена в виде внутренней речи бродячего пса. Формы, которые использует Булгаков, изобилуют просторе­чием. Переводчики именно в силу того что языки сильно раз­нятся в простом, часто предпринимают стилистическую эквива-ленцию, либо подыскивая в языке перевода формы, которые иными средствами передают аналогичный объективный смысл и имеют соответствующее стилистическое значение, либо нейтра­лизуя стилистическую окраску и сохраняя лишь объективный смысл тех или иных единиц перевода. В последнем случае утрата стилистического компонента позволяет нам говорить уже скорее не о переводческой трансформации, а о деформации.

Приведем несколько примеров.

«Какая гадина, а еще пролетарий^.» — восклицает Шарик по поводу повара, обварившего его кипятком. В английском переводе гадина заменяется экспрессивной формой swine (свинья, подлец), во французском — Vordure (помойка, подлец), в итальянском - brutta carogna (падаль, подлец). Все эти формы основаны на иных образах, но способны передать соответствующее стилистическое значение. Следующее изречение, относящееся к тому же мучите­лю, — жадная тварь в английском варианте представлено как the greedy, grudging beast (жадная, скупая скотина), во французском - rapiat (скупердяй, сквалыга). Иначе говоря, сохранены и сема жад­ности, и стилистическая окраска сниженности, и эмоциональное значение ненависти. В итальянской версии используется выраже­ние razza diporco (подобие свиньи), в котором отсутствует сема жад­ности.

«Какого лешего, спрашивается, носило его в кооператив Цент-рохоза?» — удивляется Шарик. Английский переводчик отходит от формы леший, имеющей сему лесной демон, которая может быть передана в английском языке соответствующими формами, потому что в английском языке вопрос о причинах удивительно­го поступка кого-либо никак не связан с лесными демонами. По­этому в английском переводе вместо лешего возникает недобрый ветер — «What ill wind, one wondered, was blowing him into the Cooperative of the People's Economy?» При этом просторечная ок­раска образа несколько утрачивается. Во французской версии со­храняется сема дьявольских сил quel demon (какой демон, дьявол), но утрачивается стилистическая окраска просторечия. В итальян­ском переводе осуществлена полная нейтрализация: экспрессивное русское выражение заменено простым вопросом почему (perche), поэтому итальянская версия перевода данного выражения пред­ставляется наименее удачной.

И, наконец, последний пример. Шарик превращается в чело­века и начинает говорить, вспоминая прибаутки, известные его донору гипофиза Климу Чугункину. В какой-то момент он про­износит длинную шутливую фразу: «Дай папиросочку, у тебя брю­ки в полосочку». Смысл шутки в рифмовке слов, которые не могут сочетаться в одном высказывании. Денотативная ситуация — просьба дать папиросу. Естественно, в других языках фразеологи­ческие аналоги данной шутки вряд ли возможны. Переводчик оказывается перед необходимостью конструирования некой риф­мованной формы, в которой сталкивались бы несочетаемые в обычной речи слова и которая соотносилась бы с аналогичной предметной ситуацией. Французский переводчик находит удач­ное решение; «Donne-moi une cigarette, el je boutonne ma braguette» (букв, дай мне сигарету, и я застегну ширинку).

Таким образом, эквиваленция как переводческий прием имеет многообразные проявления и используется переводчиком тогда, когда некая предметная ситуация должна описываться в переводе иначе в силу принятых в языке норм, закрепляющих те или иные знаки за определенными фреймами.

Эквиваленция, преобразующая высказывания, нередко вклю­чает в себя семантические преобразования отдельных элементов, например, в последней иллюстрации папироса оказалась заменен­ной сигаретой, в английской версии выражения какого лешего? леший сменился злым ветром и т.п.

Все семантические преобразования могут быть определены термином модуляция и рассмотрены на единых л о ги ко-семанти­ческих основаниях.

Глава 6