Талант и слава гр. Л.Н. Толстого

Три четверти века жизни, почти полвека литературной деятельности… Такой удел достается не многим русским писателям.

Несокрушимое здоровье гр. Л.Н. Толстого победоносно борется со старостью и болезнями. В своем преклонном возрасте он сохранят мужественную бодрость тела и зрелые силы духа. Он продолжает работать, и в его работе нередко чувствуется изумляющая свежесть. Даже более: в этой поздней поре деятельности гр. Толстой все охотнее возвращается к свободному художественному творчеству, с которым как будто хотел расстаться, увлекшись целями учительства и делания непосредственного добра.

Могущество истинного таланта сказалось вопреки капризам ума и мнительному скептицизму возраста.

Гр. Толстого называют величайшим писателем нашего времени, не только в русской, но и во всемирной литературе. Эту оценку надо исправить в том отношении, что таланты такого размера не принадлежат какому-нибудь времени. Подобно Шекспиру гр. Толстому суждено жить века, мало-помалу завоевывая русскому гению первенствующее положение в романе, как поэт королевы Елизаветы завоевал английской поэзии первенство в драме.

Тургенев, который один мог оспаривать уединенное величие гр. Толстого, признал в нем величайшего романиста, не разделяя его мнений и вкусов. Но для Тургенева мнения и вкусы гр. Толстого были боевыми кликами, вызывавшими и раздражавшими. Для последующих поколений это значение так называемых «толстовских идей» отпадет. Для последующих поколений гр. Толстой представится в ярком и чистом сиянии величайшего художника слова, творившего удивительнейшими образами, вековечными по своей синтетической глубине. Своеволие учительствующего ума будет позабыто, останется несравненная, бесспорно гениальная мощь поэтического воплощения.

Враждующие с мировой цивилизацией идеи испытают перестановку в неизбежном ходе человеческого прогресса, но от них сохранится степная свежесть русского простора и порывистость великого народа, отыскивающего свое огромное место в старом культурном мире.

Почти полувековое литературное поприще гр. Толстого представляет чрезвычайный интерес не только по размерам созданного им, но и по особенным судьбам его авторской славы. Здесь мы имеем дело с замечательнейшим явлением в области общественной психологии. Если бы можно было изобразить графически подъем авторского гения гр. Толстого и подъем его авторской славы, то эти графики странным образом не совпали бы. Талант сильнее идеи. Он в Толстом-художнике побеждает Толстого-мыслителя к великой выгоде русской литературы.

В. Авсеенко

59. «Русское слово», 1903, № 237 (28 августа)

Ряд волшебных изменений…

Передо мной номер журнала «Искры», где напечатан настоящий портрет Л.Н. Толстого: ряд его портретов с 1851 по 1903-й.

Начиная с юноши, который «оч. ленив», и кончая глубоким стариком, который работает даже тогда, когда он болен.

1851-й год. Некрасивый юноша с не особенно приятным лицом, в котором есть что-то лермонтовское. Молодой граф Л.Н. Толстой выглядит несколько бреттером, и я думаю, что встреча с этим юношей не могла доставить

В 1855 году – блестящий офицер с модными тогда бачками, в бобрах. Воротник шинели поднят на одном плече, чтоб виден был эполет особого удовольствия.

Дальше идут скромный обыкновенный офицер. Военный, но не воинственный. Светский человек. Левин из «Анны Карениной». Художник в рабочей блузе. Лев Толстой, мыслитель и великий писатель Русской земли, – и бесконечно дорогой всем «Лев Николаевич».

Портрета «Льва Николаевича» не надо и печатать. У каждого этот портрет выгравирован в памяти, хранится в сердце. <…>

Между лицом юноши в 1851 году и лицом старца в 1903 – огромная пропасть. Их разделяют 52 года мысли.

Но, пересматривая эти различные и мало друг на друга похожие портреты Толстого, вы видите в них одно, что остается всегда. Одно – общее всем портретам. Одну «особую примету», которая остается неизменной.

Нависшие брови и пытливый, вопросительный взгляд глубоко под ними сидящих глаз.

Это «особая примета» не оставляет Толстого никогда.

Словно человек всю жизнь вглядывается в то, что всю жизнь стоит перед ним, и спрашивает себя:

– Да что же это такое?

Что может стоять перед человеком всю жизнь? Только сама жизнь.

Эта мысль, глубокая и тревожная, залегла в нависших бровях и вопросительно, подозрительно глядящих глубоких глазах Толстого.

<…> Ряд его портретов с юности и до глубокой старости – это история мысли. Как мысль была, развивалась, росла, и чем она разрешилась.

Толстой – «утес-великан», который пел Лермонтов. И на лице юноши Толстого вы видите как <…> залегла уже «тучка», пока еще «золотая».

Это бывает в горах <…> облако растет, чернеет, обволакивает вершину горы, из него гремят громы.

Толстой – студент – кутила, <…> Толстой – светский человек,

Толстой превращается в художника. Но во всех этих переменах пытливая мысль, залегшая в складках насупленных бровей, в суровом и вопросительном взгляде, его не оставляет. <…>

В то, что стоит перед ним Толстой вглядывается пристальнее. Взгляд его становится подозрительнее, мрачнее, делается злым.

Это, быть может, то время, когда он решил, что жизнь бесцельна, глупа и пуста, и хотел истребить себя, как существо ни на что ненужное.

И мы видим, как на этом лице, сквозь облик «обыкновенного интеллигентного человека» все больше и больше начинают проступать черты мужика.

Толстой внешним видом старается походить на крестьянина, ведет жизнь крестьянина, пашет, сеет, косит, и лицо его делается похожим на лицо крестьянина.

Быть может эта перемена соответствует наплыву тех мыслей, которые удержали Толстого «на краю пропасти». Удержали от мысли истребить себя. Мыслей:

– Ведь, вот же миллионы людей, не хуже и не глупее меня, живут и знают, зачем они живут <…>

И черная туча, залегшая в глазах Толстого, то как будто немножко разъяснится, то становится еще мрачнее, еще грозней – так, пока <…> из мрачной тени, в которой происходит таинственная борьба, не брызнул из глаз, как солнце из тучи, ясный спокойный и радостный взгляд.

Вопрос, который скопился здесь в бровях <…>, решен.

Я знаю, что есть Бог…

Кроткое, радостное, любящее разливается по лицу человека, и мыслью его делается: Как мне поступать всегда и во всем по-Божьему, только по-Божьему? И <…> «расходятся морщины на челе».

О, их появляется масса новых! С каждым годом, с каждым месяцем, с каждой болезнью.

<…> Это не те глубокие, пасмурные, злобные морщины, которые делает себе сам человек тяжкими, безотрадными, безнадежными мыслями. <…>

Среди людей распускается чудесный цветок. Отовсюду людей тянет к этому цветку. Люди едут отовсюду, чтобы увидеть Льва Николаевича, услышать его голос, побеседовать с ним. Увидеть чудный цветок, распустившийся среди человечества, и подышать его ароматом.

С добрым, ясным, теплым, осенним утром, счастливый человек, разрешивший вопрос, который пятьдесят лет хмурил чело.

С добрым, бодрым утром, Лев Николаевич!

 

В. Дорошевич

60. «Русское слово», 1903, 28 августа

Великому сеятелю

Помните ли Вы свое раннее детство, то счастливое, радостное детство, когда все так хорошо и в вас, и около вас и во всем мире? <…>

Прочтите своему ребенку «Детство» (если не заплачет он над ним – поплачьте над своим ребенком: он родился у вас слепым и глухим).

Все мы вступили в юность с семенами, посеянными в нашей душе великим яснополянским сеятелем. У иных эти семена разрослись. У других – заглохли, но все мы, все без исключения, лучше, чем были бы без Толстого.

Он проводит нас в юность, он не оставил нас.

Оказалось, что ему известны не только первые самые нежные и таинственные движения нашей младенческой души.., но и когда мы вступили в жизнь.., все, что мучило, волновало, терзало, доводило до отчаяния.., но у нас было спасение. У нас был ясновидец, который, сам страдая всем этим более или менее, чем страдали мы, помогал нам, давал нам ценой своих страданий просветы и облегчение.

На глазах изумленного мира, всего мира, развертывалось громадное, без конца и края, полотно, с которого смотрела вся жизнь: великаны и пигмеи, гении и ничтожества, цари и крестьяне, Божий дух, вложенный во всякое дыхание, в каждый цветок – все встало, такое живое. Такое многогранное, простое и таинственное.

Мы всматривались в это великое полотно, в это чудесное зеркало и видели себя, и понимали себя, и исправляли себя.

Шли годы.

На смертном одре другой великий писатель за один месяц до смерти торопливо написал карандашом, дрожащею обессиленною рукою. Самое важное. Самое нужное и торжественное: завет свой великому писателю Русской земли. Это самая возвышенная, трогательная и трагическая страница из истории русской литературы.

Два великих писателя, отдавшие подвигу писательства свою жизнь, видящие правду с двух сторон, и старший, не сознающий того нового, еще неясного, лишенного гармонической законченности, что пробудилось в душе у другого, спешит удержать его костенеющей умирающей рукой. <…>

Какая героическая, какая великая сила духа у человека, говорящего о себе уже в прошедшем времени! Не могила, не личные дела <…> Он собирает все искры угасающего сердца, чтобы оно вспыхнуло ярким огнем и осветило ту дорогу, которая ему представляется единственно правильной.

Каким героическим, каким великим духом обладал тот, кто не дрогнул, услышав этот голос, в чьей душе звучал другой, еще более громкий, еще более властный, зовущий туда, где человек ходит по стремнинам жизни, между провалами и пропастями. Он цепляется за выступы. Он идет подчас без дороги, но он идет на высоте, на бесконечной высоте, вблизи неба. Он пролагает дорогу.

Счастлива. Трижды счастлива та страна, где рождаются и живут такие гиганты, и если на днях она оплакивала одного, то сегодня она рада и счастлива, что в ней живет и творит другой, единственный…

Пускай же долго продолжается эта великая жизнь исключительного духа…

С. Яблоновский

 

 

 

 

61. «Слово», 1903, 28 августа

Лев Толстой

Сегодня вся Россия приветствует нашего гениального писателя гр. Л. Н. Толстого по случаю 75-летия со дня его рождения.

Великого человека, истинную гордость русского народа знают теперь во всех уголках мира. Популярность его достигла таких пределов, какие вряд ли выпадали на долю других великих людей в новые и средние века. Много пишут о Толстом в России, а еще больше – за границей. Сочинения его расходятся в громадном количестве экземпляров, и к голосу его, к каждому новому слову, новой мысли чутко прислушивается весь читающий мир.

Художественный гений Толстого достиг высшего развития в «Войне и мире» и «Анне Карениной». Еще Тургенев признал его «великим писателем земли русской» и с тех пор эпитет «великий» навсегда остался за великим мастером слова, и величие Толстого, как художника, не требует доказательств. Толстой начал свою литературную деятельность в 1851 г. «Детством» в «Современнике» Некрасова. «Детство» обратило на себя внимание преимущественно в кружках, прикосновенных к литературе. «Севастопольские рассказы» сделали имя Толстого популярным в широкой публике, а «Война и мир» принесла ему уже истинную славу. В Европу произведения Толстого стали проникать в 70-е гг. Начало учения относится к 1881 г. За эти полвека русская публика сменила несколько кумиров. В 50-х первенствовал Тургенев, в 60-х Островский, отчасти Тургенев и Писемский, в 70-х Достоевский и Салтыков-Щедрин, но с 80-х годов почти безраздельно первенство принадлежит Толстому, который с этого времени доставлял почти всю умственную пищу и русской и иностранной публике.

Давно уже чувствовал на себе Толстой всю силу мировых вопросов, которые всегда <…> беспокоили человеческий дух и требовали разрешения. Давно он испытывал какую-то неудовлетворенность и искал смысл жизни. Но с конца 70-х годов он больше не мог справиться с царившим в его душе разладом, он не знал, как ему жить, что делать <…>, терялся и впадал в недоумение. Минуты эти, учащаясь, обратились наконец в одно сплошное отчаяние, он почувствовал, что он не может жить, начал бояться жизни, у него возникло стремление избавиться от нее. И он едва удерживался от самоубийства.

Он начал искать смысла жизни в науках, философии, в верованиях окружающих его светских людей, но нигде не находил ответа. Он стал сближаться с верующими из бедных, простых неученых людей. Со странниками, монахами, раскольниками, мужиками, и тут только уразумел, что если он хочет жить и понимать смысл жизни, то искать надо не у тех, которые его потеряли и хотят убить себя, а у тех масс, которые делают и на себе несут свою и нашу жизнь.<…> Д.М. Б.

62. «Санкт-Петербургские ведомости», 1903, № 234 (28 августа).

Великий старец (К 75-летию со дня рождения графа Л.Н. Толстого)

I

«Для меня очевидно, что распространение журналов и книг, безостановочный прогресс книгопечатания был выгоден для писателей, редакторов, издателей, корректоров и наборщиков <…>. Огромные суммы народа косвенными путями перешли в руки этих людей <…>. Литература есть только искусная эксплуатация, выгодная только для ее участников и не выгодная для народа. Наша литература не прививается и не привьется народу <…>. Прогресс книгопечатания есть монополия известного класса общества… И все эти журналы и сочинения, несмотря на давность существования, неизвестны и не нужны для народа и не приносят ему никакой выгоды…»

Такой суровый приговор книгопечатанию и всей литературе был вынесен 42 года тому назад графом Л.Н. Толстым. Ему было тогда 33 года. Он был молод, полон сил, здоровья и с громадным запасом духовной энергии. Жизнь его, в сущности, только начиналась. Слава его, правда, была уже громка. Известность его произведений – широка. И репутация крупного художественного таланта установлена. Но гений его не развернулся еще во всей своей мощи. В душе писателя еще смутно бродили те образы, создание которых обессмертило русскую литературу и их творца. И тем не менее крупный художник слова поставил крест над художественным словом и, казалось, безжалостно сжигал свои корабли, свою начавшуюся славу и свою блестящую будущность… Прошло 43 года, почти полвека. И те страшные призраки, что вставали из-за этих горячих убежденных и упрямых слов отрицания, бесследно рассеялись, точно и не существовали вовсе. Граф Толстой остался у жертвенника Аполлона! «В заботы сумрачного света» он никогда малодушно не погружался, и теперь перед нами во весь свой гениальный рост стоит маститый 75-летний старец, волшебник того художественного слова, которое он так радикально отрицал…

А книгопечатание за это время сделало, благодаря тому же волшебнику, настоящие чудеса, чудеса не техники, а распространения… Печатные станки всего мира воспроизводили продукты творчества Толстого. Тысячи издателей работали над его сочинениями, миллионы читателей черпали в них высшие духовные наслаждения и находили источник для переоценки нравственных ценностей. Русская же литература за это время с гордою самоуверенностью, благодаря преимущественно тому же Толстому, заняла почетное место в ряду классической литературы, а русский читатель умножился до миллионных масс. И при помощи книгопечатания имя Толстого проникло в самые глухие, самые пропащие в культурном отношении уголки России, и нет на Руси теперь ни одного грамотного человека, который не знал бы Толстого, да и из безграмотных не слышали о нем разве инородцы Севера… В общем же итоге вряд ли во всемирной истории кроме Толстого был кто-либо, чье имя было бы так близко всему земному шару и кто привлекал бы к себе внимание столь многих сил литературы и техники печатного слова.

Жизнь и гений взяли, таким образом, свое. Острый припадок отрицания прошел бесследно для непосредственного деятельного творчества, и это творчество расцвело пышным цветом. И резкое противоречие между тем, о чем писатель писал в дни своей молодости, и тем, в чем прошла вся его жизнь – звучит теперь для нас как далекий, но смелый порыв молодости…

Графу Л.Н. Толстому сегодня исполняется 75 лет. Жизнь его протекает точно под стеклянным колпаком: все ее видят и знают или могут знать. Его произведения и «Исповедь» дают ключ к его уму и душе, к затаенной жизни сердца, ко всей его духовной подоплеке. Он открыл себя нам без ложного стыда. С редким мужеством он вынес на площадь не только муки своих сомнений, но и грехи своей души и тела.

И это не было рисовкой или позерством. Во всем том, что писал Толстой вообще и о себе в особенности, вы не найдете ни капли фальши или притворства. Его искренность беспредельна. И его враги могут найти в его покаянных произведениях много материала для своих обличений. Но Толстой обнажал свою душу, точно на духу, и не заботился о лицемерах и фарисеях.

С внешней стороны жизнь Толстого не богата. Детство, отрочество и юность сначала прошли в типичном барском доме старого уклада, а потом в университете дореформенного убогого типа; затем женитьба и жизнь преимущественно в деревне. С внутренней же стороны эта жизнь представляет собой богатейшее бесценное сокровище. Оценить его, разобраться в нем, выяснить себе всю психическую структуру замечательного человека – громадная. без преувеличения колоссальная работа – не меньше той, какая стоит на очереди у нашей критики, если она задастся целью дать полный и всесторонний отчет о деятельности Толстого.

II

Толстой всю жизнь свою несет крест мучительного самоанализа, сомнений, искания правды, тревожных требований совести. Его мысль всегда была беспокойной, подвижной, нервно-трепетавшей. В его душе отражалась вся загадочная громада, именуемая жизнью, во всей полноте своих острых коллизий, противоречий и во всей мучительности своей путаницы. Эту громаду жизни он никогда не рассматривал под одним определенным углом зрения и не подходил к ней с готовым предвзятым взглядом. Но, воспринимая в себе, в художественном и волшебном аппарате своего проникновения – всю громаду целиком, он жадно анализировал ее, разлагал, соединял, чтобы найти конечную цель громады, объяснить ее смысл, найти лучшие средства для счастья людей.

Толстой – величайший скептик. Его мозг неспособен брать что-либо на веру. Ни красоты жизни, ни ее отвратительные зрелища не уничтожают в нем страстного стремления проникнуть в суть и глубь вещей и людей. Никакой запутанный и сложный анализ жизни не пугает его. Наоборот, его пугает остановка мысли, ее бездействие, шаблонность оценок, трафареты для мозга в готовом виде, охотно подсовываемые и жизнью, и наукой, и искусством.

Спокойствие – не удел для мятущегося духа Толстого; он – воплощенное отрицание этого спокойствия. Беспокойство было вечным его назначением, было извечною тенью, никогда с ним не расстававшеюся: его дух при этом все шире и глубже разворачивал свои силы, чувствуя в себе присутствие демона недоверия и вечных тревог.

Являясь великим скептиком, Толстой естественно сделался и великим сектантом. Посмотрите на портрет Толстого. Вглядитесь в его черты лица… Широкое лицо с широкими упрямыми скулами, громадный выпуклый лоб, <…> глаза, в которых горит мука мысли, страсть Прометея, тайна загадочного сфинкса. Упрямством, настойчивостью воли дышит его лицо. Это – одно из тех лиц, которые хорошо знает русская история. Это – лицо мощного славянина, в девственную почву души которого крепко заброшены жизнеспособные семена религиозной жажды. Это лицо сектанта-самосжигателя.

Когда смотришь на портрет Толстого, трудно прогнать от себя это невольно зарождающееся сопоставление. Да, это самосжигатель по упрямству души, по упорству воли, по высшему тону страсти, позволяющей переносить физические и психические муки легко и свободно, как удовольствие. В 16 и 17 века – таково впечатление портрета – эти энергичные уста метали бы гневные слова упрямца, нашедшего вместо проторенных колей новые пути духовной тяги. Упрямец шел бы без раздумья с праздничным настроением… типичный самосжигатель…

И таким сектантом Толстой был всегда. Как художник и как мыслитель он с первых моментов своей творческой работы, кроме разъедающего острого и глубоко проникновенного анализа, проявлял всегда сектантство, отлагаясь от господствующего воззрения и идя против течения, наперекор попутному ветру. Иным он не хотел, да и не мог быть…

III

Уже давно замечено – и это сделалось трюизмом, – что на всех художественных произведениях Толстого лежит печать не только творчества, но и автобиографического субъективизма. Личная жизнь Толстого дала этому гению замечательный психологический материал. Главным их героем является он сам. < … >

IV

О Толстом в литературе и обществе сложилось мнение, что он весь соткан из противоречий. Вряд ли найдется хоть одна статья о нем, которая не трактовала бы об этом. Сделалось даже ходячею мысль об этих противоречиях как о наиболее выпуклой черте художественной и философской физиономии гениального писателя. На этот факт обрушились критики и пытались поколебать устойчивый постамент гения. Эта ткань противоречий, однако, не так велика, чтобы олимпийцы – критики или критика подготовительного класса – могли торжествовать и трубить о слабости Толстого как мыслителя.

Цитаты, только что приведенные нами и взятые из всех произведений, до 1864 года все объединены общею мыслью: в них есть единство, стройность, гармония; они являются отражением торжественной работы духа. И что же они говорят? До 1864 года, т.е. до момента, когда Толстой в полноте духовных сил приступил к величайшей поэме 19 века и мировой литературы – «Войне и миру» – весь его художественно-мыслительный аппарат был проникнут и преисполнен анализом тех задач, какие он решал и решает до последних дней. Юноша, зрелый муж и великий старец остался целостен своим духом, и все то, что представляется на пространстве 50 -летней работы в виде запутанного клубка, является, в сущности, развитием одной нити. Из детства до возраста, когда человек складывается и формируется окончательно, граф Толстой очертил ясно пределы волнующих его вопросов и наметил их решение <…>.

Н.Вершинин

 

63. «Саратовский листок», 1903, № 186 (28 августа)

Именины великого писателя

В четверг, 28 августа, исполняется 75 лет со дня рождения Льва Николаевича Толстого. Прожить ¾ века немного, конечно, значит, если жить так, как живут все. Но прожить ¾ века и из этих 75 лет украшать литературу, составлять гордость, красу и славу своей родины в течение 50 лет, неустанно, мучительно, волнуясь, упорно искать истину - это очень много; так много, что мы, обыкновенные люди, лишь с глубоким почтением и изумлением можем смотреть на этого титана слова. Когда-то, уговаривая Толстого продолжать писать, Тургенев назвал его «великим писателем земли русской». Но Толстой – великий писатель и властитель дум не только в России, но и всего цивилизованного мира. Нет ни одного языка, до японского и китайского включительно, на которые не были бы переведены произведения Толстого. Нет ни одного грамотного человека в Европе и Америке, который не знал бы хоть одного из сочинений Толстого. Всякое новое его произведение, всякая статья немедленно делается достоянием всего мира и обсуждается не только публицистами и критиками, но и учеными. Ни один писатель в Европе не достигал еще при жизни такой всемирной славы, популярности и уважения. Толстой заставил Европу прислушиваться к своему голосу, и заброшенная дворянская усадьба где-то в Тульской губернии, маленькая деревня Ясная Поляна стала известной всеми миру. Она стала пунктом, куда стекаются паломники со всех концов мира, чтобы побеседовать с великим старцем, местом, откуда мощно раздается страстный, полный веры в добро и справедливость голос.

В краткой газетной заметке трудно перечислить заслуги Толстого: слишком много их и слишком велики они. Мы попытаемся ответить только на вопрос: в чем собственно тайна обаяния и сила влияния Льва Николаевича?

Чем он привлекает, приковывает всех к себе и ко всему тому, что пишет?

Года два тому назад поэт, романист и критик, декадент, метафизик и мистик г. Мережковский выпустил двухтомный труд: «Лев Толстой и Достоевский». Критик на 600 страницах доказывал, что Толстой язычник, эллин, рыцарь плоти… Более парадоксального вывода нельзя было бы сделать. Толстой – рыцарь, поклонник и апологет плоти! Уж именно пойдя по «Новому пути», можно было забраться в такие непроходимые дебри. В своих беллетристических произведениях Толстой прежде всего гениальный несравненный художник и психолог. Мастерскими чертами он рисует не только отдельных лиц, но целые эпохи… Мыслитель, как то неоднократно указывалось критикой, борется в Толстом с художником, и побеждает художник, не умеющий искажать жизни в угоду своим симпатиям. Толстой не умеет взять фальшивые ноты. И в наше время поисков каких-то необыкновенных лилово-багровых красот и т.п. он дорог своим удивительной, гениальной правдивостью, простотой и безыскусственностью. Толстой огромен и прост, как проста и сложна жизнь. Но и в своих художественных произведениях он переносит свои симпатии на рыцарей духа. Пьер, Каратаев, Симонсон и другие – это ли не рыцари духа?

Но – что еще важнее – всей жизнью, 50-летней борьбой Толстой доказал, что он истый не декадентский великий рыцарь духа. В натуре Толстого заложена огромная масса энергии. Он борец по природе. Всю свою жизнь он боролся, страдал, любил, ненавидел и всегда искренно, всегда правдиво. Он первый написал могучий, страстный протест против войны, показав в «Севастопольских Очерках» ее обратную сторону. От него общество узнало, что такое война, и его беллетристические очерки больше содействовали делу мира, чем десятки томов исследований и десятки конгрессов. Он сумел внушить отвращение к войне. Язычник же, эллин воспевал войну, видел в ней красоту, а не страдание. Увлекшись школами, Толстой покидает службу, свет и запирается в глухую деревню, сам делается учителем, пишет статью по школьному вопросу, составляет буквари и книжки для чтения. Для него это не забава, не времяпрепровождение, не увлечение модным вопросом, а дело всей жизни, дело громадной важности. В школу вкладывает он всю свою душу, энергию, читает, ищет, волнуется и страдает. Иначе он не может. Он весь отдается охватившей его мысли, раз он верит в ее правду, в то, что она истинна. Он не ищет популярности – она не нужна ему.

Разочаровавшись в школе, Толстой делается суровым моралистом-обличителем и пишет роман с грозным эпиграфом «Мне отмщение и аз воздам», в котором старается покарать греховную любовь и идеалом женщины выставляет «наседку» Кити Щербатову. Мыслитель не сладил с художником, и порок (греховная любовь) в лице Анны Карениной вышел много привлекательнее добродетели, но не по вине Толстого-мыслителя.

И в роли проповедника семейных добродетелей Толстой был искренен и правдив. Затем в душе великого писателя произошел страшный перелом, едва ли не приведший его к самоубийству, перелом, о котором он с героической искренностью поведал миру в своей «Исповеди».

Много раз с тех пор Толстой сжигал то, чему поклонялся. Его деятельность, которая у всех на памяти, снискала ему много приверженцев, но еще больше врагов. Но Толстой не смущается этим, он неуклонно шел и идет к одной цели: отыскание истины, смысла жизни. И поклоняясь, и сжигая предметы своего поклонения, Лев Николаевич руководился лишь одной правдой. Мучительные разочарования не ослабили его энергии, и с той же страстностью, как и раньше, 75-летний старец продолжает свои искания нравственных устоев жизни… Какие же еще бывают рыцари духа, если этот великий, искренний и правдивый учитель не рыцарь духа чистейшей воды? В одном только Толстой остался неизменным: в борьбе с неправдой и угнетением. Кто бы ни были обиженные и угнетенные, его мощный голос всегда подымался на защиту их от обидчиков и угнетателей. Всякая ложь, всякая несправедливость, всякая обида глубоко возмущают хрустально-чистую душу Льва Николаевича.

И смело, решительно, не останавливаясь ни перед чем, он выступает против этой лжи, обиды и несправедливости.

Додумавшись до какой-нибудь мысли, кажущейся ему истиной, Толстой немедленно, как бы страшна она ни казалась, делится ею со всем цивилизованным миром, не боясь ни насмешек, ни издевательств, ни фарисейских воплей. Смелость, на которую способны лишь очень немногие.

Вот в этой искренности и правдивости, в этом мучительно-страстном искании истины, в смелом протесте против неправды, в призыве к людям стать лучше, в горячем, до боли жгучем желании хоть чем-нибудь облегчить людские страдания – тайна и громадной популярности, и обаяния Толстого, не говоря уж об его обаянии как величайшего художника мировой литературы.

Можно не соглашаться с Толстым, спорить с ним: мы сами на очень многие вопросы нравственности и социальные держимся диаметрально противоположных взглядов, но нельзя не уважать Льва Николаевича. Нельзя не преклоняться пред дивной силой и привлекательностью великого старца. Он будит нашу совесть, заглядывает сам глубоко в наши души и заставляет нас разобраться в нашем нравственном и умственном багаже, не дает нам успокоиться, толкает искать истину, стремиться к добру и справедливости, заставляет нас возмущаться, страдать и волноваться, и за это ему спасибо. Он дал нам минуты величайшего духовного наслаждения, и за это ему спасибо. Он учит нас верить, что все минется, одна правда останется, он учит нас верить в лучшее будущее и бороться всеми силами за это будущее – и за это ему трижды спасибо.

К многочисленному и многоязычному хору поздравлений мы присоединяем свой слабый голос. Да живет Лев Николаевич еще многие и многие годы во славу русской литературы! Пусть еще долго, долго озаряет нашу убогую жизнь этот лучезарнейший факел мысли и поэзии, пробуждая нас к лучшей жизни и показывая нам, слабым, пример силы, искренности, правдивости.

Многая, многая лета нашему дорогому учителю!..

Л.Н.