Через несколько лет ветеран Вьетнама построил хижину на Блэк Ривер к востоку от Чолкицика, чтобы «избавиться от людей». К февралю он остался без еды и умер от голода, не сделав ни малейшей попытки спастись, хотя лишь в пяти километрах вниз по течению стояла другая хижина с запасами мяса. В записках об этой гибели Эдвард Хоагленд отмечает, что Аляска – «далеко не лучшее место для игр в отшельничество и единение с миром».
В 1981 году я и сам наткнулся на своенравного гения на берегу Лагуны Принца Уильяма. Мой лагерь был в лесу неподалеку от Кордовы, штат Аляска. Я тщетно пытался устроиться матросом на сейнер в ожидании начала лососевого промысла. Дождливым днем по дороге в город я встретил неухоженного баламута примерно сорока лет. У него была кустистая черная борода и волосы до плеч, которым не давал упасть на лицо грязный нейлоновый хайратник[32]. Он стремительно шел навстречу, сгибаясь под тяжестью полена длиной не меньше метра восьмидесяти.
Я поздоровался, он пробормотал что-то в ответ, и мы остановились поболтать под мелким дождем. Я не стал спрашивать, зачем он тащит в лес мокрое бревно, хотя в нем предостаточно валежника. Обменявшись банальностями, мы разошлись.
Из нашего разговора я сделал вывод, что встретил знаменитого чудака, прозванного местными Мэром Хипушной бухты – берегового изгиба к северу от города, притягивавшего длинноволосых бродяг, с которыми Мэр жил уже несколько лет. Большинство обитателей Хипушной бухты были, как и я, летними скваттерами[33], приехавшими в Кордову в надежде устроиться на высокооплачиваемую работу в море, а если не выйдет – на фабрике рыбных консервов. Но Мэр был не таков.
В действительности его звали Джин Роселлини. Он был старшим пасынком Виктора Роселлини, богатого ресторатора из Сиэтла, и двоюродным братом Альберта Роселлини, пользовавшегося большой популярностью губернатора штата Вашингтон. В юности Джин был превосходным спортсменом и блестящим студентом. Он запойно читал, занимался йогой, стал мастером единоборств. В школе и колледже он неизменно получал высшие баллы. В Университете Вашингтона и, позднее, в Сиэтлском Университете, он изучал антропологию, историю, философию и лингвистику, набрав сотни зачетных часов, но так и не получив ученую степень. Он просто не видел в этом смысла. Поиск знаний сам по себе был достойной целью, и не требовал внешнего подтверждения.
Шаг за шагом Роселлини оставил университет, покинул Сиэтл и через Британскую Колумбию взял путь на север. В 1977 году он осел в Кордове. Там, в лесах на краю города, он решил посвятить свою жизнь амбициозному антропологическому эксперименту.
«Мне было интересно узнать, можно ли обрести независимость от современных технологий», – объяснил он десять лет спустя в интервью Дебре МакКинни, корреспонденту газеты «Анкоридж Дейли Ньюс». Он хотел проверить, способен ли человек жить, как его предки во времена мамонтов и саблезубых тигров, или наш вид ушел слишком далеко от своих корней, чтобы существовать без пороха, стали и прочих продуктов цивилизации. С маниакальной скрупулезностью, характерной для подобных ему безумных гениев, Роселлини очистил свою жизнь от всего за исключением самых примитивных инструментов, которые собственноручно мастерил из природных материалов.
МакКинни поясняет: «Он пришел к убеждению, что люди становятся все более неполноценными существами, и поставил себе задачу возврата в естественное состояние. Он все время экспериментировал с различными эпохами – Римская империя, Железный век, Бронзовый век. Под конец его образ жизни напоминал о временах неолита».
Он питался корешками, ягодами и водорослями, охотился с копьем и силками, научился переносить жестокие зимы, одеваясь в рванину. Тяготы его только радовали. Его приют над Хипушной бухтой был простой лишенной окон лачугой, которую он построил без помощи пилы и топора. «Обработка бревна острым камнем занимала у него несколько дней», – пишет МакКинни.
Как будто существование по установленным им для себя правилам было недостаточно напряженным, Роселлини свободное от добычи пропитания время посвящал обязательным упражнениям. Он заполнял дни гимнастикой, поднятием тяжестей и бегом, порой – с грузом камней на спине. В течение одного лета он в среднем пробегал тридцать километров ежедневно.
«Эксперимент» Роселлини продолжался более десяти лет, и однажды он почувствовал, что нашел ответ на занимавший его вопрос. В письме другу он объяснил:
Я начал свою взрослую жизнь с гипотезы, что можно превратиться в обитателя Каменного века. Более тридцати лет я последовательно готовил себя к этому. Можно утверждать, что в последние десять из них я действительно наблюдал физическую, умственную и эмоциональную картину Каменного века. Но, как говорят буддисты, в конце концов, пришлось столкнуться лицом к лицу с чистой реальностью. Я узнал, что для человеческого существа, каким мы его знаем, невозможно жить вне общества.
Роселлини воспринял провал своей гипотезы с олимпийским спокойствием. В возрасте сорока девяти лет, он весело объявил, что «пересмотрел» свои цели, и теперь собирается «обойти мир с рюкзаком. Я собираюсь покрывать от 30 до 45 километров в сутки, семь дней в неделю, 365 дней в году».
Это путешествие так и не состоялось. В ноябре 1991 года Роселлини был найден лежащим ничком на полу своей лачуги с ножом в сердце. Вскрытие показало, что смертельную рану нанес он сам. Записки не было. Роселлини не оставил ни единого намека, почему он решил покончить с жизнью именно тогда и подобным способом. Эту загадку он унес с собой в могилу.
Смерть Роселлини и история его необычной жизни попали на титульную страницу «Анкоридж Дэйли Ньюс». Злоключения Джона Моллона Уотермэна, однако, привлекли куда меньше внимания. Родившись в 1952 году, Уотермэн вырос в тех же пригородах Вашингтона, где сформировался характер Криса МакКэндлесса. Его отец, Гай Уотермэн, был музыкантом и свободным писателем, и, помимо прочих притязаний на скромную славу, придумывал речи для президентов, бывших президентов и других известных вашингтонских политиков. Глава семейства Уотермэнов также был превосходным альпинистом, с малых лет обучавшим трех сыновей скалолазанию. Джон, средний сын, впервые поднялся на скалу в тринадцать.
В 1969 году шестнадцатилетний Джон взошел на МакКинли (которую, как и жители Аляски, предпочитал называть Денали), став третьим из самых юных альпинистов, поднявшихся на высочайшую вершину континента. В последующие годы он совершил и более впечатляющие восхождения на Аляске, в Канаде и Европе. К тому времени он поступил в Университет Аляски в Фербэнксе. В 1973 году он пользовался репутацией одного из самых многообещающих молодых альпинистов Северной Америки.
Уотермэн был невысок, от силы метр шестьдесят сантиметров ростом, с лицом как у эльфа и жилистым, не знающим усталости телом гимнаста. Знакомые вспоминают, что в общении он был стеснительным, словно ребенок, со странным чувством юмора и повадками увертливой, почти маниакально депрессивной личности.
– Когда я впервые встретил Джона, – рассказывает Джеймс Брэди, скалолаз и школьный друг, – он шествовал по кампусу в длинном черном плаще и синих очках в стиле Элтона Джона, со звездой между линзами. Таскал с собой дешевую заклеенную скотчем гитару, и фальшиво пел любому, кто подвернется под руку, длинные серенады о собственных подвигах. Фербэнкс всегда притягивал странных людей, но он был чокнутым даже по местным высоким стандартам. Мало кто мог найти с ним общий язык.
Представить причины неуравновешенности Уотермэна не слишком сложно. Его родители, Гай и Эмили, развелись, когда он был подростком, и отец, согласно близкому к семье источнику, «после развода почти не уделял внимания сыновьям. Не желал больше с ним заниматься, и это сильно ранило Джона. Вскоре после того, как родители разошлись, Джон и его старший брат Билл решили навестить отца – но Гай не захотел их видеть. Вскоре после этого, Джон и Билл переехали к дяде в Фербэнкс. Когда они прибыли, Джон с радостью узнал, что отец тоже собирается на Аляску, совершать восхождение. Но Гай не стал утруждать себя посещением сыновей. Просто приехал и уехал, даже не повидав их. Сердце Джона было разбито».
Билл, с которым Джон был особенно близок, в детстве потерял ногу, пытаясь запрыгнуть на товарняк. В 1973 году он написал странное письмо, в расплывчатых фразах намекающее на планы длительного путешествия, а затем бесследно исчез. По сей день никто не знает, где он. С тех пор, как Джон начал заниматься скалолазанием, восемь его друзей и партнеров по связке погибли в горах или совершили самоубийство. И не выглядит натяжкой предположение, что подобная полоса неудач нанесла серьезный удар по неокрепшей психике Уотермэна.
В марте 1978 года Уотермэн совершил свою самую потрясающую экспедицию – одиночное восхождение на юго-восточное ребро горы Хантер, по непройденному на то время маршруту, на котором потерпели поражение три команды элитных альпинистов. Гленн Рэндалл – автор статьи в журнале «Клаймбинг», посвященной этом восхождению, пишет, что Уотермэн считал своей командой «ветер, снег и смерть»:
Пористые, как безе, карнизы выступали над провалами глубиной в полтора километра. Отвесные ледяные стены были хрупки, словно ледяные кубики в стакане, которым дали наполовину оттаять, а потом заморозили вновь. Они вели к гребням столь узким и крутым с обеих сторон, что легче всего было передвигаться в раскоряку. Временами боль и одиночество переполняли его, он падал духом и плакал.
После восьмидесяти одного дня изнуряющего, невероятно опасного восхождения, Уотермэн достиг вершины Хантера, которая высится на 4442 метра над уровнем моря чуть южнее Денали. Еще девять недель занял немногим менее мучительный спуск. В общей сложности, Уотермэн провел 145 дней в одиночестве на горе. Когда он без гроша в кармане вернулся в цивилизацию, ему пришлось занять двадцать долларов у пилота Клиффа Хадсона, доставившего его в Фербэнкс, где Джон вынужден был подрабатывать посудомойщиком.
Тем не менее, для небольшого братства альпинистов Фербэнкса Уотермэн стал героем. Он устроил показ слайдов с восхождения на Хантер, который Брэди назвал «незабываемым. Это было невероятное выступление, совершенно без комплексов. Он выставил напоказ свои мысли и чувства, боязнь поражения, страх смерти. Казалось, мы там были рядом с ним». Увы, в последовавшие за эпическим свершением месяцы Уотермэн обнаружил, что вместо того, чтобы усмирить своих демонов, он их только взбудоражил.
Разум Уотермэна дал трещину. «Джон всегда был очень самокритичным, склонным к самоанализу, – вспоминает Брэди. – И у него постоянно было что-то вроде навязчивых идей. Он повсюду таскал с собой всевозможные папки и блокноты. Писал обширные комментарии, фиксируя все, что делал в течение дня. Помнится, как-то встретил я его в центре Фербэнкса. Когда я подошел, он достал папку, вписал время нашей встречи и тему нашего разговора, не слишком значительного. Его заметки о нашей беседе заняли три или четыре страницы, и там было еще полно описаний прочих событий, случившихся в тот день. Где-то у него должны быть припрятаны тонны записок, и я уверен, что единственным человеком, который мог разглядеть в этом смысл, был сам Джон».
Вскоре после этого Уотермэн участвовал в выборах в школьный совет, ратуя за популяризацию среди студентов свободного секса и узаконивание галлюциногенов. Никто кроме него самого не удивился его поражению. Затем он немедленно начал другую политическую кампанию, на сей раз – борясь за должность президента США. Он делал это под эгидой Партии «Накормим голодающих», основной целью которой была победа над голодной смертью на всей планете.
Чтобы разрекламировать свою кампанию, он решил совершить одиночное восхождение на южную стену Денали, самую сложную на всей горе, зимой и почти без еды. Он желал подчеркнуть тщету и аморальность типичной американской диеты. Его тренировочный режим, помимо прочего, предусматривал сидение в ванне, наполненной льдом.
В декабре 1979 года Уотермэн прилетел на ледник Каилтна и начал восхождение, но прекратил его всего через две недели. «Отвезите меня домой. Я не хочу умереть», – сказал он пилоту. Через два месяца он совершил вторую попытку. Но в Талкитне, деревушке к югу от Денали, в которую прибывает большинство альпинистских экспедиций на Аляскинский хребет, в хижине, где он остановился, произошел пожар, и она сгорела дотла, уничтожив не только снаряжение, но и огромную подборку записей, стихов и личных дневников, которые он считал трудом всей своей жизни.
Уотермэн был потрясен этой потерей. На следующий же день он обратился в Психиатрический институт Анкориджа, но покинул его через две недели, убежденный в заговоре врачей, решивших упрятать его в психушку навсегда. Затем, зимой 1981 года, он совершил очередную попытку восхождения на Денали.
Словно одиночное зимнее восхождение не было само по себе достаточно сложным, на этот раз он решил стартовать от уровня моря, и должен был пройти тяжелейшие 300 километров от залива Кука лишь для того, чтобы добраться до подножия горы. Он побрел на север от океана в феврале, но его воодушевление угасло еще на нижних подступах к Леднику Руфи, в 48 километрах от пика. Он прервал восхождение и вернулся в Талкитну. В марте, однако, он передумал и продолжил свое одинокое путешествие. Покидая городок, он сказал пилоту Клиффу Хадсону, которого считал своим другом: «Мы больше не встретимся».
Март выдался необычайно морозным. В конце месяца Магс Стамп повстречал Уотермэна в верхней части Ледника Руфи. Стамп, альпинист мирового класса, погибший на Денали в 1992 году, завершил сложный первопроход нового маршрута на соседний пик, Лосиный Зуб. Вскоре после своей случайной встречи с Уотермэном, Стамп навестил меня в Сиэтле и рассказал, что «Джон был не в себе. Он вел себя как чокнутый и гнал безумную пургу. Судя по всему, он совершал то самое Большое зимнее восхождение на Денали, но у него практически не было снаряжения. Он был одет в дешевый однослойный комбинезон и даже не имел спального мешка. Из еды у него было лишь немного муки, сахар и большая банка пищевого жира».
В книге «Точка излома» Гленн Рэндалл пишет:
На несколько недель Уотермэн задержался в районе Горной хижины Шелдона – крохотной лачуги, притулившейся на Леднике Руфи в самом сердце массива. Кейт Булл, приятельница Уотермэна, также совершавшая восхождение в этой местности, отмечает, что он выглядел истощенным и менее осторожным, чем обычно. Он использовал передатчик, который одолжил у Клиффа [Хадсона], чтобы вызвать его и привезти на ледник еще припасов. Затем он вернул передатчик.
«Он мне больше не пригодится», – сказал Уотермэн. Радио было его единственной возможностью попросить о помощи.
В последний раз Уотермэн был замечен первого апреля на Северо-западной развилке ледника Руфи. Он направлялся к восточному гребню Денали, напрямую через лабиринт гигантских трещин, что свидетельствует о том, что он даже не пытался избегать очевидных опасностей. Его больше никто не видел. Скорее всего, он провалился на тонком снежном мосту и разбился насмерть в одном из этих глубоких провалов. Спасатели целую неделю после исчезновения Уотермэна прочесывали с воздуха его предполагаемый маршрут, но не нашли никаких следов. Позже поверх коробки со снаряжением Уотермэна в Горной хижине Шелдона альпинисты обнаружили записку: «13.03.81 Мой прощальный поцелуй 13.42».
Между Крисом МакКэндлессом и Джоном Уотермэном с неизбежностью стали проводить параллели. Криса также сравнивали и с Карлом МакКанном, приветливым рассеянным техасцем, который приехал в Фербэнкс во время нефтяного бума 70-х и нашел прекрасную работу на строительстве Трансаляскинского трубопровода. Ранним мартом 1981 года, когда Уотермэн отправился в свое последнее путешествие, МакКанн нанял самолет, чтобы доставить его на отдаленное озеро рядом с Колин Ривер, в ста двадцати километрах к северо-востоку от Форта Юкон на южной оконечности Хребта Брукса.
Тридцатипятилетний фотограф-любитель, МакКанн сообщил друзьям, что основная цель поездки – съемка дикой природы. Он отправился на озеро, захватив пятьсот кассет фотопленки, длинноствольное ружье, винчестер, дробовик и четыреста фунтов провизии. МакКанн собирался остаться там до августа. Однако он почему-то не договорился с пилотом, чтобы тот отвез его обратно в город до начала осени, и это стоило ему жизни.
Столь невероятная промашка ничуть не удивила Марка Стоппеля, молодого жителя Фербэнкса, который работал вместе с МакКанном на трубопроводе перед отправлением долговязого техасца на Хребет Брукса:
«Карл был простецким дружелюбным парнем, его все любили», вспоминает Стоппель, «Он выглядел умником, но легко мог замечтаться, потерять связь с реальностью. Был ярким. Любил выпендреж и бурные вечеринки. Мог быть очень ответственным, но иногда бывал импульсивным, поддаваясь браваде и внешнему блеску. Нет, я не удивлен, что Карл отправился туда и забыл договориться, чтобы его забрали. Но меня вообще сложно удивить. Немало моих приятелей утонули, было убиты или просто умерли весьма своеобразно. На Аляске ты привыкаешь, что вокруг творятся странные вещи».
Поздним августом, когда дни стали короче, а ветер стал резким и от него повеяло осенью, МакКанн начал волноваться, почему за ним никто не прилетает. «Думаю, я должен был проявить больше предусмотрительности, договариваясь о своем возвращении. Но скоро все выяснится», – записал он в своем дневнике, большие фрагменты которого были посмертно опубликованы в пятистраничном рассказе Криса Сэппса в «Фербэнкс Дэйли Ньюс-Майнер».
С каждой неделей он все острее чувствовал приближение зимы. Когда запасы еды истощились, МакКанн горько пожалел о том, что выбросил все патроны в озеро, оставив себе лишь дюжину зарядов для дробовика: «Все время думаю о патронах, которые я выкинул два месяца назад. Эти пять коробок вечно мозолили мне глаза. Думал, что глупо было покупать так много (чувствовал себя как солдафон).… Умней не бывает. Кто бы знал, что они мне могут понадобиться, чтобы не умереть от голода».
Затем, морозным сентябрьским утром, спасение, казалось, было у него в кармане. МакКанн охотился на уток с остатками своих патронов, когда тишину разорвало жужжание аэроплана, который вскоре пролетел у него над головой. Пилот, заметив лагерь, снизился и сделал пару кругов, чтобы получше рассмотреть. МакКанн безумно размахивал ярко-оранжевым чехлом от спальника. Самолет не был приспособлен для приводнения, но МакКанн был убежден, что его заметили и пилот, несомненно, вскоре пришлет за ним гидроплан. Его уверенность была так сильна, что он записал в дневнике: «Я прекратил махать после первого же круга. Надо было побыстрее упаковать вещи и подготовиться к свертыванию лагеря».
Но самолет не прилетел ни в этот день, ни в последующие. Однажды МакКанн случайно посмотрел на оборот своей охотничьей лицензии и понял, почему. На маленьком бумажном квадрате была изображена азбука жестов для общения с пилотами с земли. «Помнится, я высоко понял правую руку и потряс кулаком, когда самолет зашел на второй круг, – записал МакКанн. – Это был радостный жест – как если твоя команда забивает гол». К несчастью, как он узнал позднее, одна поднятая рука является общеизвестным сигналом «Все в порядке, помощь не нужна». Сигнал «SOS, немедленно пришлите помощь» – две поднятые руки.
«Это объясняет, почему они, почти улетев, вдруг решили вернуться и сделать еще один круг, но я им не подал вообще никаких знаков (на самом деле, я, кажется, даже отвернулся), – философски рассуждал МакКанн. – Они, должно быть, решили, что я придурок».
В конце сентября тундра покрылась снегом, и озеро замерзло. Запасы еды истощились, МакКанн пытался собирать шиповник и ставить кроличьи силки. Однажды он запасся мясом больного карибу, забравшегося в озеро и издохшего. К октябрю его организм уже переработал большую часть жира, и он стал замерзать долгими холодными ночами. «Наверняка кто-нибудь в городе должен догадаться, что если я до сих пор не вернулся, со мной что-то случилось», – записал он. Но самолет все не прилетал.
«Это очень по-Карловски – предполагать, что кто-нибудь появится как по волшебству и спасет его, – говорит Стоппель. – Он водил грузовик, а потому имел на работе кучу свободного времени. Отсиживал задницу в машине, предаваясь мечтам – именно так в его голову пришла идея о поездке на хребет Брукса. Для него это было серьезной задачей – он провел добрую часть года, обдумывая ее, планируя, обсуждая со мной в перерывах, что лучше взять с собой. Но при всех тщательных планах он порой погружался в дикие фантазии.
К примеру, Карл не хотел отправляться на природу в одиночку. Поначалу его розовой мечтой было жить в лесах с какой-нибудь красавицей. Он западал как минимум на двух девчонок, работавших с нами, и потратил кучу времени и сил, чтобы уговорить Сью или Барбару или кого-то еще составить ему компанию, что было, конечно, чистой утопией. Этого просто не могло случиться. Я имею в виду, что в Седьмой насосной станции, где мы работали, на каждую женщину приходилось около сорока мужчин. Но Карл был чувак мечтательный, и до самого отлета продолжал надеяться, что одна из девчонок передумает и решит поехать с ним».
Сходным образом, объясняет Стоппель, «Карл был из тех людей, которые безосновательно рассчитывают, что кто-нибудь, в конце концов, сообразит, что они в беде, и спасет их. Даже в шаге от голодной смерти он, вероятно, мечтал, что в последнюю минуту Толстуха Сью прилетит в голубом вертолете, набитом едой, и закрутит с ним роман на фоне дикой природы. Но его фантастический мир был так далек от реального, что никто не мог проникнуть в него. Карл просто становился все более и более голодным. Когда он все-таки сообразил, что никто не собирается его спасать, он иссох до такой степени, что сам уже не мог ничего предпринять».
Когда съестные припасы МакКанна почти полностью растаяли, он записал в дневнике: «Я начал сильно беспокоиться. Честно говоря, даже немного напуган». Температура упала до минус двадцати. Его пальцы покрыли гнойные болезненные обморожения.
В ноябре он прикончил остатки еды. Его костлявое тело тряслось от холода. Он был слаб, голова кружилась. В дневнике записано: «Руки и нос все хуже, ноги тоже. Кончик носа распух, покрылся волдырями и струпьями.… Умирать таким образом наверняка медленно и мучительно». МакКанн думал оставить безопасный лагерь и отправиться пешком в Форт Юкон, но решил, что ему не хватит сил, и он погибнет от холода и изнеможения прежде, чем доберется туда.
«Карл уехал в отдаленную, почти необитаемую область Аляски, – говорит Стоппель. – Зимой там адски холодно. Многие люди в подобных обстоятельствах способны придумать, как выбраться, или, возможно, перезимовать, но для этого надо быть весьма изобретательным и не распускать сопли. Ты должен стать тигром, убийцей, гребанным зверем. А Карл был слишком расслабленным. Тусовщик, что с него взять».
«Боюсь, я не смогу это вынести, – записал МакКанн поздним ноябрем в конце своего дневника, который к тому времени насчитывал сотню блокнотных страниц в синюю линейку. – Милый Бог на небесах, пожалуйста, прости мне слабость и грехи. Пожалуйста, позаботься о моей семье». Затем он прислонился к своей палатке, приставил дуло винчестера к голове и нажал пальцем на спусковой крючок. Через два месяца, второго февраля 1982 года, рейнджеры набрели на его лагерь, заглянули в палатку, и обнаружили иссохшее тело, замороженное до состояния камня.
Между Роселлини, Уотермэном, МакКанном и МакКэндлессом есть много общего. Подобно Роселлини и Уотермэну, МакКэндлесс был искателем, и относился к суровым природным условиям с непрактичной восторженностью. Как Уотермэн и МакКанн, он выказывал нехватку здравого смысла. Но, в отличие от Уотермэна, МакКэндлес был психически здоров. И, в отличие от МакКанна, он не отправился в дикую местность, рассчитывая, что кто-то сам по себе появится и спасет его задницу от неприятностей.
МакКэндлесс не укладывается в шаблонный образ жертвы дикой природы. Хотя ему не хватало знаний, он порой действовал поспешно и был неосторожен до безрассудства, едва ли он был непригоден для испытаний – иначе бы ему не удалось протянуть 113 дней. Он не был ни чокнутым, ни социопатом, ни изгоем. МакКэндлесс был другим, но сложно сказать, кем именно. Возможно, пилигримом.
Свет на трагедию Криса МакКэндлесса может пролить изучение его предшественников, сделанных из того же теста. Для этого надо перенестись из Аляски в голые каменистые каньоны южной Юты. Там, в 1934 году, странный двадцатилетний юноша ушел в пустыню и больше не вернулся. Его звали Эверетт Рюсс.
