Лори Зарза, второй заместитель управляющего, другого мнения о Крисе: «Откровенно говоря, я удивлена, что его вообще взяли на работу. Он делал то, что требуется, но всегда – в одинаково медленном темпе, даже во время обеденного аврала, не обращая внимания на просьбы поторопиться. У прилавка толпился десяток посетителей, а он не понимал, почему я на него сержусь. Просто не видел связи. Словно пребывал в каком-то собственном мире.
На него, конечно, можно было положиться. Он появлялся каждый день, потому его и не увольняли. Здесь им платили четыре с четвертью в час, а в казино за рекой – шесть с четвертью, так что сами понимаете.
Не думаю, что он общался с другими сотрудниками после работы. Он разговаривал лишь о деревьях, природе и прочей чепухе. Мы считали, что у него не все дома».
«Ушел Крис, видимо, из-за меня, – признает Зарза. – Когда он начал работать, то был бездомным, и, прямо скажем, не благоухал. Это не соответствовало стандартам Макдональдса. В итоге меня попросили поговорить с ним и убедить мыться чаще. Не успела я рот раскрыть, как вспыхнула ссора. А затем другие работники – они хотели как лучше – стали спрашивать его, не нужно ли ему мыло и тому подобное. Можете представить, как его это бесило. Но он не подавал виду. Через три недели просто взял и ушел».
МакКэндлесс старался скрыть, что ночует на улице. Он сказал сослуживцам, что живет через реку, в Лафлине. Когда они предлагали подвезти после работы, он вежливо отказывался. В действительности, первые несколько недель он провел в палатке, которую поставил в пустыне у края города. Затем он начал обживать пустые фургоны. В письме к Джен Буррс он объясняет, как это случилось.
Однажды утром я брился в туалете, когда вошел старик. Он оглядел меня и спросил, не сплю ли я на улице. Я сказал, что да, и выяснилось, что у него есть фургон, в котором можно бесплатно ночевать. Правда, он не был его настоящим владельцем. Отсутствующие хозяева разрешили ему жить на их земле, в другом маленьком фургоне. И я не должен мозолить там людям глаза, поскольку ему не разрешено приводить гостей. Мне, конечно, повезло. Фургон очень удобный, в нем полно места, есть мебель и работающие розетки. Один минус – этот старикан, Чарли, немного не в себе, так что с ним порой непросто.
Чарли до сих пор живет там же, в крохотном яйцеобразном фургоне без воды и электричества, обшитом ржавой жестью и притулившемся за гораздо бóльшим бело-голубым фургоном, где ночевал МакКэндлесс. Голые вершины высятся на западе. Светло-голубой Форд Торино покоится на кирпичных подставках в неухоженном саду, сквозь капот пробиваются сорняки. Олеандровая роща источает аммиачный запах мочи.
«Крис? Крис? – взрыкивает Чарли, шаря по дырявым карманам памяти. – Да, конечно он. Да, да, я, конечно же, его помню». Чарли одет в рубашку и рабочие штаны цвета хаки. Он – хилый и нервный, с глазами ревматика и белой щетиной на щеках. По его словами, МакКэндлесс жил в фургоне около месяца.
«Приятный паренек, очень милый, – рассказывает Чарли. – Не слишком общительный. Темпераментный. Хотел как лучше, но у него было полно комплексов – понимаете, о чем я? Зачитывался книжками того чувака с Аляски, Джека Лондона. Много не болтал. Когда не в настроении, его лучше было не трогать. Вечно искал что-то такое разэдакое, и сам не знал, что именно. Я и сам был таким, а потом понял, чего именно мне не хватает. Денег! Ха! Ха, кха, кхе… Ох, парень…
Аляска – он все время о ней говорил. Что собирается туда. Может, хотел найти там то, что искал. Приятный парнишка. По крайней мере, при взгляде со стороны. С кучей комплексов. И препаршивых. На Рождество, когда он уезжал, дал мне пятьдесят баксов и пачку сигарет за то, что я ему разрешил здесь пожить. Считал, что проявляет неслыханную щедрость».
В конце ноября МакКэндлесс отправил Джен Буррс письмо до востребования в Найленд, городок в калифорнийской долине Империал. По ее словам, «это было первым за долгое время письмом от него, на котором был обратный адрес. И я немедленно ответила, что мы приедем на следующей неделе повидать его в Буллхед, который от нас был довольно близко».
МакКэндлесс был взволнован весточкой от Ян. «Я так счастлив, что вы живы и здоровы!» – восклицает он в письме от 9 декабря 1991 года.
Огромное спасибо за поздравления с Рождеством. Так здорово, когда о тебе кто-то думает во время этого праздника… Как прекрасно услышать, что вы приедете ко мне в гости, я всегда рад вас видеть. Просто великолепно, что после полутора лет мы снова встретимся.
В конце письма он нарисовал карту и дал детальные указания, как найти его фургон.
Четыре дня Джен и Боб готовились к поездке, а затем Буррс, вернувшись вечером в лагерь, обнаружила «большой рюкзак, прислоненный к нашему фургону. Я поняла, что Алекс здесь. Наша собачка, Санни, пронюхала о его прибытии еще раньше. Ей нравился Алекс, но я была удивлена, что она его еще помнит. Найдя его, она просто обезумела от радости». МакКэндлесс объяснил Ян, что ему опостылело и жить в Буллхеде, и вкалывать по расписанию вместе с «пластмассовыми человечками», так что он решил убраться из города ко всем чертям.
Джен и Боб жили в пяти километрах от Найленда в местечке, которое горожане называли «Плиты» – покинутой авиабазе, от которой остались лишь гигантские бетонные квадраты, разбросанные по пустыне. В ноябре, когда в других регионах страны холодает, на эту сюрреалистическую шахматную доску слетаются около пяти тысяч перелетных пташек – бомжей и скитальцев самого разного сорта. Плиты превращаются во временную столицу, караван-сарай кочевников – исполненного терпимости сообщества на колесах, объединяющего отошедших от дел, изгнанников, бедняков и вечных безработных. Здесь находят приют мужчины, женщины и дети всех возрастов – уклоняющиеся от налогов, поссорившиеся с близкими, выпавшие из среднего класса.
К моменту прибытия МакКэндлесса, на Плитах раскинулся огромный блошиный рынок, на котором Буррс торговала дешевыми, в основном, подержанными товарами, и МакКэндлесс решил заняться ее обширным собранием старых книг.
«Он очень мне помог, – признает Буррс. – Следил за столиком, когда я отходила, рассортировал книжки, многие смог продать. Он делал это с удовольствием. Алекс был без ума от классики – Диккенса, Герберта Уэллса, Марка Твена, Джека Лондона. Лондон был его самым любимым писателем. Он старался втолковать каждому бродяге, что ему совершенно необходимо прочитать „Зов дикой природы“».
МакКэндлесс был увлечен Лондоном с детства. Страстное обличение писателем буржуазного общества, прославление первобытного мира, возвеличивание чумазых героев – все находило отклик в душе МакКэдлесса. Зачарованный велеречивостью рассказов Лондона о жизни на Аляске и Юконе, он до дыр зачитывал «Зов дикой природы», «Белого клыка», «Северную одиссею», «Шутку Порпортука» и «Зажечь огонь». Они настолько потрясли его, что он порой забывал, что имеет дело с вымыслом, фантомами воображения, отражающими скорее романтические переживания писателя, нежели реальную жизнь в субарктическом климате. МакКэндлесс не учитывал того, что сам Лондон провел на севере лишь одну зиму, и покончил с собой в своей калифорнийской усадьбе в возрасте сорока лет, спившийся, тучный и жалкий, и его сидячий образ жизни мало соответствовал идеалам, которые он воспел.
Среди обитателей Плит была семнадцатилетняя девушка по имени Трейси, и она влюбилась в МакКэндлесса во время его недельного визита. «Она была очаровательной малышкой, – говорит Буррс. – Дочерью пары бродяг, чья тачка стояла в четырех машинах от нашей. И бедняжка Трейси безнадежно втюрилась в Алекса. Пока он был в Найленде, она не сводила с него своих глазищ ни на минуту и умоляла меня упросить его начать с ней встречаться. Алекс был с ней очень мил, но она для него была совсем девчонкой. Он просто не принимал ее всерьез. Думаю, ее сердце было разбито на целую неделю».
Хотя МакКэндлесс и отверг Трейси, Буррс подчеркнула, что он не был затворником. «Он отлично проводил время с людьми, просто великолепно. На толкучке без перерыва болтал со всеми прохожими. Он здесь познакомился с шестью или семью дюжинами людей, и с каждым был на дружеской ноге. Иногда он нуждался в одиночестве, но не был отшельником. Он был в гуще людей. Иногда мне казалось, что он запасается общением впрок до тех времен, когда никого не окажется рядом».
МакКэндлесс был особенно внимателен к Буррс, флиртуя и подшучивая над ней по любому поводу. «Ему нравилось дразнить и подначивать меня, – вспоминает она. – Когда я развешивала белье за фургоном, он с головы до ног увешивал меня прищепками. Озорничал, как мальчишка. У нас были щенки, так он постоянно накрывал их корзинами для белья и глядел, как они подпрыгивают и тявкают. Повторял это, пока я сама не зверела и не кричала, чтобы он прекратил. Но на самом деле он был добр к собакам. Они всюду бегали за ним, звали его, хотели с ним спать. Алекс отлично ладил с животными».
Однажды, когда МакКэндлесс торговал книгами на толкучке, кто-то оставил Буррс на продажу электроорган. «Алекс играл на нем весь день, развлекая окружающих. У него был удивительный голос. Он собрал целую толпу. Раньше я и не подозревала о его музыкальности».
МакКэндлесс часто говорил с обитателями Плит о грядущем путешествии на Аляску. Каждое утро он делал зарядку, чтобы подготовиться к превратностям пути, и подолгу обсуждал стратегии выживания в тайге с Бобом, имевшим немалый практический опыт.
«Что касается меня, – говорит Буррс, – Когда Алекс рассказал нам о своей „великой аляскинской одиссее“, я решила, что он спятил. Но он был по-настоящему увлечен. Говорил о ней все время и не мог остановиться».
Несмотря на усилия Буррс, МакКэндлесс почти ничего не рассказал ей о своей семье: «Я спросила его, сообщил ли он близким о своих планах? Знает ли его мама про Аляску? А папа? Но он так и не ответил. Только отводил глаза, сердился и просил перестать разыгрывать из себя мамочку. И Боб говорил – оставь парня в покое! Он уже взрослый! Но я продолжала, пока он не сменял тему – это мне напоминало о том, что произошло между мной и собственным сыном. Он тоже где-то бродит, и я бы хотела, чтобы кто-то присмотрел за ним, как я пыталась за Алексом».
Воскресным днем перед тем, как покинуть Найленд, МакКэндлесс смотрел по телевизору в фургоне Буррс футбольный матч, и она заметила, что он особенно болеет за «Вашингтонских Краснокожих». «Потому я спросила его – не из Вашингтона ли он. И он ответил – да, это так. Вот и все, что мне удалось разузнать о его прошлом».
В следующую среду МакКэндлесс объявил, что ему пора отправляться в дорогу. Сказал, что хочет добраться до почты в Солтон Сити, в девяноста километрах к западу, куда он попросил переслать ему последнюю зарплату из МакДональдса. Он принял предложение Буррс подвезти его, но когда она попыталась дать ему немного денег за помощь на толкучке «он очень обиделся. Я сказала ему – парень, чтобы выжить в этом мире, нужны деньги. Но он отказался. С трудом я уговорила его взять несколько швейцарских ножей – объяснила, что они пригодятся на Аляске или он сможет обменять их на что-нибудь полезное по дороге».
После долгих препирательств Буррс также дала ему теплую одежду и белье, необходимые, по ее мнению, для холодного севера. «Он взял это лишь для того, чтобы я заткнулась, – смеется она. – Но на следующий день я обнаружила почти все в своей машине. Стоило нам отвернуться, как он вытащил все из рюкзака и запихал под сиденье. Алекс был отличным парнем, но иногда доводил меня до ручки».
Хотя Буррс и беспокоилась о МакКэндлессе, она решила, что с ним все будет в порядке: «Он был неглуп. Сообразил, как добраться на каноэ до Мексики, как путешествовать на товарняках и находить ночлег в незнакомом городе. Дошел до всего своим умом, и я была уверена, что он не пропадет и на Аляске».
Глава шестая АНЗА-БОРРЕГО
Никто еще не заблудился, следуя своему внутреннему голосу. Пусть даже результатом станет ослабление тела, сожалеть об этом нечего, поскольку такая жизнь находится в согласии с высшими принципами. Если день и ночь таковы, что ты с радостью их встречаешь, если жизнь благоухает подобно цветам и душистым травам, если она стала гибче, ближе к звездам и бессмертию, – в этом твоя победа. Тебя поздравляет вся природа, и ты можешь благословлять судьбу. Величайшие достижения обычно менее всего ценятся. Мы легко начинаем сомневаться в их существовании. Мы скоро о них забываем. Между тем они-то и есть высочайшая реальность.… Истинная жатва каждого моего дня неуловима и неописуема, подобно краскам утренней и вечерней зари. Это – горсть звездной пыли, кусочек радуги, который мне удалось схватить.
Генри Дэвид Торо
«Уолден, или Жизнь в лесу»
Фрагмент, подчеркнутый в одной из книг, найденных вместе с останками Криса МакКэндлесса
4 января 1993 года автор получил необычное послание, написанное трясущимся, старомодным почерком, выдававшим пожилого отправителя. «Тем, кого это касается» – начиналось письмо.
Я хотел бы получить экземпляр журнала с историей молодого человека (Алекса МакКэндлесса), погибшего на Аляске. Я желаю обратиться к тому, кто расследовал эту историю. Я подвез его от Солтон Сити Калиф.… в марте 1992 г.… к Гранд Джанкшен Ко.… Я оставил Алекса там ловить попутку до С.Д. Он сказал, что напишет мне. В начале апреля 1992 г. я получил от него единственное письмо. Во время нашей поездки мы делали снимки, я – видеокамерой, Алекс – своим фотоаппаратом.
Если у вас есть экземпляр журнала, прошу прислать мне его стоимость.…
Я так понял, что он был ранен. Хотелось бы знать, как именно, поскольку у него в рюкзаке всегда было достаточно риса + у него была теплая одежда + куча денег.
С уважением,
Рональд А. Франц
Франц просил выпуск «Аутсайд» за январь 1993 г., в котором заглавная статья была посвящена смерти Криса МакКэндлесса. Его письмо было адресовано чикагскому филиалу «Аутсайд», который и переслал его мне.
Во время своей хиджры[21] МакКэндлесс произвел неизгладимое впечатление на многих людей, большинство которых провело в его обществе лишь несколько дней. Но самое сильное влияние юноша оказал на Рональда Франца, которому в момент их встречи в январе 1992 г. было восемьдесят лет.
Попрощавшись с Джен Буррс у почтового отделения в Солтон Сити, МакКэндлесс отправился в засушливую местность и разбил лагерь на границе парка «Пустыня Анза-Боррего». Строго на запад, на шестьдесят метров ниже уровня моря, лежало Море Солтона, Тихий океан в миниатюре, возникший в 1905 году из-за грандиозной инженерной ошибки: вскоре после открытия водовода от реки Колорадо для орошения плодоносных земель Долины Империал река размыла берег и сплошным потоком хлынула в канал. Более двух месяцев практически весь речной поток сливался через канал Долины империал в котловину Солтона. Вода смела фермы и поселения, затопила шесть с половиной тысяч квадратных километров пустыни и образовала внутреннее море.
Находящийся всего в восьмидесяти километрах от лимузинов, теннисных клубов и зеленых лужаек Палм Спрингс западный берег Моря Солтона был когда-то излюбленным объектом спекуляций недвижимостью. Были спроектированы роскошные отели, распределены наделы земли, но грандиозным планам не суждено было осуществиться. Ныне большинство участков пустует и медленно поглощается пустыней. По широким бульварам Солтон Сити шуршат перекати-поле, тротуары усеяны выцветшими знаками «Продается», и краска отслаивается с заброшенных зданий. Плакат на окне Бюро недвижимости и девелопмента моря Солтона гласит «Закрыто / Cerrado». Только шум ветра нарушает тишину города-призрака.
Вдали от берега земная поверхность сперва плавно, затем круто поднимается, образуя иссушенные, фантастические эрозии Анза-Боррего. Низина за ними изрезана обрывистыми оврагами. Здесь, на выжженных невысоких холмах, усеянных чольями[22], аморфами[23] и шестиметровыми фукьериями[24], МакКэндлесс спал на песке, укрывшись куском брезента.
Чтобы добыть еду, он пешком или на попутке преодолевал шесть с половиной километров до города, где покупал рис и наполнял пластиковую флягу в покрытом бежевой штукатуркой здании, вместившем под своей крышей рынок, вино-водочный магазин и почту, а также служившем культурным центром Солтон Сити. В один из четвергов середины января МакКэндлесс ловил попутку обратно к холмам, и его подвез старый Рон Франц.
– Где твой лагерь? – спросил старик.
– За горячими источниками О-боже-мой, – ответил МакКэндлесс.
– Я живу здесь уже шесть лет, и ни разу не слышал ни о чем подобном. Покажи мне это место.
Несколько минут они ехали по дороге к морю Солтона, затем МакКэндлесс попросил его свернуть влево в пустыню, где вдоль узкого ручья змеилась грунтовка, пригодная разве что для внедорожников. Через полтора километра они прибыли в странный лагерь, куда около двухсот странников съехались на своих машинах, чтобы провести зиму. Это сообщество выглядело, словно картина постапокалиптической Америки. Целые семьи ютились в дешевых трейлерах, затянутых тентом, а стареющие хиппи – в фургонах, покрытых светящейся краской. Бродяги, похожие на Чарли Мэнсона, спали в проржавевших Студебеккерах, покинувших дороги еще во времена Эйзенхауэра. Многие из них ходили по лагерю нагишом. В центре коммуны вода из геотермального источника поступала в два мелких, источающих пар бассейна, обложенных камнями. Это и были источники О-боже-мой.
Сам МакКэндлесс расположился в восьмистах метрах от источников. Франц подвез его и, немного поболтав со своим попутчиком, вернулся в город, где жил в одиночестве, присматривая взамен квартплаты за полуразвалившимся домом.
Франц, убежденный христианин, провел большую часть своей взрослой жизни в армии, расквартированной в Шанхае и на Окинаве. В канун 1957 года, пока он был в Азии, его жена и единственный ребенок были сбиты насмерть пьяным водителем. Сын Франца в следующем июне должен был окончить медицинскую школу. Франц ушел в запой.
Через полгода он смог собраться и резко прекратил пьянствовать, но так никогда и не смирился с потерей. Чтобы скрасить свое одиночество, он неофициально «усыновил» четырнадцать бедных мальчишек и девчонок с Окинавы, и оплатил старшему медицинскую школу в Филадельфии, а еще одному – обучение на врача в Японии.
Когда Франц встретил МакКэндлесса, его давно уснувшие отцовские инстинкты пробудились вновь. Он просто не мог выкинуть юношу из головы. Парнишка сказал, что его зовут Алекс – он отказался сообщать фамилию – и что он из Западной Виргинии. Он был вежлив, дружелюбен и опрятен.
«Он выглядел очень смышленым, – говорит Франц с резким экзотическим акцентом, походящим на смесь шотландского, голландского и растягивания слов, свойственного жителям Каролины. – Я решил, что он слишком хорош, чтобы жить у этих источников со всякими нудистами, забулдыгами и торчками». Посетив воскресную службу в церкви, Франц решил побеседовать с Алексом «о том, как тот живет. Кто-нибудь должен был убедить его получить образование и работу, чтобы из его жизни вышел толк».
Когда он вернулся к палатке МакКэндлесса и принялся вещать о самосовершенствовании, МакКэндлесс его резко оборвал. «Послушайте, мистер Франц, – объявил он, – Вам не нужно обо мне волноваться. Я закончил колледж, и я не лишенец. Я сознательно выбрал такую жизнь». А затем, несмотря на взятый поначалу тон, МакКэндлесс тепло отнесся к старику, и они долго беседовали. Еще не стемнело, как они приехали в грузовике Франца в Палм Спрингс, поужинали в отличном ресторане и поднялись на канатке на вершину пика Сан Хасинто, у подножия которого МакКэндлесс остановился, чтобы отрыть мексиканский плащ-накидку и другие вещи, которые он закопал для сохранности год назад.
В последующие недели МакКэндлесс и Франц провели вместе немало времени. Юноша постоянно ездил автостопом в Солтон Сити, чтобы постирать одежду и поесть барбекю в квартире Франца. Он признался, что коротает время до весны, когда планирует отправиться на Аляску и начать «решающее приключение». Они поменялись ролями. Теперь уже МакКэндлесс рассказывал Францу, годящемуся ему в деды, о недостатках его малоподвижной жизни, призывая восьмидесятилетнего старика продать свои пожитки, покинуть квартиру и начать путешествовать. Франц выслушивал эти разглагольствования, радуясь обществу юноши.
Прекрасный мастер по выделке кожи, Франц обучил Алекса секретам своего искусства. Первой работой МакКэндлесса был тисненый кожаный пояс, на котором он искусно изобразил хронику своих странствий. На левом конце ремня было написано АЛЕКС, затем – инициалы К.Д.М. (Кристофер Джонсон МакКэндлесс) в обрамлении черепа и костей. Вдоль полосы коровьей кожи можно различить двухполосную бетонку, знак «Разворот запрещен», грозу, порождающую наводнение, которое заливает машину, поднятый палец автостопщика, орла, Сьерра Неваду, прыгающего в океане лосося, трассу Тихоокеанского побережья от Орегона до Вашингтона, Скалистые горы, пшеничные поля Монтаны, гремучую змею Южной Дакоты, дом Вестерберга в Картэйдже, реку Колорадо, шторм в Калифорнийском заливе, каноэ на берегу под тентом, Лас Вегас, инициалы Т.К.Д., Морро Бэй и, наконец, у самой пряжки, букву N (вероятно, символизирующую север). Выполненный с большим искусством, это пояс удивителен, как и прочие предметы, оставшиеся после Криса МакКэндлесса.
Франц все больше и больше привязывался к МакКэндлессу. «Боже мой, он был умнейшим парнишкой», – еле слышно скрипит старик. Говоря это, он не отводит взгляда с полоски песка под ногами. Затем он умолкает. Медленно согнувшись, Рон стирает воображаемую грязь со своей ноги. Его старческие суставы потрескивают в неловкой тишине.
Вновь он заговорил лишь спустя минуту. Глядя в небо, он углубляется в воспоминания о временах, проведенных им в компании юноши. Нередко во время его визитов лицо МакКэндлесса темнело от гнева, и он начинал клеймить своих родителей, политиков или всепоглощающий идиотизм жизни типичных американцев. Не желая ссориться с мальчиком, Франц предпочитал во время таких взрывов помалкивать и дать ему выговориться.
В начале февраля МакКэндлесс объявил, что отправляется в Сан Диего, заработать побольше денег на Аляску.
– Тебе не надо туда ехать, – запротестовал Франц. – Если нужны деньги, я их тебе дам.
– Нет, ты не понимаешь. Я должен ехать в Сан Диего. И я отправляюсь в понедельник.
– Хорошо, тогда я тебя отвезу.
– Не смеши меня, – фыркнул МакКэндлесс.
– Я все равно туда собирался поехать, – соврал Франц, – пополнить запасы кожи.
МакКэндлесс смягчился. Он свернул свой лагерь, оставил почти все пожитки у Франца – он не хотел шляться по городу со спальником или рюкзаком – а затем уехал со стариком через горы к побережью. Когда Франц попрощался с МакКэндлессом на набережной в Сан Диего, шел дождь. «Мне было очень тяжело расставаться с ним», – говорит Франц.
19 февраля МакКэндлесс позвонил Францу, чтобы поздравить с восемьдесят первым днем рождения. Он помнил эту дату, ему самому исполнилось двадцать четыре ровно неделей раньше. Он признался Францу, что не может найти работу.
28 февраля он отправил письмо Джен Буррс:
Привет!
Целую неделю живу на улицах Сан Диего. В первый день здесь адски лило. Миссии тут отстойные, и меня замаливают до смерти. Работы нет, так что завтра двину на север.
Я решил отправиться на Аляску не позднее первого мая, но сперва должен немного заработать, чтобы экипироваться. Возможно, вернусь и поработаю у друга в Южной Дакоте. Не знаю, куда теперь отправлюсь, но как приеду, обязательно напишу. Надеюсь, у тебя все хорошо.
Всего доброго. Алекс
Пятого марта МакКэндлесс отправил еще по письму Буррс и Францу. Записка к Джен гласила:
Привет из Сиэтла! Я стал настоящим бродягой! Это правда, я теперь путешествую по рельсам. Очень забавно, жаль, что я не запрыгивал на поезда раньше. Есть и минусы. Во-первых, ты становишься грязным как свинья. Во-вторых, приходится сталкиваться с чертовыми быками[25]. Я уже сидел в экспрессе до Л.А., когда около десяти вечера бык нашарил меня своим фонариком. «Убирайся отсюда, пока я не ПРИКОНЧИЛ тебя!» – заорал он. Я выбрался, и увидел, что он и вправду вытащил револьвер. Навел на меня пушку и прорычал: «Если хоть раз я увижу, что ты отираешься около поездов, тебе не жить! А теперь исчезни!» Что за придурок! Я все же оказался тем, кто смеется последним, когда через пять минут залез в тот же поезд и благополучно добрался до Окленда. Буду на связи,
Алекс
Через неделю у Франца зазвонил телефон. «Это был оператор, спрашивающий, не приму ли я оплачиваемый получателем телефонный звонок от кого-то по имени Алекс. Услышать его голос было все равно, что увидеть солнышко после месяца непрерывных ливней».
– Не заедешь ли за мной? – спросил МакКэндлесс.
– Конечно. Где ты в Сиэтле?
– Рон, – засмеялся МакКэндлесс, – Я не в Сиэтле, а в Калифорнии, совсем недалеко от тебя, в Коачелле.
Не сумев найти работу в дождливом северо-западе, МакКэндлесс вернулся на грузовых поездах обратно в пустыню. В Колтоне, штат Калифорния, его обнаружили и бросили в каталажку. После освобождения он добрался автостопом до Коачеллы, к юго-востоку от Палм Спрингс, и позвонил Францу. Не успел МакКэндлесс повесить трубку, как Франц отправился за ним.
«Мы заскочили в Сиззлер, где я закормил его стейками и омарами, – вспоминает Франц. – А затем вернулись в Солтон Сити».
МакКэндлесс сказал, что останется лишь на день, чтобы постирать одежду и упаковать рюкзак. Уэйн Вестерберг сообщил, что для него на элеваторе найдется работенка, и ему не терпелось туда добраться. Было одиннадцатое марта, среда. Франц предложил подбросить МакКэндлесса до Гранд Джанкшн – самой дальней точки, куда он мог добраться и не пропустить при этом встречу в Солтоне в следующий понедельник. К его удивлению и облегчению, МакКэндлесс немедленно согласился.
Перед отправлением Франц подарил МакКэндлессу мачете, арктическую парку[26], складную удочку и еще немного снаряжения для Аляски. Во вторник на рассвете они выехали из Солтон Сити. В Буллхеде они сделали остановку, чтобы закрыть банковский счет МакКэндлесса и посетить фургон Чарли, в котором МакКэндлесс хранил несколько книг и другие пожитки, включая дневник-фотоальбом путешествия на каноэ по Колорадо. МакКэндлесс настоял на том, чтобы угостить Франца обедом в казино «Золотой самородок» в Лафлине. Узнав его, официантка воскликнула: «Алекс! Алекс! Ты вернулся!»
Перед поездкой Франц купил видеокамеру, и теперь останавливался то тут, то там, снимая пейзажи. Хотя МакКэндлесс всегда старался уклониться, когда Франц направлял объектив в его сторону, сохранилась короткая запись, на которой он нетерпеливо переминается в снегу над Брайс-Каньоном. «Окей, а теперь поехали! – протестует он через несколько секунд съемки. – Дальше будет еще интересней, Рон». Одетый в джинсы и шерстяной свитер, МакКэндлесс выглядит загорелым, сильным и здоровым.
Франц сообщает, что это была приятная поездка, слегка омраченная спешкой. «Иногда мы ехали часами, не перекинувшись ни словечком, – вспоминает он. – Даже когда он спал, я был счастлив, зная, что он рядом». Однажды он отважился на особую просьбу. «Моя мать была единственным ребенком, – объясняет он. – Мой отец – тоже. И я был у них один. Теперь, когда мой мальчик умер, я стал последним в роду. Когда я уйду, он прервется, исчезнет навсегда. И я спросил Алекса, могу ли я усыновить его, хочет ли он стать моим внуком».
МакКэндлесс уклонился от ответа: «Рон, мы поговорим об этом, когда я вернусь с Аляски».
14 марта Франц оставил МакКэндлесса на обочине трассы 70 около Гранд Джанкшн, и возвратился в южную Калифорнию. МакКэндлесс был взволнован тем, что едет на север. Кроме того, он чувствовал облегчение – в очередной раз ему удалось уклониться от угрожающей близости с другими людьми, от дружбы и всего неприятного эмоционального багажа, который ее сопровождает. Он сбежал от душащих семейных уз, успешно держал Джен Буррс и Уэйна Вестерберга на расстоянии вытянутой руки, выскальзывая из их жизней прежде, чем они могли от него что-либо ожидать. А теперь он безболезненно покинул и жизнь Рона Франца.
Безболезненным это представлялось лишь МакКэндлессу, но не старику. Можно лишь строить предположения, почему Франц так быстро привязался к юноше, но его приязнь была искренней и сильной. Много лет Франц жил в одиночестве. У него не было ни семьи, ни друзей. Дисциплинированный, самостоятельный, он держался хорошо, несмотря на возраст и одиночество. Но МакКэндлессу удалось проникнуть сквозь защитную скорлупу старика. Франца радовало общество юноши, но их крепнущая дружба также напомнила ему, как он одинок. МакКэндлесс обнажил зияющую пустоту в жизни Франца и даже помог заполнить ее. Но когда он исчез так же неожиданно, как и появился, Рон почувствовал неожиданно-глубокую боль.
В начале апреля в его почтовом ящике оказалось длинное письмо со штемпелями Южной Дакоты. Оно гласило:
Привет, Рон!
Это Алекс. Уже около двух недель я работаю здесь, в Картэйдже. Прибыл сюда через три дня после того, как мы расстались у Гранд Джанкшн в Колорадо. Надеюсь, ты без проблем вернулся в Солтон Сити. Мне нравится работать, дела идут хорошо. Погода неплохая, и многие деньки на удивление хороши. Некоторые фермеры уже выходят на поля. Должно быть, в южной Калифорнии теперь настоящая жара. Я подумываю, не захочешь ли ты выбраться 20 марта на тусовку Радуги у горячих источников. Судя по всему, там будет весело, хотя ты и не слишком разбираешься в этих людях.
