Она имела длину человеческого роста, а ширину — трoим ле- жать тесно, а четверым — впритиску. Я как раз был четвёртым, втолкнут уже после полуночи, трое лежавших поморщились на меня со сна при свете керосиновой коптилки и подвинулись, да- вая место нависнуть боком и постепенно силой тяжести вклини- ваться. Так на истолчённой соломке пола стало нас восемь сапог к двери и четыре шинели. Они спали, я пылал. Чем самоуверен- ней я был капитаном полдня назад, тем больней было защемить- ся на дне этой каморки. Раз-другой ребята просыпались от затек- лости бока, и мы разом переворачивались.
К утру они отоспались, зевнули, крякнули, подобрали ноги, рассунулись в разные углы — и началось знакомство.
— А ты за что?
Но смутный ветерок настороженности уже опахнул меня под отравленной кровлею СМЕРШа, и я простосердечно удивился:
— Понятия не имею. Рази ж говорят, гады?
Однако сокамерники мои — танкисты в чёрных мягких шле- мах — не скрывали. Это были три честных, три немудрящих сол- датских сердца — род людей, к которым я привязался за годы войны, будучи сам и сложнее и хуже. Все трое они были офице- рами. Погоны их тоже были сорваны с озлоблением, кое-где тор- чало и нитяное мясо. На замызганных гимнастёрках светлые пят- на были следы свинченных орденов, тёмные и красные рубцы на лицах и руках — память ранений и ожогов. Их дивизион, на бе- ду, пришёл ремонтироваться сюда, в ту же деревню, где стояла контрразведка СМЕРШ 48-й армии. Отволгнув от боя, который был позавчера, они вчера выпили и на задворках деревни вломи- лись в баню, куда, как они заметили, пошли мыться две забори- стые девки. От их плохопослушных пьяных ног девушки успели, полуодевшись, ускакать. Но оказалась одна из них не чья-нибудь, а — начальника контрразведки армии.
Да! Три недели уже война шла в Германии, и все мы хорошо знали: окажись девушки немки — их можно было изнасиловать, следом расстрелять, и это было бы почти боевое отличие; ока- жись они польки или наши угнанные русачки — их можно было бы, во всяком случае, гонять голыми по огороду и хлопать по ляжкам — забавная шутка, не больше. Но поскольку эта была «по- ходно-полевая жена» начальника контрразведки — с трёх боевых офицеров какой-то тыловой сержант сейчас же злобно сорвал по- гоны, утверждённые приказом по фронту, снял ордена, выданные Президиумом Верховного Совета, — и теперь этих вояк, прошед- ших всю войну и смявших, может быть, не одну линию вражес-
ких траншей, ждал суд военного трибунала, который без их тан- ка ещё б и не добрался до этой деревни.
Коптилку мы погасили, и так уж она сожгла всё, чем нам тут дышать. В двери был прорезан волчок величиной с почтовую от- крытку, и оттуда падал непрямой свет коридора. Будто беспоко- ясь, что с наступлением дня нам в карцере станет слишком про- сторно, к нам тут же подкинули пятого. Он вшагнул в новенькой красноармейской шинели, шапке тоже новой и, когда стал про- тив волчка, явил нам курносое свежее лицо с румянцем во всю щеку.
— Откуда, брат? Кто такой?
— С той стороны, — бойко ответил он. — Шпиён.
— Шутишь? — обомлели мы. (Чтобы шпион, и сам об этом говорил — так никогда не писали Шейнин и братья Тур!)
— Какие могут быть шутки в военное время! — рассудитель- но вздохнул паренёк. — А как из плена домой вернуться? — ну научите.
Он едва успел начать нам рассказ, как его сутки назад нем- цы перевели через фронт, чтоб он тут шпионил и рвал мосты, а он тотчас же пошёл в ближайший батальон сдаваться, и бессон- ный измотанный комбат никак ему не верил, что он шпион, и посылал к сестре выпить таблеток, — вдруг новые впечатления ворвались к нам:
— На оправку! Руки назад! — звал через распахнувшуюся дверь старшина-лоб, вполне бы годный перетягивать хобот 122-миллиметровой пушки.
По всему крестьянскому двору уже расставлено было оцепле- ние автоматчиков, охранявшее указанную нам тропку в обход са- рая. Я взрывался от негодования, что какой-то невежа-старшина смел командовать нам, офицерам, «руки назад», но танкисты взяли руки назад, и я пошёл вослед.
За сараем был маленький квадратный загон с ещё не стаяв- шим утоптанным снегом — и весь он был загажен кучками чело- веческого кала, так беспорядочно и густо по всей площади, что нелегка была задача — найти, где бы поставить две ноги и при- сесть. Всё же мы разобрались и в разных местах присели все пятеро. Два автоматчика угрюмо выставили против нас, низко присевших, автоматы, а старшина, не прошло минуты, резко понукал:
— Ну, поторапливайся! У нас быстро оправляются! Невдалеке от меня сидел один из танкистов, ростовчанин, рос-
лый хмурый старший лейтенант. Лицо его было зачернено налё-
том металлической пыли или дыма, но большой красный шрам через щеку хорошо на нём заметен.
— Где это — у вас? — тихо спросил он, не выказывая наме- рения торопиться в карцер, пропахший керосином.
— В контрразведке СМЕРШ! — гордо и звончей чем требова- лось отрубил старшина. (Контрразведчики очень любили это безвкусно сляпанное — из «смерть шпионам» — слово. Они нахо- дили его пугающим.)
— А у нас — медленно, — раздумчиво ответил старший лей- тенант. Его шлем сбился назад, обнажая на голове ещё не состри- женные волосы. Его одубелая фронтовая задница была подставле- на приятному холодному ветерку.
— Где это — у вас? — громче чем нужно гавкнул старшина.
— В Красной армии, — очень спокойно ответил старший лей- тенант с корточек, меряя взглядом несостоявшегося хоботного.
Таковы были первые глотки моего тюремного дыхания.
Г л а в а 2
ИСТОРИЯ НАШЕЙ КАНАЛИЗАЦИИ
Когда теперь бранят произвол культа, то упираются всё снова и снова в настрявшие 1937—38 годы. И так это начинает запоми- наться, как будто ни до не сажали, ни после, а только вот в 37—38-м.
Не боюсь, однако, ошибиться, сказав: поток 37—38-го ни единственным не был, ни даже главным, а только, может быть, — одним из трёх самых больших потоков, распиравших мрачные зловонные трубы нашей тюремной канализации.
До него был поток 29—30-гo годов, с добрую Обь, протолкнув- ший в тундру и тайгу миллионов пятнадцать мужиков (а как бы и не поболе). Но мужики — народ бессловесный, бесписьменный, ни жалоб не написали, ни мемуаров. С ними и следователи по ночам не корпели, на них и протоколов не тратили — довольно и сельсоветского постановления. Пролился этот поток, всосался в вечную мерзлоту, и даже самые горячие умы о нём почти не вспо- минают. Как если бы русскую совесть он даже и не поранил. А между тем не было у Сталина (и у нас с вами) преступления тяжелей.
И после был поток 44—46-го годов, с добрый Енисей: гнали по сточным трубам целые нации и ещё миллионы и миллионы — побывавших в плену, увезенных в Германию и вернувшихся по- том. Но и в этом потоке народ был больше простой и мемуаров не написал.
А поток 37-го года прихватил и понёс на Архипелаг также и людей с положением, людей с партийным прошлым, людей с об- разованием, да вокруг них много пораненных осталось в городах, и сколькие с пером! — и все теперь вместе пишут, говорят, вспо- минают: тридцать седьмой! Волга народного горя!
А скажи крымскому татарину, калмыку или чечену «тридцать седьмой» — он только плечами пожмёт. А Ленинграду что´ трид- цать седьмой, когда прежде был тридцать пятый? А повторникам или прибалтам не тяжче был 48— 49-й? И если попрекнут меня ревнители стиля и географии, что ещё упустил я в России реки, так и потоки ещё не названы, дайте страниц! Из потоков и остальные сольются.
* * *
В этом перечне труднее всего начать…
По смыслу и духу революции легко догадаться, что в первые её месяцы наполнялись Кресты, Бутырки и многие родственные им провинциальные тюрьмы — крупными богачами; видными общественными деятелями, генералами и офицерами; да чинов- никами министерств и всего государственного аппарата, не выполняющими распоряжений новой власти.
Однако В. И. Ленин ставил задачу и шире. В статье «Как орга- низовать соревнование» (7—10 января 1918)* он провозгласил об- щую единую цель «очистки земли российской от всяких вредных насекомых». И под насекомыми он понимал не только всех клас- сово-чуждых, но также и «рабочих, отлынивающих от работы», на- пример наборщиков питерских партийных типографий. (Вот что делает даль времени. Нам сейчас и понять трудно, как это рабо- чие, едва став диктаторами, тут же склонились отлынивать от работы на себя самих.) Правда, формы очистки от насекомых Ленин в этой статье предвидел разнообразные: где посадят, где поставят чистить сортиры, где «по отбытии карцера выдадут жёлтые билеты», где расстреляют тунеядца.
Насекомыми были, конечно, земцы. Насекомыми были коопе- раторы. Все домовладельцы. Немало насекомых было среди гим- назических преподавателей. Насекомыми были все священники, а тем более — все монахи и монахини. Очень много насекомых скрывалось под железнодорожной формой, и их необходимо бы- ло выдёргивать, а кого и шлёпать. А телеграфисты, те почему- то в массе своей были заядлые насекомые, несочувственные к Советам.
Даже те группы, что мы перечислили, вырастают уже в огром- ное число — на несколько лет очистительной работы.
А сколько всяких окаянных интеллигентов, неприкаянных сту- дентов, разных чудаков, правдоискателей и юродивых, от которых ещё Пётр I тщился очистить Русь и которые всегда мешают строй- ному строгому Режиму?
И невозможно было бы эту санитарную очистку произвести, да ещё в условиях войны, если бы пользовались устарелыми про- цессуальными формами и юридическими нормами. Но форму
* Ленин В. И. Полн. собр. соч.: В 55 т. — М.: Гос. изд-во политич. лит., 1958—1965. — Т. 35.
приняли совсем новую: внесудебную расправу, и неблагодарную эту работу самоотверженно взвалила на себя Всероссийская Чрез- вычайная Комиссия (ВЧК) — Часовой Революции, единственный в человеческой истории карательный орган, совместивший в од- них руках: слежку, арест, следствие, прокуратуру, суд и исполне- ние решения.
В 1918 году, чтобы ускорить также и культурную победу рево- люции, начали потрошить и вытряхивать мощи святых угодников и отбирать церковную утварь. В защиту разоряемых церквей и монастырей вспыхивали народные волнения. Там и сям колоко- лили набаты, и православные бежали, кто и с палками. Естест- венно, приходилось кого расходовать на месте, а кого арес- товывать.
Размышляя теперь над 1918—20 годами, затрудняемся мы: относить ли к тюремным потокам всех тех, кого расшлёпали, не доведя до тюремной камеры? И в какую графу всех тех, кого ком- беды убирали за крылечком сельсовета или на дворовых задах? Немалая трудность и решить: сюда ли, в тюремные потоки, или в баланс Гражданской войны отнести десятки тысяч залож- ников, этих ни в чём лично не обвинённых и даже карандашом по фамилиям не переписанных мирных жителей, взятых на унич- тожение во страх и в месть военному врагу или восставшей мас- се? Это так открыто и объяснялось (Лацис, газета «Красный тер- рор», 1 ноября 1918): «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии ма- териалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом —
смысл и сущность красного террора».
————————
Ещё с весны 1918 полился многолетний непрерываемый поток изменников-социалистов. Все эти партии — эсеров, меньшевиков, анархистов, народных социалистов, они десятилетиями только притворялись революционерами, только носили личину — и на каторгу для этого шли, всё притворялись. И лишь в порывистом ходе революции сразу обнаружилась буржуазная сущность этих социал-предателей. Естественно же было приступить к их арес- там! Ни один гражданин российского государства, когда-либо
вступивший в иную партию, не в большевики, уже судьбы своей не избежал, он был обречён (если не успевал по доскам круше- ния перебежать в коммунисты). Он мог быть арестован не в пер- вую очередь, он мог дожить до 1922, до 32-го или даже до 37-го года, но списки хранились, очередь шла, очередь доходила, его арестовывали или только любезно приглашали и задавали един- ственный вопрос: состоял ли он... от... до...? Дальше разная мог- ла быть судьба. Иные попадали сразу в один из знаменитых цар- ских централов (счастливым образом централы все хорошо сохра- нились). Иным предлагали проехать в ссылку — о, ненадолго, го- дика на два, на три. А то ещё мягче: только получить минус (столько-то городов), выбрать самому себе местожительство, но уж дальше, будьте ласковы, жить в этом месте прикреплённо и ждать воли ГПУ.
Операция эта растянулась на многие годы. Это был грандиоз- ный беззвучный пасьянс, правила которого были совершенно не- понятны современникам. Чьи-то аккуратные руки, не пропуская ни мига, подхватывали карточку, отбывшую три года в одной куч- ке, и мягко перекладывали её в другую кучку. Тот, кто посидел в централе, — переводился в ссылку (и куда-нибудь подальше), кто отбыл «минус» — в ссылку же (но за пределами видимости от «минуса»), из ссылки — в ссылку, потом снова в централ (уже другой); терпение и терпение господствовало у раскладывающих пасьянс. (Короленко писал Горькому 29.6.1921: «История когда- нибудь отметит, что с искренними революционерами и социали- стами большевистская революция расправлялась теми же сред- ствами, как и царский режим». О, если бы только так! — они бы все выжили.)
В этой операции Большой Пасьянс было уничтожено большин- ство старых политкаторжан.
————————
Весной 1922 года Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией, только что переназванная в ГПУ, решила вмешаться в церковные дела. Надо было произвести ещё и «церковную революцию» — сменить руководство и поста- вить такое, которое лишь одно ухо наставляло бы к небу, а дру- гое к Лубянке. Такими обещали стать живоцерковники, но без внешней помощи они не могли овладеть церковным аппаратом. Для этого арестован был Патриарх Тихон и проведены два гром- ких процесса с расстрелами: в Москве — распространителей
патриаршего воззвания, в Петрограде — митрополита Вениамина, мешавшего переходу церковной власти к живоцерковникам. В гу- берниях и уездах там и здесь арестованы были митрополиты и архиереи, а уж за крупной рыбой, как всегда, шли косяки мел- кой — протоиереи, монахи и дьяконы, о которых в газетах не со- общалось. Сажали тех, кто не присягал живоцерковному обнов- ленческому напору.
Священнослужители текли обязательной частью каждодневно- го улова, серебряные седины их мелькали в каждой камере, а затем и в каждом соловецком этапе.
Интенсивно изымались, сажались и ссылались монахи и мо- нашенки, так зачернявшие прежнюю русскую жизнь. Круги всё расширялись — и вот уже гребли просто верующих мирян, ста- рых людей, особенно женщин, которые верили упорнее и кото- рых теперь на пересылках и в лагерях на долгие годы тоже про- звали монашками.
Правда, считалось, что арестовывают и судят их будто бы не за самую веру, но за высказывание своих убеждений вслух и за воспитание в этом духе детей. Как написала Таня Ходкевич:
Молиться можешь ты свободно, Но... так, чтоб слышал Бог один.
(За это стихотворение она получила десять лет.) Человек, ве- рящий, что он обладает духовной истиной, должен скрывать её от... своих детей!! Всем религиозным давали десятку, высший тогда срок.
————————
Годы идут, и неосвежаемое всё стирается из нашей памяти. В обёрнутой дали 1927 год воспринимается нами как беспечный сытый год ещё необрубленного НЭПа. А был он — напряжённый, содрогался от газетных взрывов и воспринимался у нас, внушал- ся у нас как канун войны за мировую революцию. Убийству со- ветского полпреда Войкова в Варшаве*, залившему целые полосы июньских газет, Маяковский посвятил четыре громовых стихо- творения.
* Видимо, монархист Борис Коверда мстил Войкову персонально: уральский облкомпрод П. Л. Войков в июле 1918 руководил расстрелом царской семьи и затем уничтожением следов расстрела (разрубкой и распилкой трупов, сожжением и сбросом пепла).
Спайкой,
стройкой,
выдержкой
и расправой
Спущенной своре
шею сверни!
С кем же расправиться? кому свернуть шею? Вот тут-то и на- чинается войковский набор. Как всегда, при всяких волнениях и напряжениях сажают бывших, сажают анархистов, эсеров, мень- шевиков, а и просто так интеллигенцию.
Удобное мировоззрение рождает и удобный юридический тер- мин: социальная профилактика. Он введен, он принят, он сразу всем понятен. (Один из начальников Беломорстроя Лазарь Коган так и будет скоро говорить: «Я верю, что лично вы ни в чём не виноваты. Но, образованный человек, вы же должны понимать, что проводилась широкая социальная профилактика!»)
И в Москве начинается планомерная проскрёбка квартала за кварталом. Повсюду кто-то должен быть взят. К Лубянке, к Бу- тыркам устремляются даже днём воронки´, легковые автомобили, крытые грузовики, открытые извозчики. Затор в воротах, затор во дворе. Арестованных не успевают разгружать и регистрировать. (Это — и в других городах. В Ростове-на-Дону в подвале Трид- цать Третьего Дома в эти дни уже такая теснота на полу, что новоприбывшей Бойко еле находится место сесть.)
Типичный пример из этого потока: несколько десятков моло- дых людей сходятся на какие-то музыкальные вечера, не согласо- ванные с ГПУ. Они слушают музыку, а потом пьют чай. Деньги на этот чай по сколько-то копеек они самовольно собирают в складчину. Совершенно ясно, что музыка — прикрытие их контрреволюционных настроений, а деньги собираются вовсе не на чай, а на помощь погибающей мировой буржуазии. И их аре- стовывают всех, дают от трёх до десяти лет (Анне Скрипнико- вой — пять), а несознавшихся зачинщиков (Иван Николаевич Варенцов и другие) — расстреливают!
Только размерами СЛОНа — Соловецкого Лагеря Особого На- значения — ещё пока умеряется объём войковского набора. Но уже начал свою злокачественную жизнь Архипелаг ГУЛАГ и скоро разошлёт метастазы по всему телу страны.
————————
Давно приходит пора сокрушить интеллигенцию техническую, слишком считающую себя незаменимой и не привыкшую подхва- тывать приказания на лету.
Эта оздоровительная работа полным ходом пошла с 1927 года и сразу въявь показала пролетариату все причины наших хозяй- ственных неудач и недостач. Железные дороги — вредительство (вот и трудно на поезд попасть). Электростанции — вредительст- во (перебои со светом). Нефтяная промышленность — вреди- тельство (керосина не достанешь). Текстильная — вредительство (не во что одеться рабочему человеку). Угольная — колоссальное вредительство (вот почему мёрзнем)! Металлическая, военная, ма- шиностроительная, судостроительная, химическая, горнорудная, золотоплатинная, ирригация — всюду гнойные нарывы вреди- тельства! со всех сторон — враги с логарифмическими линейка- ми! ГПУ запыхалось хватать и таскать вредителей. Каждая отрасль, каждая фабрика и кустарная артель должны были искать у себя вредительство и, едва начинали, — тут же и находили (с помощью ГПУ).
И какие же изощрённые злодеи были эти старые инженеры, как же по-разному сатанински умели они вредить! Николай Кар- лович фон Мекк в Наркомпути притворялся очень преданным строительству новой экономики, мог подолгу с оживлением гово- рить об экономических проблемах строительства социализма и любил давать советы. Один такой самый вредный его совет был: увеличить товарные составы, не бояться тяжелогруженых. Посред- ством ГПУ фон Мекк был разоблачён (и расстрелян): он хотел до- биться износа путей, вагонов и паровозов и оставить Республику на случай интервенции без железных дорог! Когда же, малое вре- мя спустя, новый Наркомпути товарищ Каганович распорядился пускать именно тяжелогруженые составы, и даже вдвое и втрое сверхтяжёлые (и за это открытие он и другие руководители по- лучили ордена Ленина), — то злостные инженеры выступили теперь в виде предельщиков — они вопили, что это слишком, что это губительно изнашивает подвижной состав, и были справедли- во расстреляны за неверие в возможности социалистического транспорта.
Ну, в несколько лет сломали хребет старой русской инжене- рии, составлявшей славу нашей страны, излюбленным героям Гарина-Михайловского и Замятина.
В 1928 году в Москве слушается громкое Шахтинское дело* — громкое по публичности, по ошеломляющим признаниям и само- бичеванию подсудимых (ещё пока не всех). Через два года, в сен- тябре 1930, с треском судятся организаторы голода (они! они! вот они!) — 48 вредителей в пищевой промышленности. В конце 1930 проводится ещё громче и уже безукоризненно отрепетиро- ванный процесс «Промпартии»**: тут уже все подсудимые до еди- ного взваливают на себя любую омерзительную чушь. На эти про- цессы выводится лишь небольшая доля посаженных, лишь те, кто соглашается противоестественно оговаривать себя и других в на- дежде на послабление. Большинство же инженеров, кто имел му- жество и разум отвергнуть следовательскую несуразицу, — те судятся неслышно, но лепятся и им — несознавшимся — те же десятки от коллегии ГПУ.
Потоки льются под землёю, по трубам, они канализируют поверхностную цветущую жизнь.
Именно с этого момента предпринят важный шаг ко всенарод- ному участию в канализации, ко всенародному распределению от- ветственности за неё: те, кто своими телами ещё не грохнулись в канализационные люки, кого ещё не понесли трубы на Архипе- лаг, — те должны ходить поверху со знамёнами, славить суды и радоваться судебным расправам.
И вот по заводам и учреждениям, опережая решение суда, ра- бочие и служащие гневно голосуют за смертную казнь негодяям подсудимым. А уже к «Промпартии» — это всеобщие митинги, это демонстрации (с прихватом и школьников), это печатный шаг миллионов и рёв за стёклами судебного здания: «Смерти! Смерти! Смерти!»
На этом изломе нашей истории раздавались одинокие голоса протеста или воздержания — очень, очень много мужества надо было в том хоре и рёве, чтобы сказать «нет!». На собрании ле- нинградского Политехнического института профессор Дмитрий
* «Дело об экономической контрреволюции в Донбассе». Обвинены во вре- дительстве 53 человека. Пятеро расстреляны, четверо оправданы, осталь- ные получили сроки от 1 до 10 лет. В 2000 году все осуждённые по Шах- тинскому делу реабилитированы за отсутствием состава преступления. — Примеч. ред.
** Процесс «Промпартии» (25 ноября — 7 дек. 1930) — дело о «вредительст- ве» в промышленности, организованном инженерами и учёными, якобы создавшими подпольную «Промышленную партию» и «Союз инженерных организаций». Из восьми обвиняемых пятеро приговорены к расстрелу с заменой на 10 лет, трое — к 8 годам лишения свободы. — Примеч. ред.
Аполлинарьевич Рожанский воздержался (он, видите, вообще про- тивник смертной казни, это, видите ли, на языке науки — необ- ратимый процесс) — и тут же посажен! Студент Дима Олицкий — воздержался, и тут же посажен! И все эти протесты заглохли при самом начале.
И подходит, медленно, но подходит очередь садиться в тюрь- му членам правящей партии! Пока (1927—29) это — «рабочая оп- позиция»* или троцкисты, избравшие себе неудачного лидера. Их пока — сотни, скоро будут — тысячи. Но лиха беда начало. Всем свой черёд. Членик за члеником прожевав с хвоста, доберётся пасть и до собственной головы.
————————
Так пузырились и хлестали потоки — но черезо всех перека- тился и хлынул в 1929—30 годах многомиллионный поток рас- кулаченных. Он был непомерно велик, и не вместила б его даже развитая сеть следственных тюрем, но он миновал её, он сразу шёл на пересылки, в этапы, в страну ГУЛАГ. Он не имел ничего сравнимого с собой во всей истории России. Это было народное переселение, этническая катастрофа. Но так умно были разрабо- таны каналы ГПУ–ГУЛАГа, что города ничего б и не заметили! — если б не потрясший их трёхлетний странный голод — голод без засухи и без войны.
Поток этот отличался от всех предыдущих ещё и тем, что здесь не цацкались брать сперва главу семьи, а там посмотреть, как быть с остальной семьёй. Напротив, здесь сразу выжигали только гнёздами, брали только семьями и даже ревниво следили, чтобы никто из детей четырнадцати, десяти или шести лет не от- бился бы в сторону: все наподскрёб должны были идти в одно место, на одно общее уничтожение. (Это был п е р в ы й такой опыт, во всяком случае в Новой истории. Его потом повторит Гитлер с евреями и опять же Сталин с неверными или подозре- ваемыми нациями.)
Поток этот ничтожно мало содержал в себе тех «кулаков», по которым назван был для отвода глаз. «Кулаком» называется
* Внутрипартийная оппозиция, которая выступала за передачу управления народным хозяйством профсоюзам и упрекала партийное руководство в перерождении и отрыве от масс. Существовала с конца 1919 по 1922 год, когда была разгромлена на IX съезде партии. Из всех вождей «рабочей оппозиции» после 1937 года в живых осталась одна А. М. Коллонтай (став- шая первой в мире женщиной-послом). — Примеч. ред.
по-русски прижимистый бесчестный сельский переторговщик, который богатеет не своим трудом, а чужим, через ростовщиче- ство и посредничество в торговле. Таких в каждой местности и до революции-то были единицы, а революция вовсе лишила их почвы для деятельности.
Но раздувание хлёсткого термина «кулак» шло неудержимо, и к 1930 году так звали уже вообще всех крепких крестьян — крепких в хозяйстве, крепких в труде и даже просто в своих убеж- дениях. Кличку «кулак» использовали для того, чтобы размозжить в крестьянстве крепость. Как озверев, потеряв всякое представле- ние о «человечестве», потеряв людские понятия, набранные за ты- сячелетия, — лучших хлеборобов стали схватывать вместе с семь- ями и безо всякого имущества, голыми, выбрасывать в северное безлюдье, в тундру и в тайгу.
Но и из деревни коллективизированной полились новые потоки:
— поток вредителей сельского хозяйства. Повсюду стали раскры- ваться агрономы-вредители, до этого года всю жизнь работавшие честно, а теперь умышленно засоряющие русские поля сорняками;
— поток «за невыполнение государственных обязательств по хлебосдаче» (райком обязался, а колхоз не выполнил — садись!);
— поток стригущих колоски. Ночная ручная стрижка колос- ков в поле! — совершенно новый вид сельского занятия и новый вид уборки урожая! За это горькое и малоприбыльное занятие (в крепостное время крестьяне не доходили до такой нужды!) суды отвешивали сполна: 10 лет как за опаснейшее хищение социали- стической собственности по знаменитому закону от 7 августа 1932 года (в арестантском просторечии закон семь восьмых).
Но наконец-то мы можем и передохнуть! Наконец-то сейчас и прекратятся все массовые потоки! — товарищ Молотов сказал 17 мая 1933: «Мы видим нашу задачу не в массовых репрессиях». Фу-у-уф, да и пора бы. Прочь ночные страхи! Но что за лай собак? Ату! Ату!
Во-ка! Это начался Кировский поток из Ленинграда, где напря- жённость признана настолько великой, что штабы НКВД созданы при каждом райисполкоме города, а судопроизводство введено
«ускоренное» (оно и раньше не поражало медлительностью) и без права обжалования (оно и раньше не обжаловалось). Считается, что четверть Ленинграда была расчищена в 1934—35*.
* «Кировский поток» — 1 декабря 1934 года был убит в Смольном С. М. Ки- ров, первый секретарь Ленинградского горкома партии, член Политбюро. Последовали массовые репрессии: в декабре 1934 были расстреляны 14 «внутрипартийных оппозиционеров», в январе и феврале 1935 — аре-
* * *
Парадоксально: всей многолетней деятельности всепроникаю- щих и вечно бодрствующих Органов дала силу всего-навсего одна статья из ста сорока восьми статей необщего раздела Уголовного кодекса 1926 года.
Воистину, нет такого поступка, помысла, действия или бездей- ствия под небесами, которые не могли бы быть покараны тяжё- лой дланью Пятьдесят Восьмой статьи.
58-я статья состояла из четырнадцати пунктов*.
Но никакой пункт 58-й статьи не толковался так расширитель- но и с таким горением революционной совести, как Десятый. Звучание его было: «Пропаганда или агитация, содержащие при- зыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти... а равно и распространение или изготовление или хранение литера- туры того же содержания». И оговаривал этот пункт в мирное вре- мя только нижний предел наказания (не ниже! не слишком мяг- ко!), верхний же н е о г р а н и ч и в а л с я!
