Дин-стрит, Сохо Среда, 30 апреля 1997 годаЯ вновь берусь за перо, чтобы увековечить на бумаге деяния мужчин (слава Богу, это тайный дневник, и нет нужды прибавлять «и женщин»)

Сью Таунсенд Годы капуччино

 

Серия: Дневники Адриана Моула – 5

 

 

«Адриан Моул: Годы капуччино»:

Фантом Пресс; Москва;

Перевод: Игорь Алюков

Оригинал: Sue Townsend, “The Cappuccino Years”

Аннотация

 

Мы так долго ждали. Мы уже не надеялись. Но он возвращается! Ему уже 30, но он нисколько не изменился. Жизнь его – сплошные переживания. Сотни вопросов не дают ему покоя. Виагра – это мошенничество или панацея? Воссоединится ли он наконец с прекрасной Пандорой, или она с головой погрузится в пучину политического разврата? Почему престарелые родители так распутны? И откуда на его голову свалилось двое детей?

Разбираясь со своими проблемами, Адриан потихоньку продвигается по социальной лестнице. Он уже не прежний прыщавый подросток, теперь Адриан – шеф-повар модного кафе и звезда кулинарного шоу; он строгает овощи и открывает консервные банки, он шинкует овечьи головы и разделывает потроха. А вечерами продолжает свой нелегкий писательский труд – на этот раз он корпит над великой пьесой из жизни королевской семьи.

Хроники Адриана Моула закрывают XX век, вытаскивая на свет божий самую скандальную и самую смешную правду о нашем времени. «Дневники Адриана Моула» переведены на 32 языка, а тиражи перевалили за 8 миллионов. Но главное – Адриан Моул стабилен, как английская корона, он – зеркало британской нации и самый смешной герой нашего времени.

Сью Таунсенд Адриан Моул: Годы капуччино

 

Луизе

 

Этот большой младенец, которого вы видите, еще не вышел из пеленок.

Шекспир, «Гамлет», акт II, сцена 2-я.

 

Мы точно могли бы не доехать, однако ж все-таки доехали, и если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб о ней так много заботиться.

М. Ю. Лермонтов «Герой нашего времени»

 

Основные действующие лица

 

АББО и АЛАН: Представители Эшби-де-ла-Зухского отделения треста Терренса Хиггинса, отобранные для участия в похоронах принцессы Дианы.

 

АЗИЗ: Помощник повара в «Черни».

 

АННЕТТА: Продает газету «Стандарт» на Стрэнде, имеет плотские отношения с Малькольмом, мойщиком посуды ресторана «Чернь», где работает Адриан.

 

АТКИНС, ДЖЕФРИ: Второй стоматолог в жизни Адриана. Мягкий человек с рыжими бровями.

 

БАКСТЕР, БЕРТ: Покойный приятель Адриана. Пенсионер-коммунист, а также самый старый и беспокойный житель Лестера. Умер за день до своего 106-го дня рождения.

 

БЕЛИНДА: Личная секретарша Зиппо Монтефиори.

 

БОЛЬШОЙ АЛАН: Владелец клуба «Секреты», а также «165», нового модного питейного заведения.

 

БОТТ, ГЛЕНН: Сын Шарон Ботт. Его отцом мог быть либо Барри Кент, либо Адриан Моул. По словам Рози Моул, он психопат, но у него нос Адриана.

 

БОТТ, ШАРОН: Старая пассия Адриана. Мать Гленна Ботта. А также мать Кента, Бредфорта и Кейстера.

 

БРЕЙТУЭЙТ, ДОКТОР ПАНДОРА: Перспективный член парламента от лейбористов по округу Эшби-де-ла-Зух. Самозванная «Ярчайшая звезда на небосводе Блэра» и «Народная Пан». Первая любовь Адриана Моула, который первым, в 1981-м году, просунул руку (левую) под ее белый хлопчатобумажный спортивный лифчик.

 

БРЕЙТУЭЙТ, ТАНЯ: Мать Пандоры. Преподает вопросы женского равноправия в университете Де Монтфорт.

 

БРЕЙТУЭЙТ, ИВАН: Отец Пандоры, чиновник в отставке.

 

БРОДВЕЙ, БИЛЛ: Субподрядчик Леса Бэнкса.

 

БЭНКС, ЛЕС: Несчастный строитель, нанятый Адрианом для ремонта дома Арчи Тейта.

 

ВАЛЕНТАЙН ДАФФ, РОН: Кандидат от партии иностранцев-репатриантов.

 

ВЛЙКЙКЙВ, ЙАЙКЙ: Белградский переводчик, проявивший интерес к «Птицедрайву».

 

ХИЛЯК, ДЕЙВ: Диск-жокей радиостанции «Зух ФМ».

 

УОРТИНГТОН, ГАРРИ: Пенсионер, сторонник лейбористов.

 

ГИПТОН, ФРЕД: Актер, обладающий конфиденциальными сведениями о результатах всеобщих выборов.

 

"ГЛЯДИ-КА! ПЛОСКИЕ КУРГАНЫ МОЕЙ РОДИНЫ: Роман Адриана, впоследствии получивший новое название «На птице», для которого он, как это ни странно, все еще ищет издателя.

 

ГОЛДМАН, впоследствии ГОЛДПЕРСОН, БОСТОН: Личная помощница Брика Иглбергера.

 

ГРИМБОЛД, МАРСИЯ: Кандидат от партии «Верните местные налоги».

 

ДАВКОТ, ЧАРЛИ: Адвокат Полин Моул.

 

Д'АРСИ, МЕЙБЕЛ: Пенсионерка, сторонница сэра Арнольда Тафтона. Ее прапрадед выжил в катастрофе «Титаника».

 

ДЕЙЛ, ЛИЛИАН: Кандидат от партии зеленых по округу Эшби-де-ла-Зух.

 

ДЖАСТИНА: Танцовщица, роль которой – присаживаться на колени посетителей в клубе «Секреты».

 

ДЖИММИ ГРЕК: Владелец греческой таверны по соседству с «Чернью».

 

ДИКАР, ПИТЕР: Владелец «Черни». Сквернослов и аристократ. Верит в меню с «традиционным английским отсутствием выбора». В нервном состоянии страдает недержанием. Ненавидит Тони Блэра и новых лейбористов.

 

ДИКАР, КИМ: Бывшая жена Дикара и бывшая великосветская цветочница.

 

ДУГГИ: Любовник Шарон Ботт.

 

ЗО: Стилистка и гримерша в компании «Румяная корочка».

 

ИГЛБЕРГЕР, БРИК: Литературный агент Барри Кента.

 

КАВЕНДИШ, ДЖЕК: Престарелый любовник Пандоры. Алкоголик и профессор иностранных языков в Оксфорде.

 

КЕВИН: Продавец в магазине «Хэмлиз», который ничем не смог помочь Адриану.

 

КЕЙН, АЛЬФИ: Псевдококни и ведущий телепередачи «Поджарь-ка».

 

КЕННЕТ: Официант в «Черни».

 

КЕНТ, БАРРИ: Бывший бритоголовый и хулиган местного значения, ныне видный поэт и прозаик, лауреат премий. Автор стихотворения «Голые» и современной классики «Дневник урла».

 

КЕНТ, ЭДНА: Мамаша Барри Кента. В прошлом уборщица туалетов, ныне получила два высших образований и является секретаршей Пандоры в палате общин.

 

КЛАФ, МИЗ: Сторонница лейбористов и одинокая мать троих детей.

 

КЭТ: Помощник режиссера в телепередаче «Потрохенно хорошо!».

 

ЛИФ, САНДРА: Охранница с квадратной челюстью из охранного агентства «Цитадель». Вызвала гнев у Полин Моул за то, что именно ее выбрала для личного досмотра в ночь выборов.

 

ЛОВКИЙ КЛАЙВ: Знакомый Адриана из преступного мира, может достать разрешение на парковку в центральной части Лондона.

 

ЛУИДЖИ: Метрдотель в «Черни». Итальянский коммунист, голосует за либеральных демократов и живет в Кройдоне.

 

ЛЕОНОРА ДЕ-ВИТТ: Бывший психотерапевт Адриана.

 

ЛЮСИ: Младшая медсестра в Лестерской королевской лечебнице и мать-одиночка.

 

МАЙКЛВЕЙТ, ААРОН: Учтивый, но отвратный юнец, с которым путается Рози Моул.

 

МАЛЬКОЛЬМ: Мойщик посуды в «Черни». Еще не решил, за кого голосовать.

 

МАТТОН, КИТ: Кандидат от партии Буйнопомешанного Чудовища.

 

МОНТЕФИОРИ, ЗИППО: Директор компании «Румяной корочки», которая создает передачи «Потрохенно хорошо!» и «Поджарь-ка».

 

МОУЛ, ДЖОРДЖ: Отец Адриана. Безработный, страдает нарушением эрекции.

 

МОУЛ, ЖОЖО: Жена Адриана, с которой он разошелся. Вернулась в Нигерию. Мать Уильяма. Обладает красотой, умом, деньгами и талантом. Если говорить откровенно, Адриан ей не ровня, не говоря уж о том, что она на четыре дюйма выше его.

 

МОУЛ ПОЛИН: Мать Адриана. Неудовлетворенная поклонница писательницы Жермейн Грир.

 

МОУЛ, СЬЮЗЕН: Тетка Адриана и лучший надзиратель 1997 года. «Жената» на Аманде.

 

МОУЛ, УИЛЬЯМ: Младший сын Адриана. Без ума от телепузиков и видеофильмов Джереми Кларксона.

 

МЭРИЛИН: Служащая банка, камикадзе.

 

НАЙДЖЕЛ: Лучший друг Адриана со школы. Ныне гомосексуалист, буддист и водитель фургона от магазина одежды «Некст».

 

НГ, ДОКТОР: Врач Адриана. Прописал ему «прозак».

 

НОББИ: Работник у Леса Бэнкса.

 

НОРБЕРТ: Любовник Найджела.

 

О'КЕЙСИ, ЛАЙАМ: Студент. Сосед Арчи Тейта.

 

ПАНКХЕРСТ, МИРАНДА: Адвокат Шарон Ботт.

 

ПАРВЕЗ, МИССИС: Член местного совета от либералов; владелец частного детского сада «Кидсплей», который посещает Уильям Моул.

 

ПЕРБРАЙТ, ЛЕННИ: Доверенное лицо Пандоры. Кокни, бывший владелец лотка с морепродуктами.

 

ПЕРКИНС, БОБ: Владелец одноименного садоводческого центра.

 

ПИКОК, ИДА: Пенсионерка, сторонница либеральных демократов. Верит, что Тони Блэр подарит ей новые бедренные суставы.

 

РАДЖИТ: Сотрудник автосервиса «Бритиш Петролеум».

 

РОД: Владелец магазина «Хот Родс» в Сохо, расположенного напротив «Черни».

 

САША: Помощник повара в «Черни».

 

СВЕЙВОРД, ДЖАСТИН: Сотрудник магазина «Туфлемания» и его представитель в суде.

 

СИНГХ, ДЭВ: Соведущий «Потрохенно хорошо!» Любитель двусмысленностей.

 

СКРАТОН, МИСТЕР: он же Пучеглазый Скратон. Бывший директор школы имени Нила Армстронга и ярый приверженец миссис Тэтчер.

 

СПАЙСЕР-ВУДС, КРИСТИНА: Кандидат от партии «Социалистки-лесбиянки против глобализации».

 

СТОУТ, АРТУР: Редактор и директор-распорядитель «Стоут букс лимитед», желает издать «Потрохенно хорошо. Книга!»

 

СУРИНДЕР, ДОКТОР: Врач в Лестерской королевской лечебнице, который осматривает Уильяма.

 

ТАФТОН, СЭР АРНОЛЬД: Член парламента от консерваторов по округу Эшби-де-ла-Зух и соперник Пандоры на всеобщих выборах.

 

ТВИСТЛТОН-ФАЙФ, ДЖУЛИАН: Бывший муж Пандоры, гомосексуалист.

 

ТЕЙТ, АРЧИ: Пенсионер, голосует за Социалистическую рабочую партию.

 

ТЕРПИШ, РОДЖЕР: Новый директор школы имени Нила Армстронга.

 

ТРЕЛЛИС, МИСС: Учительница математики у юного Гленна Ботта.

 

ФЛАД, ЭЛЕОНОРА: Учительница чтения для отстающих в средней школе Нила Армстронга. Хрупкие запястья.

 

ФОКС, ЛЕН: Преступник. Воротила сотовой связи и друг сэра Арнольда Тафтона.

 

ФОНГ, ДОКТОР: Доктор в Лейстерской королевской лечебнице, который обследует Уильяма Моула.

 

ХАМФРИ: Кот, которого приютил Малькольм. Поразительно похож на правительственного кота Хамфри с Даунинг-стрит.

 

ХЕТЕРИНГТОН, ГЛОРИЯ: Жена Годфри. Идеальный кандидат на ее роль: Полин Квирк.

 

ХЕТЕРИНГТОН, ГОДФРИ: Герой «Белого фургона», уморительной комедии про серийного убийцу, написанной Адрианом. Днем – бухгалтер, по ночам – серийный убийца. Идеальный кандидат на его роль: Гарри Энфилд.

 

ЧАНГ, МИСТЕР: Стоматолог, который больше не лечит бедных, потому что «они специально гноят свои зубы».

 

ШКОЛА ИМЕНИ НИЛА АРМСТРОНГА: Alma mater Адриана, Пандоры, Найджела и Барри Кента.

 

ШОН: Официант в «Черни».

 

ЭДДИ СТОБАРТ: Фирма грузовых перевозок. Некоторые ее шоферы машут рукой, а другие нет.

 

ЭЛЬФ, МИСС: Робкая, но высоконравственная преподавательница сценического искусства у Адриана и Пандоры в средней школе имени Нила Армстронга.

 

ЭНДРЮ: Кот Арчи Тейта.

 

ЭШБИ: Пластмассовая кукла, имитирующая младенца для Рози Моул.

 

* * *

 

 

Дин-стрит, Сохо Среда, 30 апреля 1997 годаЯ вновь берусь за перо, чтобы увековечить на бумаге деяния мужчин (слава Богу, это тайный дневник, и нет нужды прибавлять «и женщин»).

 

Предсказываю, что послезавтра, как только займется рассвет, лейбористы с трудом наскребут большинство и сформируют-таки новое правительство. Все разговоры об их оглушительной победе – истерический вздор, раздутый прессой.

Мое предсказание основано на «внутренних» источниках информации. Внутренний источник – это актер Фред Гиптон, тот, что играл в «Визите инспектора»^[1] вместе с Тони Бутом, тестем нашего будущего премьер-министра. Однажды Гиптон проговорился в «Черни» – ресторане, где я работаю – после двух бутылок «Джейкобз крик», одной бутылки перно и одного шербета с водкой. Попросив меня хранить «молчок», Фред поведал, что до него обходным путем дошли слухи, будто мистер Блэр одержит победу, правда, с незначительным преимуществом. А еще он сказал, будто мистер Блэр носит парик, но я записал на видео «Новости в десять», – как мистер Блэр спускается с вертолета на школьный стадион – потом просмотрел их в режиме «стоп-кадр» и с превеликим удовлетворением отметил, что ни один парик в мире не удержался бы при той мощной турбулентности, которую создают вертолетные лопасти. Волосы у старины Тони свои собственные, это certainement^[2].

Потому на счету каждый голос, и потому сегодня вечером после смены в ресторане я поеду в Эшби-де-ла-Зух. Когда я сказал Дикару, что мне нужен отгул, он разразился гневной тирадой о том, как глупо давать черни право голоса.

– Если б я правил этой ё… страной, – заявил Дикар (не поднимается у меня рука, чтобы написать слово ё…), – то право голоса имели бы только мужчины старше сорока пяти, зарабатывающие больше семидесяти тысяч в год.

– Так вы не позволили бы голосовать женщинам? – проверил я на всякий случай.

– Ни хрена не позволил бы! – разошелся он. – Они все чокнутые. Если у них нет предменструального синдрома, то они изводят себя гормональной терапией, или страдают ВКТ.

Я заметил, что ВКТ означает «выглядывающая кромка трусов» и свойственна, скорее, мужчинам, но Дикар, как обычно, не внял доводу рассудка. Он принялся перечислять преступления и грехи своей отдельно проживающей жены Ким, а я удалился на кухню – стряпать луковую подливу для бифштекса в тесте.

Когда Дикар угомонился, я выглянул из кухни и уведомил:

– Мистер Дикар, шесть недель кряду я не имел ни единого дня для отдохновения.

– Как ты собираешься голосовать? – с вызовом спросил он.

Меня возмутила подобная бесцеремонность, но я все же ответил:

– За лейбористов.

– Тогда ни хрена выходных не получишь! – проорал он, свирепо толкнул высокий стакан под краник с ромом. После чего схватил наполовину полный (или наполовину пустой, в зависимости от типа вашей личности) стакан и от души приложился к нему, словно там плескалось молодое вино.

– С какой стати мне терять ценного работника в один из самых напряженных дней в году и помогать этому педриле Блэру?

Дикар подпалил вонючую французскую сигарету и закашлялся. А я указал ему, что мистер Блэр вовсе не сексуальное меньшинство, а достойный отец троих детей. Дикар жутко загоготал и сжал ляжки (в стрессовых ситуациях он страдает недержанием). Потом подтащил меня к выходу и ткнул пальцем в вывеску магазина «Горячий Руль». Сам Руль копошился в витрине магазина, раскладывая на фаллическом постаменте кожаные трусы с заклепками.

– Моул, это магазин для пидоров, так? – прохрипел Дикар, дыша мне в лицо парами рома.

– Этот магазин специализируются на одежде и аксессуарах для мужчин, приверженцев альтернативного образа жизни, – согласился я.

– И что? Среди клиентов Руля нет счастливых женатиков? – спросил Дикар, театрально понижая голос.

Я ответил с немалой иронией:

– Значит, брак мистера Блэра – для отвода глаз, а его дети – это безделушки, зачатые на ложе цинизма, так что в один прекрасный день он обманом заставит голосовать за себя британский народ, потому что тот будет думать, будто голосует за социалиста-гетеросексуала, тогда как на самом деле…

– Помяни мои слова, Моул, этот твой Блэр – дружок Руля, или я ни хрена не понимаю, и ни хрена он никакой не социалист.

С тем я и удалился готовить капусту к ужину. Дикар любил, чтобы капуста варилась не меньше получаса. Моя работа в качестве шеф-повара превратилась в пустяковое дело, с тех пор как Дикар ввел Традиционное Английское Безальтернативное Меню. Сегодня вечером была следующая разблюдовка:

 

Томатный суп из банки «Хайнц»

(с клецками из белого хлеба)

Свиные отбивные

Щи с картофелем «Дэн Куэйл» ^[3]

Пудинг «Пятнистая колбаска» a la Клинтон

Заварной крем Берда (пенка – плюс 6 фунтов)

Сыр чеддер,

сливочное печенье,

«Нескафе»,

Мятные таблетки «После восьми»

 

Имеется два вида вина: белое – 46 фунтов, красное – 46 фунтов

Плата за обслуживание не включена.

В перерывах между блюдами настоятельно рекомендуется курить.

Особенно приветствуются трубки и сигары.

 

Все места в ресторане забронированы на шесть недель вперед. Вчера вечером Дикар не пустил супругу принца Майкла Кентского. Бедная аристократка впала в отчаяние.

Ресторанный критик А. А. Гилл из «Санди таймс» написал, что в ресторане «Чернь» готовят самую гнусную пищу в городе. «Сосиска у меня на тарелке вполне могла быть натуральным дерьмом: у нее был вид дерьма, у нее был вкус дерьма, у нее был запах дерьма, у нее была консистенция дерьма. Если подумать, она, вероятно, и была дерьмом».

Рецензию А. А. Гилла Дикар увеличил и прилепил к окну, где она теперь собирает восхищенные толпы.

Где-то около полуночи я осведомился у своих коллег, – тех, кто понимает английский – собираются ли они сегодня голосовать. Луиджи, метрдотель, в Италии поклонялся коммунистам, но в Кройдоне, где обитает сейчас, будет голосовать за либеральных демократов. Малькольм, мойщик посуды, сказал, что подумывает голосовать за консерваторов, «потому что они помогают тем, кто работает не по найму».

Я указал Малькольму, что работающим не по найму он считается только потому, что Дикар отказался оплатить марку Национального страхования, но Малькольм тут же завел речь о том, что ему нравится Джон Мейджор, потому что его (Малькольма то есть) вырастила супружеская пара, которая жила в Хантингтоне, округе Мейджора. Пока Малькольм сражался в раковине с кастрюлей из-под «Пятнистой колбаски», я поинтересовался, каковы предвыборные обещания консерваторов.

– Они говорят, что не станут повышать налоги, – ответил он пронзительным голосом.

– Малькольм, – сказал я, – ты же и так не платишь налогов. Тебе выдают наличные на руки. Тебя нет ни в каких списках, а значит, ты можешь извлекать пользу из министерства социального обеспечения. Как безработный ты получаешь бесплатные зубы, бесплатную доставку в больницу, бесплатное все.

Тогда Мальком сказал:

– Ну да, и за лейбористов голоснуть можно.

 

Четверг, 1 мая

 

От Дин-стрит, Сохо, Лондон, до Глициниевой аллеи, Эшби-де-ла-Зух, Лестершир добрался за три часа. Не плохо, учитывая, что всю дорогу я строго соблюдал скоростной режим. По пути слушал по радио «Беседа» рассуждения лейбористского кандидата от округа Эшби доктора Пандору Брейтуэйт, она распиналась о важности семейных ценностей. Я так возмутился, что чуть не поперхнулся леденцом «Опал фрут» и выскочил на скоростную полосу. Вот и говори после этого о лицемерии!

До сих пор Пандора проявляла откровенное презрение к семейным ценностям. Ее первый муж, Джулиан, не скрывал, а точнее, бахвалился направо и налево, своей гомосексуальностью. А нынешний Пандорин любовник, Джек Кавендиш, был три раза женат, и у него десяток признанных им детей, трое из которых пребывают сейчас в наркосанаториях. А старший отпрыск томится в турецкой тюрьме. Остальные дети Кавендиша, похоже, спутались со странными религиозными сектами. Младший, Том, служит священником в Халле.

Для меня загадка, как Пандоре удалось пройти отборочную комиссию Лейбористской партии. Она ведь выкуривает в день не меньше сорока сигарет.

Журналист спросил Пандору о нынешнем партнере.

– Он профессор филологии в Оксфорде, – ответила она сиплым голосом. – И я получаю от него огромную поддержку. И сама, – добавила она, – тоже всегда и во всем его поддерживаю.

– Вот этот верно! – заорал я в радио. – Ему без твоей поддержки не обойтись, потому что этот урод – хронический алкаш и после восьми вечера не стоит на ногах.

На восемнадцатой дорожной развязке у меня иссякли запасы «Опал фрут», поэтому я подъехал к заправочной станции и купил три пакетика. Производители, случаем, ничего не добавляют в леденцы? Какую-нибудь дрянь, вызывающую привыкание? Что-то слишком много я думаю о леденцах в последнее время. Проснулся как-то в три часа ночи и расстроился из-за того, что в квартире нет ни одного леденца. Все улицы Сохо тогда обрыскал. Стоило ночью выйти из дома, как мне тут же предложили лесбийский секс, героин и часы «Ролекс», а за невинным пакетиком леденцов «Опал фрутс» пришлось гоняться целых полчаса. Что этот факт говорит нам о мире, в котором мы живем?

Лейбористское правительство все изменит. Мистер Блэр – ревностный христианин, и я предсказываю, что страну охватит религиозное возрождение. Я страстно желаю наступления того дня, когда проснусь утром и пойму – аллилуйя! я тоже верю в Бога!

Когда на обратном пути к машине я разрывал пакетик с «Опал фрутс», ко мне подошел высокий человек в комбинезоне водителя грузовика. По тому, как он преградил мне путь своими толстыми ручищами, я понял, что водитель чем-то недоволен.

– Это ты козел из «монтего»? – спросил водитель. – Который тащится по средней полосе со скоростью сто километров в час?

Его агрессивный тон мне совсем не понравился. Я указал ему, что шоссе довольно влажное и, по моему разумению, сто километров в час – это достаточно быстро.

– Ни хрена себе, да мой грузовик висит у тебя на хвосте от самого Уотфорда! – заорал он. – Ты что не видел, как я тебе мигал фарами?

А я ответил:

– Видел. И решил, что это знак симпатии.

– Да откуда у меня может взяться симпатия к такому козлу, как ты?

Я сел в машину и посмотрел, как он запрыгивает в кабину своего грузовика. С облегчением увидел, что он работает не у Эдди Стобарта, водители которого надевают под комбинезон аккуратную сорочку и галстук, а грузовики свои содержат в безупречной чистоте. Этот болван везет из Корнуолла в Дербишир целый грузовик минеральной воды. Зачем? Дербишир состоит из минеральной воды. Там шагу негде ступить, чтобы не свалиться в ручей, озерцо или бурлящую реку.

Несколько минут я посидел на стоянке, чтобы этот бешеный отдалился на несколько километров, затем выехал на шоссе и, памятуя о недавней стычке, вдавил педаль газа и довел скорость до девяносто восьми км/час.

Как только я свернул с шоссе, передо мной предстало восхитительное лицо Пандоры, оно взирало на меня с предвыборного плаката, пришпиленного к стволу каштана на обочине дороги. Я остановил машину и вышел, чтобы получше разглядеть любовь все моей жизни. Это был роскошный снимок, в духе Голливуда 40-х годов. Подсвеченные темно-светлые волосы волнами спадали на плечи. Лоснящиеся губы были приоткрыты, обнажая белые, как у гарпий, зубы. Глаза Пандоры вопили: «постель!» На ней был темный пиджак; под ним – намек на белые кружева, а под белыми кружевами – намек на чувственную ложбинку. Я знал, что каждый мужчина в Эшби-де-ла-Зух на коленях приползет голосовать за Пандору.

И подумать только, что это я, Адриан Моул, первым поцеловал эти божественные губы и первым просунул руку (левую) под спортивный лифчик из белого сатина. Кроме того, 10 июня 1981 года Пандора призналась мне в любви.

То, что она уже побывала замужем, не имеет никакого значения. Ее единственная настоящая любовь – это я, она принадлежит мне и только мне, я это знаю. Мы Артур и Гиневра, Ромео и Джульетта, принц Чарльз и Камилла.

Когда я женился на Жожо, Пандора пришла ко мне на свадьбу, и я видел, как она утерла слезы, прежде чем сказать моей молодой жене: «Мои сочувствия». Конечно, она быстро извинилась за свою оплошность и исправилась: «Я хотела сказать, мои поздравления». Но я-то знал, что ее оговорка – свидетельство глубокой обиды, ведь это не она стала миссис Адриан Альберт Моул.

Сказал Пандоре на дереве: «Я люблю тебя, моя дорогая», после чего вернулся к машине и покатил в Эшби-де-ла-Зух. На всем пути со стен и столбов мне улыбалось лицо Пандоры. «ГОЛОСУЙТЕ ЗА БРЕЙТУЭЙТ – ЛЕЙБОРИСТСКАЯ ПАРТИЯ!»

Время от времени в окнах домов посолиднее мелькал плакат с нелепой свинячей мордой соперника Пандора от консерваторов – сэра Арнольда Тафтона. Попади он в павильон лучших свиней на Лестерской сельскохозяйственной выставке, запросто мог бы рассчитывать на первый приз. Но против молодости, великолепия и интеллекта доктора Пандоры Брейтуэйт у него нет ни единого шанса. Кроме того, Тафтон дружен с Леном Фоксом, воротилой сотовой связи, и по уши вляпался в какой-то финансовый скандал.

Люди в Эшби-де-ла-Зухе не отмечены страстным темпераментом, поэтому трудно сказать, есть ли в них революционная жилка или нет. Даже кошки с собаками выглядели умиротворенными под лучами утреннего солнца.

В окне гостиной родительского дома на Глициниевой улице висел плакат Лейбористской партии, а в окне моей сестры Рози – плакат со «Спайс герлз». Занавески в окнах были задернуты. Я пять минут колотил в дверь, прежде чем мне открыли. Передо мной стояла мать в замызганном белом банном халате и в мужских носках из серой шерсти. Между пальцами была зажата безникотиновая сигарета «Силк кат». С ногтей осыпался лиловый лак. Тени, наложенные еще прошлым вечером, размазались вокруг глаз. Кто-то – возможно, парикмахер – превратил мамины волосы в колтун. На золотой цепочке болтались две пары очков. Мама подняла одну пару и надела.

– А, это ты, – сказал она. – А я надеялась, что почтальон. Я заказала в магазине «Некст» красный брючный костюм, и его должны доставить сегодня.

Мама сняла первую пару очков и надела вторую. Осмотрела пустую аллею, вздохнула, затем поцеловала меня и повела на кухню.

Мой сын Уильям сидел за столом и огромной ложкой загребал кукурузные хлопья. Увидев меня, он соскочил со стула и ринулся в направлении моих гениталий. От физических страданий я спасся, подхватив его и подбросив в воздух.

Прошло три недели с тех пор, как я видел сына, но его словарный запас весьма пополнился. (Я должен перестать употреблять слово «весьма» – это дурная привычка Джона Мейджора). Ему всего два года девять месяцев, а он уже весьма беспокоит меня – тупо посматривает на этого болвана Джереми Кларксона^[4], вещающего с экрана об автомобилях. Мама ужасно потакает Уильяму, записывая для него леденящие душу передачи Кларксона. Не знаю, от кого ему передался этот нездоровый интерес к технике. Уж точно не от нашей семьи. Его бабушка-нигерийка трудилась у себя в Ибадане директором-распорядителем фирмы, импортирующей шины для грузовиков. Возможно, эта связь весьма шаткая, но гены – удивительная штука. Никто ведь так и не смог объяснить, откуда у меня писательский дар и поварской талант. Мамина родня (из Норфолка) отличается повальной неграмотностью и живет на вареной картошке, политой соусом «Эйч-пи», папина семья (из Лестера) взирала на книги со значительным подозрением, если в них не было картинок на всю страницу. Бабушка с папиной стороны, Мей Моул разносолов никогда не готовила, считая, что вкусная пища потворствует низменным желаниям. Слава Богу, она умерла до того, как я стал профессиональным поваром. Бабушка гордилась тем, что ни разу не побывала в настоящем ресторане. О ресторанах она говорила с тем же выражением, с каким другие рассуждают о наркопритонах.

Спешу записать: мой сын – красивый мальчик. У него чистая кожа цвета темного капуччино. Глаза того оттенка, который производители морилки для дерева называют «темный дуб». В его физическом облике преобладает нигерийская кровь, но мне кажется, я определенно вижу в его духовном облике английскую доминанту. Например, Уильям дико неловкий, а когда он смотрит по телевизору Кларксона (к примеру), у него приоткрывается рот, а вид становится немножечко туповатым.

– Есть известия от Жожо? – спросила мама, пиная Нового Пса, чтобы тот не облизывал свои весьма выдающиеся яйца.

– Нет, – ответила я. – А у тебя?

Она выдвинула ящик и достала авиаписьмо с нигерийскими марками.

– Читай, а я пока отведу Уильяма наверх и приготовлю, – сказала она.

Я испытал истинное потрясение, увидев замечательный, прекрасный почерк Жожо. Наклоны и изгибы черных букв буквально вопили о ее теле, о ее голосе. Мой пенис зашевелился, обозначая интерес к посланию моей жены.

 

Дражайшая Полин,

Должна с прискорбием сообщить вам, что мы с Адрианом разводимся.

Я знаю, что вас это известие не удивит, особенно после нашего последнего визита, когда он заблудился по дороге в Алтон Тауэрс, обвинил во всем меня и разорвал пополам карту.

Мне жаль, что вам и Джорджу (и особенно Уильяму) пришлось присутствовать при этой безобразной сцене.

Дело в том, Полин, что подобных неприятных происшествий было превеликое множество, и я решила прямо сейчас положить конец нашему браку, так будет лучше. Я умираю от тоски, когда думаю о Уильяме. Он спрашивает обо мне? Пожалуйста, пришлите его свежее фото.

Благодарю вас, Полин, что вы заботитесь о Уильяме в отсутствие его родителей. Когда политическая ситуация улучшится, я непременно заберу его к себе.

С любовью к вам и вашей семье,

Жожо.

 

– Тебе следовало сказать, что разводишься, – заметила мама. – Почему ты не сказал?

Я правдиво ответил:

– Надеялся, что Жожо передумает.

– Удивительно, как ты мог упустить такую прекрасную женщину, как Жожо. Должно быть, ты просто спятил. Второй такой женщины тебе больше не встретить. У нее было все: красота, ум, деньги, талант…

– Она не умела готовить, – перебил я.

– Она превосходно готовила нигерийскую пищу, – возразила самая большая поклонница Жожо.

– Да! – воскликнул я. – Но я же англичанин.

– Так вот, сторонник Малой Англии, – насмешливо сказала мать, которая редко пересекала границу Лестера, – хочешь знать, почему твой брак распался?

Я оглянулся на сад: газон был усеян пластмассовыми прищепками, соскочившими с бельевой веревки.

– И почему же?

– Во-первых, тебя бесила ее ученая степень. Во-вторых, ты пять раз откладывал свою поездку в Нигерию. В-третьих, ты так и не смог примириться с тем, что она на четыре дюйма выше тебя.

Я молча мыл руки.

– В письме есть еще и постскриптум, – добавила мать и с наслаждением зачитала: – «Постскриптум. Видели в „Санди таймс“ рецензию А. А. Гилла на „Чернь“? Я вынуждена прятать газету от семьи».

Значит, даже в Лагосе, в Нигерии, они насмехаются над моими кулинарными талантами! Зачем, о, зачем я позволил Дикару уговорить себя включить в меню сосиски с пюре?!

И почему, о, почему А. А. Гилл и его спутница-блондинка решили прийти именно в тот вечер, когда у нас иссяк запас сосисок ручной вязки, которые я покупаю у мясника на Бруэр-стрит? Мне следовало посмотреть А. А. Гиллу в глаза и признать этот факт, а не посылать в супермаркет за фабричными сосисками.

Снаружи затарахтел дизельный двигатель, затем в дверь настоятельно постучали. Я открыл и обнаружил на пороге красивого блондина с пакетом в руках. Это был Найджел. Мой лучший друг в годы, проведенные в школе имени Нила Армстронга.

– Найджел! – воскликнул я. И добавил: – Ты, что работаешь водителем фургона? Я думал, ты голубой.

Найджел огрызнулся:

– Голубой – это не карьера, Моул, это сексуальная ориентация.

– Но, – забормотал я, – мне казалось, что ты найдешь себя в сфере искусства.

– Поварского, что ли, искусства? – захохотал он.

– Но я думал, ты буддист, – продолжал я, копая могилу еще для одной темы разговора.

Найджел вздохнул:

– Буддистам разрешается водить фургоны.

– Но где твои оранжевые одежды? – спросил я, оглядывая Найджела, с ног до головы затянутого в джинсу.

– Я постиг, что внешние проявления духовности затмевают внутренние.

Я осведомился о его родителях: отец лежит в больнице, где ему должны вставить в голову новую стальную пластину, а мать все еще выпытывает у сына, когда он найдет себе приличную девушку.

– Так ты не сказал родителям, что ты гей?

– Нет, – признался Найджел, глядя на тарахтящий у бордюра фургон. – Послушай, это долгий разговор, почему бы нам как-нибудь не встретиться?

Мы обменялись номерами мобильных телефонов, и Найджел уехал.

По ступеням в сопровождении Уильяма спустилась мама и нетерпеливо разорвала пакет:

– Это мой костюм в честь победы лейбористов. Сегодня вечером я надену его за прилавком.

Между многочисленными слоями оберточной ткани сиротливо ютился темно-синий брючный костюм. Мамино лицо обрюзгло больше обычного.

– Я заказывала красный! – закричала она.

Мама разразилась гневной тирадой, суть которой сводилась к тому, что никак невозможно надеть темно-синее в честь победы Пандоры. Среди прочего она грозилась подать в суд на магазин «Некст» – за нанесение моральной травмы. Я выудил из слоев бумаги заполненный бланк заказа и обнаружил, что в колонке «Цвет» мама указала «темно-синий». Не могло быть сомнений, что она собственноручно поставила отметку. В конце концов мама согласилась, что «Некст» не виноват. Узнай об этом Чарли Давкот, мамин адвокат, он бы начал оплакивать потерянный гонорар. Мама подала в суд на магазин «Туфлемания» за то, что ее туфля на шпильке подвернулась на вершине горе Сноудон, и мама едва не скатилась вниз. Я втайне надеялся, что она проиграет процесс. Если бы мама выиграла, закон еще сильнее стал бы походить на осла. Чарли Давкот явно пользуется положением полоумной женщины, пребывающей в климактерическом периоде, для которой никак не подберут гормональную терапию.

Я предложил маме позвонить в «Некст», чтобы они срочно доставили красный костюм. Но она пренебрежительно отмахнулась:

– Как же, привезут!

Но я все же позвонил Найджелу на мобильник, и он обещал сделать, что сможет, хотя и предупредил, что «все красное» идет на ура и напророчил, что лейбористы одержат оглушительную победу. Я попытался рассказать ему о моем секретном информаторе Фреде Гиптоне, но связь прервалась. Я с раздражением обнаружил, что часть пролитого Уильямом молока просочилась в микрофонные дырочки.

В еще большее раздражение я пришел, когда Уильям отвлекся на Нового Пса и перевернул вторую миску с кукурузными хлопьями, омерзительная смесь из сахара и бурого молока закапала прямо на ширинку моих светло-серых хлопчатобумажных брюк. Я подскочил к раковине, схватил тряпку для мытья посуды и вытерся, но в складках тряпки таилась иная, еще более мерзкая субстанция – вероятно, апельсиновый сок, – и эта субстанция добавилась к пятну от кукурузных хлопьев. Слившись, они трансформировались в огромное пятно, наглядно свидетельствовавшее о застарелом недержании мочи. Я огляделся в поисках стиральной машины, но вспомнил, что она является предметом судебного разбирательства и в данный момент пребывает в лапах производителя. Еще одна работенка для Чарли Давкота.

– Можешь позаимствовать брюки у отца, – посоветовала мама.

Я разразился демоническим хохотом при мысли, что меня увидят в отцовских брюках.

– А где он, кстати?

– Наверху, в постели. У него клиническая депрессия, – без всякого сочувствия сказала мама.

– И чем она вызвана? – спросил я, когда мы поднимались по лестнице (усеянной мириадами игрушечных и смертельно опасных машинок).

На лестничной площадке мама понизила голос.

– Во-первых, он знает, что больше не будет работать, во всяком случае, на нормальной работе. Во-вторых, у него геморрой, и он боится операции. В-третьих, он уже три месяца как импотент.

Из спальни донесся вопль:

– В-четвертых, его достала долбаная жена, которая выбалтывает сексуальные секреты всем встречным – поперечным!

Мама распахнула дверь спальни.

– Адриан – это тебе не встречные-поперечные! – завопила она в сигаретную мглу.

– Зато парень из долбаного видеопроката – он самый и есть! – проревел отец.

Уильям бросился на распростертое тело моего отца и горячо поцеловал его. Отец пробормотал:

– Этот малыш – единственная причина, почему я еще не покончил с собой.

– Что значит «покончил с собой», дедушка? – спросил Уильям, расстегивая пуговицы на пижаме отца. (Его физическая ловкость иногда воистину поражает.)

Я быстро вмешался – очень в духе моих родителей прочесть лекцию о суициде ребенку, не достигшему трехлетнего возраста.

– «Покончить с собой» означает… означает… стать лучше, – солгал я. – Кстати, ты не почувствуешь себя лучше, если отдернешь занавески, откроешь окно и впустишь в комнату божий свет и свежий воздух? – спросил я у отца.

– Нет, нет, – захныкал он. Затем, с интонацией Бланш Дюбуа, добавил: – Нет, нет, я не люблю свет.

Я окинул взглядом комнату и понял, что маминого хаоса из книг, журналов, косметики и кремов в спальне больше нет. Помимо папиного пузырька с транквилизаторами комната была лишена какой-либо индивидуальности. Мои родители явно спали порознь.

– А вылезти из постели и поехать со мной на избирательный участок ты не желаешь? – любезно осведомился я.

Отец застонал и уткнулся лицом в стену. В среду 2 апреля 1997 года я заметил на его голове лысину размером с пятипенсовую монету, во время нашей последней встречи лысина была размером с диабетическое печенье («Маквитиз»).

Я решил предпринять попытку, дабы вывести наши отношения на новый уровень – отныне стану разговаривать с отцом так, словно в нем нет ни капли фальши. Начал я с того, что отпихнул Уильяма и лег на кровать рядом с отцом. Похлопал его по костлявому плечу и произнес слова, которые на шоу Опры Уинфри сболтнул какой-то спец по семейной терапии:

– Мне жаль, что ты так несчастен, папа. Чем я могу тебе помочь?

Отец быстро повернулся лицом ко мне.

– Ты говоришь, как хренов консультант из магазина, – ответил он. – И мне тоже жаль, что я несчастен, Адриан, но знаешь, что сказал Фрейд по поводу счастья?

– Нет, – признался я, – я последователь Юнга.

Отец приподнялся на локте.

– Фрейд написал, в «Ридерз дайджест»: «Для счастья нужно две вещи: Любовь и Работа», а у меня больше нет ни того, ни другого.

Рот его скривился, и он снова уткнулся лицом в стену.

– Ну спасибо тебе, Джордж, – с едким сарказмом сказала мама. – Моя любовь, значит, не в счет, да? – В ее глазах стояли слезы, грозя хлынуть на щеки черной тушью. – Тони Блэр даст тебе работу, Джордж, а с любовью мы уж как-нибудь разберемся. – Она повернулась ко мне и понизила голос: – Под словом «любовь» он подразумевает секс. – Мама наклонилась и поцеловала отца в лысину. – Мы еще раз сходим к тому сексологу, правда?

Я встал и бочком направился к двери, жалея о том, что спровоцировал эту Опра-подобную семейную исповедь. Уильям протянул мне руку, и мы вместе вышли из комнаты, но, увы, я все-таки успел услышать слова отца:

– Я не позволю, чтобы мне в хрен делали уколы, Полин.

– Кто такой Хрен? – заинтересованно спросил Уильям, когда мы спускались по лестнице.

Одна из «Спайс герлз» – по-моему, Эмма – гладила на кухне юбку размером с почтовую марку какой-нибудь африканской страны. То была Рози, моя родная сестра.

– Как дела с домашними заданиями? – спросил я.

– С какими на фиг домашними заданиями? – хихикнула Рози.

Я счел своим долгом напомнить сестре о том, сколь важно серьезное отношение к экзаменам на аттестат о среднем образовании. Похоже, родители Рози слишком заняты реставрацией своей одряхлевшей сексуальности, чтобы позаботиться об образовании дочери. Но не добрался я и до кульминации своей речи, как Рози вышла из себя и шваркнула утюг на гладильную доску. Сквозь шипение пара она прокричала:

– Расслабься, чувачок, у меня с этими трехаными экзаменами все схвачено, понял?

– Прошу тебя, – сказал я, – не ругаться в присутствии Уильяма.

– «Треханый» – это не ругательство, скотина ты долбанутая, – сказала Рози.

Нарочито спокойным тоном я указал ей, что утюг вот-вот прожжет так называемую юбку. Рози схватила утюг и поставила его на попа. Облако пара окутало ее лицо, и я вспомнил ужастик о женщине-убийце, которая озверела в нью-йоркской сауне.

Я смотрел, как сын уплетает третью миску кукурузных хлопьев, и пытался вспомнить, был ли и я в подростковом возрасте таким же несносным, как Рози. Но честное слово, дорогой Дневник, у меня нет сомнений, что я был жизнерадостным парнишкой, вежливым, внимательным и крайне общительным. И несмотря на то, что никогда не получал помощи от родителей (ни энциклопедий, ни настольной лампы), я совсем недурственно сдал экзамены на аттестат о среднем образовании: пять экзаменов на «удовлетворительно с плюсом».

Покончив с воспоминаниями, я позвонил в компанию «Некст» и заказал по их каталогу брюки из защитной ткани. После чего еще раз звякнул Найджелу на мобильник и попросил доставить мне брюки вместе с красным маминым брючным костюмом.

– А как насчет пододеяльника и пары наволочек? – спросил Найджел.

Я заверил его, что с постельным бельем у меня все в порядке, и сказал:

– Обязательно проверь размер брюк, тридцать два дюйма в талии, тридцать один дюйм – обхват ноги.

Я услышал, как Найджел переключает скорость, после чего он, не попрощавшись, дал отбой.

Чтобы не заснуть, пока Уильям двадцать раз пережует каждое из кукурузных хлопьев (это ребенок – гений, много ли на свете трехлетних детей, которые умеют считать до двадцати?) я изучил предвыборную листовку Пандоры, прикрепленную к холодильнику магнитом «Почтальон Пэт». Это оказался весьма маловразумительный документ. Пандора с излишней расточительностью разбазаривала восклицательные знаки.

Дорогой избиратель <так начиналась листовка>

§ Тебе надоело слушать утомительные оправдания этого морального банкрота, кандидата Тори от округа Эшби-де-ла-Зух, сэра Арнольда Тафтона?

Да! Надоело!

§ Ты считаешь его представления о гражданских свободах (предложение остановить вандалов, оснастив общественные туалеты телекамерами) отвратительными?

Да! Считаю!

§ Ты согласен с сэром Арнольдом Тафтоном, что тех, кто пренебрегает лицензией на телевещание, нужно сажать в тюрьму минимум на пятнадцать лет?

Нет! Не согласен!

§ Ты требуешь объяснить, почему на фотографии, снятой в Марбелье, сэр Арнольд Тафтон находится в компании с известным преступником Леном Фоксом? Ты хотел бы знать, что находилось внутри пакета, который Лен Фокс передал сэру Арнольду в баре «Эспаньол»?

Да! Хотел бы!

§ Если 1 мая ты проголосуешь за меня, обещаю, что я, доктор Пандора Брейтуэйт, преподаватель Оксфорда, полиглот из лейстерширского рода, будто добросовестно, честно и бесстрашно представлять чаяния жителей Эшби-де-ла-Зух.

В этой колыбели демократии!

В праматери парламентов!

Выбери меня в Палату общин!

§ В ЭТОМ ЕСТЬ СМЫСЛ!!!

 

В девять часов я отнес отцу чашку «Нескафе». Он лежал на том же самом месте, в той же самой позе – лицом к стене, сложив руки, словно в страдальческой молитве. Он сказал, что слышал голос Тони Блэра, который что-то шептал из угла комнаты. На долю секунду я подумал, что отец сходит с ума и скоро его выведут из дома в смирительной рубашке, но затем понял, что таймер включил приемник, и по Радио-4 передают выдержки из речей Тони Блэра. Я выключил радио, и отец немного успокоился. Но я не смог уговорить его встать с кровати и пойти со мной и мамой на выборы.

Я открыл его половину гардероба, зашелестел жалкой коллекцией брюк – гимн искусственному волокну и стилю «Элвис в Лас-Вегасе», и забраковал их все. Однако в ящике комода нашел пару 501-х «ливайсов», – обычно я джинсами брезгую – судя по всему, подарок матери к Рождеству 1989 года. Я напялил джинсы и долго рассматривал себя в гардеробном зеркале, тут моей макушки коснулся луч света, и я с ужасом увидел, что мои волосы ужасающе поредели, и свет проникает до самых волосяных мешочков. Я поспешил в ванную комнату и исследовал свой череп посредством увеличительного стекла. Сомнений не оставалось: у меня выпадали волосы.

Даже пока я смотрел в увеличительное стекло, волосы отделялись от головы и планировали на дно раковины. С тяжестью в сердце я собрал их и положил в карман рубашки от Ральфа Лорана. Не спрашивайте, зачем я это сделал.

После чего я отправился выгуливать Уильяма и Нового Пса по окрестностям. На улице, куда ни кинь взгляд, цвела вишня. Почему в Эшби-де-ла-Зух полагается сажать перед домом вишню? Неужели муниципалитет издал такое распоряжение? На тротуаре покоились останки опавших цветков. Уильям схватил горсть и высыпал на Нового Пса. Тот стал похож на плаксивую невесту.

Как ни стараюсь, никак не могу привыкнуть к Новому Псу: у него такая несчастная мина вечно написана на морде – Старый Пес всегда улыбался. Кроме того, Новый Пес совершенно нелюбопытен: он не натягивает поводок и не волнуется. Но когда мимо проезжал белый фургон с синими воздушными шарами, оглашая окрестности песней «Край надежды и славы»^[5], Новый Пес повернул косматую башку и оскалил зубы. Я ощутил к нему симпатию, чуть-чуть.

Пока Уильям качался на качелях, я позвонил Найджелу в его фургон и отменил заказ на брюки. Он был очень краток – объявил, что лично ездил на склад, потратил кучу усилий и т. д. и т. п. И добавил, что он как раз сейчас везет их мне. Я объяснил насчет 501-х «ливайсов», но Найджел не желал ничего слышать. Мне не хотелось заканчивать разговор на неприятной ноте, поэтому я спросил, собирается ли он голосовать за Пандору. Найджел ответил, что уже проголосовал за кандидата зеленых, Лилиан Дейл, которая ездила агитировать на горном велосипеде, пока этот экологически чистый транспорт не украли. Судя по всему, Найджел теперь страстный велосипедист. Я указал ему, что чрезмерное давление велосипедного седла может отрицательно сказаться на сперме (согласно одному американскому докладу). Найджел ответил, по-моему, с сарказмом:

– Ну да, а я как раз собирался завести четырех детей с той самой приличной девушкой, о которой все время талдычит моя мать.

Я спросил, где бы мы могли встретиться и выпить, но он ответил, что у него нет с собой электронного органайзера, поэтому мы попрощались. Я стащил Уильяма с качелей, и мы пошли домой.

Оставив Уильяма на попечении его депрессивного деда и сквернословящей тетки, мы с мамой отправились исполнять свой гражданский долг.

У избирательного участка, разместившегося в скаутском сарае, гомонила толпа избирателей. Несколько ушлых скаутов постарше установили прилавок и торговали чипсами «Доритос» с привкусом красного перца и баночками с острым соусом. Из напитков имелся выбор между кока-колой и диетической кока-колой.

– А что случилось с чаем и лепешками домашней выпечки? – спросила мать у человека с наружностью скаутского лидера.

– Мы должны идти в ногу со временем, – вежливо ответил он. – Люди сегодня хотят чипсов и кока-колы.

– Баден-Поуэлл^[6]перевернулся бы в могиле, – сказала мама.

Человек покраснел, отвернулся и в смущении принялся теребить баночки с острым соусом.

– Что я такого сказала? – спросила мама у меня, когда мы вошли в зловонный сарай.

– Баден-Поуэлла разоблачили активисты организации «Мир в действии». Он чересчур сильно любил мальчиков, – ответил я.

– Не осталось в этом мире больше героев, – вздохнула мама. – Кроме Тони Блэра.

Женщина, которой срочно требовалось углубленное ортодонтическое лечение, широко улыбнулась и вручила нам избирательные бюллетени. Я затрепетал, увидев имя Пандоры, совсем забыл, что у нее есть еще два имени: Луиза-Элизабет. Пользовалась ли она когда-нибудь инициалами, спросил я себя, зашел в кабину для голосования, взял привязанный карандаш и замер, наслаждаясь моментом. Я, Адриан Моул, собираюсь осуществить свое демократическое право и сделать свой свободный выбор. Мои грезы прервал какой-то человек:

– Сэр, с вами все в порядке?

Я поставил жирный крест рядом с именем Пандоры Луизы Элизабет Брейтуэйт и покинул кабинку.

Стоя перед избирательной урной, я складывал бюллетень в маленький квадратик и старался в полной мере осознать фантастическое значение этого исторического момента. Возможно, безвкусный антураж скаутского сарая – с потолка вяло свисают вымпелы, всюду громоздятся пирамиды из обшарпанных стульев, на стенах висят выцветшие фотографии летних лагерей – помешал мне испытать какие-то иные эмоции, кроме легкого разочарования. Несомненно, процедура голосования должна сопровождаться мелодией медных труб и массовым хоровым пением или, на худой конец, песнями свободы, исполняемыми под гитару. Мы должны прославлять наши демократические права. Возможно, на избирательных участках стоит подавать шампанское или пиво (строго по одному стакану на каждого избирателя) – разумеется, после того как бюллетени опущены в урну для голосования. Если сегодня вечером увижу Пандору, то расскажу ей о своей идее.

По пути домой мама взяла меня под руку. Я не возражал, потому что она выглядит теперь такой старой (ей пятьдесят три), что никто уже не примет нас за любовников. Когда мы подошли к Глициниевой аллее, мама вонзила мне в руку ногти и сказала:

– Не хочу идти домой.

Она произнесла это с интонацией маленького ребенка. Когда я спросил почему, мама ответила:

– Причины три: Джордж, Рози и Уильям. – Увидев мое лицо, она добавила: – С ними так тяжело, Адриан. – Она опустилась на низенький заборчик, на котором росло что-то подозрительно синее, и закурила. – Нет от них ни минуты покоя. А Новый Пес меня только раздражает. Я впустую трачу свою жизнь.

Я поспешил ей возразить и сказал:

– Нет, нет, не впустую.

Но больше ничего придумать не смог. Пик маминой жизни пришелся, по-видимому, на 1982 год, когда она сбежала в Шеффилд с нашим соседом, гадом Лукасом.

– Только посмотри, сколько букв понаставила Пандора перед своей фамилией и после нее. – Мама разгладила скомканную предвыборную листовку, и мы заглянули в нее. – Она доктор, бакалавр искусств, магистр искусств, доктор философии, а завтра она будет еще и ЧП. А после моей фамилии нет совсем ничего, а перед фамилией – лишь «миссис», – с горечью сказала мама. – И еще, – добавила она, – Пандора говорит на шести языках. А только и могу, что сказать на испанском «Два пива, пожалуйста».

Тут из-за угла дома выползла старуха в инвалидном каркасе и заорала:

– Вы помяли мои аубриэтии.

Я понятия не имел, о чем она говорит, но извинился перед владелицей стены, и мы пошли дальше.

 

Пока я ждал, когда разморозится в микроволновке лазанья из супермаркета «Сейнзбериз», зазвонил телефон. Это был Иван Брейтуэйт, отец Пандоры. Он спросил, дома ли мама.

Я вежливо ответил:

– Здравствуйте, Иван, это Адриан.

– А, здравствуй, – сказал он без особого восторга. – Я думал, ты в Лондоне. Что-то читал про тебя в «Санди таймс», по поводу то ли еды, то ли бурды.

Дорогой Дневник, неужели гнусный пасквиль А. А. Гилла всю оставшуюся жизнь будет следовать за мной по пятам? Может, мне связаться с Чарли Давкотом и попросить его написать А. А. Гиллу письмо с угрозой подать в суд, если упомянутый А. А. Гилл не заберет назад свое вздорное утверждение насчет сосисок?

Я крикнул маме, чтобы взяла трубку. Она вошла на кухню с Уильямом, болтавшимся на уровне ее ляжек, и передала малыша мне:

– Не опускай его на пол, он притворяется, будто тонет в открытом море.

После чего сказала в телефонную трубку:

– Иван, как чудесно, что ты позвонил.

И замолчала, лишь время от времени кивая (Ивану Брейтуэту всегда нравился звук собственного голоса). Наконец маме удалось вставить слово:

– Разумеется, мы с радостью поможем, встретимся через полчасика.

Мама положила трубку, ее усталые глаза блестели от возбуждения.

– Мы нужны, Адриан! – крикнула она. – Пандоре не хватает машин и водителей, чтобы доставить на избирательные участки пожилых избирателей.

– Бензин оплатят? – поинтересовался я, как мне показалось, не без оснований.

Мамино лицо помрачнело.

– У нас есть шанс скинуть с нагретого места этот жирный мешок с дерьмом, Арнольда Тафтона, а ты мелочишься из-за нескольких галлонов бензина, – сказала она и взяла косметичку, которая от мамы всегда на расстоянии вытянутой руки.

К тому времени, когда она закрасила свое лицо, было два часа дня. Я не спал уже восемнадцать часов.

Свою временную штаб-квартиру лейбористская партия устроила в брошенной кондитерской, которая располагается в мрачном ряду старых лавчонок на окраине Эшби-де-ла-Зух. С одной стороны от кондитерской «Мадам Жоли» – парикмахерская, где под металлическими колпаками сидело несколько мадам, мало похожих на Жоли. С другой стороны от штаб-квартиры находится магазин футонов. Из окна футоновой лавки выглядывал господин с отвислыми усами, посетителей в магазине не было и, судя по безутешному лицу господина, не было никогда. Футоновая революция прошла мимо Эшби-де-ла-Зух.

Пандора сидела спиной ко мне, ее затянутые в чулки ноги покоились на старом кондитерском прилавке. Туфли-лодочки из черной замши валялись на полу. На Пандоре был плотно облегающий ярко-алый костюм, над левой грудью приколота большая красная роза, а над правой прицеплена розетка. Хриплым голосом Пандора говорила в самый маленький на свете мобильный телефон. Другой рукой играла своими длинными золотистыми волосами – собирала их в пучок и затем роняла на плечи.

Невзрачная женщина в расклешенной юбке и кардигане подала ей чашку чая. Пандора улыбнулась ей лучезарно и просипела:

– Мейвис, ты прелесть.

Мейвис рассиялась так, словно Ричард Гир признался ей в любви и предложил сбежать с ним на Малибу.

Я приблизился к Пандоре и подождал, пока она закончит разговор с каким-то типом из «Дейли телеграф» по имени Борис.

– Борис, дорогой мой, если меня сегодня изберут, обещаю, что праздничный обед состоится очень, очень скоро, а если я проиграю, то обед будет еще раньше. Пока, гадкий мой тори.

Улыбку Пандора отключила вместе с телефоном, встала и надела туфли.

– А что ты здесь делаешь? – осведомилась она. – Я думала, что ты в Лондоне готовишь дерьмо для А. А. Гилла.

– Прибыл помочь, – ответил я, игнорируя ее издевательский смех.

Пандора зажгла сигарету, и один из добровольцев, тощий тип с бородкой, кинулся к ней с пепельницей.

– Крис, ты прелесть, – прохрипела Пандора.

Крис пошатываясь убрался прочь – с таким видом, будто увидел рай.

– Ты, как всегда, предпочитаешь окружать себя рабами, – заметил я, оглядывая добровольцев, которые деловито суетились с бумагой, чайными пакетиками и телефонами.

– Они рады содействовать моему успеху, – ответила Пандора. – Поскольку знают, что сегодня я одержу победу.

– В прошлый раз ты поносила лейбористскую партию, утверждая, что она предала социализм.

– Пора взрослеть! – отрезала она. – Ты хочешь, чтобы эти чертовы тори остались или вылетели?

– Вылетели, разумеется, – ответил я.

– Тогда заткни пасть, – посоветовала Пандора. – Я живу в реальном мире.

Я оглядел штаб-квартиру. Да, это был реальный мир. Иван Брейтуэйт прикалывал маме красную розетку на жилет. Его волосатая рука скользнула по маминой груди, и он извинился. Мама растянула напомаженные губы в улыбке и склонила голову набок – в позе покорности, недавно я видел такую позу в документальном фильме про животных (горилл). Кроме того, я видел такую позу и в мамином исполнении – как правило, это был знак, что грядут крупные неприятности.

К нам подскочила Мейвис:

– Пандора, последние опросы на выходе с участков ужас как расчудесны.

Она протянула Пандоре лист бумаги, на который та мельком глянула и, смяв, швырнула в мусорную корзину.

– Сгоняю-ка я домой, – сказала она, положила мне на плечо руку с длинными красными ногтями и добавила: – Чудненько, что повидались, прелесть моя.

– Не смей называть меня «прелесть», Пандора, – отрезал я. – Мы знакомы с тринадцати с половиной лет. Я терзался в твоей кладовке, когда ты жила втроем с мужем-гомосексуалистом и культуристом-дислектиком. Мне известны все твои тайны.

– Ах, прости, – сказала Пандора. – Из-за предвыборной кампании я превратилась в настоящее чудовище. Меня захватили амбиции, – грустно добавила она, словно амбиции – это смертельная болезнь. Замурлыкал мобильный телефон. Она нажала кнопку. – Манди! – выкрикнула Пандора и повернулась ко мне спиной.

Я оттащил маму от Ивана Брейтуэйта и его дурацких, словно вылепленных их пластилина, бакенбард, и мы поехали к нашей первой клиентке: старухе, по имени Ида Пикок, чье жилище насквозь провоняло дохлыми кошками. Ида Пикок ковыляла, опираясь на палочку. Она поведала мне, что Тони Блэр подарит ей две новых шейки бедра. Второй клиенткой была Мейбел Д'Арси, чей прапрадед служил офицером на «Титанике» и выжил. Мейбел Д'Арси похвалялась своим происхождением, пока Ида Пикок не сказала:

– Офицер, как истинный джентльмен, обязан был пойти ко дну вместе с кораблем.

Больше они друг с другом не разговаривали.

Последним нашим пенсионером оказался старичок по имени Гарри Уортингтон. Он известил нас, что уже неделю не выходил из дома. А мама посочувствовала, что бедняжка так одинок. Мистер Уортингтон надменно ответствовал, что он вовсе не одинок, недавно влюбился и теперь большую часть времени проводит в кровати вместе с новой подружкой Алисой Поуп. Ида Пикок и Мейбел Д'Арси хихикали, как девчонки, и бросали на Гарри восхищенные взгляды. Старикану семьдесят девять, а ведет себя так, точно он Хью Грант. Впрочем, волосы у него густые, а усы пушистые. Я спросил его, почему его подружка Алиса не голосует, и старый ловелас ответил, что она анархистка и не верит в институт власти. Я заинтересовался и уточнил, кто станет чинить канализацию в том крайне маловероятном случае, если победят анархисты Алисы Поуп. Старикан ответил, что Алиса Поуп не верит и в канализацию. А я указал ему, что канализация – важнейшее достижение цивилизации. Не удивительно, что Гарри Уортингтон неделю не вылезал из постели. Судя по его словам, эта Алиса Поуп – настоящее животное.

У избирательного участка, расположенного в школе Рози, я помог Мейбел вылезти из машины, и тут выяснилось, что она поддерживает сэра Арнольда Тафтона.

– Он был так душечка, когда мой дом ограбили, – пролепетала она.

– Неужели поймал грабителя и вернул украденное? – спросил я с напускной наивностью.

– Нет-нет, но сэр Арнольд сказал, что если бы был министром внутренних дел, то отрубал бы ворам руки, – ласково ответила Мейбел.

– Доктор Пандора Брейтуэйт весьма сильна по части преступления и наказания, – заметил я.

Я не солгал. Пандора изучала шедевр Достоевского, готовясь к школьному экзамену повышенного уровня, и получила высшую оценку.

Пока Мейбел ковыляла по дорожке, ведущей к школе, я пытался промыть ей мозги, чтобы она изменила свои недостойные политические пристрастия. Пришлось даже пойти на явную ложь: сказал, будто Пандора – кровная родственница Уинстона Черчилля и является членом аристократического охотничьего клуба «Куорн». Более того, наврал, что Пандора тяжким трудом зарабатывает себе на хлеб насущный. Уж не знаю, был ли толк от моих стараний – за кого проголосовала старая ведьма, не имею ни малейшего представления.

Гарри Уортингтон оказался ярым поклонником Пандоры; больше всего его восхищали «шаловливые губки, восхитительные грудки» и ножки, «как у Сид Чарисс».

Ида Пикок голосовала за Пэдди Эшдауна, потому что «он военный».

– Разве вас не смущает его предполагаемый адюльтер? – спросил я.

Ида улыбнулась, показав восьмидесятиоднолетние зубы.

– Все красотки любят моряков! – пропела она скрипуче.

Гарри Уортингтон подхватил песенку, а на всем обратном пути к своему пенсионерскому домику распевал отвратные куплеты «Я снова тебя увижу». Отвратность куплетов усиливалась дребезжащим вибрато и нелепым акцентом в духе Ноэля Кауарда^[7]. Я был рад распрощаться с ними всеми.

Когда-то мне уже портил кровь один пенсионер, звали его Берт Бакстер. Берт был вонючим коммунякой, держал восточноевропейскую овчарку по кличке Штык и питал омерзительное пристрастие к свекле (Берт, не псина). Он вынуждал меня на такие неприглядные труды, как стрижка окаменевших ногтей на его гнусных ногах или закапывание разложившегося собачьего трупа в спекшуюся землю посредством совка для угля. Берт умер два года назад. Глубина моего горя весьма поразила меня, хотя должен признаться, что в первый момент я испытал чувство непомерного облегчения оттого, что больше мне не придется стричь жуткие бертовы ногти. Берт Бакстер был самым старым и самым скандальным жителем Лестера. Мы с Пандорой присутствовали на его 105-м дне рождения, когда у него брали интервью в богадельне «Солнечный дом». Рядом с Бертом тогда толпились лорд-мэр, супруга лорд-мэра, старичье из богадельни, обслуга из богадельни и друзья. Репортерша, некая Лиза Барроуфилд – молодая особа в розовом костюме, попыталась пресечь хвалебные замечания Берта по поводу ее грудей (насколько мне помнится, в действительности груди ее не были такими уж выдающимися: чуть больше апельсинов сорта «джаффа», но гораздо меньше грейпфрутов из супермаркета «Маркс и Спенсер».)

Лиза Барроуфилд тогда спросила:

– Берт, вам исполнилось 105 лет. Чему вы обязаны столь долгой жизнью?

Бедной Лизе пришлось задать этот вопрос четырнадцать раз, но каждый раз в ответ она слышала нечто невообразимое. Когда лорд-мэр и супруга лорд-мэра незаметно ретировались, бедная Лиза позвонила своему шефу и спросила, что же ей делать. Шеф велел бедной Лизе записать всю болтовню Берта, а уж они потом «хорошенько отредактируют».

Следующим вечером меня постигло глубочайшее разочарование в отечественном телевидении. Берта отредактировали в безобидного и даже приятного старичка. Привожу для истории один из настоящих ответов Бакстера.

ЛИЗА: Берт, вам исполнилось 105 лет. В чем ваш секрет?

БЕРТ БАКСТЕР: А то, курю-то я с детства! Шестьдесят папиросин «Вудбайнз» за день небось оздоровили мои легкие. И трусцой я отродясь не бегал, и всяким этим хр е новым спортом не занимался, и ни разу не лег спать трезвым, поэтому и спал всегда хорошо. А в войну тыщи баб оттрахал по всей Европе. Жру я в основном свекольные сандвичи, «Пятнистую колбаску» и заварной крем. Но секрет здоровой жизни, – и я говорю об этом всем молодым – в том, чтобы не давать сперме застаиваться в яйцах, спускайте ее почаще! (Смех) Спускайте ее всю до капли! (Кашель) Ну-ка, зажги мне сигаретку, Пандора, ты же хорошая девочка.

А вот что передали по телевизору – яркий пример черной редакторской магии:

БЕРТ БАКСТЕР: Свекольные сандвичи – секрет здоровой жизни. Спал я всегда хорошо и молодым занимался спортом. Я не курю и бегал трусцой по всей Европе.

Берт пришел в ужас, когда увидел передачу «Страна сегодня»