Часть четвёртая. Белая река 23 страница. — Братья!!! — зычно крикнул Скарабеев, — колонна немецких танков прорвалась к Москве и скоро будет в столице

— Братья!!! — зычно крикнул Скарабеев, — колонна немецких танков прорвалась к Москве и скоро будет в столице... Нет средств их остановить, а надо это сделать, чтобы не посеять панику и не пролить невинную кровь мирных людей. Я вам не могу приказать пойти на такое... я прошу вас...

Нужны только добровольцы... Вот в тех машинах собраны противотанковые ружья и гранаты, взрывчатка... Ставлю задачу, равной которой не было в истории войн... Вы видите, что сама природа встала на защиту святого Отечества и навалила много снега.

На бреющем полёте из транспортных самолётов надо выбросить десант перед танковой колонной и остановить её... Нужно будет прыгать в снег без парашютов — их нет... Нет у нас и иного выхода... Добровольцы! Три шага вперёд...

Колыхнулся... и единым монолитом сделал три шага весь полк... ни единого человека не осталось.

— С Богом! Таких солдат нет ни в одной армии мира... и никогда не будет, — Скарабеев низко поклонился солдатам и приказал: — Раздать противотанковые средства...

Транспортные самолёты тяжело отрывались от земли и брали курс на Можайск. Скарабеев печально смотрел им вслед, заложив правую руку под шинель. Обеспокоенный ординарец спросил:

— Что, с сердцем плохо, товарищ генерал армии?

— Всё нормально.

Скарабеев судорожно сжимал на сердце во внутреннем кармане панагию, губы его неслышно шептали молитву. Потом, не страшась никого, когда оторвался от земли последний самолёт, резко перекрестился и тяжело пошел к машине. Усаживаясь проговорил шоферу:

— Можайский десант, я почти уверен, что далеко и надолго спрячут будущие фальсификаторы истории этот священный подвиг русского солдата, равного которому нет... Я не могу представить ни немца, ни американца, ни англичанина — добровольно и без парашюта прыгающего на танки...

Немецкая колонна ходко неслась по заснеженному шоссе. Вдруг впереди появились низко летящие русские самолёты, они словно собирались приземляться, стлались над самой землёю, сбросив до предела скорость, в десяти-двадцати метрах от поверхности снега.

И вдруг, посыпались гроздьями люди на заснеженное поле рядом с шоссе, они кувыркались в снежных вихрях, а следом прыгали всё новые и новые бойцы в белых полушубках и казались врагу, охваченному паническим ужасом, что не будет конца этому белому смерчу, этой белой небесной реке русских, падающих в снег рядом с танками за кюветом, встающих живыми и с ходу бросающихся под гусеницы со связками гранат...

Они шли, как белые привидения, поливая из автоматов пехоту в машинах, выстрелы противотанковых ружей прожигали броню, горело уже несколько танков...

Русских не было видно в снегу, они словно вырастали из самой земли: бесстрашные, яростные и святые в своём возмездии, неудержимые никаким оружием.

Бой кипел и клокотал на шоссе, немцы перебили почти всех и уже радовались победе, увидев догнавшую их новую колонну танков и мотопехоты, когда опять волна самолётов выползла из леса и из них хлынул белый водопад свежих бойцов, ещё в падении поражая врага...

Немецкие колонны были уничтожены, только несколько броневиков и машин вырвались из этого ада и помчались назад, неся смертный ужас и мистический страх перед бесстрашием, волей и духом русского солдата.

После выяснилось, что, при падении в снег, погибло всего двенадцать процентов десанта... Остальные приняли неравный бой...

Вечная память русскому воину! Помолитесь за них, люди... Помяните Можайский десант...

Скарабеев дозвонился по ВЧ Лебедеву и приказал:

— Не успеваем сделать то, что было в Ленинграде, нет времени... Срочно подготовить самолёт и облететь Москву с иконой, потом уже идти крестным ходом... Нет времени. Выполнять немедленно! Считайте это приказом Ставки.

На подмосковном аэродроме остановились машины, из них вышли люди и двинулись к самолёту с работающими моторами. Егор первым подсадил Васеньку по лесенке и помог подняться Илию. Мошняков и Селянинов бережно несли завёрнутую в холстину икону, несколько бельцов и священников подавали укрытые в полотно хоругви и кресты.

Вася уже привычно зажег толстую свечу; когда все уселись вдоль стенок на узкие железные скамейки, сняли покрова с иконы, зажглись ещё несколько свечей и зазвучал знаменный распев под рёв моторов.

Выглянувший летчик вытаращил от изумления глаза и открыл рот, увидев все это, дурашливо потер лицо руками и попытался шутить:

— Прям в рай махнем, граждане попы?!

— Прекратить шуточки, — строго оборвал его Лебедев, — взлетай и полный круг над столицей. А ещё лучше, три круга... для верности.

Самолет разбежался и оторвался от земли, вслед за ним поднялись девять истребителей охраны.

Мессеры появились внезапно, словно свалились из предутренней мглы. Закружилось огненное колесо в небе, враги упорно прорывались к транспортному самолёту, несколько очередей прошло трассерами вдоль тихоходной машины, и пилот стал маневрировать, теряя высоту.

Самолет болтало, в гуле боя и моторов не прерываясь звучала молитва, ровно горели свечи, икона покачивалась в руках Мошнякова, и Егору вдруг показался облик Богородицы в трепетном свете ярким, ожившим, почудилось движение её рук, ещё крепче прижавших к себе маленького Спаса. Ручонки его шевелились, обнимая Матерь, он умиротворенно прижался к ней щекою...

Один из «мессершмиттов», всё же, прорвался и пошёл наперерез, он не стрелял, выцеливая русский самолёт наверняка. Лебедев был с лётчиками в кабине и понял, что, через миг, их самолёт превратится в огненный клубок и рухнет на землю... немец не стрелял.

Он нёсся уже встречным курсом в лобовую атаку все стремительнее и ближе и вдруг словно наткнулся на невидимую преграду, нелепо заскользил вверх, как по крутой ледяной горе, переваливаясь на бок... Тут его и срезал наш истребитель. Немец вспыхнул, косо пошел к земле, из кабины вывалилась темная фигурка и раскрылся парашют.

— Передай по рации нашим, — приказал Лебедев, — он нам нужен живым. Сообщи квадрат его приземления, и пусть доставят пилота мне... по снегу он далеко не уйдёт. Ничего не пойму... почему он не стрелял? Он нас мог сбить десять раз...

— Может быть, патроны кончились? — предположил летчик.

— Вряд ли... скорее всего, отказало всё оружие... Это мне и надо знать... У нас на борту самое секретное оружие.

— У нас нет вооружения, — опять удивился пилот.

— Есть... да ещё, какое! После первого круга заходи на второй...

— А если они вызвали подкрепление?

— Не бойся... оно им не поможет, пусть поднимут хоть всю авиацию, — Лебедев вернулся в салон и встретился взглядом с Богородицей. Она несла бережно своё Дитя высоко над землёю, храня его и свой земной дом — Россию белокаменную — чистой небесной силою, побеждающей тьму и татей пришлых...

Моторы самолета мерно пожирали бензин и пространство. После третьего круга машина пошла на посадку и вскоре благополучно приземлилась и вздох облегчения вырвался у всех. Некоторое время сидели молча, потом Илий озорно проговорил Лебедеву:

— Вот никогда не мыслил, что доведётся вознестись в небеса на этом зловонном железе... Слава Богу... Свершилось! Быть России без ворога!

— Быть России без ворога! — троекратно, как особый молитвенный устав повторили радостно бельцы.

Звонкий голосок Васеньки вплёлся в этот победный клич. Он всё ещё сжимал в ручонках горящую свечу и от света ли её, от сознания ли необычности происходящего и щемящего чувства особого братства с этими людьми дивно преобразился: мерцающий, как лампада, огонь возжёгся в небесных глазах Васеньки, и все разом обратили на него внимание и поразились бесстрашию и, в то же время, монашеской кротости его облика.

Егор не выдержал, подхватил его на руки и закружился подле самолёта, подкидывая его высоко в небо с громким хохотом, и этот безудержный смех разрядки повлёк за собой всех, даже лётчики покатились со смеху, даже смиренномудрый Илий смеялся и ликовал, вторя и вторя благословенные слова: «Быть России без ворога»...

Немца доставили прямо на аэродром. Рослый и выхоленный майор в кожаном тёплом плаще и жёлтых высоких ботинках брезгливо оглядывался на конвоиров, спесиво смотрел поверх голов русских солдат. Когда он в землянке расстегнул плащ и небрежно кинул его на топчан, Лебедев увидел многие награды фашистского аса.

— У меня к вам будет один вопрос, — проговорил Лебедев по-немецки, — почему вы не сбили транспортный самолет?

— Дайте закурить, — вдруг по-русски проговорил немец.

— Вы знаете русский язык?

— Это уже второй вопрос, — вяло усмехнулся ас, — я не намерен отвечать.

— Ответите, да я и сам скажу... у вас отказало вооружение... Ведь так?

— Да... но вы откуда знаете?

— Я был в кабине транспортника и заметил, как вы несколько раз прицеливались, но выстрелов не последовало.

— То, что отказала техника, — пустяк... В этом бою свершились более интересные вещи, — озадаченно промолвил немец. — Я испугался! Я увидал над вашим самолётом, на фоне утренней зари, во всю её ширь, облик Девы Марии и сразу понял, почему оружие отказало. У меня десятки побед в воздухе, начиная с Испании, но никогда я не испытывал такого страха и не терял самообладание.

— Я вам верю, — утвердительно кивнул головой Лебедев, — это всё, что я хотел знать. Дальше вами займутся другие люди. Вы уже отвоевались, господин майор, и ведите себя достойно... Вы проиграли эту войну и радуйтесь, что остались живы... помилованы... Небом...

— Меня не расстреляют? — удивился он.

— Я думаю, что нет. Мы военнопленных не расстреливаем, в отличие от вас... Какая у вас была гражданская специальность?

— Инженер-строитель...

— Вот и будете восстанавливать всё, что порушили. И всё же, где так ловко выучились по-русски?

— Я помогал вам строить завод, где был создан истребитель, который меня сбил.

— Неисповедимы пути Господни... — усмехнулся Лебедев.

* * *

Все дороги исходили из монастыря и все дороги сходились к монастырю... Все дороги...

Новая сотня бельцов обучалась за крепкими стенами; учились воевать и молиться, жить с Богом в душе.

Крепь Православной Армии вершилась денно и нощно, неугасимая лампада в келье старца Илия грела многие сердца, великие пространства заснеженного Отечества, путеводной ясной звездой лучилась она и вела к победе над ворогом лютым.

Русское старчество стоит у истоков великой реки народного духа. Издревле, издавна, с достопамятных времён льётся этот хрустальный поток необоримого духа русского, великие старцы просветлили, вымолили и выковали многие победы над кочевниками и прочими незваными татями и основали русское православное царство...

Они бессмертны на фресках и иконах, мощи их нетленны, прозорливость удивительна, учительство святое живо, и верится, что сами они взирают на нас с горних высот от престола Господа и являются в мир во спасение и наставление заблудшим душам, в помощь земле родимой своей...

Бродят по Руси странниками убогими, неся мудрость и свет целительный, силу богатырскую Креста Господня...

После возвращения из крестного полёта вокруг Москвы, Никола Селянинов, во время короткого отдыха, вновь увлёкся поисками книг в глухих подвалах и подземельях монастыря.

Он, словно предчувствовал, что в этой древней монашеской обители хранятся многие тайны, кои именно сейчас нужны. Пришёл срок им выйти на свет.

Эта жажда к древностям появилась у него после лекций Окаемова и познания Казачьего Спаса, позволивших открыть в себе невероятные способности к учёбе, а уж пытливости ему было не занимать...

Поиск он начал с благословения Илия и многих часов молитв в соборе, поста и исповеди с причастием.

Он бродил целыми днями по территории, огороженной кирпичными стенами, обошёл кельи, зная, кто из монахов и в какие века в них жил, кто почил на кладбище, где чья могила, изучил огромный архив, чудом сохранившийся в затхлом подвале-склепе.

Тайна не давалась ему, но восторгнувшаяся её разгадкой душа вологодского парня не чаяла покоя, природное упорство не давало отдыха.

И вот, ему приснилось, что в старой монастырской иконной мастерской, на чердаке, в дальнем углу, стоит пыльный ящик с хламом и ветхими одеждами, а на дне ящика лежит удивительной работы икона в серебряном окладе и что в этой иконе есть ключ к разгадке особого знания, его щемящей тайны.

Он проснулся перед утром в смятении. Быстро оделся, взял свечей и выскочил во двор. Снег скрипел под ногами, мороз обжигал щёки. А Никола птицей летел к старинному деревянному строению, превращённому в сарай, после разора монастыря.

Никола залетел внутрь, зажёг свечу и стал выискивать люк на чердак, но потолок, сложенный из толстых плах, был ровный и без признаков хода наверх. Иной бы человек успокоился и пошёл досыпать, но не таков был уроженец села Барского и той окраинной русской земли, где не знали крепостного права и почитали свои рода — боярскими...

Он нашел жердь и, с её помощью, взобрался на крышу, где было замёрзшее окно. С большим трудом выставил раму, отогнув пальцами поржавевшие гвозди и вполз в чердачную пыльную мглу.

Здесь было не так холодно, загоревшаяся свеча высветила серебристые от инея причудливые полотна старой паутины, и Селянинов понял, что на этот чердак верным делом никто не поднимался с прошлого века.

Поверх плах потолка чердак был завален слоем слежавшихся дубовых листьев, тоже укрытых толстым слоем вековой пыли. Недалеко от печной трубы, как книги на полке, рядами стояли старые иконы и заготовки, какие-то ящики и прочий инвентарь, невесть когда и кем упрятанный сюда.

Разорители монастыря, в своих набегах, не побывали тут, и Никола, с замиранием сердца, стал искать тот ящик, что увидел во сне.

Он осторожно поднимал крышки сундуков и перебирал изветшалые монашеские одежды, стоптанную обувь, смазанную дёгтем и закаменевшую от времени лошадиную сбрую, хомуты и заготовки кож, пока не прошёл в дальний угол и не увидел то, что искал.

В куче пеньковых запыленных верёвок, деревянных вёдер и граблей со сломанными зубьями просматривался крепко сработанный из лаковых досок небольшой рундучок с горбатой крышкой.

Укрепив свечу на деревянном колесе от телеги, Селянинов освободил его от верёвок и с содроганием сердца попытался открыть. Крышка не поддалась. Он стёр пыль с неё и стал внимательно разглядывать секрет запора.

Рундук был гладкий, ровный, с двумя ржавыми ручками по бокам, но без всяких следов замка. Хорошо приглядевшись, Никола заметил, что крышка просто прибита четырьмя толстыми самоковаными гвоздями.

Он вытащил рундук ближе к свету, пошарил вокруг и нашел старинный обломыш бердыша — широкого топора на ручке. Осторожно поддевая крышку, со скрипом стал её отдирать и скоро достиг цели.

В рундуке увидал аккуратно сложенную полуистлевшую шитую серебром и золотом священническую одежду, тяжёлый медный крест, ещё какие-то рубахи и кафтаны, а на самом дне он нащупал что-то тяжёлое, завёрнутое плотно в холстину.

Дрожащими руками он вынул загадочный предмет, уже зная, что это, и, перекрестившись, развернул холст...

Прямо в лицо его глянул удивительный образ с древней иконы. Это был Пантелеймон целитель с открытой шкатулкой в левой руке и с ложечкой в правой. Чеканный серебряный оклад обрамлял икону. Селянинов внимательно её осмотрел, опять завернул в холст и спустился с крыши сарая.

Тусклый зимний рассвет серебрил снег. Купола поднебесные монастыря ало зардели от зари, звёзды угасали, меркли на чистом небе. Прибежав в свою келью Селянинов зажёг десятилинейную лампу, положил икону на стол и вновь её развернул.

Согревающееся серебро заросело мельчайшим бисером влаги, Никола стирал мокроту куском бинта, пытливо вглядываясь во всё яснеющий образ целителя Пантелеймона. Но он безмолвствовал, икона была обычной, и Селянинов не мог понять разгадки своего сна.

Прочёл молитву перед нею и решился снять серебряный оклад. Что-то мешало ему сделать этот шаг... вдруг, сама собой со скрежетом растворилась дверь кельи, стала коптить лампа и уж совсем неожиданно гулко треснуло от мороза стекло в окне.

Захотелось нестерпимо спать, и вдруг он с ужасом осознал, что кто-то незримый вторгся в его келью и стоит рядом, — от него веяло смертным холодом и такой жутью, что у Николы волосы зашевелились.

Он мгновением ввёл себя в состояние Казачьего Спаса, представив на сердце своём золотой сияющий крест, как учил Егор, и, шепча вслух молитвы, услышал мерзкий всхлип, стук и хруст убегающих ног. Смятенно затворил дверь, осеняясь крестом, и почуял, что её кто-то вырывает из рук, дёргает...

Спешно задвинул засов и вернулся к столу. Теперь уже не казалось святотатством лезть внутрь иконы, раз явились бесы помешать этому... Он решительно, но осторожно вынимал мелкие гвоздики оклада и стал его снимать.

Оклад был полный, даже обратная сторона иконы необычно щедро покрыта тонко раскатанным до жести серебром. Когда он снял весь холодный и отпотевший металл, то увидел с тыльной стороны тёмной доски вклеенную в тело иконы более светлую латку из широкой тонкой дощечки.

Селянинов долго не мог решиться поддеть её ножом, суеверно оглядывался и крестился, шептал молитвы, и всё же, непомерное любопытство довело до греха и нож легко отколупнул деревянную латку.

На стол выпал плотно сложенный и облитый тёмным воском пакет, перевязанный суровой ниткой.

Никола быстро развернул его и увидел бисерно исписанные старинным полууставом бумаги, а на отдельном тонком пергаменте разглядел план монастыря, всех его подземных потайных ходов, запасных колодцев и складов с припасами.

Он стал внимательно изучать план, а потом, единым духом прочёл старинное описание монастыря: когда и что построено, кем освящены церкви и собор, кто жертвовал на монастырь деньги. Многое из этого он уже знал, но никак не мог постичь самой главной загадки, что не давала ему покоя.

И тут он увидел на схеме собора едва приметный крестик, он был даже не нарисован, а легонько выдавлен в пергаменте. Этот крестик привлёк его особое внимание, и Селянинов решил будить Окаемова.

Илья Иванович долго и благоговейно перебирал жёлтые листочки, всё прочёл и подивился обширной информации, уместившейся на них.

— Пошли в собор, — нетерпеливо переминался с ноги на ногу Никола, — поглядим эту стеночку, где крестик нацарапан.

— Если в стене что-то замуровано, то, без благословения Илия, нельзя.

— Пошли за Илием.

— Да откуда ты взял, что там что-то есть, — недоумевал Окаемов.

— Мне ведомо только то, что надо идти и глядеть...

— Ну, пошли, глянем, — усмехнулся Окаемов.

Уже совсем рассвело, и Илия они застали в соборе на молитве. Не тревожа старца, прошли в дальний угол, сверяясь со схемой, остановились перед сумеречной стеной. Никаких примет на ней не было, ровный слой окрашенной штукатурки, разрисованной орнаментом. Селянинов в нетерпении ощупал стену руками и даже простучал костяшками пальцев.

— Ничего там нет, кирпичная кладка, — проговорил Илья.

— Должно быть, — не унимался Никола и решительно направился к старцу, закончившему молебен.

Илий выслушал его сбивчивую просьбу и воспротивился намерению «колупнуть стенку». Но Селянинов не унимался, волнующее видение несло его к неведомой цели через загадочную стену храма.

Он, всё же, вымолил разрешение ещё раз простучать кладку и притащил берёзовое полено. Приложив ухо к стене, он сильно ударял торцом полена и вдруг радостно вскричал:

— Есть! Вот тут пустота, кирпич глухо отдаёт... там что-то гудит, как в бочке.

Окаемов сам послушал и молча обернулся к старцу.

Илий внимательно наблюдал за ними, молитвенно сложив руки на груди, и, наконец, произнёс:

— Про ухорон сей не ведаю, но, знать, пришёл час его вскрыть, раз так повело вас сюда... Благословляю... Пробейте малую дыру, потом заделайте её и закрасьте... Да будет воля Божья.

Селянинов притащил из машины зубило и молоток, постелил на пол кусок брезента и взялся откалывать штукатурку. Под нею открылась ровная кладка древнего тонкого кирпича. Один из них Никола стал крошить на куски. Наконец, кирпич зашатался и упал куда-то внутрь.

Селянинов засунул вслед за ним руку и торжествующе с трудом извлёк длинный узкий свёрток, потом завернутую в кожу плоскую папку. Окаемов стряхнул пыль с неё и открыл.

Все увидели прекрасно исполненную документацию собора, чертежи и расчёты, использовавшиеся при строительстве, и даже схемы алтаря с названиями икон.

Старец же очень осторожно развернул длинный, воском облитый для сохранности свёрток и вдруг испустил удивлённый вздох. Взглянув на него, Окаемов оторопел и выронил бумаги на пол.

Он сразу узнал первописные пергаменты-харатьи из тонкой кожи специальной выделки. С дрожью в руках стал их осторожно разворачивать и воскликнул:

— Боже! Да ведь, это древнейшее письмо русским алфавитом задолго до Кирилла и Мефодия! Как расшифровать эту вязь? Смотрите, строки не имеют просветов и словно подвешены к черте сверху, как в санскрите... это невероятно!

Селянинов, ты посмотри, какие красочные рисунки, каллиграфия! Это — шедевр... что за заголовок здесь начертан, ты этим занимался, а ну помоги прочесть... возможно, надо читать справа налево... Ну?

Никола покачивался, входя в пьянящее состояние Спаса, напряжённо морщил лоб, шевелил губами, опасливо посмотрел вокруг и по складам прочёл:

— Радо-нежья... свя-тили-ща Белые Боги моле-ния любо-мельные...

— Святилища Белые Боги! — встрепенулся Окаемов... — моления медовые?! Это что же, языческие обряды упрятаны в храме православном? — он вопросительно оборотился к старцу Илию, но тот его словно не слышал, стоял с закрытыми глазами и что-то невнятно шептал.

Вдруг Илий просиял ликом и бережно взял харатьи из рук Селянинова, благословляюще перекрестил их и промолвил:

— Сей Божий клад первопустынника; ученика Сергия, и я слышал о нём... Это послание нам и русской земле. Надо помолиться и прочесть сии харатьи в храме, не выходя никуда, и ежели Богу угодно, он откроет тайну святую. Читайте далее и разбирайте ниспосланные письмена...

В поисках Окаемова Егор зашел в собор и застал их с Селяниновым в необычайном возбуждении перед алтарём. Илий вёл молитвы стоя рядом с ними. На высокой тумбочке был развёрнут какой-то свиток, и они расшифровывали его.

Окаемов быстро записывал в тетрадь текст. В светлом озарении почудились они Быкову, а когда приблизился, Илья Иванович недоуменно взглянул на него и таинственно прошептал:

— Быстро позови Ирину, она обладает даром прозрения, и закройте за собой двери храма на запор.

— В чём дело? — подивился Быков.

Но Илья отмахнулся от него и опять впился глазами в строки древнего письма.

Прочтение двух свитков закончилось только к обеду. Окаемов внимательно пробежал глазами свои записи, правя их и увязывая в единый текст, а потом у окошка всё начисто переписал в тетрадь.

Из всех его восклицаний, старинных слов и непривычного звучания Егор с трудом улавливал суть; он понял, что найдено нечто уникальное и важное, неведомое даже академически образованному Окаемову.

Для старца, видимо, это открытие имело особое значение: глаза его были зажмурены, лик озарён небесным светом, а мысли его вознеслись за незримые пределы в умной молитве. Окаемов проговорил:

— Это идеографическое ведическое мышление, потому я сразу переводил и слагал в строфы молитвенные песни, чтобы было понятно... ибо нами утеряно это космическое мышление и полное слияние с природой. Так, слушайте же: