Vol 4. Победителей не судят 4 страница

- Это колдун один был. – Коротко пояснил Миша, указывая на фотографию.

- Да? А на тебя-то как похож!

- Блин. Это и есть я. Вот, в руках у меня видишь? Колдун. Вернее, прах его – всё, что осталось. Попросил одного местного сфотографировать на память. Только меня за такой фокус чуть самого на костре как колдуна не сожгли… Они ж фотика в жизни не видали. Но это ладно. Ты на задний план смотри. Часовню видишь?

Вспышка фотоаппарата хорошо осветило Мишкино лицо и белое одеяние, но совершенно скрыла в тени всю картинку на заднем плане. Однако часовню, ту самую каменную постройку с крестом, мне удалось более-менее разглядеть, в чём я тут же признался Мишке.

- Хорошо. А погост внизу видишь?

Я разглядел несколько закруглённых плит и сообщил, что погост я тоже вижу.

- Отлично. Ну, вот это и есть Пси. Держи картинку в голове и пошёл. К часовне ты, конечно, не попадёшь, но до Пси наверняка доберёшься.

- Интересный способ. Мы с Танькой не так ходим.

Миша пожал плечами.

- У каждого свой метод.

- А у тебя рация есть?

- Нет. Я стараюсь не слишком выпендриваться перед тамошней деревней благами нашей цивилизации. Да и не пригодится она нам.

- Да нет, мне чтобы прыгнуть надо… понимаешь?

- А-а. Белый шум что ли? Серьёзно без этого не можешь? Вообще, лучше отвыкай. Настоящие профи без всяких этих примочек обходятся.

- Я пока далеко не профи. И обойтись не могу. Или, хочешь, давай потренируемся… пару месяцев? Но вообще-то я думал, что мы спешим.

- Мы не спешим. Просто стараемся не опоздать. Ладно, рация так рация. Кажется, где-то у нас тут была дежурная пара.

Мишка, задрав рясу, сбегал в дом и через пару минут вернулся с искомым средством связи.

- Ну, тебе как? Просто пошипеть?

- Нет. Давай так. Считай до десяти. На счёт пять давай помеху и на счёт десять. Я скажу, как буду готов.

- Ох, вот так система! И что, работает?

- Будем надеяться…

Я уселся на траву, скрестив ноги, ещё раз взглянул на фотографию, закрыл глаза и попытался представить звуки, которые могли обитать там, на погосте вокруг старой каменной часовни, двадцать часов в сутки окутанной ночной мглой. Когда моя голова наполнилась воображаемыми звуками, я кивнул Мишане.

- Так, Что? Всё? Поехали? – засуетился Мишка, - я считаю, да? Раз, два…

 

Система сработала. Конечно, не обошлось без головной боли, но зато кровь из носа не потекла. В прошлый раз хлынула так, что я и Таньку умудрился заляпать. Думал, она мне никогда этого не забудет. А теперь вот ни капли. Про себя я засчитал себе значительное достижение.

Я сидел в густой высокой траве, где-то свиристел кузнечик, вдали лаяли собаки. Рядом со мной колыхалось белое пятно. Я догадался, что это Мишка в своей белой рясе. Он ощупал меня лучом фонарика и спросил, как мои дела. Я подставил под луч пальцы, согнутые бубликом.

- Думаю, это значит «всё о`кей»?

- Нет. Это жопа кошки.

Мишка озадачился.

- И… что это значит?

- Да ничего. Шучу просто. – Я поднялся и попытался различить хоть что-нибудь в кромешной тьме. Сильно пахло мятой и влагой. – Ты зачем фонарик потушил? Не видно же ни черта. Куда идти-то?

- За мной. Только осторожно. Ноги не сломай. И не поминай нечистого – здесь такое очень не любят. Могут и на кол посадить.

- За что?!

- За жопу. Не ругайся и всё. А фонарик потушил, чтобы за болотный огонёк нас не приняли и не начали стрелять.

- Да что ж это за дикий край такой?

- А то я тебя не предупреждал! Такой вот край. Ладно. Пошли во-он к тем огонькам. Только под ноги смотри.

- А хрен ли толку… - Пробормотал я, глядя во тьму под собой.

Толстый, нарождающийся месяц довольно неплохо высвечивал белую рясу, поэтому идти за Мишей было относительно просто. Но когда месяц пропадал за тучей, мир Пси проваливался в сплошную чернильную мглу. Только спустя минут десять я сумел различить два крохотных огонька. Они то появлялись, то исчезали и, кажется, передвигались. Минут через двадцать я смог разглядеть, что эти огоньки – факелы. Ещё чуть погодя мы приблизились к ним настолько, чтобы расслышать, как один из людей, держащих примитивный осветительный прибор, крикнул: «Стой! Назовись именем христианским!»

- Господь с вами, добрые люди! – крикнул в ответ Миша. Я уловил тихое перешёптывание. Мы продолжали медленно приближаться. В свете факелов я увидел двоих, закутанных в плащи с капюшонами. Кроме факелов у них были длинные одноствольные ружья. Факелы на длинных жердях были воткнуты в землю, круглые дыры стволов смотрели на нас. Фигуры сжались, словно ожидая с нашей стороны удара молнии или чего-то в таком духе.

- Господь с вами, добрые люди. – Повторил Миша, остановившись недалеко от них.

- Да никак это брат Михаил! – воскликнула одна из фигур. – Господь с тобой, брат Михаил!

- Мир вам, добрые люди! – ласково ответил Миша. Ружья наконец-то опустились.

- В недоброе время ты к нам пожаловал, брат Михаил. – Сказала одна из фигур, что стояла ближе к нам.

- Как и всегда, добрый человек. – Улыбнулся Миша. – Дозором ходите?

- Дозором, батюшка. Ведьму проклятую стережём. Во! Слыхали?! Эк вопит, окаянная!

Со стороны леса, который глухой тёмной стеной возвышался шагах в двухстах слева от нас, послышался заунывный, дикий, отчаянный, пронзительный, но при этом человеческий вопль. Как только он стих, фигура благоговейным шёпотом повторила:

- Вопит, стерва окаянная. Знать, крови человеческой хочет.

- Брат Михаил, отжени от нас напасть эту! Господом сущим тебя заклинаем, отжени! – зашептала вторая фигура.

- Не бойтесь, люди! – громко и бодро ответил Миша, касаясь руками голов обоих дозорных. – Не бойтесь, ибо страх – единственный и злейший враг ваш. Отправляйтесь сейчас же в селение с доброй вестью: мертва бестия. Идите и скажите об этом всем, ибо когда дойдёте вы до поселения, нечисть поганая уже будет упокоена.

Дозорные в один голос забубнили слова благодарности и стали класть поклоны.

- Одна лишь только просьба у меня, друзья. – Сказал Миша. – Не могли бы вы оставить мне один из ваших факелов и пистолет. Ибо религия моя запрещает мне носить оружие.

Один из дозорных подошёл к нам и с готовностью вручил мне жердь с факелом, а Мише пистолет допотопной конструкции. Из такого проще было не стрелять вовсе, чем подготовить его ко второму выстрелу, да ещё и в кромешной темноте. Но Мишу это, похоже, ничуть не смущало. Он принял пистолет, рожок с порохом и сердечно поблагодарил дозорного, который, поклонившись в пояс, побежал догонять своего товарища.

- Это что за религия такая запрещает тебе носить оружие? – поинтересовался я, когда обе фигуры слились с темнотой.

- Даже две религии: лень и пацифизм. – Усмехнулся Миша. – Оружия у меня и правда не было. А теперь вот есть. Зачем его с собой таскать? К тому же, современные системы не позволяют сделать вот так…

Миша вытащил из ремня, перекинутого через плечо, один из серебристых штырьков и сунул его прямо в расширенное дуло пистолета.

- И что самое приятное, он от этого не взорвётся в руках. – С довольным видом пояснил Миша. - Ну, по крайней мере, вроде, не должен…

- Ага… здорово. А это что? Серебряные пули?

- Серебра там всего грамм пять-шесть. Остальное – цинк и медь. Но работает это отлично. Сам увидишь. Ладно, пойдём к лесу. Там расскажу наш план.

До леса мы шагали довольно скорым шагом не меньше получаса. По пути, чтобы не молчать, я спросил:

- А чего эта ведьма так орёт?

- Это она так проклинает свою судьбу и людей. Видишь ли, банши – это не упокоенный дух девушки, покончившей с собой из-за несчастной любви. Её тело бросают в реку, потому что хоронить самоубийцу запрещает религия, а дух бродит вокруг места, где умерло тело и безобразничает.

- И как её убить?

- Никак. Она уже мёртвая, разве я не говорил? Но дух упокоить можно. Согласно преданиям, даже относительно мирным способом.

- Это как же?

- Найти человека, который бедную девушку бросил и наказать. Ну, или по-старинке…

Миша помахал пистолетом, который всё время нёс дулом вверх, чтобы не выпала серебряная пуля.

- А почему не сделать так, как в предании говорится?

Мишаня усмехнулся.

- Спорить готов на последнюю чистую рясу, что этот тип давным-давно смотался из поселения в неизвестном направлении.

- Банши испугался?

- Ха! Что там банши по сравнению с односельчанами! Чтобы умилостивить духа, они бы отрезали ему его достоинство, сунули в рот и оставили в лесу истекать кровью под вопли его несчастной возлюбленной.

- Жестоко.

Мишка пожал плечами.

- А банши вот нравится…

- Ну, а нельзя, допустим, взять какого-нибудь другого произвольного мужика и подложить вместо сбежавшего хахаля?

- Что она, дура, по-твоему? К тому же, нехорошо всё-таки невинного человека гробить. Хотя, пробовали, конечно… Один ты что ли такой умник, думаешь? Ладно. Стой.

Лес возвышался над нами исполинским частоколом.

- Ну… и какой план?

- В общем, так. Вот в этом лесу банши. Точнее я тебе сказать не смогу. Поэтому…

Вдруг кусты шагах в десяти от нас зашевелились, там, в темноте мелькнули два зеленоватых огонька, словно два стеклянных шарика, отразившие свет. Нечто, не доходящее мне до пояса, стало приближаться к нам. Оно бежало на двух ногах и при этом размахивало руками, чтобы удержать равновесие. Так бегают босиком по острой гальке или женщины на каблуках.

Рядом со мной глухо бахнуло, запахло порохом, мимо проплыло плотное молочно-белое облако дыма. Неизвестное существо рухнуло на землю и тотчас было объято пламенем, которое, кажется, вырвалось у него изнутри. Через несколько секунд пламя угасло, снова стало темно и тихо.

- Имп. Мелкий чёрт. – Прокомментировал Миша. – Их тут пруд пруди.

- Очень приятно познакомиться. – Ошарашено произнёс я. – А чего он хотел?

- Сожрать нас, чего же ещё? – ответил Мишаня, удивлённый моим вопросом. – Нападают на одиноких прохожих, утаскивают в лес, закапывают живьём в землю, а когда тушка подгниёт, жрут.

Я поёжился.

- Да уж, приятного мало. Но ты не волнуйся. У импов коллективный разум. Увидели, как я одного грохнул, теперь испугаются и не сунутся. Посвети мне, я пистолет заряжу. Блин! Да не факелом же! С ума сошёл? Это ж порох! Фонарик возьми.

- Извини. Задумался. И что, так вот прямо и жрут?

- Да, так вот прямо и жрут. А ты чего хотел? Черти…

Попутно с мудрёными манипуляциями, которые требовались для того чтобы зарядить допотопную пушку, Миша рассказывал мне свой план. И план оказался не хитрым…

- В общем, тебе нужно полазить по лесу… ну, как ты умеешь, и отыскать там банши. Обращай внимания на деревья, потому что она редко ходит по земле. Технически, она вообще не ходит, потому что она дух. В общем, в лесу темно, хоть глаз выколи, но тебя это пусть не смущает, потому что банши светится.

- Ярко?

- Блин. Она тебе мачта городского освещения что ли? Нет, не ярко. Но заметно. На, подержи.

Мишаня сунул в ствол ещё одну пулю, забрал у меня рожок с порохом, спрятал его в сумку, выключил фонарик и продолжил:

- Когда ты её найдёшь, постарайся хорошенько запомнить это место, потому что нам придётся шлёпать туда через тёмный лес.

Миша размотал верёвку, которая была обвязана у него вокруг пояса, попросил меня держать её в натяжении и облил прозрачной жидкостью из флакона.

- Потом, когда мы её найдём, я привлеку её внимание, а ты в это время заходи сзади и набрасывай на неё вот эту верёвку. Я полил её освящённой водой с солью, поэтому банши сразу поплохеет. Но вырываться будет всё равно, так что ты её крепко держи.

- А если вырвется?

- Капец нам тогда.

- Здорово…

- Не боись. Не в первый раз такое проделываю.

- Да? А я вот впервой…

- Тогда доверься профессионалу. И ещё. На.

Миша протянул мне две резиновые затычки.

- Чтобы не описаться и не обкакаться? – предположил я.

- Дурак ты. – Хохотнул Мишка. – Это в уши. Ты слыхал, как орёт наша детка? Это ещё издалека. А когда она рядом будет надрываться, могут и мозги лопнуть.

- Ладно, всё, готов.

Я сунул в уши затычки, сел на траву, положил на колени верёвку, закрыл глаза и пару секунд спустя скользил в кромешной тьме, оглядываясь в поисках света. Беда в том, что свет мерещился мне повсюду. Я видел его боковым зрением, но, когда поворачивался к нему, он исчезал. Месяц выполз на открытую площадку и, кажется, стал светить ярче прежнего. Глаза привыкли к темноте, и я смог различать чёрные корявые сучья, качающиеся то ли от ветра, то ли от чьих-то лёгких прикосновений. Всё это блуждание по лесам… кажется, мне никогда в жизни не доводилось заниматься чем-то столь же жутким и бесполезным.

Проплутав в кромешной тьме, как мне показалось, вечность, я решил сдаться и поднялся над макушками деревьев, чтобы посмотреть, как далеко я забрался. Оказалось, что совсем не далеко. Видимо, я только нарезал круги и никуда толком не продвигался.

Передо мной было целое море неровной, качающейся на ветру тьмы. Даже ночное небо выглядело не таким тёмным на фоне деревьев и радовало глаз фиолетовыми оттенками. И тут я увидел её…

От неожиданности меня бросило на десяток метров к телу, но я взял себя в руки и снова завис над верхушками деревьев. Осторожно, словно она могла услышать мой неслышимый полёт, я стал приближаться к фосфорицирующей фигуре. Приподняв голову, она смотрела на месяц, а я смотрел на её профиль. У неё были тонкие, острые черты лица, кожа бледнее луны и угольно чёрные волосы, ниспадавшие прямыми лучами до самого пояса. Она стояла, упираясь босыми ногами в верхушку ели, её белые одежды, похожие на ночную рубашку, трепетали от невидимого ветра. Я подбирался всё ближе. В общем-то, в этом не было никакой необходимости, просто мне было любопытно.

И чем меньше становилось расстояние между нами, чем отчётливее я рассматривал призрак, тем яснее мне становилось, что я ошибся. Не может это призрачное создание быть ведьмой! Может, какой-нибудь лесной дух, фея или дриада – надо у Мишки спросить – но никак не ведьма. А это значит, что мне придётся вернуться туда, вниз, в непроглядную тушь ночного леса и продолжить свои унылые поиски. Я приблизился к духу на расстояние вытянутой руки и уже собирался нырнуть вниз, но в этот миг банши резко повернулась ко мне и закричала, так разинув рот, что туда запросто поместилась бы моя голова. Черты лица исказились, а глаза, которые показались мне томными и печальными, превратились в два глубоких чёрных колодца, в которых тлели маленькие красные угольки. Её крик я услышал своим телом вдалеке. Если бы сейчас я не был наделён только зрением, то мозги мои и правда могли бы лопнуть, как обещал Миша.

От страха я потерял концентрацию, и меня понесло обратно в тело. Я летел с головокружительной скоростью, но банши неслась прямо за мной.

- Она летит! – прохрипел я, как только обрёл возможность хрипеть. Миша даже не успел ничего спросить. С нарастающим визгом, сверху, из-за макушек деревьев прямо на него спикировала белая, размазанная в ночной мгле фигура. Перед тем как Мишка повалился на землю, раздался выстрел, и в мою сторону поплыл белый дым. Похоже, что пуля достигла цели, потому что банши застыла над отползающим в сторону Михой и, задрав голову, бешено завопила то ли от боли, то ли от злости.

Миша выхватил какую-то небольшую, но толстую книжку и, перекрикивая банши, стал читать какую-то тарабарщину. Факел упал, теперь единственным источником света оставалась светящаяся фигура банши. Лицо Миши в этом бледном сиянии казалось потемневшим и страшным. Обруч с его головы слетел, волосы разметались в беспорядке. Он продолжал читать, выделяя слоги в каком-то определённом ритме.

Я вскочил, нащупал верёвку и, благо что банши была обращена ко мне спиной, дважды опутал её петлёй вокруг талии, крепко ухватив концы, чтобы бестия не вырвалась. Банши зашлась криком ещё страшнее прежнего, от него, даже несмотря на затычки, у меня темнело в глазах и звенело в голове. Её тело было бесплотным, похожим на воздух, распираемый бешеным давлением. Я как будто схватил ураганный ветер и пытался его удержать.

Мгновения тянулись как часы. Миша всё читал и читал, банши вопила и вырывалась. Тело своё я не чувствовал, но руки сами по себе делали своё дело, удерживая мечущуюся тварь.

Но всё же скоро силы меня оставили. Я выпустил верёвку из рук и повалился на спину. Словно сквозь толстый слой ваты я слышал, как Миша бубнил свои заклинания. Банши повернулась ко мне. Её лицо, лицо безобразной столетней старухи с чёрными рваными дырами вместо глаз и неестественно широко разинутым ртом оказалось прямо надо мной. Я не мог пошевелиться и даже мысль о том, что сейчас со мной произойдёт что-то ужасное, не вдохновляла меня на движение.

Банши вынесла вперёд тонкую руку с изломанной кистью и острыми, будто у хищной птицы, когтями и наотмашь ударила меня по лицу. Я инстинктивно мотнул головой, но бесплотная лапа не причинила мне вреда, только обожгла могильным холодом. Словно разочарованная своей неудачей, банши задрала голову и завопила. Этот крик затмил весь мир. Я прижал руки к груди и нащупал что-то тяжёлое - крест. Сорвав его с шеи, я попытался ударить банши по голове, но результата это не дало. Тогда я, как и советовал Миша, сунул распятие в рыло нечисти. В тот же миг банши перестала вопить и уставилась на крест как будто с удивлением. Её рот стянулся до нормальных размеров и принял форму буквы «о». Фигурка спасителя светилась мягким голубоватым светом.

Вдруг Мишка, выкрикнув последнее непонятное слово, перешёл на нормальный язык и принялся осыпать банши ругательствами, призывая её сгинуть в ад, преисподнюю и не только, не особо выбирая выражения. Банши, всё ещё глядя на крест, обмякла, руки её повисли как плети, опустившись ниже колен. Она снова закричала, но на этот раз я едва её услышал – это был просто вопль старухи, безобидный по сравнению с тем, что рвал наши уши прежде. На глазах её фигура расплылась, потеряв всякий человеческий облик и просто растаяла в воздухе.

Осталась только тьма, звёзды, невыносимо звенящая в голове тишина и трава, в которой я лежал, разбросав свои конечности в разные стороны. Мишка склонился надо мной и кричал, что мы победили, что мы герои и что-то ещё в таком же духе. Он легонько тряс меня за плечи и явно пытался воодушевить, но я, даже не видя его лица, знал, что ему досталось не меньше моего. А лично я чувствовал себя разбитой больничной уткой, многократно использованной по прямому назначению.

- Мишаня, а что это за огоньки? – вяло ворочая языком, спросил я, глядя на синие шарики света, каждый размером с теннисный мячик, плавно поднимающиеся к небу. Их были десятки, может быть, даже сотня.

- Это души. Теперь они свободны и улетают. Это мы их освободили!

- Здорово. – Невыразительно ответил я. – А куда они летят?

- Да кто ж их знает… Просто летят куда-то.

Поднявшись выше мрачных теней деревьев, шарики таяли в воздухе.

- Красиво…

3

Как я попал обратно на Сигму, для меня осталось загадкой. Я очнулся на кровати в своей комнате. За окном было светло, торшер работал. Под ним, закинув ногу на ногу и погрузившись в чтение какого-то женского журнала, сидела Танька. Она, хоть и не ангел, а всё же лучше, чем банши. Удовольствовавшись своим положением, я снова заснул.

Когда какое-то время спустя я снова открыл глаза, картина ничуть не изменилась. То ли спал я не слишком долго, то ли терпение у Тани было исполинское. Оценив свои способности к членораздельной речи, я решил попробовать что-нибудь сказать.

- Это «Гламур»? А что, свежий выпуск «садо-мазо» ещё не принесли?

- Ух ты! Ожил! – обрадовалась Танька. Журнал полетел в угол.

- Вроде. Ой, что-то мне как-то неважно…

Говорить получалось только тихо и с большими перерывами. От каждого звука начинала болеть голова и, что хуже, появлялась стреляющая боль в ушах.

- Совсем неважно?

Я не удержался и подарил Таньке свою метафору про разбитую больничную утку.

- Смешно. – Констатировала Танька.

Я шмыгнул носом и замолчал.

- Ты почти сутки валялся как мёртвый. Что-то бредил про какую-то больницу.

- Что-нибудь интересное бредил?

- Да не особенно. Так, знаешь… бред какой-то.

- Понятно… А ты чего здесь?

- Тебя сторожу. Чтобы один сумасшедший инквизитор снова тебя не уволок куда-нибудь.

- Больно надо ему на себе моё тело таскать.

- Кто его знает… Не боись, стажёр, больше подобной жути не случится.

- Чего тут бояться? Мне понравилось…

- Не выпендривайся. Обоих чуть не искоренили. Впредь работать будешь только со мной. Я тебя хорошему научу. А с Мишкой больше не водись – он научит только плохому.

Я хотел что-то возразить, но тут открылась дверь, в комнату вошёл Андрей.

- Так, ругать я тебя буду обязательно, но потом. – Прямо с порога начал он. – Пока что поздравляю, что живой.

Я не нашёлся, что сказать, руку поднять в приветствии тоже не смог, поэтому просто лежал и пялился на него.

- А он меня слышит? – поинтересовался Андрей у Тани.

- Слышит. И разговаривает. Даже что-то шутить пытается, но не более удачно, чем всегда.

- Это хорошо.

Снова открылась дверь. На пороге появился Миша. Вид у него был печальный и очень виноватый.

- Ага! – воскликнул Андрей, - преступник возвращается на место преступления! Что, хотел добить жертву или убрать свидетелей?

- Зачем ты его в Пси потащил? Там же опасно! А я тебе говорила! – присоединилась Танька.

Мишка ничего не ответил. Просто стоял и смотрел на носы своих ботинок.

- Не трогайте Мишу! – запротестовал я, пытаясь придать своему голосу твёрдость. – Я сам согласился, никуда он меня не тащил!

- И за это я тебе ещё вставлю по первое число. – Напомнил мне Андрей. – Но, ладно хоть живые оба.

- Ты как? – тихо спросил меня Миша. Я показал ему пальцы, сложенные колечком.

- Жопа кошки? – слабо улыбнулся он.

- Жопа кошки. – Согласился я.

- Ладно, - сказал Андрей, поправляя очки, - теперь всем отдыхать. Оба бледные, как смерть, смотреть страшно. Танюш, ты тоже отдохнула бы, а?

- На меня, значит, тоже смотреть страшно? – кокетливо осведомилась Таня. Андрей смешался.

- Нет, я просто хотел сказать, вернее, предложить…

- Да ладно, проехали. Я тут ещё позависаю. А вы – кыш!

Андрей с Мишаней ушли, а Танька обратилась ко мне с серьёзным вопросом:

- У тебя ничего не болит?

- Уши болят. – Признался я. – Так, знаешь, стреляют…

- Ну, всё понятно. Я так и знала. Сейчас будем тебя исцелять.

- Ты не врач. – На всякий случай предупредил я.

- Ха! Да я, чтоб ты знал, честно все шесть лет в «меде» на заочном отпахала! Могу тебе голову просверлить и образец мозга взять, ты и глазом не успеешь моргнуть!

- Или уже не смогу…

- Не умничай.

Она достала из тумбочки маленький пузырёк, пипетку, шматок ваты и принялась что-то колдовать с этими предметами.

- На бок поворачивайся! – скомандовала Танька, закончив свои манипуляции. Я подчинился. – Сейчас будет капельку болеть.

Адская жидкость весело ворвалась в моё несчастное ухо. Казалось, она разъедает всё внутри и вот-вот доберётся до мозга. Сначала я просто шипел, затем, не сдержавшись, тихо запричитал:

- Ой! Ой-ой! Ой-ой-ой-ой! Ай! Это что ж такое?! Кислота что ли?

- Угу. – Подтвердила довольная Танька. – Борная. Слабенький раствор. И спирт.

- Вот чёрт! Кислота! Ты налила мне в ухо кислоту! Она мне сейчас весь мозг разъест! Ой! А! Уже ест!

- Да успокойся ты, герой, охотник на ведьм. Всем помогает, и тебе поможет.

Её ирония меня проняла. Я угомонился, стараясь не думать о том, что у меня в голове спирт и кислота.

- Давай второе ухо. – Сказал Таня чуть погодя. – А в это сунь ватку. На.

Я послушно заткнул ухо ватным шариком.

- Давай второе ухо! – строго повторила Таня.

- Тань, да не надо! – как мог беззаботно сказал я. – Оно уже и не болит… Мне показалось, наверное, только одно болело. Не, серьёзно, не надо!

- Давай. Второе. Ухо. – Раздельно и грозно произнесла Таня. Я понял, что сопротивление бесполезно и перевернулся на другой бок. Второе вливание не стало менее болезненным, но на этот раз я хоть был к нему готов.

- Ну, дорогой мой, - вздохнула Таня, разглядывая моё напряжённое выражение лица, - оставлю-ка я тебя наедине с твоими страданиями. Так тебе, наверное, лучше будет. На ватку.

Я принял ватный комочек и кивнул, насколько это позволяла моя поза. Танька встала, прихватила свой журнал и направилась к выходу.

- Тань? – окликнул я, когда она уже взялась за ручку двери, - а ты зачем в «мед» пошла? Чтобы людей мучить?

Танька пожала плечами.

- Не знаю. Наверное. Мне просто больничный запах нравится.

Я кивнул. Она ушла. Раз уж она так рьяно взялась за моё лечение, можно будет основательно помучить её эти пару дней. Хотя, кто кого ещё замучает… И как может нравиться больничный запах? Я его ненавижу… И воспоминания, которые с ним связаны. И своё детство, куда уходят корнями эти воспоминания.

 

Хотя, честно говоря, детство своё я помню плохо. До двенадцати лет – так почему-то и вовсе одни только невнятные образы, полустёртые и, в целом, довольно бессмысленные. А ещё, как фон для этих обрезков, программа средней школы – тоже, в принципе, бессвязный набор почти ненужной информации, прочно вдолбленной в мозг. Хотя, навыки школьной грамматики мне всё же пригодились.

А в двенадцать лет время превратилось в сплошной слипшийся и растёкшийся кусок пирога: прошлое, настоящее и будущее так плотно смешались в этой массе, что различать я их разучился. Совершенно одинаковые дни были похожи на одни сутки, в продолжение которых то и дело чередовалась день и ночь, то есть присутствие и отсутствие света за окнами, в обшарпанных рамах, круглый год заклеенных скотчем и залепленных старым тряпьём. Всё потому что мои родители поместили меня в какую-то больницу. Хотя, не припомню, чтобы я чем-то болел. Такое впечатление, что меня просто сдали на хранение. Наверное, родители хотели от меня отдохнуть, хотя ребёнком я был тихим, спокойным, довольно послушным и, кажется, не доставлял им особых хлопот.

Собственно, в той больнице меня толком и не лечили. Наверное, просто, как и я, не представляли, от чего меня нужно лечить. Я не находился под надзором врачей, не лежал ни в каком отделении, не проходил курс процедур. Ничего такого, что делают с больными в больницах. Ко мне относились как к приблудившемуся животному: выбросить на улицу было жалко, но и уделять мне время не считали нужным. Меня кормили три раза в день в небольшом больничном кафетерии, а ещё отвели крошечную прямоугольную комнатушку где-то под самой крышей, где я и жил. Вот и всё. В здании, которое за день посещали тысячи людей, я умудрялся быть совершенно один.

Моё одиночество подразумевало самостоятельность. Поэтому к своей жилплощади я относился серьёзно и даже по-своему ею гордился. У меня был старый толстый матрац прямо на полу, подушка, самая пухлая которую я сумел отыскать в палатах, и белые больничные простыни, которые я сам менял в прачечной каждую неделю. В совокупности всё это создавало мою постель, и эта совокупность занимала большую часть моих апартаментов. Собственно, прогулка по моей комнате ограничивалась семью шагами вдоль и тремя поперёк. Зато, если бы только я умел ходить по стенам, то мог бы сделать целых пять шагов вверх, прежде чем встретился бы с белым потолком. Уверен, нам было бы о чём с ним потолковать при столь близкой личной встрече – крыша здорово протекала, и в дождливую погоду для меня наступали непростые времена: спать приходилось в обнимку с кастрюлей, в которую глухо и ритмично падали капли с распухшего жёлтого пятна на потолке. Моя кастрюля обычно солировала в общей композиции дождевой симфонии. Ей вторили многочисленные стаканы, утки, поддоны, банки и склянки, расставленные в причудливой последовательности под другими жёлтыми пятнами на потолке. Временами это было даже забавно. Очень здорово усыпляло. Спать я люблю, но не люблю сырость, поэтому не очень радовался дождям. Лучше было бы совсем без них.

Кроме постели я притащил в свою комнату высокую железную табуретку и крошечную тумбочку. Всё это я незаметно позаимствовал во время очередного ремонта в больнице, когда вся мебель как будто приобретала статус беженца и ютилась где попало в совершенном хаосе. Я бы и больше всего принёс, но размеры жилплощади не позволяли…

Однажды я попытался приютить печальный пыльный фикус, который одиноко стоял на подоконнике в одном из коридоров. Я перенёс его к себе, стирал пыль с его листьев, поливал, даже рыхлил почву, но растение стало явно ещё несчастнее, чем было до этого. Что ж, винить его не в чем – кому под силу выжить в такой обстановке… Я вернул фикус на место и он быстро пошёл на поправку. Однако каждый раз, проходя мимо и время от времени протирая от пыли его листья, я ощущал своё превосходство: мне удалось выжить там, где он не смог.

Надо сказать, у моей комнаты был один плюс: на столь крошечную площадь приходилось аж три окна. Правда, они находились почти под самым потолком, напоминали, скорее, узкие крепостные бойницы и выглянуть из них на улицу было невозможно даже встав на мою железную табуретку, однако благодаря им днём у меня всегда было достаточно света. А это значительный плюс, если иного освещения в комнате нет.