28 октября мне нужно было ехать из Белева в Козельск. В Белеве в зале 1-го
класса я неожиданно увидела Толстого.
Он сидел с своим спутником за большим столом и завтракал. После второго
звонка Л. Н. зашел в наш вагон - единственный пассажирский вагон
товарно-пассажирского поезда. Пассажиров много. Все больше крестьяне. В
вагоне очень тесно, душно, пахло тулупами и махоркой.
Л. Н. поместился недалеко от меня и занял длинную лавку. Напротив сидели
какой-то мужичок и женщина, и здесь же поместился спутник Л. Н. Одет был Л.
Н. в черную суконную поддевку. В вагоне он разделся и остался в черной
рубашке, доходящей почти до колен, и в высоких сапогах. На голову вместо
круглой суконной шляпы надел черную шелковую ермолку.
Затем Толстой завел разговор с крестьянином и очень интересовался его
жизнью. Спрашивал, где работал, куда едет, сколько душ в семье, какой надел,
кто помещик, бывают ли ссоры с помещиком?
На последний вопрос крестьянин ответил, что ссоры случаются и дело
доходило даже до губернатора, так что были присланы солдаты.
В разговор вмешался местный землемер г. В. и начал защищать помещика. Л.
Н., с большим вниманием слушавший крестьянина, быстро повернулся к
заговорившему и спросил:
- Вы знакомы с этим делом? Расскажите, что вы знаете об этом.
Л. Н. слушал с большим вниманием.
Затем разговор перешел на хуторское хозяйство. Толстой высказался о нем
отрицательно и заявил, что он против выделения крестьян из общины.
Внимательно слушавший его крестьянин неожиданно спросил:
- Куда же это ты, отец, едешь?
Л. Н. ответил, что в Оптину пустынь.
- Хорошо, отец, хорошо, вот ты там на старости лет и посвятись, чтобы душу
свою спасти.
Л. Н. полушутя, полусерьезно ответил, что так он и собирается сделать.
Разговор коснулся крестьянской нравственности. Г. В. начал доказывать
Толстому, что у крестьян нет никаких нравственных устоев.
- Вот, - говорил он, - они заботятся о своей душе и советуют даже
поступать в монастырь.
Г. В. начал доказывать грубость крестьян:
- Соберутся они лес резать, не найдут межи и - глядишь - уже поругались и
подрались, соберутся траву косить - снова ссора и драка.
Л. Н. в тон ему возразил:
- Соберутся ученые люди в Государственную Думу, смотришь - уж поссорились
и до драки недалеко, а тоже вот и ученые, - и добавил: - Я за то люблю
крестьян, что они мало рассуждают.
В это время Толстой заметил, что крестьянин дал своему сыну (парню лет
16-ти) курить. Л. Н. сказал ему:
- Зачем ты сыну вред делаешь? Я вот теперь чаю не пью, а землянику, и так
привык, что не могу без нее обойтись. Очень она вкусная.
После этого Л. Н. снова заговорил о крестьянах и сказал, что считает
главным их недостатком суеверие и что интеллигентные люди должны им помочь
от этого освободиться.
Здесь в разговор вмешалась я и сказала, что вот для уничтожения этих
недостатков и служат учительницы.
Толстой возразил:
- Нет, учительница, как получит диплом, сейчас же садится на шею мужику,
потому что большинство идет в учительницы не по призванию, а по
необходимости.
Потом Л. Н. начал говорить о том, что в жизни кроме зла есть и добро, в
которое он глубоко верит.
Затем разговор перешел на дарвинскую теорию. Л. Н. отрицает ее и говорит,
что это "выдумки жиреющих людей". Г. В наоборот, доказывал правильность ее и
все живущее сводил к первоначальной клетке.
На это Л. Н. спросил его:
- Ну, а клетка откуда?
- Бог сотворил, - отвечал г. В.
Л. Н. сказал ему на это:
- Почему же бог, если мог сотворить клеточку, отчего не мог сотворить
целого человека? Я лично не верю в бога, который может творить, но я знаю,
что бог есть, в этом уверен.
- Почему?
- Потому что я чувствую и сознаю его присутствие в моей душе.
Я спросила Л. Н., что мне делать по окончании гимназии. Толстой ответил,
что не советует поступать на курсы:
- Там вам будут в голову забивать то, что совсем чуждо вашей душе. Теперь
много хороших книг, и каждый, желающий развиться, может из них взять то, что
нужно ему. А на курсах вы получите диплом и, как все, кончающие учебные
заведения, получив его, сядете на шею мужиков. А если поступите на курсы, то
обязательно скажете: "А прав был Лев Николаевич".
Потом Л. Н. спросил, есть ли у меня способности к преподаванию и люблю ли
я детей. Я ответила утвердительно. Тогда он посоветовал мне поступить
сельской учительницей и учить ребятишек.
- Чего же придерживаться при школьном обучении? - спросила я.
Л. Н. сказал, что ответ на это я найду в книге: "Мысли мудрых людей", а
еще лучше в "Евангелии".
От школы перешли к науке вообще и ее завоеваниям.
- Люди уже летать умеют! - заметила я.
- Предоставьте птицам летать, - ответил Толстой, - а людям надо
передвигаться по земле.
В это время начало темнеть. Поезд приближался к Козельску. Л. Н.
заторопился и начал быстро одеваться. Одевшись, он вынул из кармана
электрический фонарь и, шутя, осветил им крестьянина. Я при этом не могла
удержаться, чтобы не заметить ему:
- Вот, Лев Николаевич, наука и пригодилась!
- Ну, без этого можно свободно обойтись, - ответил Л. Н., - да это не
очень удобно, часто портится, а главное, от этого люди лучше не будут.
После этого Л. Н. вышел на площадку. Здесь я попросила его написать мне
что-нибудь и подала ему карандаш и лист почтовой бумаги. Но он вынул
самопишущее перо и сказал:
- Ну, я вам только напишу; "Лев Толстой".
В Козельске Л. Н. попросил меня показать ему, где стоят извозчики.
- Пишите мне, если встретятся какие вопросы, - сказал Толстой, усаживаясь
в экипаже. Толстой простился со мной... навеки.
Комментарии
Т. Таманская. На пути в Козельск. - Голос Москвы, 1910, 18 ноября, No 266.
Т. Таманская - воспитанница Белевской гимназии. О разговоре Толстого с ней
пишет Д. П. Маковицкий в статье "Уход Льва Николаевича" (Л. Н. Толстой в
воспоминаниях современников, т. 2, с. 434-435).
