Как уже сообщала наша газета, Л. Н. Андреев проездом из Орла в Москву был
у Л. Н. Толстого в Ясной Поляне. Эта давно жданная, но не налаживавшаяся по
разным причинам встреча двух русских писателей происходила в чрезвычайно
интересной обстановке. По нашему поручению корреспондент "Утра России" был
специально командирован в Финляндию и со слов Л. Н. Андреева записал
содержание беседы с Л. Н. Толстым.
Отправляясь по поручению редакции "Утра России" в Финляндию, я опасался,
что застану Л. Н. Андреева слишком утомленным дорогой. Но опасения мои
оказались совершенно напрасными - Леонид Николаевич нисколько не чувствует
усталости после долгого пути, с увлечением отдается занятиям цветной
фотографии и почтительно выслушивает критиков, немилосердно бранящих его
опыты с масляными красками. Гостей у него, как всегда, полон дом. С
увлечением и много рассказывает Леонид Николаевич о своей поездке к
Толстому.
Часть из того, что было рассказано, мы и представляем, с согласия Леонида
Николаевича, нашим читателям.
- Он светится весь, - говорит он о Льве Николаевиче. И частые повторения
слов "светозарность, святость, сияние" производят такое впечатление, точно
поездка в Ясную Поляну была для него паломничеством.
На первых же ступеньках яснополянского рома ему довелось встретиться с
теми особенными людьми, которые постоянно обращаются к Льву Николаевичу за
помощью. Это люди удивительной искренности, люди, непременно несущие в жизни
какое-нибудь тяжелое испытание. На этот раз на террасе Льва Николаевича
ожидала дама с двумя дочерьми-гимназистками - одной из них было 13, другой -
15 лет. Андреев впоследствии встретился с этой дамой на станции - ее
испытание заключалось в том, что дочери ее проникнуты самыми пошлыми
интересами. Своими хулиганскими выходками они привели ее в совершенное
отчаяние, и она решила поехать к Толстому, чтобы тот повлиял на них... Но,
по заявлению самих девиц, Лев Николаевич "даже не понравился им".
Приезд Андреева совпал с получением в Ясной Поляне известия о тяжелой
болезни Александры Львовны. Но, с другой стороны, встреча была удачна, так
как не было посторонних людей, и Лев Николаевич свободно располагал своим
временем.
Непосредственно за обменом приветствий состоялась прогулка, в которой
приняли участие Софья Андреевна и Михаил Львович (*1*). Но вскоре писатели
остались одни, Лев Николаевич водил своего гостя по самым глухим местам,
нигде не придерживаясь дороги, тщательно избегая даже тропинок. Идет Лев
Николаевич очень легко, ничуть не задыхаясь, и ориентируется с поразительной
легкостью.
Темы разговора были разнообразные.
- Я не предполагал застать вас дома, - сказал, между прочим, Леонид
Николаевич, - подъезжая, я видел кого-то проезжавшего верхом, и мне
показалось, что это вы.
- Нет, с сегодняшнего дня я больше не катаюсь, - ответил Лев Николаевич, -
это вызывает нехорошие чувства.
Только впоследствии Андреев узнал причину, заставившую Льва Николаевича
отказаться от любимых прогулок. На этих днях к яснополянскому дому подкатил
какой-то старый, седой полковник, разодетый, как на парад, в орденах и
отличиях (*2*). Он приехал "обличать" Льва Николаевича. Между прочим, он
указал на поездки верхом - это должно производить на крестьян нехорошее
впечатление.
- Да и лошадь совсем старая...
- Старая-то старая, а красивая. Нехорошо.
Неизвестно, какие еще обвинения представил полковник, но только, кончив
беседу с Львом Николаевичем, он заплакал и воскликнул, обращаясь к Татьяне
Львовне:
- Вы знаете кто я? Я - предатель!.. Я написал в стихах обличение Льва
Николаевича, а теперь я вижу, что Лев Николаевич - святой человек. Вот,
посмотрите...
И он вытащил из кармана брошюрку.
- Их четыре тысячи отпечатано, и я должен теперь уничтожить их!
Полковник уехал расстроенный, а Лев Николаевич категорически отказался от
верховой езды - необходимого моциона, о любви к которому Льва Николаевича
излишне говорить. Домашние очень обеспокоены этим отказом, так как возле
дома Лев Николаевич гулять не любит, а дальние прогулки для него слишком
утомительны.
Из других интересных посещений Лев Николаевич рассказывал о двух японских
философах (*3*), бывших у него накануне. Но к Японии он не относится с
большой симпатией - он видит за японцами стремление к внешней цивилизации;
совершенно иначе он относится к другим восточным народам, и много раз
подчеркивал свою связь с китайцами и индусами. Постоянная переписка и
свидания с лучшими представителями этих народов укрепляют в нем давнее
убеждение, что ех oriente - lux (*).
(* свет - с востока (лат.). *)
Погода, прекрасная с утра, стала портиться. Нашли тучи, нашумел ветер. Уже
началась гроза с сильным дождем, когда показался старый каменный флигель, в
котором никто не живет; и под каменным навесом крыльца счастливо укрылись
писатели, причем последние шаги Лев Николаевич пробежал бегом. И было
вовремя: воздух резанул сильный град...
Тут же по близости бродила, не умея укрыться от дождя и задирая на голову
красный сарафан, деревенская дурочка Паша (*4*).
- Что, Паша, промокла? - окликнул ласково Лев Николаевич. - Иди к нам,
здесь сухо.
Дурочка свернула с дороги и зашла под навес.
- Ну, вот... А наряд-то свой попортила, - ласково говорил Лев Николаевич,
разглядывая дурочку.
А дурочка смеялась и что-то бормотала в ответ.
Когда немного стихла гроза, писатели вышли из своего убежища и вторично
попали под дождь возле самого дома. Здесь Лев Николаевич снова слегка
побежал навстречу домашним, вышедшим с плащами и зонтиками.
За обедом велись деревенские разговоры: о грозе, о том, кто кого видел и
на какой лошади проехал встречный; о том, что в такой-то деревне сошла баба
с ума... Поднялся вопрос: пьяницы или не пьяницы горяченские мужики? Юноша
Чертков (сын В. Г. Черткова) (*5*) сказал:
- Да у них репутация такая.
Лев Николаевич возразил:
- Вот так бывает: создастся репутация, а потом и не отвяжешься.
И, слегка подумав, добавил добродушно
- Хотя пьют-то они сильно...
Неожиданно обед был прерван: послышался издалека звон бубенцов, и к
крыльцу подкатила лихая тройка. Доложили, что приехал некто Б-в, молодой и
разгульный, часто выпивающий господин (*6*). Вышел к нему Михаил Львович.
- Ну, что? - с интересом, весь сияя, каким-то мягким, внутренним смехом
спросил Лев Николаевич.
- Да приехал пьяный совсем, - ответил Михаил Львович. - Товарища с собой
привез - так тот совсем не встает, бормочет что-то... Говорит, что хотел бы
о душе побеседовать.
- Ну, а ты что сказал?
- Да сказал, что он выпил и пусть придет, когда проспится.
- Ну, а он?
- А он говорит, что может только пьяный. Трезвый боится.
Лев Николаевич тихо засмеялся и сказал с крайним добродушием, ни к кому,
собственно, не обращаясь:
- Я люблю пьяниц.
И долго жалел о том, что не приняли пьяного, разгульного, но, видимо, не
злого Б-ва.
После обеда, за чаем, коснулись вопроса об упадке литературы, и Лев
Николаевич сказал:
- Кто теперь пишет на Западе? Вот во Франции никого нет. А были Гюго,
Мопассан, Золя. Да и у нас были...
А еще раньше, во время прогулки по лесу, Лев Николаевич жаловался, что
ничего не понимает в стихах современных поэтов.
- Может быть, вы знаете, для чего они так пишут? - спросил он Леонида
Николаевича.
Но Леонид Николаевич не мог ему ответить.
- Может быть, меня Фет испортил, но не могу я помириться с этой их
непростотою. А как хорошо писал Фет о весне...
И с тихой задумчивостью, глядя под ноги на молодую травку, Лев Николаевич
сказал стихи о душистой черемухе, о весенних зорях...
Вообще, о литературе говорилось много.
Лев Николаевич не успевает совершенно следить за литературой, да и не
имеет особенной охоты, занятый религиозно-философскими вопросами. Целый ряд
писателей, о которых с большой похвалой говорил Леонид Николаевич, оказались
совершенно неизвестными Льву Николаевичу (С. Ценский, Крюков и некоторые
другие) (*7*). О Куприне (*8*) Лев Николаевич беседовал с больший интересом
и удовольствием; сам разыскал номер "Утра России", в котором был напечатан
рассказ Куприна "По-семейному" - очень искренний, красивый и ясный, как
определил его Леонид Николаевич; сам же вслух и прочел его, и только к концу
остановился и сказал, обращаясь к Ольге Львовне (*9*):
- Кажется, очень чувствителен конец, а я теперь слаб стал - прочти ты.
Спрашивал Лев Николаевич и о критиках. Между прочим, Леонид Николаевич
указал на Чуковского, который умеет и смеет касаться тем, до которых не
решаются спуститься высокопоставленные критики. Как на образец, он указал на
статью Чуковского о кинематографе (*10*) - этом новом "художественном"
явлении последних дней, имеющем такое громадное влияние на толпу. Имея в
виду именно это влияние, Леонид Николаевич рассказал о своих впечатлениях от
русского и заграничного кинематографа; упомянул о своем совете русскому
кинематографисту Дранкову устроить конкурс для писателей в целях создания
лучшего репертуара. Эта мысль, видимо, понравилась Льву Николаевичу, и
несколько раз он возвращался к этой теме, внимательно и подробно
расспрашивая.
После того разговор перешел на общественные темы: о массовых
самоубийствах, о казнях. Волнуясь, Лев Николаевич прочел несколько выдержек
из известной статьи о самоубийствах доктора Жбанкова, напечатанной в
"Современном Мире" (*11*).
Позднее Лев Николаевич встал из-за стола, и Софья Андреевна искренно и
просто посвятила Леонида Николаевича в жизнь яснополянского дома. Много
рассказывала она о семейных делах, о жизни своей с Львом Николаевичем,
водила его в свою комнату. Все большое хозяйство, все дела по изданию лежат
на руках Софьи Андреевны. До 93-го года она вела записки о жизни Льва
Николаевича (*12*).
- Это теперь, - сказала она, - знают все подробности о жизни Льва
Николаевича, а тогда ведь никого не было.
Насколько велики ее труды и заботы и какое значение имеют они для всех,
почитающих Льва Николаевича, показывает недавнее открытие: в старых бумагах
она нашла письмо Льва Николаевича, помеченное 52-м годом и адресованное к
одному из его друзей (*13*). В нем Лев Николаевич просит все скверные,
слабые и "пошлые" места в "Детстве" и "Отрочестве" считать делом рук
цензуры... И сейчас она занята разборкой рукописей. Это громадный труд. Все
это на клочках, а привычка Льва Николаевича не дописывать слова страшно
затрудняет сличение. Над этим работает несколько человек. В течение вечера
действительно к ней постоянно подходили с вопросом: "Что написано?"
Энергичная, увлекающаяся Софья Андреевна кажется совсем молодою.
- Недавно, - рассказывала она, - захотелось музыки. Села и сыграла сонату
Бетховена. И Левушка сидел и слушал. И почувствовала я себя совсем
молодою...
Между прочим, Софья Андреевна рассказывала о своем посещении в Москве
Литературно-Художественного кружка. Стахович читал доклад о Льве
Николаевиче, и ей были устроены шумные овации. После того ей показали
помещение кружка.
- И вдруг вижу: сидят люди за зелеными столами и играют, и у всех дам лица
перекошены от азарта. И я говорю: да это игорный дом! При чем тут бюст Льва
Николаевича? И вообще, какое отношение имеет Лев Николаевич к игорному дому?
В конце вечера Софья Андреевна прочла новый рассказ Льва Николаевича:
"После бала" (*14*).
Уходя спать и пожимая руку Андреева, Лев Николаевич сказал:
- Ого, какой вы сильный! Вы, вероятно, занимаетесь гимнастикой?
- Нет, не занимаюсь, - ответил, улыбаясь, Леонид Николаевич, встряхивая
руку.
И у самого у него рука крепкая, сильная, горячая.
- Вы знаете, - встретил утром Лев Николаевич, - я все думал о
кинематографе. И ночью все просыпался и думал. Я решил написать для
кинематографа. Конечно, необходимо, чтобы был чтец, как в Амстердаме,
который бы передавал текст. А без текста невозможно.
После обычной своей одинокой прогулки Лев Николаевич пригласил и Андреева,
и они долго ходили по старой липовой аллее и беседовали. Шел разговор о
личных делах, Лев Николаевич спросил, как относится Андреев к писательскому
съезду, и Леонид Николаевич ответил, что отрицательно.
- Да, да, - сказал Лев Николаевич, - они и меня приглашали, но я написал
письмо, говорю, что, при настоящих ограничениях, считаю съезд не достигающим
цели и даже вредным (*15*). Я просил, чтобы в случае, если они опубликуют
мое письмо, то пусть опубликуют полностью. На это они отвечают мне, что
полностью напечатать невозможно, так как письмо содержит в себе резкую
критику правительства... Ну, - махнул рукою Лев Николаевич, - пусть их!..
Ласково прощаясь, Лев Николаевич сказал:
- Дайте вас поцеловать...
Суммируя свое впечатление от поездки, Леонид Николаевич сказал:
- Сейчас Лев Николаевич представляет единственное в мире явление. Он давно
уже переступил какую-то грань, за которой нет борьбы, за которой - тишина и
сияние святости. Он светится весь. В каждой его улыбке, взгляде, в каждой
морщине лица столько же, если не больше, глубочайшей мудрости, как и в его
словах. И быть может, даже не так важно слышать его, как видеть.
Ни один портрет не передает Толстого. Все они рисуют его крайне суровым,
но он весь мягок, начиная с глаз, с улыбки, с бороды, и кончая теплой
фланелевой рубашкой. Только в бровях его осталась некоторая суровость...
Со стороны домашних Лев Николаевич окружен необыкновенными заботами и
вниманием. Вся жизнь Софьи Андреевны - это служение Льву Николаевичу. Можно
сказать наверное, не касаясь вопроса о духовном воздействии, что долголетием
Льва Николаевича, этой единственной в мире удивительной старостью, осененной
ореолом мудрости и святости, мы обязаны графине Софье Андреевне.
Все в доме проникнуто какой-то высшей искренностью и добротой. И все
необыкновенно просто. И даже самый дом у них какой-то добрый...
В заключение Леонид Николаевич сказал:
- Я особенно слежу за тем, чтобы о моем посещении Толстого не писалось
произвольно. Так, мне очень неприятна появившаяся в "Театральном
Еженедельнике" заметка: она является для меня крайне нежелательной...
Комментарии
Мистер Рэй. Леонид Андреев у Л. Н. Толстого. - Утро России, 1910, 29
апреля, No 134.
Мистер Рэй - псевдоним журналиста Савелия Семеновича Раевского.
Воспоминания Л. Андреева о встрече с Толстым "За полгода до смерти" см.
также: Солнце России, 1910, ноябрь, No 53 (93). Перепечатано в сб.: Л. Н.
Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, с. 410-413.
Л. Андреев был в Ясной Поляне 21-22 апреля 1910 г. Толстой записал в
дневнике 21 апреля: "Потом приезжал Андреев. Мало интересен, но приятное,
доброе обращение. Мало серьезен" (т. 58, с. 41). В. Ф. Булгакову Толстой
сказал: "Хорошее впечатление. Умный, у него такие добрые мысли, очень
деликатный человек" (Булгаков В. Л. Н. Толстой в последний год своей жизни.
М., 1957, с. 201).
1* Михаил Львович Толстой (1879-1944), сын Толстого.
2* Отставной полковник Троцкий-Сенютович.
3* Харада Тацуку (1860-?), директор училища в Японии, и Ходже Мизатуки
(Мидзутаки), слушатель народного университета в Москве.
4* В позднейших воспоминаниях Л. Андреев называет ее Палаша, в
действительности - Параша.
5* Владимир Владимирович Чертков (1889-1964).
6* Владимир Александрович Бибиков (1877-?), тульский помещик.
7* Писатели, начавшие приобретать известность в первое десятилетие века:
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский (1875-1958) и Федор Дмитриевич Крюков
(1870-1920).
8* Об отношении Толстого к Куприну см. с. 433.
9* Ошибка: имеется в виду Ольга Константиновна Толстая, невестка Л. Н.
Толстого.
10* Кинематографу посвящены многие страницы К. Чуковского в его книгах
"Нат Пинкертон и современная литература" и "Куда мы пришли".
11* В день приезда Л. Андреева Толстой читал вслух статью Д. Н. Жбанкова
"Современные самоубийства" (Современный мир, 1910, No 3).
12* После 1893 г. С. А. Толстая продолжала вести свои записи, хотя
временами менее систематично.
13* Письмо Толстого Н. А. Некрасову от 27 ноября 1852 г. (т. 59, с. 214).
14* Рассказ "После бала" написан в 1903 г., но оставался не напечатанным
при жизни Толстого.
15* Письмо Г. К. Градовскому от 6 апреля 1910 г. (т. 81, с. 211).
