Десятилетие здоровых детей

В целом, ко времени проведения исследования эти 170 детей участ­вовали в программе минимум двенадцать месяцев и максимум тридцать пять месяцев. Среднее время участия в программе составило двадцать четыре месяца. Прогноз, или перспектива развития, во время этого исследования (после одного - трех лет участия в программе) показан на рис. 27.

Рис. 27

Для 146-ти детей из 170-ти в период лечения были получены очень важные достижения. Эти достижения чрезвычайно важны по любым стандартам, даже нашим собственным, и заключались они в следую­щем:

5 детей, которые не умели ходить, теперь ходили.

17 детей, которые не умели говорить, теперь говорили.

3 ребенка, которые прежде были слепы, теперь могли видеть.

(Двое из них могли читать своими глазами.)

60 детей, которые не умели читать, теперь читали.

2 ребенка, которые не могли поднимать предметы своими руками, теперь умели это

делать.

35 детей, которые не умели писать, теперь умели писать.

5 детей, ранее глухих, теперь слышали.

4 ребенка, у которых случались припадки и судороги, теперь от

них избавились.

Хороши такие результаты или плохи?

Это зависит, я полагаю, от тех стандартов, которых вы придержи­ваетесь на данный момент истории.

Прогноз того, сколько времени потребуется ребенку, чтобы достичь «нормальности» - очень важный фактор, потому что то, как долго ро­дители смогут поддерживать свои силы и решительно бороться, нераз­рывно связано с тем, как быстро ребенок одержит победу и сколько времени займет лечение.

Нужно помнить, что этот прогноз основан на том условии, что ре­бенок продолжит развиваться с той же скоростью. То, что мы сделали, показано на графике (Рис. 28), в сравнении с нормальным развитием.

Рис.28

Пунктирная линия представляет среднего здорового ребенка в его продвижении к неврологической нормальности в пределах нормально­го хронологического отрезка времени.

Непрерывная линия к первой точке, соответствующей сорока трем месяцам хронологического возраста (и пятнадцати месяцам невроло­гического возраста), представляет развитие ребенка с повреждением мозга (в моем примере) до того момента, когда мы видим его впер­вые.

Непрерывная линия до второй точки, соответствующей семидесяти одному месяцу хронологического возраста (и тридцати четырем меся­цам неврологического возраста) представляет то, что происходило за двадцать восемь месяцев лечения по программе. Продолжая эту ли­нию, мы можем увидеть, что он достигнет нормы примерно через 4,5 года при условии, что его развитие продолжится с той же скоростью.

Однако, дети редко растут с постоянной скоростью, что, на первый взгляд, лишает смысла такие измерения. Тем не менее, дети посещают институт каждые два месяца, и во время каждого их посещения, мы заново строим для них диаграмму, которая отражает его реальное со­стояние. Иногда скорость развития растет. Иногда замедляется.

Часто диаграммы выглядят, как показано на рисунке 29, при этом каждая точка на диаграмме отражает одно посещение:

Рис. 29

Теперь мы знаем:

1. В каком состоянии находился ребенок во время первого посеще­ния

(предшествующего лечению).

2. Как много времени было потрачено для достижения этого состо­яния.

3. Скорость прогресса до начала лечения.

4. В каком точно состоянии он находится в настоящее время по сравнению с его

первоначальным состоянием (перед лечением).

5. Сколько времени ему потребовалось, чтобы прийти к этому со­стоянию.

6. Его текущую скорость развития в сравнении с предыдущей.

7. Его текущую скорость развития в сравнении со средней скоро­стью развития

здорового ребенка.

8. Время, необходимое ребенку еще для достижения функциональ­но здорового

состояния.

9. Сколько времени потребуется ему для достижения этого состоя­ния с учетом

переоценок его состояния каждые два месяца во время повторных посещений.

Применение данного метода позволяет узнать многое по сравне­нию с классическими методами оценки состояния, которые обычно не сообщают нам ничего или, что значительно хуже, дают неверную информацию. В лучшем случае, они сводятся к не совсем научному вопросу: «Как, на Ваш взгляд, он выглядит сегодня?»

31.

КУДА МЫ ИДЕМ?

Чем ближе я подхожу к окончанию книги, тем яснее осознаю, что о многом не рассказал. Так получается, наверно, потому, что нужно где-то остановиться, если хочешь, чтобы книга увидела свет, так как клинические исследования продолжаются постоянно, и каждый день происходят новые открытия. По этой причине я не смог рассказать вам о «передвижении на руках в висячем положении» [использование силы тяжести для выпрямления тела, если, покачиваясь, перемещаться при помощи рук от ступеньки к ступеньке по шведской лестнице, располо­женной горизонтально над головой, англ. - brachiation], которое стало открытием в 1968 году. (Нужно же где-то остановиться, тем более, что это «передвижение на руках» подробно описано в книге «Как сделать Вашего ребенка физически совершенным»).

Существуют также вещи, которые мы понимаем и используем, но понимаем не достаточно, чтобы объяснить в этой книге сложные меха­низмы их действия. К ним относятся полная программа использования кислорода, программа пространственных отношений и другие.

Но, все-таки, мы рассказали много, и родители детей с повреж­дениями мозга, желающие начать заниматься с ними но какой-либо программе, получили достаточно информации, чтобы добиться су­щественных изменений у ребенка, если они захотят, - и это, я думаю, замечательно.

Теперь я должен спросить себя, в каком состоянии мы находимся в настоящий момент. Что уже принадлежит прошлому, что настоящему и что относится к будущему?

Более 60 лет назад, когда мы вместе с главными участниками нашей исследовательской группы только начинали эту работу, мы никогда не видели детей с повреждениями головного мозга, которые когда-либо стали бы здоровыми, и даже не слышали о таких.

Но сейчас ситуация значительно улучшилась. Много детей за время этого долгого и нелегкого пути, растянувшегося на многие годы, обре­ли здоровье - так много, что всех и не упомнить. Мне бы не хотелось сравнивать нашу работу с чьей-либо другой. Мне больше нравится сравнение наших собственных результатов, полученных к сегодняш­нему дню, с нашими же результатами давно прошедших лет, когда мы использовали то, что называли с преувеличенным достоинством «классические методы» лечения. Я должен заметить, что сравнивать, в сущности, нечего, потому что в то время случаев выздоровления или даже заметного улучшения просто не было, а сегодня многие дети вы­здоравливают, и большинство чувствуют себя значительно лучше, а сравнивать результат с его отсутствием невозможно.

Итак, я спрашиваю себя о том, что я чувствую спустя много лет? Что все мы думаем по этому поводу? Ну, я думаю, что персонал и все работники Институтов чувствуют, что свернули горы и почти бесплат­но - в смысле денег, и совершенно ясно, что это дело они никогда не бросят. В любом случае, я не знаю никого, с кем бы они хотели поме­няться местами. Правда состоит в том, что персонал немного чувствует сожаление, но за кого-то.

В зависимости от того, как я смотрю на ситуацию, я сам испыты­ваю то ликование, то отчаяние. Например, когда я вспоминаю те дни, когда ни один ребенок не мог делать того, к чему сейчас обязательно приходит, хотя когда-то даже надеяться на это было аморально, то при­хожу в полный восторг. Нельзя смотреть без восхищения на то, чего добиваются сегодня эти дети.

Но эта радость не длится долго, так как вслед за этим приходят мысли о тех детях, кто не смог пробиться далеко, а их не мало даже в наши дни, о тех детях, кто не изменился ни на каплю, - когда я думаю об этих детях и их родителях, которые часто являются

прекрасными людьми, мой восторг испаряется, и давно знакомое чувство отчаяния охватывает меня снова, как в самые черные дни прошедших лет.

Так каков же день сегодняшний - он замечателен или трагичен? И то, и другое, и для каждого отдельного ребенка - это результат либо нашего знания, либо нашего невежества. Очень редко неудачи связаны с родителями, которые в своей массе удивительные люди и отличаются друг от друга лишь невероятным количеством сил, которые они могут собрать, чтобы каждый день делать то, что тяжело, чтобы делать часто то, что невероятно, чтобы систематически делать то, что невозмож­но. Тот, кто сказал, что для осуществления невозможного требуется немного больше времени, должно быть, имел в виду этих родителей. Иногда же требуется намного больше времени.

Открытия не только продолжают происходить сегодня, но и проис­ходят намного чаще, чем раньше, в начале нашего пути; они происхо­дят с головокружительной быстротой и каждый день меняют что-ни­будь в жизни детей с повреждениями мозга. Результаты, получаемые сегодня, бесспорно лучше, чем те результаты, о которых я рассказываю вам в этой книг, потому что они отражают успехи детей, которые нача­ли заниматься по нашей программе десятилетие назад, а мы с тех пор открыли новые миры. Сегодня у детей намного больше шансов, чем было у тех, кто начал заниматься много лет назад. Я не удивлюсь, если узнаю, что в будущем лечение детей будет значительно эффективнее чем то, которое предлагается сейчас. Иначе быть не может.

С тех пор, как первый ребенок встал на ноги и пошел, каждый сле­дующий год был только лучше. С каждым годом количество неудач уменьшается, а количество успехов возрастает, и я верю, так будет продолжаться в будущем. Лечение, станет более легким и, возможно, не таким ужасно энергоемким, как в наши дни. Сегодняшняя програм­ма требует много усилий, и тяжелее этого, насколько я знаю, в мире есть лишь одна вещь - это иметь ребенка, которого очень любишь, но который не умеет делать того, что могут делать другие дети. Это, дейс­твительно труднее, и поэтому родители разумно полагают, что худший день за время применения программы Институтов намного лучше, чем лучший день из того времени, когда они не знали, что делать. И я верю, что многое, кажущееся сегодня невозможным, наши постоянно про­должающиеся открытия сделают возможным.

Я уверен, что однажды мы положим конец всем болезням, связан­ным с повреждениями мозга, либо потому, что научимся их всегда вылечивать, либо потому, что придумаем способ получше: научимся их предотвращать. Этот день будет по-настоящему великим днем как для детей, так и для родителей, а также для всех сотрудников Институ­тов Достижения Человеческого Потенциала в Филадельфии, Бразилии, Италии, Мексике и Японии. Наступит ли тогда конец долгим годам работы с детьми? Я полагаю, что нет. Ведь невозможно наблюдать за детьми с серьезными повреждениями мозга, которые день за днем пробивают свой путь к здоровью, без того чтобы не прийти к одному поразительному выводу. Судите сами.

Возьмем Ребенка А (среднестатистического). Ему восемь лет, и он соответствует среднему уровню развития, то есть может делать все, что обычно умеют делать дети в этом возрасте.

Теперь возьмем Ребенка Б (с повреждением головного мозга). Ребе­нок родился с сильным повреждением мозга, его мозг содержал мил­лионы, или скорее, миллиарды мертвых клеток. Мы обучили родите­лей этого ребенка, после чего они лечили его в течение пяти лет, и в настоящее время ребенку восемь лет, и он выполняет действия точно так же. как среднестатистический Ребенок А, хотя все так же имеет миллионы мертвых клеток головного мозга.

Это явление мы наблюдаем снова и снова. Сколько еще мы можем смотреть на это и не задавать себе вопроса: «Что, черт возьми, не так с Ребенком А (но ни в коем случае не с Ребенком Б)?»

Ведь очевидно, что если Ребенок Б с миллиардами мертвых клеток головного мозга делает все точно так же, как и здоровый (среднеста­тистический) ребенок того же возраста, то получается, что что-то не в порядке с Ребенком А.

Долгие годы мы неизбежно наблюдали это.

А сейчас давайте возьмем Ребенка В (у ребенка В отсутствует одно полушарие мозга). После рождения Ребенок В не имел никаких от­клонений, но через некоторое время у него возник сгусток крови в одном полушарии мозга. В трехлетнем возрасте у него полностью па­рализовало правую сторону тела. Кроме того, у него начались сильные судороги. Его состояние быстро ухудшалось, и стало ясно, что если не вмешаться, то он не выживет. Мы вмешались. Наш нейрохирург уда­лил ему левую половину мозга. Удалили не только кору, но полностью все полушарие, кроме гипоталамуса и хвостатого ядра. Сейчас Ребенку В восемь лет, и он может все, что может Ребенок А.

Как долго нейрохирург может смотреть на такое и не задавать себе вопроса: «Что, черт возьми, не так с Ребенком А? Почему Ребенок А с неповрежденным мозгом не делает все лучше, чем Ребенок В, у кото­рого только одно полушарие мозга, а другое полушарие в стеклянной банке?"

Долгие годы нейрохирург наблюдал подобное.

Почему на самом деле оба ребенка, Ребенок Б и Ребенок В, с оче­видными глубокими повреждениями мозга способны делать все точно так же, как и Ребенок А с относительно неповрежденным мозгом.

Если кто-нибудь наблюдал это и потом размышлял над этим много лет, то он неизбежно придет к простому и ясному заключению. Сред­нестатистический ребенок не выполняет и половину из того, что он способен делать, и любой, кто думал над этим, знает это. Как еще мы можем объяснить этот феномен, известный под названием «Р.Т.А.»? (Родительско-Учительская Ассоциация - Ред.)

Где еще можно встретить обывателей, которые обучают специалис­тов их работе? Все знают, что что-то не в порядке, но никто не знает, что именно. Один отец говорит, что школе необходим плавательный бассейн. Мать полагает, что школьный день слишком длинный - или, наоборот, слишком короткий. И так далее. Все сходятся только в од­ном: что-то не так.

У нас есть возможность общаться с группами матерей по всему миру и я снова и снова задаю им один и тот же вопрос: «Считает ли кто-нибудь в этой комнате, что ее ребенок может делать все, на что способен? Если да, то, пожалуйста, поднимите руку». До сих пор еще никто и никогда руку не поднял. Но ведь есть застенчивые матери, всегда допускаю я, и тогда я задаю им тот же вопрос, но немного в другой форме. «Поднимите, пожалуйста, руки те из присутствующих, кто чувствует, что их ребенок способен на большее». И тогда все ма­тери дружно поднимают руки.

Возможно ли, чтобы все матери в мире оказались правы в своем мнении, что здоровые дети не выполняют всего того, на что способ­ны?

Возможно ли, что среднестатистический ребенок способен на боль­шее по сравнению с тем, чего от него ожидают?

Возможно ли, что мы сильно недооцениваем наших детей?

Есть ли доказательства того, что дети могут выполнять более слож­ные задачи, чем те, которые они обычно могут выполнять в опреде­ленном возрасте?

Конечно, есть, и что интересно, такие дети гораздо более счастливы, чем все остальные.

В Австралии живет пара олимпийских чемпионов - мистер и мис­сис Тиммерманс. В настоящее время они занимаются тем, что обучают младенцев плаванию. Еще много леназад доктор Фэй заметил, что если вы положите однодневного ребенка на живот в воду

глубиной в несколько сантиметров, то он задержит свое дыхание, если его лицо окажется под водой, а, подняв голову, начнет дышать снова. А почему бы нет? Он плавал,

практически, все предыдущие девять месяцев. То, что сделали Тиммермансы, имело отношение к наблюдению доктора Фэя. В начале 70-х годов у нас была возможность увидеть это своими глазами во время посещения Тиммермансов в Мельбурне.

Было по-настоящему веселым и приятным зрелищем наблюдать за дюжиной розовеньких двух-трехмесячных младенцев; резвящихся в бассейне вместе с их симпатичными матерями в бикини. Я не скоро забуду эту общую замечательную картину, когда каждая мать индиви­дуально несколько раз окунала своего младенца в очень теплую воду большого бассейна. Затем матери бросали своих младенцев в воду, и они с очевидным наслаждением плыли к поверхности, пока снова не попадали в руки матерей. Дети плавали с явным удовольствием.

Мы сфотографировали трехлетнюю дочь Тиммермансов Клэр Тим­мерманс, заработавшую спасательский значок Красного Креста за то, что с легкостью отбуксировала свою мать через весь бассейн, чем очень гордилась.

Ее двухлетний сын все время настаивал, чтобы я бросал его в глу­бокую часть бассейна, из которой он все время выбирался и снова требовал, пока я, а не он, не устал от этой бесконечной игры.

Австралия окружена морями, и само ее название подразумевает «Южные моря». Может быть какой-нибудь особый генетический код этих австралийских детей, какой-нибудь водный императив заставляет их плавать? Но эти дети не были аборигенами пятью поколениями раньше. Их родители гуляли по живописным зеленым долинам Ан­глии, а Тиммермансы родились в Голландии. Тому, кто не знаком с человеческим потенциалом, это показалось бы странным.

Я вспоминаю одного моего армейского друга - Джона Иглбулла. Джон был вождем племени Сиу. У него было высшее образование, как и подобает вождю племени Сиу, и во время обучения на офицерских пехотных курсах наши койки стояли рядом, поскольку его имя начи­налось на Е, а мое на D.Я помню тот день, когда Иглбулл с особой гордостью показал мне фотографию своего двухлетнего сына. Пос­мотрев на нее, я слегка разволновался. На фотографии был запечатлен крошечный двухлетний мальчик, который один, без помощи других, сидел верхом на взрослой лошади с уздечкой в руках.

Я сказал Иглбуллу, что это опасное занятие для ребенка.

«Что опасно? - спросил он. - Фотографироваться?»

«Представь,- сказал я, - что лошадь тронется».

«Это бы испортило фотографию», - ответил Иглбулл.

«Но ведь никто не придерживал твоего сына. Он мог упасть и раз­бить себе череп», - объяснил я.

«Слава богу, это его лошадь, - сказал Иглбулл терпеливо, словно объяснял это ребенку. - Я не знаю никого дома, кто смог бы вспомнить день, когда мой сын не умел ездить верхом, так же как и ты не знаешь никого, кто бы вспомнил время, когда он не умел ходить».

Замечательный писатель Джэймс Уорнер Беллах - автор рассказов об индейской кавалерии и об истории после гражданской войны - од­нажды описал племя Сиу так: «Пять тысяч всадников лучшей в мире легкой кавалерии». А почему бы и нет? Подобно моему другу и его сыну эти люди родились на лошадях.

Разве превосходное искусство верховой езды не тот самый врож­денный зов наездника, который звучит в генах любого индейца из пре­рий в течение сотен тысяч лет, которые необходимы генетическому коду? Могло бы так показаться, ведь, действительно, индейцы

- пре­восходные наездники..., пока кто-нибудь не вспомнит, что до прихода испанцев всего каких-нибудь пятьсот лет назад ни один американский индеец лошадей и в глаза-то не видел.

В начале 1960 годов я узнал об одном человеке из Японии, до­кторе Шиничи Сузуки, который, как говорили, обучал сотни детей в возрасте двух, трех и четырех лет игре на

скрипке. В музыке я мало что смыслю и никогда не мог запомнить ни одного мотива, но у меня есть друзья - первоклассные музыканты, которые рассказали мне, что скрипка - один из самых сложных музыкальных инструментов. Чело­век, рассказавший мне эту историю о японских детях, играющих на скрипке, сам в нее не верил и полагал, что научиться играть на музы­кальном инструменте в возрасте трех лет не сможет ни один ребенок. Я же поверил в эту историю мгновенно, поскольку все мои открытия за двенадцатилетний период привели меня к выводу, что любой кро­шечный ребенок может научиться делать все, что взрослый человек сможет разумно представить ему для изучения. Я был убежден, что крошечный ребенок обучается самым невообразимо сложным пред­метам (как, например, языкам) без малейших усилий.

Из всех мною накопленных знаний и фактов я сделал следующий вывод: когда дело доходит до восприятия необработанных данных спонтанно и без напряжения, ни один взрослый не сравнится с двухлет­ним ребенком. Я даже записал Первый Закон Домана по Человеческой Динамике, который гласит: «Все взрослые люди являются безнадежно умственно отсталыми по сравнению с любым двухлетним ребенком».

Все, что касалось этой истории, вписывалось в рамки моих знаний и взглядов. Естественно, я поверил в нее. Человек, рассказавший мне историю о японских детях и не веривший в нее, был заметно расстро­ен, когда я сразу же в нее поверил, впервые услышав об этом.

Прошло десять лет, прежде чем мы с Кати добрались до японского города Матсумото, в котором жил этот гений из гениев: доктор Сузуки. Доктор Сузуки был настолько любезен, что организовал концерт спе­циально для нас. Я должен вам сказать, что из всех прекрасных видов, когда-либо восхищавших меня своей изысканной красотой, немногие могли бы сравниться с образом пятидесяти крошечных японских де­вочек и мальчиков возрастом от трех до шести лет, два часа исполняв­ших на сцене не какую-то там песенку «У старого МакДональда есть ферма», а Баха, Моцарта, Бетховена и Листа. В моих воспоминаниях о том потрясающем вечере, проведенном в Центре талантливых детей, надолго осталась маленькая четырехлетняя девочка, которая была так хорошо подготовлена, что играла полностью весь концерт. Она стояла в первом ряду на сцене и играла с особым выражением, энтузиазмом и красотой. В середине этого прекрасного концерта она остановилась и тихонько наклонилась, чтобы положить скрипку на пол. В это время к ней подошла мама, и они вместе покинули аудиторию. Через несколько минут они вернулись, и девочка продолжила играть.

Единственный раз в моей жизни мне приходилось наблюдать, как виртуоз покидает сцену во время концерта, чтобы сходить с мамой в туалет, потому что, несмотря на то, что эта девочка превосходно играла на скрипке, она все еще не могла сама позаботиться о себе в туалете.

Даже сейчас, когда я пишу эти строки, мои глаза влажнеют при воспоминании об этом дне, и я снова чувствую трепет от созерцания красоты этих восхитительных счастливых детей, торжествующих от удовольствия играть на сцене.

Японская цивилизация, конечно, относится к самым древним на земле, и, как все знают, японцы очень умные и талантливые люди. И кто-то подумает, что, конечно, где-то в их древнем генетическом коде записано их стремление к музицированию, которое позволяет именно японским детям играть Бетховена на скрипке..., пока кто-нибудь не вспомнит, что всего лишь немногим более ста лет назад первый японец услышал музыку Бетховена и увидел скрипку.

Доктор Сузуки научил игре на скрипке тысячи маленьких детей. Тысячи особенно одаренных детей? Да. Их особый дар - это их мате­ри, которые привели этих детей к нему, чтобы иметь такую возмож­ность.

Я уже рассказывал, как замечательный человек, доктор Раймундо Верас из Бразилии, научил читать однолетнюю девочку на трех языках, и когда ей исполнилось три года, она

могла читать целые книги на португальском, английском и немецком языках. Хотя, как вы помните, ей был поставлен диагноз «синдром Дауна». Доктор Раймундо Верас научил читать десятки детей с «синдромом Дауна» до того, как им исполнялось четыре года. В наших Институтах термины «монголоид» или «синдром Дауна» были навсегда заменены другим термином: мы называем их «детьми Вераса».

Многое было сказано о генетической природе «синдрома Дауна», но я никогда не встречал никого во всем мире, кто верил бы в их гене­тическое превосходство. Да я и сам не верю.

Я всегда любил кататься на лыжах, но, так как научился этому во взрослом возрасте, я никогда не показывал выдающихся результатов. Я пробовал восполнить нехватку своих способностей с помощью перво­сортной амуниции и первоклассных инструкторов, но это не особенно мне помогло. Я обычно стоял на вершине склона и делал вид, что лю­буюсь пейзажем, на самом деле, пытаясь успокоиться. Я стоял в своей дорогой шапочке и со своими дорогими лыжами фирмы «HEAD», еле сдерживая страх, пока не услышал сзади крик пяти- или шестилетнего мальчишки: «С дороги, мистер!» - и он пролетел мимо вниз по скло­ну на своих деревяшках с резинками, лихо поворачивая на вираже. Он не мог правильно произнести слово «слалом», но выполнял его мастерски!

Является ли способность кататься на лыжах генетической предрас­положенностью детей из штата Вермонт? Когда я был мальчиком, толь­ко богатые люди могли кататься на лыжах и делали это в Швейцарии. В Вермонте же в это время делали восхитительный кленовый сахар.

В Японии я обнаружил целую группу истинных гениев, когда я был приглашен Ассоциацией Раннего Развития (A.P.P.) и японским «Ридерз Дайджест», чтобы прочесть лекцию в этой прекрасной стране.

А.Р.Р. была выдающейся организацией, осуществлявшей многое из того, на что я хотел бы посмотреть. Она была продуктом блестящего ума доктора Масааки Хонда, педиатра, мистера Тошиюки Миямото, выдающегося издателя и мистера Масару Ибука, гения, чей интеллект не знал границ. Не довольствуясь своим положением основателя Кор­порации Sony и ее председателя правления, он написал самую замеча­тельную книгу на свете, которую я когда-либо читал. Она называлась «Детский сад - это слишком поздно», прочитать ее обязаны все моло­дые родители и те, кто собирается ими стать. И, наконец, в Ассоциации был мистер Акира Таго, первоклассный педагог.

В моей памяти живы обстоятельства моего первого посещения А.Р.Р. в Токио, во время которого я познакомился с моим коллегой профессором Исао Ишии, с которым я долго состоял в переписке. Пер­вый раз я увидел этого потрясающего человека в окружении двух-, трех- и четырехлетних японских детей, которые сидели полукругом вокруг него и, не отрываясь, смотрели ему в рот. Несмотря на то, что мы долго ждали момента нашей первой встречи, ни он, ни я и виду не подали, что узнали друг друга, чтобы не нарушить волшебные чары между ним и детишками.

В Японии существуют несколько форм письменности. Одной из них является кандзи (иероглифическое письмо), которая состоит из китайских знаков. Их тысячи, и каждый в отдельности может обоз­начать целое слово. Другая форма письменности - это кана (японская слоговая азбука), существует два ее типа, каждый из которых включает 90 слогов. Первый тип - это фонетический алфавит, который был рас­пространен в Японии.

Первоклассники сначала изучают кана, а уже потом постепенно переходят к кандзи. Чем дальше они продвигаются в обучении, тем лучше они знают кандзи.

Профессор Ишии начинал преподавателем университета, и усердно работая, поднялся по карьерной лестнице до учителя в детском саду. Когда он начал работать с детьми, он совершенно ясно осознал, что они легко могут выучить кандзи так же, как и кана, причем

намного лучше взрослых. Прочитав мою книгу, он экспериментировал с обу­чением кандзи малышей и «умственно-отсталых» детей постарше. Он был поражен, когда обнаружил, что чем меньше дети, тем легче они читают на кандзи.

И вот, наконец, мы встретились. На уровне своего лба он держал набор карточек, размером около 25 квадратных сантиметров и на каж­дой из них был изображен символ кандзи. Все дети наблюдали очень сосредоточенно. Неожиданно он показал карточку на долю секунды. Это произошло настолько быстро, что этот сложный китайский символ даже не успел отпечататься в памяти. «Обезьяна!» - закричали малень­кие дети хором. «Птица», «автомобиль», «рука», «ступня», «мама», «папа», «клубника» и так далее: он показал от тридцати до сорока кар­тинок без всякой последовательности. Эти маленькие дети не только читали, причем читали легко и радостно, но читали сложные кандзи, а не фонетические кана.

В другой комнате нам показали малышей, которые рисовали под руководством знаменитого японского художника-иллюстратора. Они рисовали весело и очень красиво. Они рисовали не пальцами, а кис­точками и маслом.

Еще в другой комнате мы увидели двух-, трех- и четырехлетних детей, сидящих полукругом вокруг привлекательной американской де­вушки, чья главная задача заключалась в том, чтобы просто разгова­ривать с японскими детьми, но только на английском языке. Кэти и я наблюдали с восторгом, как эта девушка и дети поддерживали беседу на английском языке.

Здесь наша давняя мечта стала реальностью. Наши сердца сильно бились, а наши души высоко воспарили.

А. Р. Р. делала многое из того, возможность чего давно предполага­лась нами.

Разве не давно мы учим читать малышей, в том числе и детей с сильными повреждениями мозга? Разве не давно мы учим малышей считать так быстро, что ни один сотрудник Института в этом не может с ними сравниться?

Разве не являются моим богатством сотни писем от матерей со всего мира с рассказами о том, что произошло с их детьми, после того как они научили их читать?

И когда порой у меня опускаются руки - не иду ли я в свой офис, не закрываю дверь ли и не читаю ли письма от матерей об их детях - и о здоровых, и о больных?

Разве не эти письма возвращают мне силы своей доброжелательнос­тью и единственным желанием дать своим детям лучшее завтра?

Разве не очевидно, что у австралийских детей нет особых способ­ностей к плаванию, у детей Сиу - к езде верхом, у детей из Вермон­та - к катанию на лыжах, у детей из Филадельфии - к чтению, у детей из Японии - к игре на скрипке и так далее, и тому подобное по всему миру?