Эти и другие факты могли бы заставить нас поверить, что у этих детей мозг можно заставить расти так же, как и тело, потому что функция определяет структуру в мозге так же, как и в теле.
У ведущих нейрофизиологов существует огромное количество доказательств этой точки зрения. Сейчас мы расскажем о двух выдающихся примерах.
Во-первых, это работа выдающегося русского нейрохирурга и нейрофизиолога Бориса Клоссовского, главы отделения Нейрохирургии Академии Медицинских Наук СССР в Москве.
Работа профессора Клоссовского была для нас так важна, что мы приехали в Москву в самый разгар холодной войны в 60-е годы, чтобы увидеть его и поговорить с ним.
Вот что он сделал. Он взял только что родившихся котят и щенков и поделил их на две равные группы, контрольную и экспериментальную. Отбор производился следующим образом: в экспериментальную группу помешался котенок женского пола, а в контрольную его сестра из того же помета. То же самое он сделал с самцами. Аналогичному делению подверглись щенки. Таким образом, у него получились две одинаковые группы, содержащие котят и щенков из одних и тех же пометов.
Далее котята и щенки в контрольной группе росли в нормальных условиях, в которых они обычно живут. Экспериментальные же животные были просто помещены на медленно вращающуюся пластину и жили на ней в течение всего эксперимента.
Разница заключалась только в том, что в экспериментальной группе животные видели движущийся мир, в то время как в контрольной группе животные видели только то, что видят обычные только что родившиеся щенки и котята.
Затем, когда животным исполнилось 10 дней, Клоссовский приносил в жертву парных щенков и котят, чтобы изучить их мозг. Последней изучаемой паре животных был 21 день.
О том, что Клоссовский обнаружил в мозге своих экспериментальных животных, необходимо прочесть всем родителям маленьких детей.
Экспериментальные животные имели более развитую вестибулярную часть мозга на 28,8 - 35 процентов по сравнению с контрольной группой.
Если сказать другими словами, то экспериментальные котята и щенки на 10-й - 21-й день жизни, в течение которой они видели движущийся мир, в отличие от своих собратьев, которые не видели его, имели на 1/3 более развитый мозг в вестибулярной области.
Еще поразительнее то, что речь идет о десятидневных или пусть даже девятнадцатидневных котятах и щенках, которых еще слишком рано будет назвать божьими тварями; но, тем не менее, животные, которые видели движущийся мир, имели почти на одну треть более развитый мозг (а некоторые из них даже больше, чем на одну треть). Что же означает «более развитый»? Видел ли Клоссовский на треть больше нервных клеток в свой микроскоп? Отнюдь нет; он видел то же количество клеток, но на одну треть крупнее и на одну треть более созревших.
Когда я думал о контрольной группе животных, я думал об обычных трех-четырехлетних детях, а когда я думал об экспериментальных котятах и щенках с мозгом на треть более развитым, я размышлял о наших больных детях, которые могли читать. Яне могу не думать о том, что было бы, если бы Клоссовский взял третью группу котят и щенков и поместил бы их в темноту. Имели бы они на треть менее развитый мозг и напомнили бы они мне маленьких детей племени Шингу, которые жили в темных хижинах?
Но у Клоссовского не было третьей группы животных, и мы не знаем, что могло бы быть.
Однако, возможно, мы сможем узнать, что произошло бы, если бы у Клоссовского была третья группа, отправившись на другой край земли и встретившись с таким гением, как Дэвид Креч, чья блистательная работа в Беркли и станет вторым примером.
Доктор Креч не только был одним из тех ученых, чьи неоспоримые заключения не подвергаются ни малейшему сомнению, но вдобавок к научным знаниям он обладал еще и большой мудростью. Это замечательная комбинация, ведь не каждый ученый - мудрец, и не каждый мудрец ученый. Как бы мне хотелось, чтобы мягкий и остроумный Дэвид Креч был услышан всеми родителями, а не только теми, кто читают научные журналы.
Доктор Креч значительную часть своей жизни потратил на повторение одного эксперимента, каждый раз слегка изменяя его. Он начал с того, что экспериментировал с двумя группами крысят. Одна группа жила в условиях сенсорной изоляции, другими словами, в условиях, где почти нечего было увидеть, услышать или осязать. Другие крысы были помещены в условия сенсорного насыщения, то есть, где было много чего, что можно было увидеть, услышать и осязать.
Затем он тестировал сообразительность крыс, помещая их в лабиринт с едой. Крысы из изолированной группы не находили еду или находили ее с большим трудом. Другая группа находила еду быстро и просто.
Далее крысы приносились в жертву, и их мозг подвергался анализу.
«Крысы, которые воспитывались в сенсорной изоляции, - отмечал он, - имели маленький, глупый, неразвитый мозг, в то время как крысы, находившиеся в условиях,
обогащенных сенсорными раздражителями, имели большой, умный, высокоразвитый мозг».
Далее он сделал безупречное с научной точки зрения заключение, которое сделало его всемирно известным нейрофизиологом.
«С научной точки зрения было бы неоправданно заключить, - сказал доктор Креч, - что если это верно для крыс, то будет верным и для человека».
Далее он сказал очень мудрую вещь:
«Но с социальной точки зрения было бы преступлением заключить, что для человека это не будет верным».
В последний раз, когда у меня была возможность увидеть доктора Креча, я спросил его, не собирался ли он проделать что-нибудь подобное с людьми.
Его глаза засияли, когда он ответил: «Я не посвятил этому жизнь только ради создания более разумных крыс».
Аминь.
У Дэвида Креча была проблема. Он не мог превратить крыс в людей и таким образом заключить, что при сенсорной стимуляции человеческий мозг также растет.
У нас тоже есть эта проблема. В течение четырех лет мы использовали сенсорную стимуляцию на детях и наблюдали прогресс в их лечении, иногда просто экстраординарный. Однако мы не можем превратить наших детей в крыс и пожертвовать ими с целью исследования мозга, несмотря на то, что есть люди, которые настаивают на этом.
Я хорошо помню один случай, который произошел со мной много лет назад.
Я имел честь выступать перед группой дипломированных врачей в медицинской школе при университете Сан-Паоло в Бразилии. Хотя доктор Верас был со мной, декан медицинской школы переводил мою речь, так как мой португальский не позволял мне выступать на должном уровне. После выступления было очень много высоко интеллектуальных вопросов и происходил обмен крайне тонкими остроумными замечаниями.
Однако, наверное, в каждой аудитории найдется один такой человек; декан кивнул человеку в первом ряду, у которого была поднята рука и который оказался невропатологом.
Он сразу вызвал у меня подозрения тем, что, собираясь задать мне вопрос, повернулся лицом к аудитории. Далее он говорил в течение двадцати минут. Сейчас не бывает двадцатиминутных вопросов. Бывают речи длительностью двадцать минут, но не вопросы... Пока он говорил, кое-кто из врачей начал высказывать свое недовольство. Некоторые отчетливо произнесли слово «stupido», и даже я со своими скромными знаниями португальского смог понять, что оно означает.
Когда он все-таки закончил свой вопрос, декан свел его двадцатиминутную речь в следующую фразу. «Доктор,- сказал декан немного извиняясь, - хотел бы знать, как вы определяете, что ребенок выздоровел, если вам удалось его вылечить»,
«Очень просто, сэр: если ребенок ведет себя абсолютно так же, как и другие дети его возраста и если мы не можем отличить его от его ровесников, а также не могут сделать этого его родители, его доктор, его учитель и его одноклассники, то в этом случае мы говорим, что ребенок здоров».
По мере перевода моих слов деканом в зале на лицах людей появлялись дружеские улыбки.
Однако декан и его коллеги не смогли заставить доктора замолчать, и он повернулся ко мне спиной и произнес еще одну двадцатиминутную речь. На этот раз послышались менее вежливые протесты - очевидно, ему предлагали занять свое место.
На этот раз декан был действительно очень смущен. «Это смешной вопрос, и нет нужды отвечать на него. Он хочет узнать, когда вы успешно вылечиваете ребенка, исследуете ли вы физически его мозг, чтобы убедится, что он здоров?»
В ответ на замешательство декана, я ответил: «Если вы позволите мне ответить ему в том же духе, то я с удовольствием сделаю это».
Декан улыбнулся и ответил по-американски: «Прошу Вас!»
«У нас в Соединенных Штатах есть строгие традиции и даже жестко установленные табу. Одно из них следующее. Если нам удается привести больного ребенка к полноценной жизни, то его родители не хотят, чтобы мы вслед за этим делали ему операцию на мозг с целью посмотреть, как же он выглядит изнутри. Это табу нашего племени, которое передается из поколения в поколение, и даже наше правительство никогда не позволило бы нам этого. Я заметил, что такие же традиции есть и в Бразилии. Однако, на мой взгляд, доктор не придерживается таких традиций и лишен опасений, и поэтому, возможно, мы сможем заглянуть в его мозг, чтобы удостовериться, что происходит с ним до и после лечения».
Декан улыбнулся и перевел мой ответ, и на этой веселой ноте наша встреча была окончена.
Люди, выбирающие путь, не обремененный разумом, не проявляют сдержанности и благоразумия.
Мой кумир, доктор Джонас Салк, однажды сказал мне: «Иди и не прекращай доказывать снова и снова то, что ты уже однажды доказал. Умные люди поймут тебя с первого раза. А тот, кто не хочет понимать, может не понять и после того, как ты повторишь это пять тысяч раз».
Дэвид Креч не смог сделать из своих крыс людей.
Мы не можем превратить наших детей в крыс.
Я не думаю, что мы сможем в ближайшем будущем увидеть в деталях все происходящее с человеческим мозгом, за исключением того, что нам может дать электроэнцефалограмма.
В истории известны примеры, когда косвенные факторы указывали на суть, и в этом случае игнорирование доказательств и бездействие, когда будущие жизни детей находятся под угрозой, становятся таким же преступлением, как и применение опасных методов с недостаточным количеством доказательств.
Очевидно, что мозг растет по мере его использования так же, как и бицепс.
Проблема детей с повреждениями мозга состоит в том, что повреждение мозга служит барьером сенсорной стимуляции посредством зрительных, слуховых и тактильных путей, а также это может создавать барьер выходящей моторной ответной реакции.
Как же перешагнуть через этот барьер? На этот вопрос не может ответить ни одна из программ по лечению детей с повреждениями мозга.
Как можно заставить стимул пройти сквозь барьер в мозг? Сейчас я отчетливо слышу слова моего профессора неврологии, которые были сказаны много лет назад.
«Есть три возможности усилить передачу стимула в центральную нервную систему. Вы должны увеличить частоту стимула, интенсивность и продолжительность».
Частота. Интенсивность. Продолжительность.
Эти три слова становятся самыми важными словами в жизни детей с повреждениями мозга - вместе с двумя другими словами: «семья» и «любовь». Все вместе, эти пять слов дают ребенку с повреждениями мозга шанс стать абсолютно нормальным человеком. Семья и любовь-это слова очень понятные по отношению к ребенку.
Частота, интенсивность и продолжительность - эти слова понятны намного меньше. Что же это значит?
Если сообщение, посланное мозгу через зрительные, слуховые или тактильные пути не дошло до места назначения: или из-за того, что оно было недостаточно сильным, или из-за того, что существует барьер в виде повреждения мозга (или по какой-нибудь другой причине), то существует три возможности заставить это сообщение пробиться, а именно: увеличить его частоту, интенсивность или продолжительность.
Давайте представим, что воздействие на кожу руки - это то сообщение, которое должно быть передано мозгу. Мы слегка сжали руку и сообщение не дошло. Например, возьмем ситуацию, когда моя жена сжимает мою руку, чтобы дать мне понять, что уже время идти домой, чтобы наши хозяева могли лечь спать. Но я увлечен разговором с другими гостями. Она сжала мою руку слегка, однако сообщение до меня не дошло, и я этого не заметил. Так как моя жена первоклассный специалист по реабилитации детей, она хорошо знает, как добраться до моего мозга. (Хочу отметить, что как жена она, кажется, всегда знала это.)
В первую очередь она начинает увеличивать частоту стимулов. Вместо того, чтобы давить на мою руку один раз в пять минут, она начинает давить на нее десять раз подряд. Она знает, что увеличение частоты упрощает передачу сообщения.
Если и это не работает, то она начинает увеличивать продолжительность. Она не только сжимает мою руку, но и держит ее сжатой в течение какого-то времени. Она знает, что продолжительность тактильного воздействия также стимулирует передачу сообщения.
А если и это не работает, то она прибегает к последнему методу, который облегчает передачу сообщения мозгу. Она увеличивает силу импульса. Вместо того чтобы сжимать мою руку, она начинает ее щипать все сильнее и сильнее до тех пор, пока я не получаю сообщение, как бы я не был поглощен разговором.
«Ты думаешь, нам пора идти, дорогая?»
Она очаровательно улыбается.
У меня есть подозрение, что остальные жены, которые не являются специалистами в области нейрофизиологии, знают это инстинктивно.
Возможно, что вы скажете себе, конечно, это работает на мне или на нем потому, что у нас нет повреждения мозга, и тогда я убедительно попрошу вас подождать до того момента, пока вы не прочтете главу, выясняющую, у кого есть повреждение мозга, а у кого нет.
И только потом решайте, по каким стандартам судить о том, поврежден ли мозг у вас или у меня.
Однако пока вы не прочитали эту главу, давайте посмотрим, как частота, интенсивность и продолжительность стимулируют передачу сообщений в мозг через слуховые каналы у тех людей, у которых совершенно однозначно имеется повреждение мозга.
Много лет назад мы обедали у наших друзей. Их отцу было 90 лет, но он оставался активным и сообразительным. Хотя, конечно, в чем-то возраст брал свое. Смерти клеток в его слуховых сенсорных путях предшествовала клеточная смерть в некоторых других областях мозга.
Дедушка наслаждался коктейлями вместе с нами в гостиной.
- Все готовы идти обедать? - спросила хозяйка дома.
- Готовы к чему? - спросил ее отец.
- Готовы обедать, готовы обедать, - повторила его дочь (частота).
- Что? - крикнул ее отец.
- Обед, обед, обед, обед, обед, - сказала дочь, улыбаясь (продолжительность).
- Что ты сказала? - закричал отец.
- ОБЕД! - еще громче закричала дочь (интенсивность).
- Прекрати на меня кричать и пойдем обедать, - с чувством собственного достоинства сказал дедушка.
Давайте обсудим зрительную передачу на примере ребенка, у которого повреждение мозга настолько сильно, что в возрасте шести лет он не в состоянии различить какие-либо границы предметов, и у него есть только рефлекс на лучи света, как у новорожденного, что означает, что он полностью слеп и нет надежды на то, что его глаза когда-нибудь прозреют.
Здесь мы опять будем использовать частоту, интенсивность и продолжительность для того, чтобы убедиться, что сигнал световых лучей на самом деле достигает мозга.
Мы открываем его глазки пальцами и воздействуем светом в течение 5 минут сотню раз (частота).
Мы используем сильный свет (интенсивность).
Мы продолжаем воздействовать таким образом в течение нескольких недель, если это необходимо (продолжительность).
Итак, частота, интенсивность и продолжительность - это слова, которые имеют огромное значение в домах детей, которые проходят программу в Институте.
Несмотря на то, что все эти три слова имеют огромное значение для всех детей, есть различные периоды в жизни некоторых детей, когда одно или другое из этих слов приобретает наиболее важное значение.
Хороший пример тому, когда ребенок с повреждением мозга находится в глубокой коме. Это состояние, наверное, самое близкое к состоянию смерти из всех тех, что известны людям. Многие люди, находящиеся в состоянии глубокой комы, фактически, умирают.
Кома часто сопровождает серьезные повреждения головного мозга; после повреждения мозг отекает, что само по себе ведет к состоянию комы. После повреждения мозга, когда спадает отечность, многие дети полностью возвращаются в сознание. Однако, большинство отеков мозга проходят на восьмой - десятый день. На тридцатый день отечность должна пройти окончательно, и ребенок должен вернуться в сознание.
Очень горько, если ребенок не приходит в сознание к этому времени, и существует большая вероятность того, что без активного лечения теперь у него, рано или поздно, разовьется инфекция, и он умрет.
Мы видели детей, которые пребывали в коме полгода, год, два года или даже четыре. Много лет назад правительство Бразилии попросило меня осмотреть девочку, которая пролежала в коме в течение 18 лет. В возрасте восьми лет ее сбил автобус, и на тот момент ей было двадцать шесть.
Существует две возможности преодолеть кому, возникшую в результате повреждения мозга ребенка. Можно терпеливо ждать, пока ребенок сам не преодолеет эту черту, или же мы можем дать ему тщательно расписанную и выверенную неврологическую программу, направленную на то, чтобы разбудить его мозг с помощью частоты, интенсивности и продолжительности зрительной, слуховой и тактильной стимуляций, которые мы направим к его мозгу.
У нас в Институте с 1960 года разработан универсальный подход к лечению детей с повреждениями мозга. На сегодняшний день у нас есть набор специальных средств для вывода из комы, и работает специальная команда врачей, медсестер и физиотерапевтов для выполнения этой задачи. Мы применяем зрительную, слуховую, тактильную, обонятельную и вкусовую стимуляцию в течение многих часов, используя частоту, интенсивность и продолжительность.
Только эти три.
Но главное из них- это интенсивность.
По крайней мере, для ребенка в коме.
Мы воздействуем на его глаза сильным светом.
Мы воздействуем на слух громкими звуками.
Мы сильно щиплем его кожу.
Мы воздействуем на его обоняние нашатырным спиртом.
Мы воздействуем хреном на вкусовые рецепторы языка.
Для того чтобы преодолеть барьеры, созданные повреждениями мозга, которые сделали детей функционально слепыми, глухими и нечувствительными, прежде всего, мы применяем интенсивность.
Всеми сенсорными путями, идущими в мозг, мы отправляем ребенку сообщение, и это сообщение таково:
«Ребенок, тебе не разрешено отказываться от пути человеческого. Вернись! Вернись! Вернись!»
Я бы, конечно, хотел сказать, что каждый раз, когда наша специализированная команда применяет нашу программу вывода из комы, ребенок быстро возвращается. Но это не было бы правдой.
95% детей, которые после повреждений мозга находились в состоянии комы в течение одного месяца и более, полностью пришли в сознание и были готовы для проведения интенсивных программ развития, направленных на восстановление разговорной и двигательной функции. Более 50% этих детей вернулись к полноценной жизни.
Для детей в коме частота, продолжительность и интенсивность -все имеет огромное значение. Но наиболее важна интенсивность.
Для крайне чувствительного, но парализованного и немого ребенка с повреждением мозга частота, интенсивность и продолжительность -все имеет огромное значение, однако, наиболее важным из этих понятий является частота.
Для ребенка с обширным повреждением мозга, но находящегося в сознании, частота, интенсивность и продолжительность- все имеет огромное значение, но в этом случае наиболее важным из них является продолжительность.
Тремя описанными выше способами мы преодолеваем барьеры, созданные повреждениями мозга.
Завершить наилучшим образом главу о том, что происходит в мозге, я могу, кратко подведя итог одним абзацем всему тому, что мы узнали о мозге человека, а затем кратко подведу итог другим абзацем всему тому, что мы делаем в Институте.
Вот суть того, что мы узнали.
Рост и развитие мозга воспринимаются в мире как нечто неизменное и заранее предопределенное. Вместо этого мы можем сказать, что рост и развитие мозга - это динамичный и постоянно меняющийся процесс. Это процесс, который может быть остановлен (например, в результате серьезного повреждения мозга). Это процесс, который можно замедлить (как в случае повреждения мозга средней тяжести). Но наиболее значительным является то, что это процесс, который можно ускорить (и если бы это было не так, то сильно отставший в развитии ребенок с повреждением мозга никогда бы не смог наверстать упущенное).
Этот абзац говорит о многом. Сказанное в данном абзаце легко доказать с помощью простого сравнения неврологического возраста ребенка с тяжелым повреждением мозга (скажем, 2 месяца) с его хронологическим возрастом (скажем, 130 месяцев). Для этого ребенка, рост и развитие мозга остановились в 2 месяца, однако время шло в течение 130 месяцев.
Это можно доказать, сравнивая неврологический возраст ребенка с повреждением мозга средней тяжести (скажем, 24 месяца) и его хронологический возраст (скажем, 48 месяцев). Для этого ребенка рост и развитие мозга замедлились ровно вдвое относительно нормального.
И последнее утверждение докажет ребенок с тяжелым повреждением головного мозга (неврологический возраст 2 месяца - хронологический возраст 130 месяцев), который начнет программу неврологической организации. Год спустя его неврологический возраст будет равен 26-ти месяцам, а хронологический возраст- 142-м месяцам.
За один прошедший год он развился, как за два года. Для него процесс ускорился.
Оставшийся абзац расскажет обо всем, чем мы занимаемся в Институтах.
Из понимания того факта, что функция определяет структуру и что, для того чтобы у ребенка с повреждением мозга появилась функция, мы должны, увеличивая стимулы, облегчить передачу послания мозгу, следует:
Все, что.мы делаем в Институтах Развития Человеческого Потенциала - это даем ребенку зрительную, слуховую и тактильную стимуляцию с нарастающей частотой, интенсивностью и продолжительностью, наряду с обеспечением неограниченных возможностей функционирования при полном понимании упорядоченного пути, по которому мозг развивается.
И это, как я уже сказал, все, что мы делаем. Необходимо добавить, что в работе мы используем пять принципов, дюжину методов и сотни приемов. Тем не менее, все они укладываются в вышеизложенный абзац.
Эта глава объясняет, что происходит в мозге, как мы это видим на данный момент истории, и, возможно, является объяснением результатов, полученных нами к настоящему времени при работе с детьми с повреждениями мозга.
Вероятно, что в будущем, в свете возможных различных достижений, полученных к тому времени, мы будем считать, что причина того, что происходит, заключается в чем-либо другом.
Но на сегодняшний день в наших Институтах все вышесказанные предположения кажутся нам наиболее обоснованными и логически связанными.
23.
СМЕРТЬ ТЕМПЛА ФЭЯ
Прошло 6 лет с тех пор, как доктор Фэй ушел из нашего института, и я сильно скучал по нему. За эти шесть лет я встретился с ним лишь однажды. Это было в 1960 году, тогда я неожиданно встретил его на международной конференции в Детройте, где оба мы выступали с докладами. Он был крайне радушен и искренен и, конечно, с легкостью очаровал меня вновь.
Но теперь на дворе был 1963 год, и я все чаше беспокоился о его судьбе, ведь с тех пор я с ним совсем не виделся. До меня дошли слухи о его проблемах со здоровьем, и я боялся, что однажды я узнаю из газет о смерти доктора Фэя. Несмотря на расставание с моим учителем и наставником, я по-прежнему ощущал себя его преданным учеником.
Когда пришли новости, они оказались хуже, чем мне хотелось бы, но самые страшные опасения не подтвердились Фэй не умер, но у него был инсульт.
Я поговорил с Бобом. Я хотел немедленно поехать к Фэю и предложить ему воспользоваться возможностями нашего института. Темпл Фэй внес настолько большой вклад в изучение инсультов, что, конечно, больше всех заслуживал самого лучшего лечения.
Боб отправился, чтобы навестить Фэя и предложить ему воспользоваться всеми нашими возможностями.
А я сидел в своем офисе и размышлял. Как теперь будет жить этот могучий человек, наделенный колоссальным интеллектом. Если у него наступил паралич или же он потерял способность говорить, сможет ли он выдержать это испытание или погибнет от полного отчаяния?
Я вспоминал, как Темпл Фэй, обсуждая очередной случай повреждения мозга, уверенным движением руки рисовал на доске простейшую схему мозга в профиль и говорил: «Вот именно в этом месте и находится его травма».
Он отмечал это место крестиком. Он так любил мозг, что не мог обсуждать его без очевидного удовольствия. При этом многие из тех, кто его слушал, принимали его искреннее восхищение человеческим мозгом за удовольствие от созерцания его повреждения и считали его жестоким и бессердечным.
Рис. 25
Через три часа мой брат вернулся и счастливая улыбка на его лице вернула мне жизненные силы.
Рассказывая о своем визите, Боб не мог удержаться от смеха. Несмотря на тяжелый инсульт, Фэй ничуть не изменился.
Поприветствовав Боба, Фэй взял большой лист бумаги, и как в старые добрые времена, нарисовал в профиль человеческий мозг.
Рис. 26
«Итак, коллега, мое повреждение находится здесь!» - сказал доктор Фэй с большим удовольствием, рисуя жирный крестик.
Боб привез мне этот лист с рисунком, поскольку Фэй был уверен, что я захочу на него посмотреть. Как я уже говорил, учить для Фэя было также жизненно необходимо, как дышать, и его собственный мозг он считал таким же учебным пособием, как и чей-нибудь другой.
Боб доложил, что Фэй изначально был частично парализован, но не хотел выключаться из жизни из-за этого более, чем на две недели. У него оставалась одна серьезная проблема - транскортикальная афазия.
Наверно, транскортикальная афазия наименее тяжелая проблема речи из всех возможных, но, пожалуй, самая досадная.
Пациент с этим недугом не имеет проблем с речью как таковой, он может легко, быстро и разборчиво говорить, но существует одна небольшая деталь: он не может найти подходящее, нужное в данный момент название предмета или имя человека. Это сводит с ума.
Если взять карандаш и попросить человека с транскортикальной афазией назвать этот предмет, то, скорее всего, он ответит что-то вроде этого:
«А, это же... Ну это же ясно, что это... Ну, этим же пишут... Черт возьми, я же знаю, как это называется... Это не ручка, это... Ну это, он из дерева сделан, и внутри грифель..»
Если вы возьмете затем ручку и спросите его: «Что это?» - вполне возможно, он скажет:
«Ах, ну да, это не карандаш... Это... Ну, чернилами заправляется. Уотерман, Шеффер... Ну, пишут ими...»
Если вы, прочтя это, почувствовали легкий дискомфорт, то спешу заметить - все нормальные люди периодически испытывают подобные затруднения на короткое время.
Допустим, вы идете по улице со своей матерью и встречаете старого друга. Вы хотите представить их друг другу и вдруг понимаете, что не можете этого сделать! «Вот, познакомься, это..., это со мной...ну, она...»
Это ваша мать, вот, кто это, но почему-то на секунду это осознание от вас ускользает, и вы оказываетесь в дурацком положении. А пациент с транскортикальной афазией находится в нем постоянно.
И Фэй как раз был таким пациентом.
Боб предложил ему воспользоваться возможностями нашего института в течение всего времени, которое ему только может потребоваться.
И тогда Фэй показал нам настоящее величие своего духа.
Медленно говоря, как бы наощупь подыскивая нужные слова, пытаясь справиться с невероятным раздражением от своего недуга, Фэй сказал то, что мог сказать только он.
Фэй попросил Боба передать мне благодарность за заботливое предложение, а также посетовал на нехватку свободного времени. Он также попросил передать, что если я сочту нужным отправить к нему заведующую отделением речевых расстройств, то он с
удовольствием расскажет о транскортикальной афазии и покажет типичный случай. Мы с Бобом смеялись до изнеможения. Я перестал волноваться за Темпла Фэя.
Несколько месяцев спустя Международный Реабилитационный Форум решил присудить Тэмплу Фэю свою главную награду - статуэтку на пьедестале. Мне выпала огромная честь представить его на ежегодном обеде по этому поводу. Меня выбрали также и для вручения награды. Я должен был быть уверенным, что Фэй приедет на это собрание, которое в том году проводилось в комнате Линкольна в отеле Юнион Лиг и было исключительно элегантным событием.
За две недели до этого события я решил, что больше не могу ждать. Но, так как о вручении награды заранее не объявляется, я решил обратиться за помощью к его жене.
