Произнесенная в Государственном совете 26 марта 1910 года

Господа члены Государственного совета!

Вопрос о семейной собственности - вопрос для крестьянской жизни

настолько значительный, а для правительства настолько принципиальный, что я

позволю себе в настоящее время, перед голосованием статьи 9 *, вкратце к

нему вернуться. Во-первых, считаю необходимым установить, ввиду

неоднократного упоминания тут об отношении правительства к слабым, что

правительство никогда и нигде не заявляло о том, что государство свободно

от забот относительно слабых, относительно немощных, относительно

неспособных членов крестьянской общины и крестьянской семьи. Заботы по этому

предмету, несомненно, лежат на правительстве, но они, эти слабые, не должны

лежать тяжелой обузой, не должны давить, как тяжкие кандалы, на одно

крестьянское сословие, на один земледельческий класс, на его инициативу, его

стремление улучшить свой быт.

Закон 9 ноября, избегая всякого насилия, всякого принуждения как в

отношении общинного способа, так и семейного способа владения землей, лишь

осторожно развязал, снял путы, связывавшие до настоящего времени свободную

волю крестьян, рассчитывая на то, что, не будучи ничем стеснены, способности

и воля разумнейших и сильнейших свободно проявят себя, проявят во всю ширину

народной самодеятельности русского народного духа. По этим соображениям,

возражая, как известно, против признания единоличными собственниками членов

тех общин, где когда-либо были переделы, правительство, по тем же причинам,

решительно высказывается против установления каких-либо новых писаных норм в

определении понятия крестьянской семейной собственности, особенно с

пригвождением к ней, помимо естественного, жизненного подбора, элемента,

иногда, быть может, негодного.

Заметьте, господа, что правительство шло в этом направлении с

величайшей осторожностью и, освобождая крестьянству пути перехода к личной

собственности, сохранило по отношению к этому новому виду владения все

правила, ограждающие сохранность крестьянской надельной земли для

крестьянства, и тем заслужило

даже упрек в недостаточном размахе бюрократического творчества!

В этом направлении правительство пошло гораздо далее существующего

закона. Во-первых, единоличные участки, укрепленные в личную собственность,

- по проекту правительства до выдела к одному месту, а по статье 51

Думского законопроекта и после выдела, - подчиняются всем правилам,

установленным для надельных земель. Эти участки могут продаваться только в

руки крестьянства, они могут закладываться только в Крестьянском банке, они

изъемлются из обращения на них частных взысканий. Закон 9 ноября, сохраняя

возможность применения местных обычаев в порядке завещательном и в порядке

наследственном, ограждает в значительной степени права сыновей. Закон 9

ноября, как я только что сказал, пошел даже дальше существующего закона,

оградив от произвола домохозяев и боковых родственников, признав их

совладельцами надельных земель. Наконец, Дума статьей 51-й ограничила

возможность скупки наделов *, установив правила о воспрещении продажи в одни

руки в одном уезде более 6 указанных наделов; при этом я должен оговорить,

что едва ли в действительности существует такая громадная мобилизация

крестьянской собственности, как тут упоминалось.

По крайней мере, мы стараемся по каждому отдельному случаю немедленно

производить расследование, и, как члены Государственного совета недавно

могли узнать, по поводу одного сообщения о крайне низкой цене, по которой

продаются будто бы надельные участки в Орловской губернии, напечатанного в

"Новом времени", был запрошен губернатор. Он ответил телеграммой на имя

товарища министра, "что сведения о продаже земли в газете "Новое время"

совершенно неверны - в округе Орловского окружного суда средняя покупная

цена десятины за последние три года, согласно купчим крепостям, равнялась 86

рублям, а средняя покупная цена десятины в 1909 г. равнялась 89 р. Цена эта

значительно ниже фактической покупной цены, она искусственно понижена во

избежание нотариальных расходов. В указанные цены не входят принятые на себя

покупщиками и плательщиками недоимки".

Я должен заметить, что вообще средняя продажная цена надельной земли по

всей России в настоящее время равняется 93 р., то есть она не чрезмерно

низка.

Возвращаясь к установленным законом гарантиям, я

укажу, что право взрослых сыновей, как заметил и гр. Д. А. Олсуфьев*,

ограждено указом 5 октября 1906 г., установившим возможность производства в

настоящее время семейных разделов, по приговорам сельских сходов, даже и без

согласия домохозяев-отцов. Права отдельных семейств ограждаются против

обезземеленья вследствие пьянства или распутства домохозяина выработанным

уже Министерством внутренних дел законом об упрощенных опеках над

расточителями.

Все эти мероприятия имели в виду, не нарушая самой природы надельной

земли как земельного фонда, обеспечивающего крестьянство, дать возможность

этому крестьянству использовать землю приложением к ней путем свободного

труда лучших крестьянских сил. Поэтому совершенно противно самой мысли,

самому принципу закона 9 ноября насильственное прикрепление к земле

какой-либо рабочей силы, будь то путем прикрепощения ее к общине или путем

создания в черте самого надела новой небольшой общины - общины семейной. По

нашим понятиям, не земля должна владеть человеком, а человек должен владеть

землей. Пока к земле не будет приложен труд самого высокого качества, труд

свободный, а не принудительный, земля наша не будет в состоянии выдержать

соревнование с землей наших соседей, а земля (повторяю то, что сказали в

свое время в Государственной думе), земля - это Россия.

Я опасаюсь, господа, применения к надельным землям того принципа,

который такое продолжительное время применялся к уральским заводам, принципа

обязательного занятия заводскими работами всего заводского населения,

независимо от пригодности его для этих работ. В результате - гибнут заводы,

в результате - находятся в трагическом положении и заводские рабочие. По

этим соображениям, правительство, не из желания спорить, не из упорства, но

по принципиальным соображениям, не может присоединиться к такой поправке к

статье 9, которая вносила бы совершенно новые, не существовавшие до сих пор

начала, противоречащие существующим нормам крестьянской собственности.

Короче сказать, неприемлема для нас такая поправка, которая ударяла бы по

всем домохозяевам-крестьянам.

Так как наиболее льготной в этом отношении является поправка А. С.

Стишинского *, и к ней, кажется, очень близка и поправка кн. А. Д.

Оболенского * 2, то позвольте мне представить вам некоторые соображения,

доказывающие неприемлемость для нас этой поправки; тогда, мне кажется, отпадет

необходимость говорить и о всех остальных поправках,

С первого взгляда может показаться более чем естественным

предоставление домохозяину, укрепляющему за собой участок, права заявления:

желает ли он укрепиться единолично или желает укрепить вместе с собой и

членов своей семьи в общую семейную собственность. Это, казалось бы, не

вносит в дело никакого принципа принуждения; наоборот,

крестьянину-домохозяину предлагается свобода выбора между порядком новым и

старым.

Но в действительности это далеко не так.

При личной собственности, по закону 9 ноября, сохраняется, как я только

что говорил, действующий ныне порядок распоряжения землей. Какова бы ни была

сенатская практика, в которой исследователи совершенно добросовестно могут

отыскивать указания на принцип и личной, и семейной собственности, все же ни

эта практика, ни Государственный совет, в известном всем деле Армалиса *,

не установили, что при продаже, при залоге или при отчуждении участка,

принадлежащего семье, требуется нечто иное, кроме свободного единоличного

волеизъявления домохозяина.

Таким образом, если указ 9 ноября не ломает в этом отношении понятия,

установившегося в деревне, то обсуждаемая поправка вносит в эту область

много нового. Во-первых, совершенно неясно, предполагается ли этой поправкой

даровать домохозяину право укреплять вместе с собою всех членов своей семьи,

имеющих по местным обычаям участие в общей собственности, или избирать для

этого отдельных своих родичей. Первый случай равнялся бы распространению на

существующее поколение коллективной семейной собственности и установлению

между родителями и детьми новой законодательной нормы.

Я думаю, что доброе число домохозяев, которые согласились бы при

укреплении избрать эту формулу новой прикровенной семейной собственности,

под видом сохранения прежнего порядка, было бы прямо введено в заблуждение.

Я полагаю, что они были бы изумлены после нарождения у них новых сыновей

открытием того обстоятельства, что эти новорожденные сыновья не имеют

никакого участия в собственности на землю. Я думаю, что они были бы

изумлены, когда со временем, при желании с их стороны продать участок,

заложить его, перейти на

хутор, выйти на отруб, им было бы заявлено, что они отреклись от своего

права распоряжаться землей, что их место заступил какой-то новый

коллективный орган семейного волеизъявления. Да каким же образом установить

этот орган, каким образом добиться в нем единогласия, каким образом

установить в нем представительство интересов малолетних и опекунских

установлений?

По моему разумению, провести такого рода принцип в жизнь немыслимо.

Писаное право точно так же такого рода нормы не знает, разве только в одной

Черногории, о которой тут уже упоминалось и где гражданское уложение писал

профессор Новороссийского университета. Но, быть может, и вероятно даже, я

ошибаюсь, а так как поправка мотивирована, как тут было заявлено, тем, что

нельзя же ограничивать свободную волю домохозяина, укрепляющего за собой

надел, запретом предоставления определенным лицам соучастия в его владении,

то, несомненно, поправка предполагает право домохозяина избрать тех или иных

из членов своей семьи для соукрепления в надельном участке.

Но в таком случае ведь теряет значение и сама поправка. Она ведет к

совершенно неожиданным результатам, так как домохозяин приобретает право

исключать из своей семьи нежелательных ему членов семьи, например, взрослых

сыновей, по настоянию мачехи. Более того, домохозяин приобретает в силу этой

поправки при жизни гораздо более прав, чем закон 9 ноября предоставляет ему,

в порядке завещательного распоряжения, которое все-таки поставлено в

зависимость от обычая.

А дети? Дети, конечно, выиграют от этой поправки и в первом, и во

втором случае. Если закон не скажет, то он подскажет детям идти по всей

России требовать от родителей насильственного закрепления за ними в семейную

собственность надельных участков. В иных случаях будет делаться это скопом,

в других случаях - будет навязывать свою волю наиболее дерзкий, наиболее

наглый член семьи. А так как этот вопрос - шкурный, то требование это будет

предъявлено с ножом к горлу. Раздор между родителями, о жалкой роли которых

тут так много говорилось, и между детьми, несомненно, будет посеян, и в

результате бывшая патриархальная семья, лишившись распорядителя-домохозяина,

лишившись юридического аппарата волеизъявления, будет влачить жалкое

первобытное существование, прикованная к нищей-

ской рутине цепями, выкованными здесь, в С.-Петербурге. Вот, господа,

причина, почему я считал бы не только вредным, но прямо опасным вместо

определенных норм вводить в закон туманное понятие

социалистически-сентиментального свойства.

 

Дополнение, сделанное по поводу речи А. С. Стишинского,

произнесенной в Государственном совете 26 марта 1910 г.

 

Господа члены Государственного совета!

Я хочу остановить ваше внимание на две минуты, не более, по поводу речи

А. С. Стишинского *. Мне кажется, что член Государственного совета А. С.

Стишинский хорошо понял одну из моих мыслей, именно о том, что закон 9

ноября сохраняет земельный надельный фонд в руках крестьянства, но он

ошибся, приписывая мне мысль о том, что закон 9 ноября бережно относится к

сохранению семейной собственности в ее целом.

Я не оспариваю утверждения А. С. Стишинского о том, что семейная

собственность выражается в жизни в двух признаках; первый признак - право

члена семьи во всякое время вселиться в участок; признак второй - право

требовать выдела своей доли из участка, из цельного культурного участка. Но,

по моему мнению, именно эти два права и ведут к разорению хозяйства и

являются главнейшим аргументом не за, а против семейной собственности.

Замечу еще, что А. С. Стишинский в своей речи, при вычислении лиц,

бросающих землю, выходящих из нее, оставивших участки, которых всего в

России 82 тысячи при 67 тысячах и даже несколько более покупщиков, забыл

упомянуть о том, что в числе их находятся в большом числе и переселенцы,

которые не могут считаться оставившими землю. Затем, несмотря на объяснения

А. С. Стишинского, что, согласно его поправке, те члены семьи, которые не

зачислены в соучастники семейной собственности, являются наследниками доли

своего отца, я все же утверждаю, что они являются по отношению к другим

членам семьи, признанным соучастниками, и обездоленными, и обиженными.

Я устанавливаю точно так же, что, согласно закону 9 ноября, при

закреплении участка за домохозяином в личную собственность он не вправе, как

утверждает А. С, Стишинский, выгнать члена своей семьи из участка,

так как споры между членами семьи будут разрешаться и впредь по

местному обычаю волостными судами.

Наконец, у меня остается еще одно недоумение. Если, по словам А. С.

Стишинского, его поправка не дает соучастникам во владении права голоса при

отчуждении, при продаже участка, то мне кажется, что поправка эта,

во-первых, теряет всякое значение и, во-вторых, является не только

бесполезной, но и вредной; она, несомненно, введет в смущение целый ряд лиц,

ввиду того, что ни один, я думаю, нотариус не решится произвести продажу и

совершить акт на отчуждение участка по заявлению одного только домохозяина,

раз в коренном акте его владения землей он значится собственником, наравне с

другими соучастниками продаваемого участка.

Замечание по поводу поправки к закону от 9 ноября, сделанное в

Государственном совете 27 марта 1910 г.

Только что выслушав новую поправку *, я должен заявить, что

правительство против нее также возражает, так как, во-первых, правило,

устанавливаемое этой поправкой, сводится к тому, что частный случай, когда

домохозяин перестает быть распорядителем участка, подводится под общее

правило и таким образом как будто бы внушается членам семьи, что они могут

устранять или могут заменять собою самого домохозяина; а во-вторых, еще

более важно, с моей точки зрения, то, что поправкой устанавливаются

совершенно новые гражданские нормы. Поправка может создать у крестьянства

убеждение, что домохозяин, переставший быть распорядителем участка,

перестает быть и собственником этого участка. Наступает как будто бы

гражданская смерть домохозяина, то, чего в настоящее время в убеждении

крестьянства, конечно, не существует, так как старик, который не может уже

работать на участке, все-таки в понятиях крестьян остается его собственником

и лишению гражданских прав подвергнут быть не может.