В Государственном совете 30 декабря 1908 года

 

Я почитаю необходимым представить Государственному совету, прежде чем

он перейдет к рассмотрению дела по существу, некоторые соображения об

отношении правительства к законопроекту Государственной думы и о продлении

действия временных учреждений и штатов Министерства путей сообщения. Как

известно Государственному совету, правительство вошло в законодательные

учреждения с представлением о временном продолжении помянутых учреждений и

штатов, впредь до издания постоянного по этому предмету законоположения.

Правительство при этом исходило из следующих соображений: преобразование

ведомства путей сообщения, столь разросшегося за последнее время, должно

быть строго обдумано сообразно с современными требованиями путейской службы

и представлено на законодательное уважение скорее с опозданием, чем в виде

не вполне разработанном.

Не рассчитывая добросовестно выполнить эту работу до 1 января 1909

года, правительство вошло с ходатайством о том, чтобы до преобразования

ведомства временно не ломались нынешние учреждения, которые, как никак,

поддерживают существующий порядок. При этом смею заметить, что правительство

никогда не настаивало на совершенстве существующей организации, а наоборот,

всегда сознавало, сознает и теперь, необходимость коренного преобразования

ведомства путей сообщения. При этом оно лишь полагало, что можно разрушить

существующую организацию, заменить ее другою, но, сохранив ее, опасно наспех

вносить в нее коренные изменения, могущие послужить во вред ходу работ.

Государственная дума взглянула на это дело несколько иначе и хотя,

правда, не тронула существующих учреждений, но вместе с тем нашла возможным

уничтожить в советах и комитетах штатных членов от ведомств, заменив их

представителями тех же ведомств, но без присвоения им особого

вознаграждения. Правительство не сочло возможным стать на эту точку зрения и

в Государственной думе отстаивало свой первоначальный взгляд, основываясь на

соображениях двоякого порядка. Первая категория соображений формального

свойства касалась того обстоятельства, что Совет по железнодорожным делам

существует не на основании временного закона о продолжении учреждений

ведомства путей сообщения, но на основании закона постоянного - Высочайше

утвержденного в 1885 году мнения Государственного совета. Казалось бы, что

постоянный закон уничтожить или изменить возможно лишь в порядке

законодательной инициативы, но не попутно при изменении особых временных

законоположений.

Другой ряд соображений касается существа дела.

Правительству казалось и кажется, что Государственная дума, сохранив

существующие учреждения, лишила их, вместе с тем, возможности

производительно работать. Механизм управления путями сообщения зиждется на

положении коллегиальном. Дурно ли, хорошо ли, но эти коллегиальные

учреждения производят громадную работу. Правительству казалось рискованным в

настоящее время дезорганизовать эту работу. Между тем, трудно возложить на

должностных лиц, занятых своей прямой обязанностью, участие в комитетах и

советах, из которых некоторые собираются чуть ли не ежедневно, невозможно

поручить участие в местных советах совершенно иногда неподготовленным лицам,

иногда даже уездным чиновникам; этим самым нарушается самый признак, самый

принцип коллегиальности, о котором я только что говорил. Особенно это важно

в советах местных управлений казенных железных дорог, где ведомству путей

сообщения совершенно необходимо иметь представителей независимых,

самостоятельных от местного железнодорожного управления.

Эту сторону дела более подробно разовьют присутствующие здесь

представители заинтересованных ведомств. Мне же позвольте осветить

принципиальную сторону дела в той стадии, в которой оно находится в

настоящее время. Из моих слов уже ясно, я думаю, милостивые государи, что

правительство возражает, и возражает самым определенным образом, против

принятия думского законопроекта.

Но я должен заметить, что правительству трудно высказаться и против

безусловного его отклонения, и вот почему. С 1 января 1909 года прерывается

действие Высочайшего повеления о продлении учреждений Министерства путей

сообщения и штатов центральных установлений этого ведомства. В случае

безусловного отклонения Государственным советом законопроекта Государст-

венной думы правительство потеряет совершенно надежду провести

законодательным порядком вопрос о временном продолжении существования этих

учреждений и может заслужить упрек в намеренном желании провести этот вопрос

в ином порядке.

Между тем, в случае направления дела к соглашению правительство имело

бы возможность временного, в административном порядке, приспособления к

промежуточному положению вещей, впредь до окончательного разрешения дела

Государственным советом и Государственной думой. По мнению правительства,

дело это не должно быть искусственно обострено. Формальная сторона -

законный титул существования Совета по железнодорожным делам - скорее

вопрос необходимой оговорки со стороны правительства.

Во всем остальном пожелания законодательных учреждений по существу

сводятся, по-видимому, к необходимости сокращения расхода. Идти по этому

путы так далеко, как желала того Государственная дума, правительство не

может, но, с другой стороны, оно чувствует себя обязанным идти навстречу

этим пожеланиям, тем более что оно далеко от того взгляда, чтобы создавать

какие-либо осложнения на этой почве. Наоборот, ведомства пойдут в сторону

полного напряжения сил своего личного состава и предложат, в пределах

возможного, сокращение расходов.

Я питаю надежду, что Государственная дума оценит готовность

правительства и не останется непреклонною в своем решении. Не мне говорить о

высоком призвании Государственного совета брать на себя в подобных вопросах

инициативу соглашения. Моя задача скромнее. Я считаю необходимым указать,

что настоящий случай - случай классический для применения статьи 49

Учреждения Государственного совета, то есть правил о согласительных

комиссиях.

Милостивые государи!

Мне кажется, что Государственный совет может остаться под впечатлением

только что выслушанных соображений *. Одно из этих соображений сводится к

тому, что спешность в настоящем деле предложена правительством для того,

чтобы господа, сидящие на министерских скамьях, дали бы возможность другим

господам, сидящим в разных комиссиях и комитетах, получать какое-то

добавочное вознаграждение.

Я должен сказать, что это положительно не так. Во-первых, все лица,

которые получают в комитетах и советах вознаграждение, получают его не в

качестве добавочного, а получают так же, как и все мы, так же, как и вы,

господа, за совершение известной работы. Поэтому, хотя бы мимоходом, я

считаю долгом оговориться, что противоположное утверждение не верно - это

не так. Спешность, господа, необходима была правительству не с этой целью, а

по причинам гораздо более важным.

Позвольте мне припомнить вам ход того же дела в прошлом году. В

минувшем году правительство было совершенно в таком же положении, как и в

настоящем. 1 января 1908 года точно так же кончилось действие Высочайшего

повеления о продлении временных штатов и учреждения центральных установлений

ведомства путей сообщения. Правительство, исходя в своих соображениях из

того, что главную роль играют в этом деле не штаты Министерства путей

сообщения, а более общий закон, устанавливающий обязанности ведомства,

обязанности Министерства путей сообщения, и полагая, что Государственная

дума не успеет до 1 января провести в законодательном порядке закон о

продолжении этих временных штатов, испросило ввиду того, что постоянный

закон не был изготовлен, повеление Государя Императора о продолжении этих

штатов в порядке Верховного управления.

После этого в Государственной думе раздались голоса: "Это недоверие со

стороны правительства, почему же правительство думает, что до 1 января

Государственная дума и Государственный совет не успеют рассмотреть этого

дела?" Учитывая эти соображения, в настоящем году правительство

своевременно, в начале сентября месяца, внесло соответствующий законопроект

о продолжении помянутых штатов в Государственную думу, ввиду того что

постоянные штаты, как я имел честь уже указывать в первой своей речи, не

были еще достаточно разработаны. Теперь почти накануне 1 января 1909 года

штаты эти не имели возможности пройти в законодательных учреждениях в

установленном порядке.

Нам говорят: "Что ж из этого? Из этого выйдет только то, что некоторые

господа не будут более получать добавочного содержания". Но ведь это

абсолютно не так. Имейте в виду, что к 1 января настоящего года прекращается

не только течение выдачи содержания членам советов и комитетов, но

упраздняются совершенно ipso facto центральные учреждения

Ведомства путей сообщения, все

министерство, кроме министра и его товарищей! Все министерство перестает

существовать! Мне кажется, что это уже не мелочное соображение и что

спешность в этом деле должна быть признана по действительно важным

соображениям. Но нам говорят: "Почему же при таком положении вещей не принят

законопроект Государственной думы, раз пострадают от этого только некоторые

чиновники, прекратится течение им содержания и они будут заменены другими

должностными лицами, этого содержания не получающими?"

Но тут позвольте мне обратиться к некоторым соображениям, только что

высказанным графом С. Ю. Витте. Он говорил о том, что в данном случае надо

иметь в виду, что та коллегиальность, на которой настаивает правительство,

служит только во вред правительству и во вред делу. Коллегиальность эта

могла существовать при прежнем режиме, при прежнем порядке, когда не было

объединенного правительства, когда в этих коллегиальных комиссиях, в этих

советах на местах были в качестве членов - соглядатаи от разных ведомств,

которые караулили друг друга и доносили своим принципалам о незаконных

действиях соседних ведомств.

Нам говорилось о том, что было бы, может быть, благом, если бы это

коллегиальное начало было уничтожено. Я лично смотрю несколько иначе на это

дело. Я полагаю, что коллегиальность на местах может выражаться не в

соревновании ведомств, а в содействии друг другу представителей различных

ведомств с целью упорядочения дела. Но, независимо от моего личного мнения,

остановлю ваше внимание, милостивые государи, на том, что это вопрос

существа; когда будут разрабатываться постоянные учреждения и штаты

Министерства путей сообщения, тогда можно будет об этом говорить, и тогда,

может быть, и само правительство откажется от этой коллегиальности. В

настоящее же время нарушение ее есть нарушение существующего порядка, о

временном продлении которого, ввиду невозможности в настоящее время

поступить иначе, правительство и ходатайствует.

По поводу коллегиального принципа тут проскользнула в одной из речей

мысль о том, что в настоящее время местные коллегии заменены объединенным

министерством. Было сказано, что министерство, Совет министров или глава

объединенного министерства должны сами выстроить всех в одну линию, должны

всех воодушевить

одним желанием и должны действовать не через коллегиальное учреждение,

а опираться на единоличную власть. Я вот этого не могу себе представить. Я

не знаю, каким образом, покуда коллегиальные учреждения не отменены, покуда

они существуют, каким образом Совет министров или глава правительства,

скажем, Председатель Совета министров заменит собою членов-представителей

ведомств - в местных железнодорожных советах.

Мне кажется, что такое отсечение этих членов внесет только

дезорганизацию в дело. Мне кажется также, что предложение М. М. Ковалевского

о том, что должен быть принят думский законопроект * и что одновременно

правительство должно внести в установленном порядке другой законопроект о

временном продолжении действия этих коллегиальных учреждений, - мне

кажется, что это предложение точно так же неприемлемо. Это предложение

внесет полную уже дезорганизацию в дело, так как временно, с 1 января,

наступит момент полного бездействия или невозможности работать для этих

коллегиальных учреждений, с тем, что через несколько месяцев эти коллегии

начнут работать снова.

Конечно, в настоящее время направлением дела на соглашение в

согласительную комиссию не устраняется та грань, тот момент, который

наступает 1 января 1909 года, когда временное центральное учреждение

Министерства путей сообщения юридически как будто должно перестать

существовать. Но в данном деле, повторяю, правительство должно

присматриваться не только к букве закона, но и придерживаться его духа.

Нельзя, господа, мириться с таким положением, когда вопреки общему духу

законов, вопреки обязанности ведомства обслуживать известные общественные

группы в их законных потребностях центральная организация перестала бы

существовать. Тут наступает момент той force majeure, при которой

правительство должно, считаясь с существующими законами, применяться к духу

этих законов, дающих возможность и возлагающих обязанность на правительство

сохранять необходимые учреждения до замены их другими и не ставить их в

положение органа с отсеченными руками.

У нас, у господ, сидящих на министерских скамьях, не только обязанность

издавать, как тут было сказано, какие-то указы, у нас есть другая

обязанность, обязанность дать возможность обывателям пользоваться блага-

ми, которые обеспечиваются центральным управлением и органами

управления, теми благами, которыми вправе пользоваться каждый, обязанность

предоставить возможность безопасно, как говорил один из ораторов, без

всякого риска для наших семей, для нас самих, для господ членов

Государственного совета точно так же, как и для всех обывателей, продолжать

пользоваться после 1 января, независимо от вступления в действие в

узаконенном порядке тех постоянных учреждений министерства, путями

сообщения, которые должны быть к услугам каждого гражданина.

 

РЕЧЬ О ДЕЛЕ АЗЕФА, ПРОИЗНЕСЕННАЯ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ

ДУМЕ 11 ФЕВРАЛЯ 1909 ГОДА В ОТВЕТ НА ЗАПРОСЫ №51 №52

 

Господа члены Государственной думы!

Прежде, чем Государственная дума примет какое-либо решение по заявлению

об азефском деле, я хочу поделиться с вами теми сведениями, которые

правительство по этому делу имеет. Несмотря на только что высказанные

соображения, заявление по этому делу представляется мне недостаточно

обоснованным; данные, на которых построено заявление, противоречат тем

материалам, которые имеются в распоряжении правительства. Обвинения, которые

вытекают из запроса, раздались впервые и раздаются и теперь всего громче из

революционного лагеря. Поэтому я думаю, что Государственная дума, выслушав

меня, может быть, найдет, что в действиях правительства нет оснований для

запроса о действиях незакономерных.

Если, господа, я не выступил раньше, то потому, что возводились против

правительства голословные обвинения, я же хотел иметь в руках хотя

какие-нибудь данные, против которых мог бы возражать, так как мне казалось,

что те лица или партии, которые подняли дело об Азефе * в Государственной

думе, хотят поставить правительство в положение невыгодное, сбить его на

определенную позицию, которая дала бы заявлениям правительства желательную

для противников его окраску. Эта позиция, это положение - положение стороны

обороняющейся, став на которую правительство едва ли могло бы освободить

свои объяснения от полемического оттенка.

Между тем, дело Азефа - дело весьма несложное, и для правительства и

для Государственной думы единственно достойный, единственно выгодный выход

из него - это путь самого откровенного изложения и оценки фактов. Поэтому,

господа, не ждите от меня горячей защитительной или обвинительной речи, это

только затемнило бы дело, придало бы ему ведомственный характер; отвечая же

лично на этот запрос, я хотел бы осветить все это дело не с ведомственной,

не с правительственной даже, а с чисто государственной точки зрения. Но,

прежде чем перейти к беспристрастному изложению фактов, я должен установить

смысл и значение, которое правительство придает некоторым терминам.

 

Тут в предыдущих речах все время повторялись слова "провокатор",

"провокация", и вот, чтобы в дальнейшем не было никаких недоразумений, я

должен теперь же выяснить, насколько различное понимание может быть придано

этим понятиям. По революционной терминологии, всякое лицо, доставляющее

сведения правительству, есть провокатор; в революционной среде (возгласы

слева) такое лицо не будет названо предателем или изменником, оно будет

объявлено провокатором.

Это прием не бессознательный, это прием для революции весьма выгодный.

Во-первых, почти каждый революционер, который улавливается в преступных

деяниях, обычно заявляет, что лицо, которое на него донесло, само

провоцировало его на преступление, а во-вторых, провокация сама по себе есть

акт настолько преступный, что для революции не безвыгодно, с точки зрения

общественной оценки, подвести под это понятие действия каждого лица,

соприкасающегося с полицией. А между тем, правительство должно совершенно

открыто заявить, что оно считает провокатором только такое лицо, которое

само принимает на себя инициативу преступления, вовлекая в это преступление

третьих лиц, которые вступили на этот путь по побуждению агента-провокатора.

(Возглас слева: верно!)

Таким образом, агент полиции, который проник в революционную

организацию и дает сведения полиции, или революционер, осведомляющий

правительство или полицию, ео ipso еще не может считаться провокатором. Но

если первый из них, наряду с этим, не только для видимости, для сохранения

своего положения в партии выказывает сочувствие видам и задачам революции,

но вместе с тем одновременно побуждает кого-нибудь, подстрекает кого-нибудь

совершить преступление, то, несомненно, он будет провокатором, а второй из

них, если он будет уловлен в том, что он играет двойную роль, что он в части

сообщал о преступлениях революционеров правительству, а в части сам

участвовал в тех преступлениях, несомненно, уже станет тягчайшим уголовным

преступником. Но тот сотрудник полиции, который не подстрекает никого на

преступление, который и сам не принимает участия в преступлении, почитаться

провокатором не может.

Точно так же трудно допустить провокацию в среде закоренелых

революционеров, в среде террористов, кото-

рые принимали сами участие в кровавом терроре и вовлекали в эти

преступления множество лиц. Не странно ли говорить то же о провоцировании

кем-либо таких лиц, как Гершуни, Гоц, Савинков, Каляев, Швейцер *, и др.? Но

смысл и выражение запроса не оставляют никакого сомнения в том, что Азефу

приписывается провокация в настоящем смысле этого слова, а также и активное,

последовательное участие в целом ряде преступлений чисто государственных.

Кто же такой Азеф? Я ни защищать, ни обвинять его не буду. Такой же

сотрудник полиции, как и многие другие, он наделен в настоящее время

какими-то легендарными свойствами. Авторами запроса ему приписывается, с

одной стороны, железная энергия и сила характера, при чем сведения эти

почерпнуты из заметки "Нового времени", которой почему-то приписывается и

придается чуть ли не официозный характер. С другой стороны, ему

приписывается целый ряд преступлений, почерпнутых из источников чисто

революционных. Правительство же, как я сказал, может опираться только на

фактический материал, а считаться с разговорами, которые, несомненно, должны

были создаться вокруг такого дела, с разговорами характера чисто

романического, фельетонного на тему "Тайны департамента полиции", оно,

конечно, не может.

Поэтому, господа члены Государственной думы, перейдем к фактам,

пересмотрим данные, внешние данные из жизни Азефа, проследим по совету члена

Государственной думы Покровского * революционную карьеру Азефа и,

параллельно, его полицейскую карьеру и рассмотрим его отношения к главнейшим

террористическим событиям последнего времени. По расследовании всего

материала, имеющегося в Министерстве внутренних дел, оказывается, что Азеф,

в 1892 г. живет в Екатеринославе, затем он переезжает за границу, в

Карлсруэ, кончает там курс наук со степенью инженера, в 1899 году

переселяется в Москву и остается там до конца 1901 года. После этого он

уезжает за границу, где и остается до последнего времени, временами только

наезжая в Россию, о чем я буду говорить дальше.

Отношения его к революции, опять-таки, конечно, по данным департамента

полиции, таковы: в 1892 г. он в Екатеринославе принадлежит к

социал-демократической организации, затем, переехав за границу, вступает в

ряды только что сформировавшегося в то время союза рос-

сийских социал-революционеров; затем в Москве он примыкает к московской

революционной организации, упрочивает там свои связи и сходится с

руководителем этой организации Аргуновым*. К 1902 г., опять-таки, конечно,

по данным департамента полиции, относится его первое знакомство с Гершуни,

Гоцем и Виктором Черновым*. Это - люди революционного центра. Первые двое

играли главнейшую роль в революции - Гоц в качестве инструктора, а Гершуни

в качестве организатора всех террористических актов.

В это время влияние Азефа растет, растет именно благодаря этим

влиятельным знакомствам; в это время он получает и некоторую случайную, но,

благодаря именно этим связям, ценную для департамента полиции

осведомленность. К концу 1904 г. и относится вступление Азефа в заграничный

комитет партии. Заграничный комитет не есть еще тот центральный комитет,

который дает директивы и руководит всеми действиями революционеров. В это

время, после ареста в 1903 году Гершуни, опять-таки по сведениям

департамента полиция, во главе боевого дела партии находится Борис Савинков,

и только после ареста Савинкова, с 1906 г., Азеф, уже в качестве члена

центрального комитета, подходит ближе к боевому делу и становится

представителем этой организации центрального комитета.

Таким образом, с мая месяца 1906 года, по сведениям департамента

полиции, Азеф получает полную осведомленность о всех террористических

предприятиях, а до того времени осведомленность его была случайная и далеко

не полная. Сведения эти основаны на донесениях самого Азефа, на донесениях

заведующих розыскною частью и подверглись, конечно, и контрольной проверке.

Так, в 1905 г. в нашу миссию в Брюсселе является молодой человек, который

заявляет, что он должен был совершить террористический акт, но он раскаялся

и готов дать откровенные показания.

Оказалось, что это лицо предложило себя в качестве исполнителя

смертного приговора революционной партии, революционерами было направлено в

Париж, вошло в переговоры с центральным комитетом и переговаривалось там с

Савинковым и Черновым, а Азефа не видело, что было бы, конечно, трудно

допустимо, если Азеф в то время был бы уже членом центрального комитета.

Затем, из данных розыскных органов, которые по обязанностям своим должны

следить за сотрудниками посредством

внутренней агентуры и посредством наружного наблюдения, подтверждается

только что мною описанное положение Азефа в партии. Такие же сведения давали

и другие сотрудники, работавшие параллельно в партии, как, например,

упоминавшийся тут Татаров *, впоследствии убитый революционерами.

Определивши все то, что знало министерство об отношении Азефа к революции,

позвольте мне перейти к отношению его к полиции.

В число сотрудников Азеф был принят еще в 1892 году. Он давал сначала

показания департаменту полиции, затем, когда приехал в Москву, поступил в

распоряжение начальника охранного отделения, но посылал свои донесения и

непосредственно заведующему особым отделом департамента полиции Ратаеву;

затем переехал во второй раз за границу, опять давал сведения

непосредственно департаменту полиции, а когда назначен был директором

департамента Лопухин *, то переехал в Петербург и оставался в Петербурге до

1903 г. Затем из-за границы сносился опять с департаментом. В 1905 г.

поступил в распоряжение к только что тут упоминавшемуся Рачков-скому *,

который в то время заведовал политическим отделом; в конце 1905 г. Азеф

отошел временно от агентуры и затем работал в петербургском охранном

отделении. Конечно, временами, когда Азефа начинали подозревать в партии или

после крупных арестов, которые колебали его положение, он временно отходил

от агентуры, но потом опять приближался к ней.

Вот, господа, после выяснения отношения Азефа к службе розыска и к

революции, позвольте мне перейти к террористическим актам того времени для

того, чтобы выяснить, как понимал департамент, как понимало министерство

отношение его к этим актам. Но прежде позвольте мне установить одно

обстоятельство: во всех выдвигаемых против Азефа обвинениях его имя

связывалось с именем Рачковского. Так вот, я хотел выяснить, как тут,

впрочем, и говорилось, - что Рачковский до 1902 года действительно

заведовал особым отделом департамента, но в 1902 г. он вышел в отставку и

был в отставке до 1905 г. В этом году генерал Трепов * был назначен

петербургским генерал-губернатором, и Рачковский был снова принят на службу,

зачислен чиновником особых поручений и откомандирован в его распоряжение.

Когда генерал Трепов стал товарищем министра, заведующим полицией, то он

поручил Рачковскому управле-

ние политическим отделом департамента полиции, которым он и заведовал

до конца 1905 года, а затем с 1906 года, как я говорил в Первой думе,

Рачковский уже никаких обязанностей по Министерству внутренних дел не

исполнял.

Я не знаю, почему член Государственной думы Пергамент нашел какое-то

противоречие * в этом заявлении с правительственным сообщением. В

правительственном сообщении говорится, что никто из должностных лиц, а в том

числе указанный в газетных статьях действительный статский советник

Рачковский и другие чины никогда и ни в какой мере не были прикосновенны к

террористическим актам и иным преступным предприятиям революционеров.

Несомненно, что это относится к тому времени, когда Рачковский исполнял

активные поручения по департаменту полиции, а никак не к настоящему времени.

Таким образом, с 1902 по 1905 годы, то есть за время наиболее активной

деятельности Азефа, Рачковский находился в отставке.

Возвращаясь к террористическим актам, позвольте мне обратить ваше

внимание на некоторые выводы, которые вытекают из изучения вообще истории

терроризма за последние годы в России. Следствия, дознания, все данные

департамента полиции с большей яркостью указывают на то, что главари

революционных организаций для того, чтобы укрепить волю лица,

непосредственно исполняющего террористический акт, для того, чтобы поднять

его дух, всегда сами находятся на месте преступления. Так, Гершуни был на

Исаакиевской площади во время убийства егермейстера Сипягина *. Он был на

Невском рядом с поручиком Григорьевым во время неудачного посягательства на

обер-прокурора Победоносцева *. Он был в Уфе во время убийства губернатора

Богдановича *, он сидел в саду "Тиволи" в Харькове во время покушения Фомы

Качуры на князя Оболенского * и даже подтолкнул его, когда заметил в

последнюю минуту с его стороны колебание.

Точно так же Борис Савинков во время убийства статс-секретаря Плеве и

Великого князя Сергея Александровича *, во время замышлявшегося покушения на

генерала Трепова и во время метания бомб в Севастополе на Соборной площади в

генерала Неплюева * был на месте преступления. Поэтому, изучая отношения

Азефа к преступным деяниям, необходимо наряду с другими обстоятельствами

иметь в виду и этот террористический прием, обычный и, очевидно, свойственный

руководителям террористических актов в России.

Я опускаю террористическую летопись 1902. года, то есть убийство

егермейстера Сипягина и посягательство на Победоносцева, так как эти

действия не инкриминируются Азефу. Я только хочу напомнить, что к этому 1902

г. относится первоначальное знакомство Азефа с Гершуни, и тогда же

немедленно Азеф сообщает департаменту полиции о преобладающей роли некоего

Гранина, того же Гершуни, в революционных организациях, а затем изобличает

всю подавляющую роль Гершуни в террористических действиях России за эти

годы. Изучение процессов Фомы Качуры и Григорьева дает богатый материал для

истории русской революции этого времени. Показания этих лиц указывают то

значение, которое имели в революции, в подготовке всех террористических

актов Гершуни и Мельников. Азеф в это время только случайно, через

фельдшерицу Ременникову, узнает подробности посягательства на Победоносцева

и сообщает о них департаменту полиции.

За это же время из переписки о выдаче террориста Гоца из Неаполя и из

переписки последнего с Гершуни точно так же обрисовывается главенствующая

деятельность Гершуни и Мельникова. Из этой переписки ясно, как возникает

первоначально мысль об убийстве статс-секретаря Плеве; в этой переписке

имеется характерная фраза о просьбе Мельникова прислать бомб: "Петя просит

апельсинов". 1903 год ознаменовывается убийством в Уфе губернатора

Богдановича; в этом убийстве уличается Гершуни. Азеф находится безвыездно в

Петербурге. За это же время открывается и предупреждается целый ряд других

террористических актов и назревает убийство статс-секретаря Плеве, которое

приписывается здесь Азефу, несмотря на то что он только что перед этим

раскрыл покушение на того же статс-секретаря Плеве со стороны некой

Клитчоглу *.

Я повторяю, что ни защищать, ни обвинять Азефа я не намерен. Я передаю

только те данные, * которые имеются в распоряжении Министерства внутренних

дел. Поэтому, чтобы беспристрастно отнестись к роли Азефа, надо, как мне

кажется, поставить себе 4 вопроса: во-первых, где был Азеф в это время;

во-вторых, какое положение было его в партии; в-третьих, какие сведения и

данные сообщал он за это время полиции и затем, проверяла ли полиция,

департамент - на это, кажется,

тут кто-то и указал - деятельность своих сотрудников после совершения

этих террористических актов. Я на этом акте останавливаюсь особенно долго

потому, что Азеф именно был в это время в России, иначе мне достаточно было

бы сопоставить положение Азефа в партии и осведомленность его с самим

совершением акта. Но Азеф был в это время в России, и по тем данным, о

которых я раньше сообщил, еще близко к боевому делу не стоял, а знал только

то, что могли сообщить ему сильно законспирированные центровики.

Где был Азеф - это удостоверяется его письменными донесениями из

разных городов России, так что по числам можно совершенно ясно установить, в

каком городе когда он был. Я должен сказать, что он ездил в это время в Уфу

и имел там свидание с братом Сазонова *, Изотом, сообщал о том, что Изот не

имеет сведений о своем брате Егоре, бежавшем из тюрьмы и готовящем что-то

чрезвычайно важное. Затем, 4 июня Азеф появляется в С.-Петербурге и

открывает департаменту полиции, что лицо, погибшее во время взрыва в

Северной гостинице во время приготовления бомб, очевидно, для покушения на

статс-секретаря Плеве, был некто Покатилов *, что соучастники его находятся

в Одессе и в Полтаве. После этого он немедленно едет в Одессу, откуда

сообщает, что готовится покушение на статс-секретаря Плеве, что оно отложено

только потому, что не приготовлены бомбы. Примерно через месяц после этого

Плеве погибает от руки именно Егора Сазонова, посредством брошенного им

разрывного снаряда. В это время, однако, Азефа в России уже нет, так как от

16 июля имеется телеграмма его из Вены.

После такого потрясающего преступления, как удавшееся покушение на

министра внутренних дел, департамент полиции, конечно, расследовал, что

делал в это время его сотрудник. Директор департамента Лопухин выписывает

заведующего агентурой Ратаева из-за границы, расследует все дело и оставляет

Азефа на службе, на которой он и находится за все время директорства

Лопухина. Вот те внешние сведения, которые имеются в департаменте полиции по

делу статс-секретаря Плеве. Немедленно после этого Азеф посылает чрезвычайно

ценные и важные донесения, которые ведут к раскрытию целого ряда преступных

замыслов, но наряду с этим он дает и менее важные сведения, то есть такие,

на которые в это время мало обращали внимания. Он сообщает, на-

пример, о конгрессе революционеров в Париже, решившем собрать в Париже

конференцию всех революционных и оппозиционных партий. Эта конференция

состоялась между 17 и 24 сентября, и, согласно донесению Азефа, на ней были:

от революционеров - он и Чернов, а от конституционалистов - Петр Струве,

Богучарский, кн. Долгоруков и Павел Милюков *. (Голоса в центре: Хорошее

знакомство, хороши приятели! Смех.)

5 февраля 1905 года совершается в Москве убийство Великого князя Сергея

Александровича и подготовляется в Петербурге покушение на генерала Трепова.

Опять-таки по тому положению, которое, по сведениям департамента полиции,

занимал Азеф в партии, от него можно было бы ожидать донесений более

подробных по этому делу, если бы он был в это время в России и имел бы

возможность эти сведения достать от тех лиц, которые конспиративно вели это

боевое дело.

Дело об убийстве Великого князя с полной ясностью освещено как судебным

следствием, судебным процессом, так и литераратурой по делу, особенно

изданиями подпольными. Но до настоящего времени мы нигде не встречали имени

Азефа в рядах соучастников этого преступления. Дело это совершено Каляевым,

организовано Борисом Савинковым, участвовала в нем еще Роза Бриллиант *.

Азеф же находился в это время за границей; по документальным данным

департамента полиции, до покушения он был в Париже, 3 февраля был в Женеве,

в Швейцарии, и непосредственно после этого находился во Франции, в Париже.

Что же касается покушения на генерала Трепова, то оно было раскрыто

Татаровым, который дал имена всех организаторов покушения, но не называет

между ними Азефа, хотя о роли этого сотрудника департамента полиции он,

конечно, не знал; наоборот, Азеф сообщает дополнительные данные по этому

делу. В одном из заявлений сказано, что в это же время был направлен

революционный отряд в Киев для убийства генерал-адъютанта Клейгельса *. Об

этом ни в департаменте полиции, ни в охранном отделении никаких сведений

нет.

Были сведения в охранном отделении о том, что в Киеве действовала

местная дружина, которая была известна охранному отделению и которая была

вся своевременно ликвидирована. Других покушений в Киеве за это время не

было, но вот наступает 1906 год, арестуется Борис Савинков, и тут, как я уже

говорил, Азеф становится близко к боевому делу в качестве представителя

центрального комитета в боевой организации.

Интересна дальнейшая его роль. Я утверждаю, что с того времени все

революционные покушения, все замыслы центрального комитета расстраиваются, и

ни одно из них не получает осуществления. Указание в запросе на покушение на

министра внутренних дел Дурново * неосновательно, так как оно, собственно

говоря, и открыто с участием Азефа. Затем дальше идет поражающий ряд

преступлений: покушение на Дубасова, взрыв на Аптекарском острове,

ограбление в Фонарном переулке, убийство Мина, убийство Павлова, убийство

гр. Игнатьева *, Лауница, Максимовского. Но все эти преступления удаются

благодаря тому, что они являются делом совершенно автономных, совершенно

самостоятельных организаций, не имеющих ничего общего с центральным

комитетом. Это удостоверено и процессами, это удостоверяется и данными из

революционных источников. Орган соц.-рев. в №4 "Революционной мысли" за

1909 г. указывает на "полное бессилие партии в смысле боевой деятельности" в

такие решительные моменты, как конец 1905 г. и кровавый период,

последовавший за разгоном Первой думы, каковые данные свидетельствовали, что

в центре партии существовала измена, сознательно парализующая все усилия

партии в сторону широкого террора.

Успешно работали только боевые летучие отряды, особенно северные; но

удачная их работа объясняется только тем, что они были автономными, не

связанными с центром партии. Замыслы их не могли поэтому быть известны

центральному органу. Я говорю, что это подтверждается всеми процессами того

времени. Все эти покушения - дело максималистов, летучих отрядов, дружин и

тому подобных организаций. Повторяю, что все покушения, все замыслы

центральных организаций того времени не приводят уже ни к чему,

расстраиваются и своевременно разоблачаются.

Тут упомянуто было о террористическом замысле в 1908 году на Священную

особу Государя Императора. Я удостоверяю, что это принадлежит к области

вымысла и, очевидно, центральный комитет распускал эти слухи для того, чтобы

оправдать этим свою бездеятельность в глазах революционных партий.

Вот, господа, все, что по данным министерства внутренних дел известно

об Азефе. Я изучал подробно это дело, так как меня интересовало, нет ли в

нем действительно улик в соучастии, в попустительстве или в небрежении органов

правительства. Я этих данных, указаний и улик не нашел. Что касается Азефа,

то я опять-таки повторяю, что я не являюсь тут его защитником и что все, что

я знал о нем, я сказал вам. Обстоятельств, уличающих его в соучастии в

каких-либо преступлениях, я, пока мне не дадут других данных, не нахожу.

В этом деле для правительства нужна только правда, и действительно, ни

одна из альтернатив в этом деле не может быть для правительства опасна.

Возьмите, господа, что Азеф сообщал только обрывки сведений департаменту

полиции, а одновременно участвовал в террористических актах: это доказывало

бы только полную несостоятельность постановки дела розыска в Империи и

необходимость его улучшить.

Но пойдем дальше. Допустим, что Азеф, по наущению правительственных

лиц, направлял удары революционеров на лиц, неугодных администрации. Но,

господа, или правительство состоит сплошь из шайки убийц, или единственный

возможный при этом выход - обнаружение преступления. И я вас уверяю, что

если бы у меня были какие-либо данные, если были бы какие-либо к тому

основания, то виновный был бы задержан, кто бы он ни был.

Наконец, если допустить, что Азеф сообщал департаменту полиции все то,

что он знал, то окажется, что один из вожаков, один из главарей революции

был, собственно, не революционером, не провокатором, а сотрудником

департамента полиции, и это было бы, конечно, очень печально и тяжело, но

никак не для правительства, а для революционной партии.

Поэтому я думаю, что насколько правительству полезен в этом деле свет,

настолько же для революции необходима тьма. Вообразите, господа, весь ужас

увлеченного на преступный путь, но идейного, готового жертвовать собой

молодого человека или девушки, когда перед ними обнаружится вся грязь верхов

революции. Не выгоднее ли революции распускать чудовищные легендарные слухи

о преступлениях правительства, переложить на правительство весь одиум дела,

обвинить его агентов в преступных происках, которые деморализуют и членов

революционных партий, и самую революцию? Ведь легковерные люди найдутся

всегда. Я беру как пример печатающиеся теперь в газете "Matin" разоблачения

Бакая, теперешнего революционера и бывшего сотрудника департамента полиции.

Я недавно получил от Бакая письмо. Он просит меня ознакомиться с теми

документами, которые были задержаны при нем во время обыска в 1907 году, и

предлагает вернуться в Петербург для того, чтобы помочь дальнейшим

разоблачениям. Документы эти, видимо, готовились также для прессы, они почти

тождественны с теми, что печатаются в "Matin", но, конечно, составлены в

гораздо более скромном масштабе. В "Matin" они раздуты и разукрашены.

Относятся они к 1905 г., скорее к сыскному отделению, чем к охранному, ко

времени апогея революции в Варшаве.

Я должен сказать, что в свое время некоторые сведения по этому делу

проникали в печать, и я года полтора тому назад приказал полностью

расследовать все это дело и должен удостоверить, что все то, что Бакай

говорит, есть по большей части сплошной вымысел; например, его рассказ про

Щигельского *, который был здесь упомянут, и о том, что прокурор хотел

привлечь его к ответственности, - не соответствует истине. Точно так же

неверны только что здесь оповещенные с трибуны сведения о том, что какое-то

лицо, приговоренное к смертной казни, состоит начальником охранного

отделения в Радоме. Я должен заявить, что это не только не так. но в Радоме

нет и охранного отделения. (Смех.)

Таким образом, очевидно, не безвыгодно продолжать распускать нелепые

слухи про администрацию, так как посредством такого рода слухов, посредством

обвинения правительства можно достигнуть многого; можно переложить,

например, ответственность за непорядки в революции на правительство.

(Рукоплескания справа и в центре.) Можно, господа, этим путем достигнуть,

может быть, упразднения совершенного секретной агентуры, упразднения чуть ли

не департамента полиции. Эту ноту я и подметил в речах предыдущих ораторов,

надежду на то, что само наивное правительство может помочь уничтожить

преграды для дальнейшего победоносного шествия революции. И дело Азефа,

скандал Азефа послужит таким образом ad majorem gloriam революции.

А насколько, господа, такого рода секретная агентура губительна для

революции, насколько она в революционное время необходима правительству,

позвольте мне объяснить словами того же Бакая. Позвольте мне поделиться

некоторыми размышлениями Бакая, напечатанными в последнем номере

журнала "Былое".

Бакай в этом номере сообщает, что когда в конце 1904 г. в

заговорщический боевой отряд польской социалистической партии вошли два

провокатора, то отделу в течение почти целого года не удалось, несмотря на

все усилия, убить варшавского генерал-губернатора, двух приставов и

освободить одного арестованного, причем все планы террористов рушились, и

почти вся группа была арестована. А с конца 1905 года в боевой организации

так называемых провокаторов уже не было, тогда за год ограблены опатовское,

либартское и мазавецкое казначейства на сумму более полумиллиона рублей,

совершены экспроприации на сумму около 200 тысяч рублей; убиты: военный

генерал-губернатор, помощник генерал-губернатора, один полковник, два

подполковника, два помощника пристава, воинских чинов 20, жандармов - 7,

полицейских - 56; ранено военных - 42, жандармов - 12, полицейских - 42,

а всего 179 человек; произведено 10 взрывов бомб, причем убито 8 и ранено 50

лиц; разгромлено и ограблено 149 казенных винных лавок. Эта справка дается

не казенной статистикой, и видно, что так называемая, ныне упоминаемая

провокация правительства, то есть, я думаю, правильная агентура, приводит

скорее к сокращению преступлений, а не к их увеличению. Но во всяком случае

из всего этого видно, что единственно возможный выход для революции из

азефского скандала - это, конечно, встречный иск правительству,

предъявление к нему обвинения в тягчайших преступлениях.

Я, господа, указал на обвинение, мне остается указать на обвинителей.

Их трое: первый из них тот самый Бакай, о котором я только что сообщал.

Бывший фельдшер Михаил Ефимович Бакай в 1900 году собственноручно подал

докладную записку в екатеринославское охранное отделение о своем желании

поступить сотрудником в охрану. Сначала в Екатеринославе он открыл

революционную, а отчасти и боевую организацию, обнаружил типографию в

Чернигове, а затем раскрыл целую группу революционеров, арестованных в

разных местах России. После этого в революционной партии последовал так

называемый его провал; он оказался провокатором, и вследствие этого он

должен был быть переведен в Варшаву, где помогает раскрытию польской

соц.-рев. организации, предупреждает покушение на генерал-адъютанта Скалона

* и даже чуть не погибает при задержании пре-

ступника, который должен был бросить в генерала разрывной снаряд.

Но одновременно с этим в охранном отделении возникает против Бакая

подозрение. Дело в то, что обнаружилась проделка двух евреев, неких

Зегельберга и Пинкерта, которые через, очевидно, весьма осведомленное в

охранном отделении лицо узнают о тех делах, которые направляются к

прекращению, и, соображая, какие лица должны быть скоро освобождены из-под

ареста, начинают вымогать у родственников этих лиц крупные суммы денег якобы

за их освобождение. (Возгласы негодования в центре.)

Таинственные сношения Бакая с этими лицами заставили охранное отделение

немедленно и категорически потребовать от него подачи его в отставку, чему

Бакай немедленно и молчаливо подчинился, хотя перед этим он усиленно просил

о переводе его в Петербург, мотивируя это тем, что он в Варшаве участвовал

во многих политических процессах, которые кончались смертными приговорами, и

потому пребывание его там небезопасно.

После отставки Бакай немедленно передается на сторону революционеров,

дает революционерам секретные документы, улавливается на этом, ссылается в

Сибирь, бежит за границу и уезжает в Париж, где и теперь занимается тем, что

обнаруживает своих сотрудников и дает в подпольную прессу секретные

документы и свои измышления; кроме того, он старается письменно совратить в

революцию и своих прежних товарищей, сотрудников департамента полиции. Вот

вам, господа, фигура одного из видных парижских делателей русской революции.

Второй обвинитель - Бурцев *. Он с 23-летнего возраста принадлежит к

партии "Народной воли", обвиняется в этом, ссылается также в Сибирь, точно

так же бежит и проживает после этого в Швейцарии, Болгарии, Англии и

Франции. Революционная вера Бурцева - сплошной террор; убийства,

цареубийства, террор посредством разрывных бомб - вот проповедь Бурцева.

Господа, я не хочу быть голословным, я опять-таки говорю, что основываюсь

исключительно на фактическом материале: ведь самыми свободолюбивыми

странами, кажется, считаются Англия и Швейцария - обе эти страны признали

Бурцева преступным.

В Англии, когда Бурцев начал издавать свой журнал "Народоволец", начал

проповедовать цареубийство, тер-

pop, он был привлечен к судебной ответственности и в 1898 году

центральным уголовным судом был осужден на 18 месяцев принудительных работ.

Отбыв их, он отправился в Швейцарию, где сначала издал брошюру "Долой Царя",

а затем книжечку своего собственного сочинения "К оружию", и за проповедь

анархизма и терроризма швейцарским правительством был выслан из пределов

Швейцарии.

Третий обвинитель - Лопухин, бывший директор департамента полиции. В

настоящее время Лопухин привлечен к следствию по обвинению в пособничестве

партии социалистов-революционеров, выразившемся в том, что он обнаружил

партии службу Азефа делу розыска. Данные предварительного следствия, не

опровергаемые и самим Лопухиным... (Возглас слева: "Не подлежит оглашению!")

Виноват: я слышу тут - "не подлежит оглашению". Я считаю, что как лицо,

стоящее во главе правительства, я имею право рассматривать данные

предварительного следствия, и, раз они в настоящее время не признаны

судебной властью секретными, я могу ими воспользоваться и сообщить их

предварительному собранию. (Возгласы слева и в центре: "Правильно!")

Поэтому я и говорю - по данным предварительного следствия, не

опровергаемым самим Лопухиным, осенью минувшего года во время случайной,

будто бы, встречи его с Бурцевым в Германии, а затем во время посещения его,

Лопухина, 10 декабря минувшего года в Лондоне в гостинице тремя террористами

- Савинковым, Аргуновым и Черновым, он подтвердил им, что Азеф был

сотрудником департамента полиции.

Я, господа, упоминаю об этом не для того, чтобы оценивать поступок

Лопухина, его оценит нелицеприятный суд. (Возгласы слева: "Нет его в

России!") Если бы правительство не довело этого дела до суда, если бы оно

терпимо отнеслось к сношениям бывших высших административных лиц с

революционерами, с проповедниками террора, с участниками даже кровавого

террора, к разоблачениям этих бывших сановников, хранителей государственных

тайн, перед революционным трибуналом, то это знаменовало бы не только боязнь

перед разоблачениями, не только трусливую робость перед светом гласности, а

полный развал государственности (рукоплескания центра).

Но я не берусь, господа, объяснить вам, почему Ло-пухин сделал то, что

он сделал; мне нужно было знать

другое, а именно: не обладал ли он сведениями о преступности Азефа, о

соучастии его в террористических деяниях. С этой точки зрения я и

рассматривал следственный материал и могу утвердительно сказать, что Лопухин

этими данными не обладал, что он о преступных деяниях Азефа в этом смысле

ничего революционерам не сообщал, а напротив, представители революционных

партий сообщили Лопухину якобы об активном даже соучастии Азефа в убийстве

Великого князя, в убийстве статс-секретаря Плеве и в подготовлении

цареубийства.

Таким образом, выходит, что революционер, убежденный проповедник

террора, разоблачает перед бывшим директором департамента полиции бывшего

его сотрудника, не сообщая ему при том никаких фактов в подтверждение, так

как Бурцев указал Лопухину, что у него есть много источников для улик против

Азефа, но сообщил ему только об одном - о показаниях Бакая, а бывший

директор департамента полиции на основании этих данных предает

революционерам бывшего сотрудника департамента полиции, якобы опасаясь

дальнейшей его вредной деятельности. Я полагаю, что факты и сведения,

могущие предотвратить такого рода несчастья, скорее уместны в руках

правительства, чем в руках террористов, и поэтому решил, что если были такие

данные, то пусть на них прольет свет процесс Лопухина; но, видимо, и этот

процесс даст только те голословные данные, которые оглашаются уже теперь

заграничной прессой.

Какие же, господа, из всего этого выводы?

Вывод первый, о котором я упомянул, что у меня в настоящее время нет

никаких данных для обвинения должностных лиц в каких-либо преступных или

незакономерных деяниях. В настоящее время у меня нет в руках и данных для

обвинения Азефа в так называемой провокации. Второй вывод, вывод печальный,

но неизбежный, - что покуда существует революционный террор, должен

существовать и полицейский розыск. Познакомьтесь, господа, с революционной

литературой, прочтите строки, поучающие о том, как надо бороться посредством

террора, посредством бомб, причем рекомендуется, чтобы бомбы эти были

чугунные, для того чтобы было больше осколков, или чтобы они были начинены

гвоздями. Ознакомьтесь с проповедями цареубийств.

Ознакомьтесь с проповедью, с горячей проповедью о необходимости

продолжения террора, каковая резолюция была еще принята партией

революционеров в Лондоне в

1908 году и которая принята теперь группой парижских революционеров уже

после бегства Азефа, и скажите, господа, может ли правительство по совести

удовольствоваться только внешней, наружной охраной или на его

ответственности, на его совести лежит охранять и Государя, и

государственность другими путями, путями внутреннего освещения.

Я знаю, мне скажут: этот путь опасен; это путь, который влечет и к

превышению власти, и к провокации. Я, господа, не буду утомлять ваше

внимание перечислением ряда инструкций, циркуляров, которые даны были мною

по полиции для предупреждения таких явлений; не буду указывать на то, что в

настоящее время усердно работает комиссия под председательством

государственного секретаря Макарова по больному для нас вопросу о реформе

полиции. Напомню только, что все те случаи провокации, которые доходили до

правительства, подвергались судебному расследованию. Ведь недавно еще

жандармский офицер осужден к арестантским отделениям; недавно еще в Калуге

сотрудник департамента полиции был предан суду, несмотря на то, что он

угрожал, что откроет всех остальных сотрудников п все известные тайны; точно

так же и в Пензе сотрудник предан суду, несмотря на то, что он в прежнее

время оказал ценные услуги департаменту полиции. Я пойду дальше, господа, и

скажу, что хотя в настоящем случае я расследовал добросовестно дело и не

нашел следов провокации, но в таком деле злоупотребления и провокации

возможны, и напрасно ссылаются на мою речь в Первой государственной думе.

Я говорил тогда, что правительство, пока я стою во главе его, никогда

не будет пользоваться провокацией как методом, как системой. Но, господа,

уродливые явления всегда возможны! Я повторяю, что когда уродливые явления

доходяг до правительства, когда оно узнает о них, то оно употребляет против

них репрессивные меры. Я громко заявляю, что преступную провокацию

правительство не терпит и никогда не потерпит. (Рукоплескания справа.)

Но, господа, уродливые явления нельзя возводить в принцип, и я считаю

долгом заявить, что в среде органов полиции высоко стоит и чувство чести,

верности присяге и долгу. Я знаю службу здешнего охранного отделения, я

знаю, насколько чины его пренебрежительно относятся к смертельной опасности.

Я помню двух началь-

ников охранного отделения, служивших при мне в Саратове, я помню, как

они меня хладнокровно просили, чтобы, когда их убьют, я озаботился об их

семьях. И оба они убиты, и умерли они сознательно за своего Царя и свою

родину. А недавний случай в Москве, когда на пустой даче в окрестностях

Москвы была устроена ловушка и в эту ловушку попал наряд охраны, когда с

крыши чердака революционер наверняка расстреливал каждого подходящего к этой

даче, разве задумались ночью начальник охранного отделения и его помощник и

не бросились ночью же выручать своих товарищей? Оба были тяжело ранены, но

разве они не доказали, что доблесть и честь для них дороже жизни? Я хотел, я

должен был на этом кончить, но предыдущие речи меня убедили, что из моих

выводов могут построить превратное заключение.

Мне могут сказать: итак, провокации в России нет. охранка ограждает

порядок и русский гражданин должен быть признан счастливейшим из граждан

(смех слева). В настоящее время так легко искажают цели и задачи нашей

внутренней политики, что, чего доброго, такое заключение и возможно, но я

думаю, что для благоразумного большинства наши внутренние задачи должны были

бы быть и ясны, и просты. К сожалению, достигать их, идти к ним приходится

между бомбой и браунингом. Вся наша полицейская система, весь затрачиваемый

труд и сила на борьбу с разъедающей язвой революции - конечно, не цель, а

средство, средство дать возможность законодательствовать, да, господа,

законодательствовать, потому что и в законодательное учреждение были попытки

бросать бомбы! А там, где аргумент - бомба, там, конечно, естественный

ответ - беспощадность кары! И улучшить, смягчить нашу жизнь возможно не

уничтожением кары, не облегчением возможности делать зло, а громадной

внутренней работой.

Ведь изнеможенное, изболевшееся народное тело требует укрепления;

необходимо перестраивать жизнь и необходимо начать это с низов. И тогда,

конечно, сами собой отпадут и исключительные положения, и исключительные

кары. Не думайте, господа, что достаточно медленно выздоравливающую Россию

подкрасить румянами всевозможных вольностей, и она станет здоровой. Путь к

исцелению России указан с высоты Престола, и на вас лежит громадный труд

выполнить эту задачу.

Мы, правительство, мы строим только леса, которые облегчают вам

строительство. Противники наши указыва-

ют на эти леса, как на возведенное нами безобразное здание, и яростно

бросаются рубить их основание. И леса эти неминуемо рухнут и, может быть,

задавят и нас под своими развалинами, но пусть, пусть это будет тогда, когда

из-за их обломков будет уже видно, по крайней мере, в главных очертаниях

здание обновленной, свободной, свободной в лучшем смысле этого слова,

свободной от нищеты, от невежества, от бесправия, преданной, как один

человек, своему Государю России. (Шумные, рукоплескания справа и в центре.)

И время это, господа, наступает, и оно наступит, несмотря ни на какие

разоблачения, так как на нашей стороне не только сила, но на нашей стороне и

правда. (Рукоплескания справа и в центре.)