Две стороны социального явления: внутренне-психическая и внешне-символическая

Определив социальное явление как психическое взаимодействие, мы теперь должны спросить себя: почему же в таком случае такие "не психические вещи", как храмы, музеи, машины, дома и т. д., имеющие чисто "материальный" характер, рассматриваются в качестве социа­льных явлений? Не служит ли этот факт противоречием вышеизложен­ному пониманию социального явления как явления, имеющег о психичес­кую природу? И не только чисто "материальные" вещи, но и такие явления, как слова, музыка, ряд тех или иных движений (например, мимически двигательный язык глухонемых), сами по себе не есть ведь явления психические? В самом деле язык есть по своей "материи" не что иное, как та или иная комбинация звуков, а звук сам тю себе не есть нечто психическое; то же следует сказать и о музыке, о движениях (из которых состоят так называемые обряды) и т. п. В чем же здесь дело? Уже из самой постановки вопросов ответ ясен. Все эти явления принадлежат к категории социальных фактов лишь потому, что они суть символы психических переживаний или, иначе говоря, они суть реализовавшаяся психика. Кто видит в языке лишь совокупность звуков, тот не знает языка; для того должны были бы быть равнозначными по своему качеству шум автомобиля — и речь человека, звук грома — и песня и т. п. То же относится и к музыке... Только тот факт, что "позади" этих физических явлений предполагаются психические переживания, — толь­ко этот факт делает их социальным явлением. Где такой "подразумева-емости" нет — нет и социального факта. Сказанное в равной степени относится и к храму, и к дому, и к музею, и к картине, и к кокардам, и к другим "материальным вещам". Все они лишь символы, значки психических переживаний — и постольку они социальные явления. Храм становится храмом не потому, что кирпичи и бревна в нем соединены так, а не иначе; статуя Венеры Милосской суть явление социальной категории не потому, что мрамор принял определенную форму, картина Рафаэля становится художественной ценностью не благодаря соедине­нию холста и красок — все они суть "социальные ценности" лишь благодаря тому, что объективируют собой субъективную психику: опре­деленные чувства, мысли, переживания, настроения и т. д.

В этом смысле вполне правильно определение их как застывшей психики. И не трудно видеть, почему необходимо подобное "матери-ализирование" психического. Внепространственная, невесомая, бесцвет­ная, нематериальная психика может проявиться и объективироваться лишь в тех или иных непсихических формах. В самом деле: 2 х 2 = 4 я могу мыслить, как равно и суждение: "Сократ — человек", нисколько не "материализируя" мою мысль. Я мыслю эти положения как чистую мысль. Но достаточно попытаться передать кому-нибудь эти суждения, достаточно попытаться объективировать их — и мысль неиз­бежно "овеществляется" и экспсихируется; она объективируется или в виде звуков (слова, речь, музыка, возгласы и т. д.), или в виде тех или иных значков, например, значков: 2x2 = 4 или "д-в-а-ж-д-ы д-в-а ч-е-т-ы-р-е" (цветовая объективация: книги, письмена, иероглифы, кар­тины и т. д.), или же в виде тех или иных "вещественных предметов". Что моя мысль и эти сочетания звуков, или цветовых значков, или предметов не одно и то же — это видно из того, что одна и та же мысль будет реализована различными звуками на русском, французском, анг­лийском и других языках; одна и та же мысль: "Сократ — человек" будет объективирована путем различных по своей конфигурации и цвету значков: на санскрите, на русском, на китайском и египетском языках и т. д. То же относится и к любому виду объективации мысли и психи­ческого переживания вообще. Процесс обмена психическими пережива­ниями, или психическое взаимодействие, необходимо принимает экс-психическую — "символическую форму". Объективировать любое пси­хическое переживание в его чистом виде нет никакой возможности. Любая мысль, любое психическое переживание невыразимы в их чисто психическом бытии и могут объективироваться лишь посредством тех или иных "непсихических" посредников или проводников. Выражаясь грубо, экстеоризирование психики требует ее воплощения в "материаль­ных вещах". Эти последние служат поэтому символами психики. Они как бы сигнализируют определенное психическое явление. Главнейшие виды этой символизации таковы:

а) звуковая символизация (речь, восклицания, пение, музыка и т. д.);

б) световая, цветовая символизация, почти постоянно соединяющаяся пространственной символизацией (железнодорожная сигнализация, сигнализация военных судов, картины, буквы, надписи и т. д.);

в) в связи с последней почти постоянно находится предметная символизация ("кресты", "зерцала", "знамена", "гербы" и т. д.);

г) в качестве особого вида может быть выделена чисто двигательная символизация (мимика, жесты и т. д.).

Таковы наиболее характерные типы социальной символики. Ясно, что эта классификация есть классификация очень грубая, но так как здесь мы не преследуем достижения логически безукоризненной классифика­ции, а хотим только иллюстрировать наиболее типичные виды символи­ки, то мы и ограничиваемся этим несовершенным перечнем различных способов символизации, в действительности встречающихся почти всегда в виде сложных и комбинированных способов. Очертим теперь подробнее эти способы.

Возьмем для примера лермонтовское: "И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды". Если бы перед нами был Лермонтов и он произнес бы эти слова, то мы поняли бы, что он переживает то особенное состояние, которое символизируется словом "грусть". Ряд определенных звуков нам передает душевное состояние другого, служит как бы сигнальным знаком определенного душевного состояния. Таков первый пример "звуковой" сигнализации (или сим­волизации). То же самое можно передать и иначе. Кто-нибудь из нас вместо этих слов может просто запеть или заиграть на каком-нибудь музыкальном инструменте нечто такое, что мы сознаем как "грусть". Например, возьмем "Осеннюю песню" Чайковского. Определенный комплекс звуков этой песни говорит нам о той же "грусти" и понятен для нас без всяких слов и разъяснений. Таков второй пример звуковой символизации. И вся наша речь есть не что иное, как сплошная звуковая символизация. Если я скажу: "Весною деревья покрываются зеленью", то этот комплекс звуков будет (для русских) чисто звуковой символиза­цией определенной мысли. Перечислить все конкретные виды этой сим­волизации нет возможности. Удар пушки в 12 часов в Петербурге есть символ того, что сейчас ровно 12 часов; свисток паровоза есть знак того, что он отправляется; гудки фабрик — символ того, что смена кончилась или начинается; звук рожка пожарных — символ пожара и предупрежде­ние о необходимости дать дорогу и т. д. и т. д. Отсюда понятно, что всякий язык может быть определен как главный и основной вид звуковой социальной символики.

Перейдем теперь к другому виду сигнализации, к цветовой. Нам приходилось встречать открытки и записки у некоторых "молодых людей" и, особенно, "барышень" с надписью "язык цветов". Этот "язык цветов" был не только языком цветов в смысле растений (например, "роза обозначает пылкую любовь", "лилия — чистоту и невинность", "хризантемы — безнадежную любовь" и т. д.), но цветов в смысле красок. Впрочем, примеров можно привести и без "альбома барышень" сколько угодно. Так, согласно Вундту, белый цвет — символ веселья, зеленый — спокойной радости, красный — возбуждения и силы. Таков простейший пример цветовой сигнализации. Одним из примеров этого же рода являются и красные ленты, и красные флаги, так настойчиво преследуемые полицией и т. д. Само по себе разумеется, что красный цвет преследуется не потому, что он красный, а потому, что он символ мыслей, хотений и чувств, враждебных существующему строю. К этому же виду сигнализации должны быть отнесены и цвета государственных флагов, символизирующие единство государства или принадлежность того или иного судна с определенной окраской флага к соответствующе­му государству. Возьмем, далее, определенные цвета фонарей различных номеров трамвая, различные цвета (обычно красный и зеленый), посред­ством которых символизируется опасность или же безопасность пути для поезда (например, фонари стрелочников и т. д.), или цвета галунов различных ведомств и т. п. — все это суть лишь частные виды той же цветовой символики.

Но мало того; если взять картины, особенно современных худож­ников-декадентов, то нетрудно понять, что "новаторство" многих из них заключается именно в попытке передать определенные мысли и чувства путем простой комбинации самих цветов. Но так как здесь почти всегда этот способ символики соединен с "пространственной" символикой, то более подробно на нем мы остановимся ниже.

В качестве особого вида символики может быть выделена и чисто световая сигнализация. Возьмите фонарики, находящиеся на мачте па­рохода; что это такое, как не символ того, что плывет пароход и поэтому пусть это видят во избежание столкновения. Возьмите художественные постановки различных пьес. Когда автор хочет показать зрителям хоро­шее настроение своих героев, то одним из способов вызвать переживание этого "светлого настроения" является изображение на сцене яркого солнечного дня, когда "вся комната как бы залита солнцем". Свет вообще символ радости, веселья и душевной безоблачности. Таков вкратце способ чисто световой символики.

Перейдем теперь к символике "пространственной" или символике формы. Она встречается как в чистом виде, так и в соединении с другими видами сигнализации, в особенности с цветовой. Возьмем буквы или письмена. Обратимся ли мы к иероглифам, или к клинообразным пись­менам, или к нашим буквам — все они суть символы прежде всего определенных звуков, а затем определенных слов и определенных мыс­лей. Книги, газеты, журналы и т. д. — все они представляют частный вид этой символики "формы". Громадная роль, которую они играют в со­циальной жизни, сама собой понятна, и нет надобности ее подчеркивать. Возьмите, далее, все геометрические знаки — все это виды этой же символики формы. Особенно резко она выступает в некоторых случаях. Так. например, кривая линия сама по себе обычно считается символом грациозности и гармоничности, тогда как ломаная — символом неурав­новешенности, резкости, грубости и т. д. Вся живопись есть не что иное, как сумма цветовой сигнализации с сигнализацией "формы". Возьмем для примера левитановское "Над вечным покоем". Здесь нам даны очертания туч, реки, холма, часовни и покосившихся крестов над моги­лами. Этот комплекс цветовых и "пространственных" значков служит символом множества различных мыслей и переживаний; невольно при­ходит при взгляде на нее и сумрачная "покоящаяся" перед бурей Русь 80-х годов, и чеховское настроение, и вечный сон в царстве смерти, и бессилие человека перед природой и т. д., и т. д. То же, по существу, представляет и всякая картина. Приводить другие примеры излишне, ибо их великое множество.

Дальнейшим видом символизации может служить символизация дви­гательная или мимическая. Все, конечно, бывали в цирках и все, конечно, видели так называемые пантомимы. Вот эти-то пантомимы и могут служить превосходным примером чисто двигательной символизации. Здесь та или иная мысль или то или иное переживание символизируется путем тех или иных движений. Если мы обратимся к театральным представлениям первобытных людей, то увидим, что они почти целиком представляют символизацию этого рода. Какой-нибудь австралиец, же­лая передать другим жизнь кенгуру или ящерицы, подражает их движе­ниям и воспроизводит их способы передвижения, их походку и т. д. Точно так же остяки сплошь и рядом дают "медвежьи" драмы и коме­дии, где остяк изображает медведя и копирует все его действия и движе­ния. И в нашей повседневной жизни мы сплошь и рядом пользуемся этим способом символизации. Когда нас спрашивают о чем-нибудь, мы сплошь и рядом вместо отрицательного "нет" ограничиваемся резким кивком головы или резким движением руки. Желая символизировать радость, мы улыбаемся, печаль — мы принимаем соответствующую позу и соответствующее выражение лица и т. д.

Особенно охотно к этому способу прибегают дети, не умеющие еще говорить, и глухонемые или слепые. У них этот прием "обнаружения" или "овеществления" психических переживаний едва ли не главный.

Пропуская другие второстепенные виды социальной символики, остановимся еще на так называемой "предметной" символизации, пред­ставляющей обычно соединение всех указанных видов символизации и особенно широко применяемой в социальной жизни. Не приняв во внимание символизм социальной жизни, и в частности, "предметный" символизм, мы рискуем не понять самой сути многих явлений. Возьмем для примера государство. Обычное определение государства как суммы трех элементов: народа, территории и власти — при игнорировании символизма делает неразрешимыми тысячи проблем.

И профессор М. А. Рейснер вполне прав, когда указывает на иде­ологию и специфический символизм, с нею связанный, как один из самых основных признаков, характеризующих государство. В самом деле, как иначе объяснить все эти атрибуты власти: скипетр, державу, порфиру, гербы, знамена, короны, аксельбанты, петлицы и т. д. и т. д.

Если бы суть дела здесь была в самих "скипетрах", "коронах" и "гербах", то мы поистине имели бы перед собой абсурдное и необъяс­нимое. Почитать и считать священными эти комплексы различных то металлических, то деревянных предметов — поистине было бы каким-то недоразумением. Мало ли есть металлических вещей и корон, мало ли есть жезлов и т. д., однако они не почитаются. Значит, и здесь суть дела не в скипетрах и жезлах и т. д., а в том, что эти последние суть только "предметные" символы определенных психических переживаний, мыслей и чувств, именуемых государством. Корона и зерцало ценны и святы не сами по себе, а лишь как символы "святых" и великих мыслей, чувств и хотений. Подобные "предметные" символы в социальной жизни мы встречаем буквально на каждом шагу. Возьмем для примера священные или религиозные реликвии: храмы, статуи и иконы святых, кресты, одежды, лампады и т. д.

Что такое любой храм? Почему он свят более, чем обыкновенный дом? Ведь материалы, из которого он построен, — те же бревна, кирпичи, из которых строятся и частные дома. Формы домов и церквей бывают различные, и не в форме дело. Отсюда само собой понятно, что церковь и другие религиозные предметы "святы" потому, что они суть "предметные" символы непредметных и святых психических пережива­ний — религиозных мыслей, представлений, чувств и т. д. Святость вторых делает святыми и первых. Оскорбление вторых есть святотатст­во, и отсюда святотатством является и оскорбление самих символов.

Говоря коротко, все религиозные реликвии — это застывшие в веще­ственной форме религиозные переживания.

"Предметные" символы мы встречаем и в других областях социаль­ной жизни. Влюбленный дарит своей возлюбленной букет цветов, сим­волизирующий его любовь, нож символизирует ненависть, орел — мысль, вино — веселье и т. д. и т. д.

Таковы главные виды символики или главные виды объективации психики, данные в социальной жизни и в социальном взаимодействии... Из сказанного видно, что все эти символы (звук, свет, цвет, вещи, движения) суть не что иное, как своего рода проводники, подобные телеграфным и телефонным проволокам, посредством которых индиви­ды сообщаются друг с другом и без которых их психика должна была бы быть абсолютно замкнутой монадой без окон и дверей...

Каждый из этих основных видов символики в зависимости от характера выражаемой им мысли может распадаться на бесконечно разнообразные формы: звуки, изображающие печаль, будут одни, а ра­дость — другие; звуки (восклицания, слова, аккорды), символизирующие благодарность, принимают одну форму, а негодование — другую.

Движения, сигнализирующие удовольствие и наслаждения, будут отлич­ны от жестов, означающих страх или ненависть, и т. п.¹

В силу этого вполне понятно теперь, почему "материальные" предметы и явления могут и должны принадлежать к социальной категории и почему психическое взаимодействие объективируется в не­психических формах. Из сказанного же само собой следует, что любое социальное явление может быть разложено на два элемента, которые должны быть разграничиваемы друг от друга: 1) определенное психичес­кое переживание или чистая психика, 2) непсихические знаки, посред­ством которых эта психика объективируется и символизируется. Так, например, всякая религия и всякое религиозное явление состоит, во-первых, из определенного ряда мыслей, чувств и переживаний и, во-вторых, из ряда символов, молитв, жертв, эмблем, икон, священных вещей и т. д., в своей совокупности составляющих то, что зовется культом и религиозным обрядом².

Всякое право, как это показано профессором Л. И. Петражицким, состоит: 1) из определенных (императивно-атрибутивных) психических переживаний и 2) из определенных символов, правовых учреждений, зданий суда и т. д., объективирующих первую категорию явлений и т. п.

То же относится и к любому социальному явлению. Каждое из них может и должно быть рассматриваемо под указанными двумя точками зрения; под точкой зрения чисто психологической, или внутренней, и под точкой зрения символической, или внешней.

Следовательно, бытие социального явления двоякое: чисто субъекти­вное самобытие Духа и объективировавшееся бытие того же Духа, но уже не "бестелесного", а воплотившегося в ту или иную "вещественную" и "осязаемую" форму.

В первом случае он может жить по своим собственным законам, во втором — он уже перестает быть "свободным" и становится связанным "тяжелыми" и "негибкими" законами вещественного мира, которые подчас радикально изменяют его собственные законы. Выражаясь конк­ретнее, во втором случае психика, воплощаясь в материальных и вещест­венных "предметах", волей-неволей принуждена подчиняться тем зако­нам, которыми управляют последние. Таковыми законами служат зако­ны биологические и физико-химические.

Вот почему исследователю, анализирующему социальную жизнь и ее закономерность, не приходится игнорировать законы биологии и физи-ко-химии. Если бы он их отстранил и без них попытался объяснить социальную жизнь, руководствуясь исключительно психической законо­мерностью, то, конечно, его попытка окончилась бы неудачей... Она имела бы успех лишь в том случае, если бы психическое в социальном процессе было абсолютно отделено от непсихических видов бытия, если бы оно имело абсолютно автономное самобытие. Но этого, как выше было показано, нет и не может быть: объективировавшаяся психика есть психика, воплотившаяся в непсихических видах бытия, и, как таковая, неизбежно подчинена законам этой последней. В силу этого ее законо­мерность иная, чем закономерность чистого "в себе самом" пребыва-

¹ О социальном символизме см. подробнее: Сорокин П. А. Символы в обще­ственной жизни. Рига, 1913.

² См. на этот счет: Durkheim E. Les formes eiementaires de la vie religieuse. P., 1912. "Религиозные явления, — говорит он, — вполне естественно распадаются на две основные категории: на верования и на обряды. Первые представляют состояния сознания и состоят из представлений, вторые суть определенные способы действия" (соответствующие первым) (С. 50 и след.).

 

юшего Духа¹. Только учитывая и принимая во внимание законы непси­хического бытия, можно надеяться на раскрытие действительной зако­номерности социальной жизни.

Из сказанного сами собой вытекают следующие основные методоло­гические правила исследования социальных явлений:

1) При исследовании любой категории социальных явлений необходимо строго различать две стороны этой категории:

а) чисто психическую и б) обусловленную первой — внешне-сим­волическую.

2) При объяснении действительной закономерности социальной жизни необходимо учитывать характер закономерности не только психических явлений, но и явлений непсихических, в которых воплощается и через которые объективируется чистая "бесплотная" психика.

¹ О различии закономерности развития субъективного и объективировавше­гося Духа см. также: Зиммель Г. Понятие и трагедия культуры // Логос. Спб.,