Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали

Сорокин П. А.

С 65 Человек. Цивилизация. Общество / Общ. ред., сост. и предисл. А. Ю. Согомонов: Пер. с англ. — М.: По­литиздат, 1992.. I5ВN 5—250—01297—3

В сборнике впервые осуществлена попытка дать целостное представление о твор­честве одного из основоположников русской и американской социологических школ -- Питирима Александровича Сорокина (1889— 1968). В издание включены сочинения по культурологии, социально-политической, социологической и философской пробле­матике, написанные в России, а также переводы наиболее известных работ, отража­ющих почти полувековой период его исследований в США.

Адресуется всем интересующимся историей, философией и социальной мыслью XX века.

35—91

ISBN 5—250—01297—3 ББК 60.55

Составление, предисловие, примечание А. Ю. Согомонов, 1992

© Перевод с англ. С. А. Сидоренко, А. Ю. Согомонов, 1992

 

СУДЬБЫ И ПРОРОЧЕСТВА ПИТИРИМА СОРОКИНА

В 1969 году на гребне антиправительственной волны в Сан-Фран­циско состоялось годичное собрание Американской социологической ассоциации. На сей раз оно происходило не в степенном конференц-зале отеля "Хилтон", а в небольшой близлежащей церквушке, переоборудо­ванной радикально настроенными студентами Берклийского университе­та в зал заседаний для проведения собрания в память почившего более года тому назад Питирима Александровича Сорокина. В 60-е годы Сорокин обрел ореол неистового борца с истеблишментом, открыто выступал против вьетнамской войны, высказывался против злоупотреб­лений позитивизма в социальных науках. Сотни людей, собравшиеся тогда в зале, в том числе и "калифорнийские бунтари", носили нагруд­ный знак "Сорокин жив!". И, видимо, не случайно.

Значимость фигуры Сорокина, как это ни парадоксально, все еще не оценена в полной мере ни в американской, ни тем более в отечественной социологии. Американцы безусловно относят его к числу отцов-основа­телей американской социологии, хотя и оставляют за ним лишь роль "заокеанского наставника", "страстного русского оратора". Его имя и сейчас всегда упоминается с искренним пиететом, однако мало кто из современных зарубежных социологов вспоминает о нем как о фигуре, о которой стоит говорить всерьез. На исторической же родине имя ученого долгое время попросту запрещалось произносить вслух. И все же никто не станет отрицать то громадное воздействие, которое оказал Сорокин на развитие современной мысли не только в социологической науке, но и далеко за ее пределами.

В небольшом очерке, посвященном судьбе и идеям ученого, вряд ли удастся обстоятельно осветить все стороны его многогранного творчес­кого "Я", а тем более рассказать о его полной драматизма жизни. В этом смысле настоящее повествование не следует строго оценивать ни с точки зрения биографической полноты, ни с точки зрения тщательного, до педантизма, кстати весьма присущего самому Сорокину, анализа его основных теорий.

Долгое путешествие

Родился Питирим Александрович Сорокин 21 января 1889 года в селе Турья, Яренского уезда, Вологодской губернии. Питиримом его окрестили в честь епископа Питирима, одного из местных святых, чей праздник по церковному календарю приходится на январь¹.

¹ Точную дату рождения Сорокина установить, по-видимому, уже не удастся. В одних документах указано 20 января, в других — 23. Сам Сорокин настойчиво указывал 21 января. Об этом, как, впрочем, и о других деталях его отроческой и юношеской биографии, см. в обстоятельном очерке: Липский А. В., Кро­тов П. П. Зырянский след в биографии Питирима Сорокина // Социологические исследования. 1990. № 2. С. 120.

 

Отец — Александр Прокопьевич Сорокин — был ремесленником и занимался церковно-реставрационными работами. Сам он был устю­жанином, где, собственно, и обучался чеканному ремеслу в одной из великоустюжских гильдий, но в поисках заработка переселился на землю Коми. Мать — Пелагея Васильевна — зырянка крестьянского рода, умерла приблизительно через пять лет после рождения Питирима, кото­рый был средним мальчиком в семье. Вместе со старшим братом Василием он обучался у отца ремеслу. Сызмальства работая с отцом в храмах, братья вели бродячий образ жизни. По свидетельству Сороки­на, отец много пил, а приступы запоя у него часто заканчивались белой горячкой¹. В конце концов в 1899 году братья ушли от отца и продол­жили путь бродячих мастеровых, но уже самостоятельно и, судя по всему, весьма успешно.

 

¹ Sorokin P. A. Long Journey. New Haven, 1963. P. 19.

 

Азы грамотности Сорокин получил в "зырянском" детстве, когда вместе с крестьянской детворой обучался чтению, письму и счету на дому у одной из жительниц деревни, где проживала его тетка, забравшая к себе братьев после смерти их матери. В 1902 году Сорокин порывает с бродяжничеством и поступает в Гамскую двуклассную школу, готовя­щую сельские и деревенские учительские кадры. В 1904 году, закончив школу с отличием, Сорокин по рекомендации поступает в Хреновскую церковно-учительскую школу, что находилась в Костромской губернии. Очевидно, именно в это время им был сделан окончательный жизненный выбор в пользу учения.

Однако учеба в статусно более высокой трехклассной школе привела Сорокина на стезю революции. Позже, вспоминая об этом времени, он напишет: "Кроме учителей и студентов здесь я познакомился с кучей народа: крестьяне, рабочие, чиновники, служители культа, официальные лица, доктора, писатели, юристы, предприниматели, лидеры местных кооперативов и представители разных политических течений — эсеры, социал-демократы (большевики и меньшевики), монархисты, анархисты, либералы и консерваторы всех мастей. Благодаря контакту с этими людьми я узнал много новых идей, познал новые ценности и стал разбираться в социальных условиях. Новое окружение, новые знакомст­ва, но главным образом мое интенсивное чтение доселе неизвестных мне книг, журналов и газет расширили и углубили мой кругозор. Мои новые идеи были вдобавок сдобрены русско-японской войной и бурлящим штормом, вылившимся в революцию 1905 года. Совокупный эффект всех этих сил оказался столь могущественным, что в течение двух лет пребывания в школе большинство моих предыдущих религиозных, фи­лософских, политических, экономических и социальных убеждений были подвергнуты пересмотру. Моя религиозность сменилась полурелигиозным отказом от теологии и ритуалов русской православной церкви. Принудительные посещения церкви, навязываемые школой, лишь стиму­лировали этот протест. Все мое предшествующее мировоззрение и ценности были заменены на "научно-эволюционную теорию" и "естест­веннонаучную философию". Былая лояльность к царскому режиму и "капиталистической" экономике сменилась республиканскими, демо­кратическими и социалистическими взглядами, а политическая индиф­ферентность открыла путь к революционному рвению. Я стал энтузиас­том-проповедником антицаристской революции и лидером социалистов-революционеров в школе и прилежащих регионах. В противоположность социал-демократам эсеры претендовали на роль партии всех трудящихся классов — крестьян, рабочих и интеллигенции. В отличие от ма­рксистского материализма и экономической интерпретации человека и истории философия и социология эсеров были в большей степени интегральными и идеалистическими. Они особо подчеркивали роль творческих идей, волеизъявления, "борьбы за индивидуальность" против "борьбы за существование", значимость неэкономических факторов, детерминирующих социальные процессы и человеческое поведение. Все мое предыдущее мироощущение соответствовало скорее этой идеологии, чем "пролетарской", "материалистической", "экономической" идеологии марксистов-социал-демократов. Этой бли­зостью и объясняется мой выбор в пользу эсеровской, а не социал-демократической партии и, собственно, почему на протяжении всей последующей жизни я так и не был "заражен" марксистской иде­ологией"¹.

Уже на рождество 1906 года Сорокин был впервые арестован за свою нелегальную деятельность и помещен в тюрьму в городе Кинешме.

Судя по его описаниям, тюремный быт оказался не столь "ужаса­ющим и болезненным", даже более того, располагающим к интенсив­ным интеллектуальным занятиям. Общение заключенных с внешним миром было вполне доступным, а времени для тщательного знакомства с трудами классиков революционной (П. Лавров, Н. Михайловский, В. Чернов, К. Маркс, В. Ленин, Г. Плеханов и др.) и социально-философс­кой мысли (Л. Толстой, Ч. Дарвин, Г. Спенсер, О. Конт и др.) было предостаточно.

Пройдя тюремные "университеты", освобожденный в 1907 г. Соро­кин некоторое время продолжал свою революционную активность, но, видимо, в какой-то момент осознав, что политика препятствует даль­нейшему образованию, Сорокин отправляется в Санкт-Петербург. И на сей раз, судя по его воспоминаниям, не обошлось без романтизи­рованного авантюризма. Имея с собой денег лишь на полдороги от Вологды до столицы империи, Сорокин принимает решение от­правиться классом "заяц". Пойманный безбилетник честно раскаялся, поведав проводнику о своих намерениях найти в Санкт-Петербурге работу и продолжить образование. К счастью для Сорокина, авантюра закончилась удачно: за чистку туалетов и вагонов "зайцу" было до­зволено продолжить свой путь².

¹ Sorokin P. A. Long Journey. P. 43—44.

² Jbid. P. 56.

 

В Санкт-Петербурге ему достаточно быстро удается найти работу репетитора. Значительно расширяется круг его знакомств. Сдав эк­замены в гимназии экстерном (в Великом Устюге). Сорокин в 1909 году поступает в столичный психоневрологический институт. Незадолго до этого в нем по приглашению В. М. Бехтерева открыли кафедру социологии два всемирно известных тогда ученых — Е. В. Де-Роберти и М. М. Ковалевский. Оба оказали громадное влияние на формирование творческой индивидуальности ученого. С ними он поддерживал тесные отношения, а какое-то время даже являлся личным секретарем Ко­валевского. Через год Сорокин переводится на юридический факультет университета, где обучается при непосредственном участии выдающе­гося русского правоведа начала века Л. И. Петражицкого. Многими годами позже, уже будучи американским профессором, Сорокин сделает очень много для популяризации идей Петражицкого в англоязычной аудитории.

В бытность студентом университета Сорокин начинает активную публикаторскую деятельность, которая нарастающими темпами будет продолжаться в течение всей его долгой жизни. В этот период Сорокин публикует ряд заметок и эссе, не говоря уж о многочисленных рецензиях, рефератах и обзорах современной зарубежной философской и социоло­гической литературы, занимается популяризаторством социологических идей и теорий для массового читателя. Он успешно сотрудничает с жур­налами "Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма", "Вестник Знания", "Запросы Жизни", "Заветы". Его статьи появля­ются и на страницах новаторского по тем временам издания "Новые идеи в социологии", публикует в Риге ряд "пятикопеечных" брошюр по социологии. Главным достижением этого периода творчества Сорокина становится его монографическая работа, над которой он работает зимой 1912/13 года, "Преступление и кара, подвиг и награда" (1914), представ­ляющая собой обстоятельный разбор современных криминологических теорий и вполне удачную для двадцатичетырехлетнего ученого попытку построения на основе богатого эмпирического материала собственной интегральной концепции общественного поведения и морали. Труд был отмечен положительными рецензиями маститых ученых, а сам М. М. Ковалевский в предисловии к книге написал: "...в этой будущей русской социологической библиотеке не один том будет принадлежать перу автора "Преступлений и кар, подвигов и наград"¹. К сожалению, проро­честву Ковалевского довелось осуществиться лишь на самую малую толику, но тогда, в предвоенные и предреволюционные годы, кроме "незримой" тени жандармов, ничто не предвещало великой трагедии.

¹ Ковалевский М. М. Предисловие // Сорокин П. А. Преступление и кара, подвиг и награда. Спб., 1914. С. VII.

 

Несмотря на многочасовые занятия научной деятельностью, неуто­мимый студент Сорокин не отходит и от политики. В 1911 году ему чудом удалось избежать очередного ареста после студенческих беспоряд­ков, вызванных смертью Л. Н. Толстого. Некоторое время он скрывался за границей. Но вот в следующий раз чуда не свершилось, и Сорокин вновь оказался за решеткой.

Вообще, судя по архивным материалам, столичное отделение депар­тамента полиции вело за ним скрытое наблюдение. В 1912 году в жан­дармской картотеке на него завели отдельную карточку. В самом начале 1913 года столичной группой партии эсеров было решено распрост­ранить прокламацию по случаю празднования 300-летия Дома Романо­вых 21 февраля 1913 года с призывом выразить протест против празд­нования однодневной забастовкой всех торгово-промышленных пред­приятий и высших учебных заведений столицы. Об этом стало известно отделению по охране общественной безопасности и порядка, и 10 фев­раля был проведен обыск и арест наиболее деятельных членов партии. В их число был зачислен и студент П. Сорокин. Через несколько дней после заключения в Спасскую часть ему было разрешено написать письмо М. М. Ковалевскому, однако до адресата оно не дошло, было перехвачено и "подшито к делу". Чудом этот любопытный документ — "исповедь" молодого Сорокина — сохранился. В нем автор сперва сокрушается по поводу того, что он не может выполнять свои обязан­ности секретаря члена Государственного совета профессора Ковалевс­кого в связи с арестом ночью 11 февраля. На допросе "прояснилось", что его обвиняют в принадлежности к левой эсеровской организации. Как это случилось, лукавит Сорокин, для него самого "было абсолютной неожиданностью". В частности, он пишет: "Я сидел себе над книгами, читал много докладов в ряде научных кружков, писал статьи, написал за зиму книгу о карах и наградах, которую Вы знаете... Право же, при таких обстоятельствах, я думаю, мудрено еще заниматься политикой. Впрочем, Вы это сами знаете... Ни книг, ни пособий здесь нет и не дают. Бумаг и чернил — тоже. Света так мало, что я при своей близорукости боюсь ослепнуть. Одним словом — скверно... Может быть. Вы, дорогой профессор, зная достаточно хорошо меня и мое отношение к "полити­ке", поможете как-нибудь выяснить это печальное недоразуменье..." Ковалевскому все же как-то удалось прознать о печальной судьбе своего секретаря, и по его прошению 24 февраля Сорокин "из-под стражи" был освобожден.

Через год Сорокин, закончив университет, был оставлен при кафедре уголовного права и судопроизводства для подготовки к профессорскому званию. В 1915 году он сдал магистерские экзамены, в январе 1917 года получил звание приват-доцента Петроградского университета. Револю­ция, правда, помешала защите магистерской диссертации. В годы первой мировой войны Сорокин много работал, продолжал активно публико­ваться, читал многочисленные лекционные курсы по самым разным отраслям обществознания. Сохранилась, по счастью, целая кипа разроз­ненных листков с конспектами его лекций и семинарских занятий, со списками рекомендуемой литературы. Судя по всему, лектором он был предельно обстоятельным, хотя, возможно, в силу удивительной склон­ности к перманентным повторениям, довольно занудным. Одну из лек­ций этого времени, неизвестную пока никому, кроме, конечно, его тогдашних слушателей, мы целиком воспроизводим в этом томе.

Вообще же в предреволюционные годы Сорокин был активен на поприще популяризаторства. С особым упорством он стремился донести до читателя мысли Э. Дюркгейма, идеи которого, можно сказать, про­ходят рефреном через основную массу его работ. Воистину Дюркгейма, наряду с Петражицким, Ковалевским и Де-Роберти, мы вправе считать одним из главных "духовников" Сорокина. Он был близок ему по образу мышления, и по методу анализа социальных явлений, по яркости и са­мобытности выдвигаемых идей. Дюркгеймовской теории религии он посвятил две статьи, опубликованные в 1914 году. По всей вероятности, по протекции М. М. Ковалевского, хорошо знакомого с именитым французским маэстро, Сорокин вступает с ним в переписку. Трудно сказать, насколько она была активной, особенно в период первой миро­вой войны. Случайно сохранилось лишь письмо Дюркгейма к Сорокину, в котором он благодарит начинающего ученого "за труд, который Вы (Сорокин. — А. С.) взяли на себя, чтобы изучить и осветить мои идеи Вашим соотечественникам" и сожалеет, "что полное незнание русского языка препятствует моему ознакомлению с Вашими работами, по край­ней мере в настоящий момент".

Сам Сорокин о своем раннем мировоззрении и стремлении интег­рировать гуманитарное знание своего времени в единую унифицирован­ную систему многими годами позже напишет: "С точки зрения филосо­фии складывающаяся система была скорее разновидностью эмпиричес­кого неопозитивизма или критического реализма, основанного на логических и эмпирио-научных методах. Социологически — разновид­ностью синтеза конто-спенсеровской социологии эволюции и прогресса, дополненной и скорректированной теориями Н. Михайловского, П. Лаврова, Е. Де-Роберти, Л. Петражицкого, М. Ковалевского, М. Ростов­цева, П, Кропоткина (среди русских социальных мыслителей) и теори­ями Г. Тарда. Э. Дюркгейма, Г. Зиммеля, М. Вебера, Р. Штам-

млера, К. Маркса, В. Парето и других западных обществоведов. Поли­тически — видом социальной идеологии, основанной на этике солидар­ности, взаимовыручки и свободы"¹. В целом же "зрелый" Сорокин не без доли скепсиса оценивал свой юношеский оптимизм, сравнивая себя с "телком, смотрящим на мир через розовые очки".

В 1916 году Сорокин лишился своего патрона — умер Максим Максимович Ковалевский. Пользуясь правом приближенного лица, буквально на следующий день в газетах Сорокин дает несколько прощальных некрологов, а позже публикует в столичной прессе ряд статей мемуарного характера. В них он рассказывает о научном пути ученого и его преподавательском даре. В том же 1916 году преподаватели кафедры социологии психоневрологического института во главе с Соро­киным и К. М. Тахтаревым организовали русское "Социологическое общество имени М. М. Ковалевского", послужившее в дальнейшем фундаментом для открытия в 1919 году кафедры социологии Петроградского университета.

Февральская революция застала Сорокина "посреди дел". "Отложив книги и рукописи", заново "проснувшийся" неутомимый политик с голо­вой уходит в круговерть революционных событий. Жизнь всей страны (естественно, глазами Сорокина) и крутые виражи его собственной био­графии в течение 1917 года красочно описаны им в "Листках из русского дневника" и включены позднее целиком в "Долгое путешествие". По­скольку отрывок из книги воспроизводится в настоящем издании, то мы не будем подробно останавливаться на этом, наиболее насыщенном событиями, этапе жизни Сорокина. Отметим лишь, что Сорокин прини­мал самое активное участие в функционировании Государственной ду­мы, Временного правительства, в подготовке Всероссийского крестьянс­кого съезда, он редактировал эсеровские газеты "Дело народа" и "Воля народа". Некоторое время являлся личным секретарем А. Ф. Керенского. Лишь за один только 1917 год им была написана целая серия социально-политических памфлетов, многие из которых, как представляется, не потеряли своего значения и сегодня. Среди них: "Автономия националь­ностей и единство государства", "Формы правления", "Проблема социа­льного равенства", "Основы будущего мира", "Причины войны и путь к миру", "Что такое монархия и что такое республика?", "Сущность социализма", "Кому и как выбирать в Учредительное собрание?"

2 января 1918 года депутат печально знаменитого Учредительного собрания Питирим Сорокин был вновь арестован, но на сей раз большевистским правительством. Само существование в период "кра­сного террора" для Сорокина, встретившего Октябрьскую революцию в штыки, было полно ужаса и трагизма. "Жизнь в смерти" — так Сорокин назвал этот период свой биографии. Некоторое время он вынужден был скрываться от властей, но вскоре понял, что новая, пусть и неугодная, власть крепка, а старые утопии недееспособны. Тогда-то Сорокин и пишет открытое и нашумевшее письмо, опуб­ликованное в ряде центральных газет, где констатирует фиаско эсе­ровской программы и заявляет о своем разрыве с этой партией и выходе из нее. На этом "человеческом документе" заострил внимание В. И. Ленин, написав известную статью "Ценные признания Питирима Сорокина"², послужившую в дальнейшем фундаментом не только по­литической, но и интеллектуальной блокады ученого.

¹ Sorokin P. A. Long Journey. P. 75.

² См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 37.

 

"Покончив" с политикой, в атмосфере послевоенной либерализации Сорокин сосредотачивается целиком на научной и преподавательской деятельности. В конце 1918 года он уже состоит на службе в I Петро­градском университете, а со следующего — во II при психонев­рологическом институте. Известно, что одновременно он читал лекции в сельскохозяйственном институте, институте народного хозяйства, на всевозможных обучах, ликбезах и т. п. Словом, активно сотрудничал с Наркоматом просвещения и даже принимал участие в учебно-научных экспедициях. Сорокин предлагал конституирование новой дисциплины — родиноведения, — призванной синтезировать совокуп­ные знания разных естественных и гуманитарных наук. В 1920 году Сорокин избирается руководителем кафедры социологии при факуль­тете обществознания Петроградского университета. Тогда же он пишет массовые, "популярные" учебники по праву и социологии и, наконец, публикует двухтомную "Систему социологии" (1920), ставшую венцом его творчества русского периода. В том же году он становится профессором кафедры социологии Петроградского университета. У Со­рокина созревает план перспективных публикаций интегрального характера, он концентрирует свое внимание на наиболее актуальных темах того времени — война, голод, революция. Однако образ мыслей первого советского профессора социологии все больше не удовлет­ворял власти. По меньшей мере "некорректным" признается разгром­ный тон его рецензии на книгу Н. И. Бухарина "Теория исторического материализма" (М., 1922). Позднее уничтожается набор его книги "Голод как фактор".

Тем временем разгораются страстные дискуссии вокруг книги Соро­кина "Система социологии". 22 апреля 1922 года в здании Петроградс­кого университета при большом стечении студентов и именитых ученых был устроен открытый диспут по поводу ее выхода в свет. На нем выступили крупнейшие обществоведы того времени, среди которых были Н. И. Кареев, К. М. Тахтарев, И. М. Гревс, И. И. Лапшин, С. И. Тхоржевский, Н. А. Градескул. Все без исключения выступавшие назвали книгу выдающимся достижением русской социологической шко­лы. Высказанные замечания и возражения, судя по краткому стеногра­фическому отчету, были с блеском отведены Сорокиным. Обсуждение завершилось тем, что "многочисленная публика наградила диспутанта долгими несмолкаемыми аплодисментами"¹.

¹ Диспут П. А. Сорокина // Экономист. 1922. № 4—5. С. 277—280.

 

Летом 1922 года прокатилась волна массовых арестов среди научной и творческой интеллигенции. В это же время Ленин остро ставит вопрос о необходимости контроля над программами и содержанием курсов по общественным наукам. "Буржуазную профессуру" стали постепенно от­странять от преподавания и тем более от руководства наукой.

10 августа, как пишет Сорокин в своих воспоминаниях, он прибыл на несколько дней из Петрограда в Москву по приглашению своего давнего друга профессора Н. И. Кондратьева, выдающегося русского экономи­ста. Им, однако, не привелось встретиться. В тот день более сотни крупнейших представителей творческой мысли Москвы оказались за решеткой. Среди них — Бердяев, Осоргин, Пешехонов, Ясинский, Конд­ратьев и др. Арестованы были и многие сотни студентов. Несколькими днями позже аналогичные аресты были произведены в Петрограде. "Посещали" работники ЧК и апартаменты профессора Питирима Соро­кина, но, по счастью, он в то время все еще скрывался в Москве.

"Через неделю стали широко распространяться слухи об арестах профессуры и просто ученых. Говорили, что их собираются не казнить, а просто выдворить за пределы страны. Вскоре "Правда" опубликовала статью Троцкого, где эти сплетни подтверждались"¹. Арестованных стали постепенно отпускать домой, предварительно получив от каждого по две расписки. В одной оговаривался десятидневный срок, в течение которого преследуемого обязывали покинуть страну. Во второй фиксш ровалось, что если он вновь вернется в Советскую Россию без соответст­вующего на то разрешения властей, то будет непременно казнен. Види­мо, в это время Сорокин в сложившейся обстановке "затягивающейся петли на шее" предпочел депортацию. Отдавать себя в руки петроградс­кой ЧК было опасно, тем более что в то время питерские газеты не раз обрушивались с нападками на Сорокина, обвиняя его во всевозможных грехах. А вот в забюрокраченной Москве все оказалось куда проще. После подписания обеих расписок судьба ученого была решена. Оста­льные формальности были преодолены довольно оперативно, и уже 23 сентября 1922 года тридцатитрехлетний Сорокин и его жена, Елена Петровна Баратынская, навеки покидают страну.

Такова официальная версия, поддерживаемая самим Сорокиным в бытность американским гражданином. Насколько в деталях она прав­дива, что осталось за кадром, а что, напротив, сильно выпячено на передний план — сейчас сказать трудно. Очевидно лишь, что, покидая родину, он испытывал неоднозначные чувства, увозил с собой далеко не односторонний образ молодого государства и, видимо, сильное желание когда-нибудь вернуться назад.

Мечте вернуться не суждено было осуществиться. Сорокин умер в возрасте 79 лет вдали от родины, так ни разу и не посетив ее после своей высылки. В своем дневнике (этим он завершает "Листки из русско­го дневника") сразу же после отъезда он напишет: "Чтобы ни приключи­лось в будущем, я твердо знаю, что извлек три урока... Жизнь, даже если она трудна, самое прекрасное, чудесное и восхитительное сокровище мира. Следовать долгу столь же прекрасно, ибо жизнь становится счастливой, душа же обретает непоколебимую силу отстаивать идеалы, — вот мой второй урок. А третий — насилие, ненависть и несправед­ливость никогда не смогут сотворить ни умственного, ни нравственного и ни даже материального царствия на земле"².

¹ Sorokin P. A. Long Journey. P. 193

² Sorokin P. A. Long Journey. P. 197.

 

 

После непродолжительного пребывания в Берлине чета Сорокиных по приглашению президента Чехословакии Б. Массарика, с которым они познакомились в Петрограде во время своего бракосочетания в апреле 1917 года, отправляется в Прагу. Там Сорокин обретает "второе дыха­ние". Он участвует в организации двух журналов ("Деревня" и "Кре­стьянская Россия"), читает лекции в сельскохозяйственном институте. Со свойственной ему творческой энергией подготавливает к печати пять книг как чисто академического содержания, так и посвященные анализу текущего момента в России. Значительно поправив свое здоровье за год относительно спокойной, можно даже сказать, непривычно спокойной для него жизни в Праге, Сорокин приступает к реализации своих былых замыслов и садится за написание нового фундаментального труда

— "Социология революции".

Но уже осенью 1923 года, приняв приглашение видных американских социологов Э. Хайэса и Э. Росса прочесть серию лекций о русской революции, Сорокин навсегда перебирается с Европейского континента в Соединенные Штаты, покидая их границы лишь очень редко и то в качестве визитера. На этом заканчивается самая насыщенная событи­ями — радостными и неприятными, взлетами и падениями — страница его жизни, и вряд ли кто из социологов последнего столетия пережил столько, сколько выпало на долю Пигирима Александровича Сорокина. Однако "долгое путешествие" еще далеко от завершения, хотя конечно же жизнь в Америке носила куда более размеренный характер, гораздо больше соответствуя образцу "нормальности" для академической карье­ры. Впрочем... и здесь образцу — во многом нетипичному.

Менее года понадобилось Сорокину для культурной и языковой акклиматизации. Посещая церковь, публичные собрания, университетс­кие лекции и много читая, Сорокин довольно быстро обрел свободный разговорный английский язык и уже летним семестром 1924 года при­ступил к чтению лекций в Миннисотском университете, сотрудничая при этом с университетами в Иллинойсе и Висконсине.

Первым печатным результатом становится его книга "Листки из русского дневника" (1924), описывающая и анализирующая российские события с января 1917 года по сентябрь 1922 года.

Примечательно, что с момента своего пребывания в Америке Соро­кин сталкивается с глухой оппозицией со стороны академических уче­ных, предпочитавших тогда, по выражению Л. Коузера, видеть в нем "рассерженного политического эмигранта, злопамятного и не извлек­шего никаких уроков"¹. Лишь после того как в защиту Сорокина высту­пили заокеанские асы — Ч. Кули, Э. Росс, Ф. Гиддингс, — предвзятость в отношении Сорокина постепенно спадает. Случайные лекционные курсы сменялись приглашениями на постоянную работу, хотя его изна­чальная зарплата "полного профессора" едва достигала половины при­нятых размеров².

¹ Coser L. A. Masters of Sociological Thought. N. Y., 1977. P. 487.

² Sorokin P. A. Long Journey. P. 219.

 

При всем при этом годы, проведенные в Миннисоте, были, пожалуй, самыми продуктивными в его жизни, впрочем, на протяжении всей своей жизни ему "так и не удалось" испытать творческого спада, за исключе­нием, пожалуй, самых последних лет тяжелой болезни. В 1925 году выходит в свет его "Социология революции", за ней следует не менее фундаментальная и новаторская "Социальная мобильность" (1927); че­рез год — "Современные социологические теории" (1928); еще через год — "Основания городской и сельской социологии" (написанная в соав­торстве с другом и коллегой в течение долгих лет — К. Циммерманом); и, наконец, трехтомная "Систематическая антология сельской социоло­гии" (1930-—1932). Причем все эти труды представляют собой много­страничные и увесистые фолианты, ярко свидетельствующие не только о научном, но и о культурном потенциале Сорокина, своего рода Набокова от социологии, с неменьшим талантом писавшего и на нерод­ном языке. Хоть книги были неоднозначно встречены и оценены амери­канским научным сообществом, но с их помощью Сорокину окончатель­но удается преодолеть предвзятую настороженность в отношении своей персоны и, даже более того, с "задворок" политической эмиграции передвинуться на авансцену американской социологии.

В 1930 году занавес враждебности окончательно пал. Всемирно известный Гарвардский ниверситет учреждает социологический фа­культет и предлагает Сорокину возглавить его. Ранее он отклонял предложения подобного рода, но на сей раз решается занять деканское кресло, не подозревая, что ему предстоит проработать на факультете вплоть до 1959 года, то есть до ухода на пенсию в возрасте 70 лет.

Гарвардский период стал самым плодотворным в жизни Сорокина и, безусловно, — самым творческим. Именно в 30—50-е годы Сорокин достигает своего акме, его труды приобретают мировую известность, а их автор благодаря им и поныне считается крупнейшим социологом
нашего столетия.

Итак, судьбе было угодно распорядиться так, чтобы создатель пер­вой кафедры социологии в советской России вновь предпринял попытку для воплощения своих творческих и дидактических замыслов. Сорокин с головой уходит в организацию нового факультета. Он приглашает К. Циммермана в качестве сопрофессора, а молодого Т. Парсонса, кото­рый ранее работал на факультете экономики, — преподавателем социо­логии. Среди временных лекторов факультета были и такие именитые ученые, как В. Томас, Г. Беккер и Л. фон Визе.

Профессор Гарвардского университета, по рассказам учеников, был нестандартным лектором с присущим только ему стилем преподнесения материала и манерой излагать. Он так никогда и не утратил специфичес­кого русского акцента. В тот момент, когда он восходил на кафедру и начинал говорить, многим из его слушателей мерещилось, что они скорее внимают восторженной церковной проповеди, чем учебной лек­ции. Один из выпускников Гарварда вспоминал: "Сценически Сорокин как лектор был бесподобен. Обладая громадной физической силой, он совершал натиски "атак" на классную доску, зачастую разламывая при этом все мелки. В одной из его аудиторий были развешаны одновремен­но три доски на разных стенах. К концу учебного часа все три были исчирканы его иероглифами, а клубы пыли от мела все еще парили в воздухе... Он не хвалил ни одного из американских социологов, даже скорее наоборот... Его реакция на Джорджа Ландберга в этом отноше­нии вполне типична. Войдя как-то утром в аудиторию, он опустил перед нами на стол одну из недавно опубликованных Ландбергом работ и вымолвил: "Вот — труд моего друга Ландберга на тему, в которой он, к несчастью, ничего не смыслит. Он явно нездоров. Он рожден отнюдь не для такой работы". А в другой раз он сказал мне: "Джон Дьюи, Джон Дьюи, Джон Дьюи! Ну, прочел я одну его книгу. Прочел другую. Прочел, наконец, третью. Но в них нет ничего такого!"¹.

¹ Цит. по: Coser L. A. Masters... P. 489. 14

 

В середине 30-х годов Сорокин слегка приоткрывает завесу своей творческой лаборатории и аннонсирует новое направление своих ис­следований, публикуя ряд статей на темы, в общем не свойственные его предшествующему творчеству — как, например, "Путь арабского интел­лектуального развития с 700 по 1300 г." (1935), "Флуктуации материализ­ма и идеализма с 600 г. до н. э. вплоть до 1920 г." (1936). Тогда же Гарвардский университет выделяет четырехгодичный грант колоссаль­ных по тем временам размеров в 10 тысяч долларов для осуществления сорокинской задумки. На протяжении нескольких лет но тому в год выходит главное детище социолога — "Социальная и культурная дина­мика" — беспрецедентный по объему и эмпирическому охвату социоло­гический труд, превзошедший в этом смысле даже "Капитал" Маркса и "Трактат по общей социологии" В. Парето. Для завершения работ по гранту Сорокин вынужден был привлечь многих из русских ученых-эмигрантов, а также своих гарвардских учеников (среди них был и Роберт Мертон) как в качестве соавторов, так и для сбора массового эмпирического материала, статистических подсчетов и технической об­работки всякого рода источников и специальной литературы.

Реакция на книгу была неожиданной и, в целом, не в пользу Сороки­на. В популярных американских журналах, по подсчетам А. Тиббса, из семи рецензий лишь две были неблагосклонными; в специализирован­ной, но не социологической периодике из шести рецензий благожела­тельной оказалась только одна; а вот в специализированных социологи­ческих журналах из 11 рецензий шесть были амбивалентными, четыре отрицательными и лишь один отклик — положительным. В централь­ном органе Американской социологической ассоциации — "Американс­кое социологическое обозрение" — рецензии Р. Макайвера и Г. Шнайера, более того, оказались резко отрицательными. Интеллектуальная изо­ляция Сорокина стала вновь нарастать.

Завершив титаническую работу над "Динамикой", разуверившись, видимо, в адекватности восприятия своих идей в среде академических I ученых, Сорокин апеллирует к читающей Америке. Сперва появляется популярная адаптация "Динамики" для массового читателя — "Кризис нашего времени" (1941), ставшая впоследствии самой многотиражной, самой переводимой и самой читаемой книгой ученого. Через год после этого появляется не менее известная "Человек и общество в бедствии"; а несколько позднее — "СОС: значение нашего кризиса" (1951). Все больше Сорокин превращается, по меткому наблюдению Л. Коузера, в '"одинокого волка" от науки. Его труды и идеи приобретают эксцент­ричный характер, а выступления на общественной арене становятся все более критичными.

Даже у себя на факультете, несмотря на всеобщее почитание и даже обожание, особенно со стороны студентов, его влияние на интеллекту­альную атмосферу было минимальным, и это он, видимо, прекрасно осознавал. Его младший коллега по факультету, Т. Парсонс, был куда более влиятельной фигурой. По целому кругу идей их теории были довольно схожими, особенно в том, что касается оценки значимости культурных символов в детерминировании социального действия, одна­ко им, тем не менее, так и не удалось "уладить ссору". Их отношения всегда носили оттенок "холодно-соревновательного сосуществования". Большинство сорокинских учеников, в том числе и Р. Мертон, которого он считал самым блистательным, пошли скорее в русле парсонсовской парадигмы. Путь сорокинско-парсонсовского синтеза оказался малопер­спективным. И лишь самое незначительное число его учеников считали себя сорокинианцами (Р. Дю Ворс, Эд. Тириакьан), и то каждый — до­статочно индивидуально. Словом, творцу гарвардского факультета со­циологии так и не удалось стать его вдохновителем и создать собствен­ную социологическую школу в Америке.

Ригористический крен мышления Сорокина в 50-е годы еще больше усиливается. Эксцентричность и профетизм становятся главными стерж­нями его публичных выступлений в печати, а проповедь кризиса и альт­руистической любви — центральной темой, пронизывающей почти все позднее творчество ученого. Видно это по одним только названиям ряда его книг --- "Социальная философия в век кризиса" (1950), "Альтру­истическая любовь" (1950), "Изыскания в области альтруистической любви и поведения" (1950), "Пути и власть любви" (1954), "Американс­кая сексуальная революция" (1957), "Власть и нравственность" (1959).

Закономерен поэтому образ позднего Сорокина, сохранившийся в воспоминаниях современников. "Я никогда не забуду этого исхудалого старца, выпрямившегося за кафедрой ультрасовременного зала университета в Брандис, призывающего аудиторию покончить с соблазнами и приманками нашей "чувственной" культуры, осознать всю ошибочность этого пути развития и возвратиться на тропу "идеациональной" правильности. В тот момент мне ясно почудилось, что именно так должен был бы выглядеть странствующий проповедник, вышедший из дикого леса лишь для того, чтобы наставить за­блуждающуюся толпу греховодных крестьян на истинный путь Господа"¹. Но нет пророков в родном отечестве, не говоря уж о пророках-чужаках.

Сорокинская изоляция, правда, никогда и не носила абсолютного характера. Она была скорее символической, как раз под стать его профетическому амплуа. После выхода на пенсию он не отходит полно­стью от науки, но уже неизмеримо больше внимания уделяет своему саду и цветникам, с неподдельной любовью взращивая цветы возле своего дома в Винчестере (пригород Кембриджа) на улице Клифф-стрит, дом № 8. Похвале за умелое садоводство, свидетельствуют его близкие, он радовался куда больше, чем всем академическим званиям и наградам.

Но и в 60-е годы "непричесанные", с точки зрения обывателя, мысли Сорокина продолжали эпатировать публику, а в общественном мнении все сильнее укреплялся имидж "чудо-старца" со странностями. В 1960 году он публикует свое конвергенционалыюе кредо, эссе "Взаимное сближение Соединенных Штатов и СССР к смешанному социокультур­ному типу"², написанное в атмосфере довольно напряженных советско-американских отношений, когда каждая из сторон "не сомневалась" в абсолютной правильности своего пути развития и совершеннейшей порочности системы оппонента. Эссе начиналось со слов: "Западные лидеры уверяют нас, что будущее принадлежит капиталистическому ("свободное предпринимательство") типу общества и культуры. Наобо­рот, лидеры коммунистических наций уверенно ожидают победы ком­мунистов в ближайшие десятилетия. Будучи не согласным с обоими этими предсказаниями, я склонен считать, что если человечество избе­жит новых мировых войн и сможет преодолеть мрачные критические моменты современности, то господствующим типом возникающего об­щества и культуры, вероятно, будет не капиталистический и не ком­мунистический, а тип специфический, который мы можем обозначить как интегральный. Этот тип будет промежуточным между капиталисти­ческим и коммунистическим строем и образом жизни. Он объединит большинство позитивных ценностей и освободится от серьезных дефек­тов каждого типа"³.

¹ Coser L. A. Masters... P. 492.

² Sorokin P. A. Mutual Convergence of the United States and the USSR to the Mixed Sociocultural Type // International Journal of Comparative Sociology. 1960, № 1. P. 143—176. Позднее в виде отдельной главы он включит эссе в свою книгу: Sorokin P. A. The Basic Trends of Our Time. New Haven, 1964.

³ Sorokin P. A. Mutual Convergence... P. 143; The Basic.₍ P. 78.

 

Согласно логике Сорокина, мы наблюдаем два параллельных про­цесса — упадок капиталистической системы (разрушение свободнопредпринимательских первооснов буржуазного строя) и неспособность ком­мунистической системы удовлетворить жизненные потребности людей. Коммунистическую идеологию и экономическую систему он рассматри­вает как одну из разновидностей тоталитарных режимов. Кризисное состояние любого общества очень часто приводит к "тоталитарной конверсии, и чем сложнее критический момент, тем глубже тоталитарная трансформация". Ослабление же критической ситуации в обществе ведет к "детоталитарной реконверсии, к менее регламентированным и свобод­ным образам жизни, и чем больше ослабевает критический момент, тем шире происходит свободная реконверсия". И если в будущем удастся избежать великих катаклизмов, то "коммунистические" и схожие с ними тоталитарные режимы неизбежно придут в упадок. Трудно не согласить­ся в этой связи с замечанием по этому поводу сорокинского ученика Э. Тириакьана: "Не правда ли, что Сорокин предвидел ветер перемен в современной России и в Китае?!"¹

¹ TirvakianEd.A. Sociology's Dostoyevski: Pitirinj_A- Sorokin // The World and I. 1988. № 9. P. 580.

 

Но речь у Сорокина идет не только о политических и экономических переменах. Фундамент конвергенции, по Сорокину, заключен в близости систем ценностей, права, образования, искусства, досуга, науки, а также во взаимном движении мысли друг к другу. И если советские философы безвозвратно далеко ушли от ортодоксальных интерпретаций человека и общества от основоположников марксизма, то в Америке философия и идеология материализма все активнее проникают в общественную и частную жизнь американцев. То же самое можно пронаблюдать и на материале науки, техники, психосоциального знания. Словом, конвер­генция безусловно приведет к образованию смешанного социокультур­ного типа, который при заданных условиях может перерасти в "блиста­тельный интегральный порядок в обеих державах, так же как и во всей человеческой вселенной".

В последние годы жизни Сорокин вновь разрывает круг изоляции. Его книги "Причуды и недостатки современной социологии и смежных наук" (1956) и, особенно, "Современные социологические теории" (1966) продемонстрировали весь блеск его логико-критического ума и были встречены гораздо благожелательнее. В 1964 году 75-летнего Сорокина избирают председателем Американской социологической ассоциации, что всегда считалось актом высочайшего признания заслуг ученого. Радикально настроенное студенчество записывает имя Сорокина на сво­их знаменах. Словом, весь мир вновь обернулся к позабытому старцу, которому все еще хватало сил для жестких атак на правительство за аморальную войну во Вьетнаме, а на академическую науку за злоупот­ребления позитивизмом. Последние два года были омрачены тяжелой болезнью. 11 февраля 1968 года Сорокин скончался в своем доме на Клифф-стрит в Винчестере. В том же году Американская социологичес­кая ассоциация учредила ежегодную премию имени Сорокина за луч­шую книгу по социологии.

Так на 79-м году жизни завершилось воистину "долгое путешествие" незаурядного человека, отдавшего все силы на борьбу с обскурантизмом в науке и социальным злом, не впадавшего никогда в крайности — ни огульной критики коммунистического тоталитаризма, ни социального нарциссизма западного образа жизни. Некролог, опубликованный в гар­вардской университетской газете, подписанный выдающимися социоло­гами и учениками Сорокина — Дж. Хомансом, Ф. Уайтом, Т. Парсон-сом и другими, — завершался словами: "Питирим Сорокин был слож­ным и в чем-то парадоксальным человеком... Он тонко чувствовал конфликты времени и дал им достойное выражение. Его влияние печат­ным словом и преподавательской деятельностью на социальную науку и далеко за ее пределами — громадно".

Прошло уже более 20 лет со дня смерти и 100 лет со дня рождения Сорокина, и не будет никаким преувеличением на исходе XX века сказать, что Питирим Александрович Сорокин — самая выдающаяся фигура на социологическом небосклоне нашего столетия.

Интегральный синтез

В историко-социологической литературе традиционно принято, хотя, видимо, не вполне справедливо, разграничивать два периода творчества Сорокина — русский и американский. Конечно же, русский Сорокин и Сорокин-американец довольно не похожи друг на друга и по кругу анализируемых проблем, и по характеру использования матери­ала, и по степени зрелости и самостоятельности создаваемых теорий. Однако очевидно, чго интегральная сущность всех его работ всегда оставалсь неизменной. Более того, и все его мировоззрение было пронизано интегральным синтезом и на уровне сциентических про­грамм, и в политических взглядах, и даже на уровне жизненной философии. В этом смысле принципиальное отличие между ранним и поздним Сорокиным заключается лишь в глобализме его теории: если он начинал довольно традиционно для социальной мысли рубежа веков, то в гарвардский период превратился в могущественного макросоци­олога, рассматривающего цивилизацию в качестве атомарной единицы своего анализа.

В отечественной специальной литературе опубликованы работы, в которых довольно подробно анализируются сорокинские взгляды¹. Нашу задачу мы видим в том, чтобы дать сейчас лишь краткую выжим­ку эволюции его общетеоретических взглядов, основываясь главным образом на самых значительных трудах Сорокина в их логической и диахронической целостности.

¹ Сошлемся лишь на труды Голосенко И. А.: Социология Питирима Сорокина // История буржуазной социологии первой половины XX века. М., 1979; Социо­логия в дореволюционной России // Философские науки. 1988. № 1.

 

Первоначально теоретико-методологические построения Сорокина и их методологическое обоснование осуществлялись им в духе неопозитивистско-бихевиористического синтеза. В своей первой книге — "Пре­ступление и кара, подвиг и награда" — он определяет социальный феномен (сферу надорганики) как "социальную связь, имеющую психи­ческую природу и реализующуюся в сознании индивидов". Иными сло­вами, если всякое взаимодействие обладает психическим характером, то оно суть социальное явление. Однако социолог, по Сорокину, имеет дело лишь с внешней природой социального явления, то есть с символичес­кой, а посему в попытке генерализации он неизбежно приходит к утвер­ждению трех основных форм актов — "дозволенно-должные", "рекомен­дуемые" (они не противоречат представлениям дозволенно-должного, но представляют собой "сверхнормальную роскошь") и "запрещенные" (или "недозволенные"). Каждая из этих форм существует в связке с соот­ветствующей ей оппозицией — санкцией. Так, рекомендуемым актам соответствуют награды, запрещенным (преступление) — кары, а до­зволенным — "должные" реакции. Словом, вся социальная жизнь виде­лась ему в виде нескончаемой цепной реакции акций-реакций, а их взаимодействие составляет суть исторического прогресса.

Через каких-то несколько лет эта на вид довольно наивная схема быстро "разбухает" и обретает законченно логический вид. В "Системе социологии" Сорокин формулирует принципы, от которых он не отой­дет в будущем. Согласно Сорокину, теоретическая социология распада­ется фактически на три основных раздела: 1) социальную аналитику (социальные анатомия и морфология); 2) социальную механику (ее объект — социальные процессы); 3) социальную генетику (теория эволюции общественной жизни). Такое видение структуры социологического знания Сорокин почти безо всяких изменений сохранит на долгие годы. В этом смысле содержательно близкими являются его "Система социо­логии" и "Общества, культуры и личности" (1947). В их основе — квинт­эссенция структурного метода, а методологический базис — синтез неопозитивизма и умеренного бихевиоризма.

С этих позиций он формулирует свой исходный тезис о том, что социальное поведение основано на психофизических механизмах, а субъективные аспекты поведения суть "переменные" величины. Интегральным фактором всей социальной жизни он считал кол­лективный рефлекс. Эту установку ученого не трудно пронаблюдать на материале его "Социологии революции". "Все возрастающее по­давление основных инстинктов населения; их базовый характер и бес­силие групп, стоящих на страже порядка, — таковы три элемента адекватного описания условий революционного взрыва"¹. Иными словами, в основе любых революционных движений в обществе лежит подавление базовых инстинктов — пищеварительных, сек­суальных, инстинктов собственности, самовыражения, самосохранения и многих других.

В "Системе социологии" взаимодействие Сорокин рассматривает в качестве простейшей модели социального явления. Его элементами он считал: индивидов, акты (действия) и проводники общения (они же — символы интеракции). Взаимодействующим индивидам свойственны наличность высшей нервной системы, потребности и способность реагировать на стимулы. Акты состоят из внешних раздражителей и внутренней реализации психологической жизни. Проводники — суть символы передачи реакций между субъектами интеракции (язык, пись­менность, музыка, искусство, деньги и т. п.). Взаимодействие может выступать как антагонистическое или солидаристическое, односторон­нее или двустороннее, шаблонное или нешаблонное. Социальные же группы, по Сорокину, делятся на элементарные, кумулятивные и слож­ные.

Намеченный в "Системе" синтез получает свое развитие в "Социаль­ной мобильности", которая, по единодушному мнению специалистов, считается классическим для западной социологии трудом по проблемам стратификации и мобильности. Но книга особенно "интересна благодаря теоретическому различию, проводимому между горизонтальной и вер­тикальной мобильностью, и глубокому анализу основных средств и ка­налов, при помощи которых индивидуумы могут достигнуть вертикаль­ной мобильности"².

¹ Sorokin P. A. Sociology of Revolution. Philadelphia, 1925. P. 370—371.

² Беккер Г., Бесков А. Современная социологическая теория в ее преемствен­ности и изменении. М., 1961. С. 424.

 

Согласно Сорокину, социальная мобильность есть естественное и нормальное состояние общества. Она подразумевает не только социа­льные перемещения индивидов, групп, но и социальных объектов (цен­ности), то есть всего того, что создано или модифицировано в процессе человеческой деятельности. Горизонтальная мобильность предполагает переход из одной социальной группы в другую, расположенных на одном и том же уровне общественной стратификации. Под вертикальной мобильностью он подразумевал перемещение индивида из одного пла­ста в другой, причем в зависимости от направления самого перемещения можно говорить о двух типах вертикальной мобильности: восходящей и нисходящей, то есть о социальном подъеме и социальном спуске.

Вертикальную мобильность, по мнению Сорокина, должно рассмат­ривать в трех аспектах, соответствующих трем формам социальной стратификации, — как внутрипрофессиональную или межпрофессио­нальную циркуляцию, политические перемещения и продвижения по "экономической лестнице". Основным препятствием для социальной мобильности в стратифицированных обществах является наличие специ­фических "сит", которые как бы просеивают индивидов, предоставляя возможность одним перемещаться вверх, тормозя продвижение других. Это "сито" и есть механизм социального тестирования, отбора и рас­пределения индивидов по социальным стратам. Они, как правило, со­впадают с основными каналами вертикальной мобильности, то есть школой, армией, церковью, профессиональными, экономическими и по­литическими организациями. На основе богатого эмпирического мате­риала Сорокин делает вывод, что "в любом обществе социальная цир­куляция индивидов и их распределение осуществляются не по воле случая, а носят характер необходимости и строго контролируются раз­нообразными институтами"¹. Однако Сорокин четко отличал мобиль­ность в нормальные периоды эволюции общества и в периоды обще­ственных потрясений и катастроф, когда "поступательность, упорядо­ченность и строго контролируемый характер мобильности существенно нарушаются"². Правда, даже в периоды хаоса, по Сорокину, все равно сохраняются помехи на пути к неограниченной социальной мобильности как в виде остатков "сита" старого режима, так и быстрого роста нового "сита" зарождающегося порядка.

Для Сорокина, как, впрочем, и для многих исследователей до и после него, очевиден внеисторический динамизм социальной стратификации. Абрис и высота экономической, политической или профессиональной стратификации — вневременные характеристики и нормативные черты стратификации. Их временные флуктуации не носят однонаправленного движения ни в сторону увеличения социальной дистанции, ни в сторону ее сокращения. Социальная стратификация — "это постоянная харак­теристика любого организованного общества. Изменяясь по форме, социальная стратификация существовала во всех обществах, провоз­глашавших равенство людей. Феодализм и олигархия продолжают су­ществовать в науке и искусстве, политике и менеджменте, банде преступ­ников и демократиях уравнителей, словом — повсюду"³. Воистину ис­тория показывает, что нестратифицированное общество с подлинным и последовательно проведенным принципом равенства его членов есть миф, никогда не реализованный на практике и так и оставшийся лишь знамением всемирных уравнителей.

В гарвардский период творчества интегралистские тенденции и на- строения Сорокина окончательно оформляются в единую интегральную модель, что находит отражение прежде всего в его четырехтомной "Социальной и культурной динамике"⁴.

¹ Sorokin P. A. Social and Cultural Mobility. N. Y., 1959. P. 207.

² Sorokin P. A. Man and Society in Calamity. N. Y., 1942. P. 113.

³ Sorokin P. A. Social and Cultural Mobility. P. 16.

⁴ Sorokin P. A. Social and Cultural Dynamics. N. Y., 1937—1941. Vol. 1—4.

 

Не претендуя на последователь­ное и системное описание когнитивной модели Сорокина, аккумулирова­вшей, как кажется, идеи почти всех отраслей гуманитарного знания, постараемся стилем "телеграфного конспекта" описать в общих чертах как саму модель, так и основные методологические принципы, на кото­рых она базируется. При этом мы будем преимущественно апеллировать к вводному разделу первого тома и четвертому тому "Динамики", а также к прецеденту "телеграфного изложения" модели, одобренному самим Сорокиным¹.

¹ Cowell F. R. Values in Human Society. The Contribution of Pitirim A. Sorokin to Sociology. N. Y., 1970.

 

Все люди вступают в систему социальных взаимоотношений под влиянием целого комплекса факторов: бессознательных (рефлексы), био­сознательных (голод, чувство жажды, половое влечение и т. п.) и социо-сознательных (значения, нормы, ценности) регуляторов. В отличие от случайностных и временных агрегатов (толпа), характеризуемых отсут­ствием ясных и пролонгированных связей, только общество способно продуцировать значения, нормы, ценности, существующие как бы внут­ри социосознательных "эго" — конституирующих общество членов. Поэтому любое общество можно описать и понять только лишь через призму присущей ему системы "значения, нормы, ценности". Эта систе­ма суть единовременное культурное качество.

Далее. Скрытые в социосознательных индивидах и обществах куль­турные качества обнаруживаются во всех достижениях человеческой цивилизации, сохраняются также и в дискретные периоды культурной истории (войны, революции, прочие общественные бедствия). Социо-эмпирические исследования культурных качеств (значений, норм, цен­ностей) позволяют выявить весьма длительные периоды истории, в те­чение которых проявляются относительно близкие и даже идентичные культурные образцы — виды деятельности, мысли, творчества, ве­рования и т. п. Эти продолжительные образцы культурной жизни, несмотря на всевозможные и случайные девиации, эмпирически уста­навливаются лишь потому, что сами они суть продукт логико-значимых культурных систем.

. При этом логико-значимые культурно-ценностные системы — детер­минанты культурного качества — формируются под воздействием "двойственной" природы человека — существа мыслящего и существа чувствующего. Преимущественное качество тем самым совпадает с од­ним из полюсов ценностно-культурной шкалы. Если основной акцент сделан на чувственной стороне человеческой природы, то соответственно детерминируется чувственный образец культурных ценностей; на вооб­ражении и разуме — нечувственный. Причем и в том и в другом случае не нейтрализуются полностью противоположные мотивы поведения, мышления. При условии же баланса чувственных и рациональных сти­мулов формируются идеалистические культуры.

Перегруппировка всех классов ценностей, значений и норм в этом ключе, их вскрытие в ходе исторического исследования показывают удивительное соответствие с ценностными классами, выработанными мыслителями античной классики: ценности, происходящие в результате когнитивной деятельности (Истина); эстетического удовлетворения (Красота); социальной адаптации и морали (Добро); и, наконец, кон­ституирующая все остальные ценности в единое социальное целое (Польза). Любую социально значимую человеческую активность можно объяснить посредством этих четырех поистине универсальных катего­рий. Игнорирование их или подмена другими объясняющими принципа­ми неизбежно ведет к сциентистской неудаче искусственного перевода этих категорий на язык других и менее адекватных терминов.

Интегральный подход в равной мере применим при описании ин­дивидуального типажа или культурных ценностей. В самом деле, любой индивид вписан в систему культурных ценностей, а его бессознательные мотивы и биосознательные стимулы контролируются и подчиняются его социосознательному "эго". Так и культура становится интегральной лишь тогда, когда общество добивается успеха, балансируя и гармони­зируя энергию людей, отданную на службу Истине, Красоте и Добру. Подобный "интегрализм" характеризуется логико-значимой взаимосвя­зью всех существенных компонентов личности или культуры. Модель "интегральной" культурной сверхсистемы — результирующая система­тического и гармонизирующего ценностного образца — дает значитель­но больше для полноценного и адекватного определения и понимания культуры, нежели традиционные социологические, антропологические или культурологические методы.

Вот почему дискриптивный анализ социальной жизни должен быть подчинен исходному примату культурных ценностей даже в таких аспек­тах социального бытия, где, как может показаться с первого взгляда, отсутствует прямое восхождение к культурно-ценностным системам. К примеру, понятия "группа", "класс", "роль", "стратификация", "со­циальное действие" и им подобные приобретают научную валидность, когда интерпретируются как переменные культурных сверхсистем, конг­руэнтных связей ценностей,, норм, значений.

В силу этого новая философия истории должна исходить из тезиса о том, что в пределах, заданных относительно константными физичес­кими условиями (климат, географическое положение), наиважнейшим фактором социокультурных изменений (то есть собственно динамики) становится распад той или иной доминантной культурной сверхсисгемы — "идеациональной" ("ideational"), "идеалистической" ("idealistic"), "чу­вственной" ("sensate"). Именно в этом смысле тождественны социология и философия истории, ибо они концентрируют свое внимание на пробле­матике генезиса, эволюции, распада и кризиса доминантных систем, в результате чего проясняются вопросы "как?", "почему?" и "когда?" происходят те или иные социокультурные изменения.

Каждая из культурных сверхсистем "обладает свойственной ей ментальностью, собственной системой истины и знания, собственной фило­софией и мировоззрением, своей религией и образцом "святости", со­бственными представлениями правого и недолжного, собственными формами изящной словесности и искусства, своими нравами, законами, кодексом поведения, своими доминирующими формами социальных отношений, собственной экономической и политической организацией, наконец, собственным типом личности со свойственным только ему менталитетом и поведением"¹

¹ Sorokin P. A. Social and Cultural Dynamics. Vol. 1. P. 67. 22

 

 

Словом, если для Платона центральным понятием его системы были "идеи", для Аристотеля — "значения", для Бэкона — "эксперимент" и "индукция", для Дарвина — "естественный отбор", то для Сорокина, очевидно, таким понятием становится "ценность". Конечно же, многие мыслители и до него размышляли о природе ценностей, но, пожалуй, никому до Сорокина не удалось показать систематизирующую и мето­дологическую значимость ценностной теории в социологии.

"Таков в общих чертах "интегральный" синтез сорокинской макросо­циологии. Современное состояние западной культуры Сорокин диагносцировал как кризисное, которое, однако, вовсе не виделось ему в духе шпенглеровского субъективизма — конца ее исторического существова­ния, смертельной агонии всей западной цивилизации. Нынешняя "чувст­венная" культура, считал он, обречена на закат, поскольку именно она повинна в деградации человека, превращении ценностей в простые релятивные конвенции. Его главное пророчество на этот счет звучит так: "Мы живем, мыслим, действуем в конце сияющего чувственного дня, длившегося шесть веков. Лучи заходящего солнца все еще освещают величие уходящей эпохи. Но свет медленно угасает, и в сгущающейся тьме нам все труднее различать это величие и искать надежные ориентиры в наступивших сумерках. Ночь этой переходной эпохи начинает опускаться на нас, с ее кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами. За ее пределами, однако, различим рассвет новой великой идеациональной культуры, приветствующей новое поколение — людей будущего"¹.

¹ Sorokin P. A. Social and Cultu